Элизабет Вернер
У алтаря

Полная версия

Глава 11

– Не сердитесь на меня, батюшка, но я не могу не сказать, что у вас здесь, в горах, дует возмутительный ветер. Нужно иметь десять рук, чтобы одновременно придерживать и шляпу, и накидку, и зонтик, и разные другие вещи – иначе этот невозможный ветер сорвет все в одну минуту и разнесет по свету. И самой трудно удержаться на ногах, того и гляди свалишься в яму, куда никогда не проникает солнечный луч. Будешь сидеть там до тех пор, пока какой-нибудь сердобольный крестьянин не извлечет тебя оттуда! А какие дороги! Даже наш экипаж отказал, – колеса предпочли лучше сломаться, чем катиться по таким ухабам и рытвинам! Мы принуждены были взбираться пешком по этой костоломке, которая у вас называется проезжей дорогой. Вот вам и прославленная красота гор! Я убеждена, что горы созданы для того, чтобы портить людям жизнь, и Господь Бог посылает сюда только тех, кого хочет наказать.

Отец Клеменс только что собирался войти в свой дом, когда услышал за спиной этот раздраженный женский голос. Он быстро оглянулся и с испугом посмотрел на высокую даму с недовольным лицом, которая говорила так гневно, точно он лично был виноват во всех испытанных ею неприятностях.

– Очень сожалею, – смущенно пробормотал старый священник, – но я, право, не виноват, что климат наших гор слишком суров.

Дама громко расхохоталась, выслушав это извинение, и подошла к священнику.

– Ну, конечно, ваше преподобие, вы нисколько не виноваты, – добродушно сказала она, – я ничего и не имею против вас, наоборот, мы, две беспомощные женщины, обращаемся к вам с просьбой приютить нас на несколько часов, если, конечно, это не слишком обеспокоит вас.

Отец Клеменс робко подвинулся к самой двери, внимательно посмотрел на свою гостью и решил, что она мало соответствует его представлению о беспомощности. Дама была высока ростом, и элегантная дорожная накидка не скрывала ее статной фигуры. Левой рукой она придерживала шляпу, съехавшую набок, несмотря на то, что была привязана к голове двумя шелковыми лентами, а правой опиралась на большой дождевой зонтик, который уже успел пострадать от непогоды. Острие его было в грязи – вероятно, он исполнял роль альпийской палки при восхождении на гору.

За высокой дамой стояла тоненькая, изящная девушка в длинном сером непромокаемом плаще, покрывавшем ее от шеи до кончиков ног. Она предпочла совсем снять шляпу вместо того, чтобы все время придерживать ее рукой, и ее локоны разметались во все стороны. «Возмутительный ветер» не приводил девушку в такое отчаяние, как ее спутницу, напротив, он, видимо, даже доставлял ей некоторое удовольствие, так как разрумяненное свежим воздухом личико было очень оживленно, и девушка с трудом сдерживала веселую улыбку, слушая обращенные к священнику грозные речи дамы.

Последний, несмотря на свою робость перед гостьей, тем не менее вежливо пригласил дам войти в его дом.

– Прежде чем мы переступим порог вашего жилища, я должна предупредить вас, что мы протестантки, – заявила дама постарше. – Следовательно, на ваш взгляд, мы еретички в полном смысле слова и притом не желаем, чтобы нас обращали в католичество. Если вам это неприятно, скажите откровенно, мы тогда поищем какую-нибудь гостиницу или постоялый двор.

Отец Клеменс не мог не улыбнуться, услышав столь решительное заявление.

– У меня нет обыкновения спрашивать своих гостей, какой религии они придерживаются, – возразил он. – Я предлагаю свою квартиру всем желающим воспользоваться ею, без различия вероисповедания.

– В таком случае вы представляете исключение среди католиков, – сказала гостья. – Я вообще не верю католикам, простите меня за откровенность. Не понимаю, Люси, что вы находите смешного в моих словах? Мне кажется, вам даже доставляет удовольствие наше ужасное положение. Только этого недоставало! Вы, точно дикая коза, бегали по горам, оставляя меня одну, и, если бы не мой зонтик, я вообще не смогла бы подняться наверх.

Войдя в дом, воспитательница Люси (как вы уже догадались, это была Франциска Рейх) сняла шляпу и накидку, причем не переставала говорить. Она сообщила отцу Клеменсу, что они предприняли маленькое путешествие в соседний город, что с ними был брат Люси, но так как их экипаж дорогой сломался, то господин Гюнтер решил остановиться в ближайшем селе, где он надеется найти какую-нибудь повозку. Лошади, слава Богу, не пострадали, и если поиски господина Гюнтера увенчаются успехом, то они еще сегодня вернутся в Добру. Люси и она ушли вперед, а господин Гюнтер остался пока на дороге, где случилось несчастье: надо было придумать, как поступить со сломанной коляской.

– Какой-нибудь экипаж можно найти, – заметил Клеменс, – но нужно, чтобы ваш спутник не медлил, иначе вам нельзя будет ехать – станет темно, а ночью ездить по горам весьма опасно. Если вы запоздаете, то я позволю себе предложить вам переночевать у меня. Хотя комнату, предназначенную для гостей, уже несколько месяцев занимает мой молодой помощник, но он охотно уступит ее дамам, а для вашего спутника тоже найдется место.

Люси все еще не снимала плаща. Она с детским любопытством осматривала незатейливую обстановку комнаты, служившую священнику кабинетом и гостиной. На стенах висели картины, изображающие события священной истории. При последних словах Клеменса о молодом помощнике, живущем у него уже несколько месяцев, молодая девушка внезапно заинтересовалась разговором.

– Где мы собственно находимся, ваше преподобие? – быстро спросила она, и старик очень удивился, что при таком простом вопросе Люси покраснела до самых ушей.

– Да, как называется эта трущоба, то есть, простите, пожалуйста, я хотела сказать – ваш приход? – воскликнула Франциска. – Нам по дороге указали на ближайшее село, но не сообщили, как оно называется.

– Вы находитесь в Р.

Хорошо, что священник повернулся в этот момент к гувернантке и оба они не увидели, как густой румянец еще сильнее залил лицо Люси. Она перестала интересоваться обстановкой комнаты и, подбежав к окну, не спускала взора с входной двери. Девушка ждала, что вот-вот покажется некто, кого она и хотела видеть, и боялась в то же время его прихода.

Мадемуазель Рейх между тем спокойно уселась в кресло и учинила форменный допрос хозяину дома: давно ли он здесь живет, в каких отношениях находится со своими прихожанами, какой имеет доход и так далее. Отец Клеменс, совершенно смущенный строгим тоном гостьи, стоял перед ней в почтительной позе и старался отвечать на ее вопросы так точно, будто от этого зависела его дальнейшая жизнь. По окончании допроса Франциска сердито и сострадательно покачала головой.

– Не хотела бы я быть на вашем месте, ваше преподобие, – решительно заявила она. – Летом еще сносно; но как вы можете проводить зиму в этой трущобе, в полном одиночестве, без жены и детей – для меня совершенно непонятно.

Священник улыбнулся; но и улыбка его была печальной, и во взгляде, которым он посмотрел сначала на гувернантку, а затем на ее воспитанницу, стоявшую у окна, виднелась глубокая грусть.

– Духовный сан не позволяет нам иметь семью, – кротко проговорил он.

– Но ведь это – безобразное постановление вашей церкви, простите меня за откровенность, ведь это бессмыслица! – воскликнула Рейх. – У нас, на моей родине, каждый благочестивый священник имеет жену и, по крайней мере, полдюжины ребят. У моего отца, тоже сельского священника, нас было двенадцать человек, это не шутка, особенно если принять во внимание, что жалованье он получал не министерское. Тем не менее, уверяю вас, он служил Богу и проповедовал не хуже католического священника. Рядом с тои комнатой, где шумели и возились дети, он сочинял свои проповеди, и выходили они гораздо лучше, чем те, которые пишутся в могильной тишине скучного, мрачного, пустынного дома. Мой отец не мог посвящать много времени ни одному из нас, а все-таки все дети вышли удачными и еще какими удачными!

При последних словах Франциска поднялась со своего места, выпрямилась во весь немалый свой рост и так вызывающе посмотрела на отца Клеменса, точно приглашала его полюбоваться ею. Пусть бы он посмел сказать, что ее пример недостаточно убедителен! К счастью, добродушный старик и не думал возражать. Он низко поклонился, и этот поклон лучше всяких слов выразил его почтение и к самой мадемуазель, и ко всей ее семье. Удовлетворенная Франциска снова опустилась в кресло.

– Не понимаю, почему до сих пор нет Бернгарда, – вмешалась в разговор Люси. – По-моему, он уже давно должен быть здесь. Я пойду к нему навстречу.

– Что за выдумки! – возразила гувернантка. – Неужели вам еще недостаточно, Люси, нашего хождения по горам! Вам непременно хочется, чтобы ветер сдул вас куда-нибудь?

– Я недалеко, – уверяла Люси, – заблудиться я не могу, так как буду держаться проезжей дороги.

Франциска продолжала отрицательно качать головой.

– Позвольте барышне пойти, – обратился к ней добродушный священник. От его внимания не ускользнула затаенная тревога молодой девушки, и он объяснил ее беспокойством об отсутствующем брате. – Пусть она прогуляется. С ней ничего не может случиться в наших горах, здесь нет никаких обвалов, по крайней мере вблизи села. Нужно только все время идти по проезжей дороге, не сворачивая в сторону.

– Посмотрите на эту непоседу, ваше преподобие, – воскликнула Франциска, – она не может оставаться в покое даже четверть часа. Опять ей понадобилось выйти в ветер и дождь! Ну ладно, я ничего не имею против. Идите, только не слишком далеко. Ваш брат будет смеяться над вами – он как раз такой беспомощный человек, о котором следует тревожиться!

Последних слов Люси не слышала – она была уже за дверью. На лестнице Люси остановилась, услышав чьи-то шаги. Решив, что это, по-видимому, прислуга, она облегченно вздохнула, шагнула за порог и быстро пошла по улице. Только когда последние дома оказались далеко позади, Девушка замедлила шаги. Собственно, она не знала, куда и зачем идет, но мысль, что Франциска и отец Клеменс будут смотреть на нее в тот момент, как откроется дверь и в комнате появится высокая, мрачная фигура молодого монаха, заставила ее убежать из дома. Сознание, что этот человек близко, снова пробудило в ней все то, что в последнее время как будто стушевалось, сгладилось. Люси опять почувствовала тяжесть, которую испытывала в присутствии отца Бенедикта, и ушла, желая избавиться от нее. Она думала, что опасность осталась позади, а между тем сама стремилась ей навстречу.

Выйдя на проезжую дорогу, девушка тщетно искала глазами Бернгарда. Нигде не видно было ни его, ни кучера с лошадьми. Она решила идти вперед, пока не встретит брата, ведь самое главное заключалось в том, чтобы как можно дольше не возвращаться в дом…

В течение нескольких минут Люси шла по горной тропинке; дорога, причинившая столько страданий Рейх, не казалась тяжелой для молодой девушки. Она легко и свободно ступала по каменистой почве, углубленная в свои мысли. Вдруг она услышала чьи-то шаги позади себя и, обернувшись, застыла в страхе. Но он длился лишь мгновение. Подходивший сзади человек снял шляпу, она увидела светлые волосы, ниспадавшие на черный воротник дождевого плаща, и облегченно вздохнула. Это был граф Ранек, а она чуть не приняла его за другого. Как странно!.. Она только теперь заметила, что у молодого графа и отца Бенедикта были совершенно одинаковые походка и общие очертания фигуры.

Оттфрид быстро подошел к Люси.

– На этих дорогах можно голову сломать, – проговорил он. – Вы фея, вам легко порхать по горам, а вот нам, обыкновенным смертным, не обладающим вашими волшебными ножками и легкостью сильфиды, туго приходится. Если бы не надежда встретить вас, я ни за что не пустился бы в такое рискованное путешествие.

Граф пошел рядом с Люси, почти касаясь ее плеча; девушка невольно отшатнулась и всю дорогу старалась держаться подальше от своего спутника.

– Как же вы могли рассчитывать встретить меня, – спросила она холодно, – разве вы знали, что я здесь?

– Я слежу за вами более получаса, – улыбаясь, ответил граф. – Вы вошли с вашей спутницей в дом священника как раз в тот момент, когда я со своим отцом вернулся в село после небольшой прогулки. Я уже потерял надежду видеть вас и только благодаря счастливой случайности имею удовольствие беседовать с вами.

Оттфрид мог бы прибавить, что не решался подойти к Люси в присутствии Франциски, которую мог назвать Цербером с большим правом, чем Бернгард. Он не счел нужным сообщить молодой девушке также и о том, что, заметив их, под каким-то благовидным предлогом уговорил отца уехать раньше и оставить его здесь одного.

– Как я рад, что вижу вас! – воскликнул он. – Скажите, кому и чему я обязан этим великим счастьем?

Люси коротко и сдержанно рассказала о том, как сломался их экипаж и они должны были остановиться в ближайшем селе.

– Я иду теперь навстречу брату, – прибавила она, – он еще внизу, но сейчас поднимется сюда.

При напоминании о Гюнтере лицо графа омрачилось, а на губах появилась презрительная улыбка.

– Вы позволите мне предложить вам один вопрос, имеющий отношение к вашему брату? – проговорил Оттфрид и, не ожидая согласия Люси, продолжал: – Несколько времени тому назад я имел честь получить от него письмо. Знаете ли вы что-нибудь об этом письме?

– Я? Нет! – с удивлением ответила Люси.

Она искренне недоумевала, почему Бернгарду понадобилось писать графу. После всего того, что брат говорил о нем, она никак не ожидала, что он вступит с графом в какие бы то ни было переговоры.

– Я так и думал, – с довольным видом заметил Оттфрид. – Само собой разумеется, что вы нисколько не виноваты в этой истории, и я не стану сам говорить о ней, хотя она причинила мне много горя. Из-за нее я не мог видеть ваше прекрасное личико в течение нескольких месяцев… О, Люси, если бы вы знали…

Граф почувствовал себя в своей сфере и снова начал осыпать молодую девушку комплиментами. Однако на сей раз его ухаживание не произвело желаемого впечатления. С того момента, как мрачный монах властно взял Люси за руку и увел от графа, чары Оттфрида рассеялись, как дым. Может быть, сравнение с отцом Бенедиктом послужило не в пользу графа. Он говорил теперь со всей страстностью, на какую был способен, но его взгляд оставался пресыщенно-равнодушным, и девушка невольно вспомнила глубокие темные глаза, сладко и мучительно проникавшие в ее душу и имевшие неотразимую власть над ней. Франциска была права: с того памятного дня в лесу ее воспитанница стала другой. Сейчас она равнодушно, скорее даже с неудовольствием, слушала те же самые речи, которые еще так недавно наполняли ее сердце восторгом.

Граф не мог не заметить, что Люси необычайно холодна с ним и едва отвечает на его вопросы. Он объяснял эту холодность тем, что Гюнтер и воспитательница девушки восстановили ее против него. В своем самомнении он не допускал даже мысли, что он, граф Ранек, блестящий офицер, может не нравиться какой-то деревенской девчонке! Желая склонить Люси на свою сторону, граф удвоил любезность. Он клялся в своей страстной любви и уверял, что никакие силы не заставят его покинуть Ранек и уехать в столицу, если у него будет надежда время от времени встречаться с Люси. Одним словом, он повторил все то, что нашептывал своей даме на вечере у барона, не было только коленопреклонения, так как земля была сырой.

– Замолчите, пожалуйста, граф, – вдруг остановила его излияния Люси, – я не желаю слушать о вашей любви.

Оттфрид остолбенел: он не ожидал подобного решительного отпора.

– Вот как? Вы не хотите слушать о моей любви? – насмешливо повторил он. – Я не думал, что вы будете так жестоки!.. Ведь один раз вы уже выслушали мое признание очень благосклонно.

Люси покраснела от стыда и обиды. Она в первый раз заметила, что ухаживание графа оскорбительно.

– Мне кажется, я имею право располагать собой, – гордо ответила она, – и еще раз заявляю, что не желаю слушать вас. Прошу оставить меня.

Люси глубоко заблуждалась, рассчитывая, что Оттфрид уйдет. Наоборот, неожиданное сопротивление молодой девушки только усилило желание графа овладеть ею во что бы то ни стало.

– Как идет вам гневное выражение! – с той же насмешливой улыбкой сказал он. – Вы забываете, что мы здесь совершенно одни, и я не так глуп, чтобы исполнить ваше приказание. Я не оставлю вас, прежде чем не поцелую прелестный ротик, который говорит мне такие злые слова.

Граф наклонился к Люси, но она одним прыжком очутилась на противоположной стороне дороги. Не помня себя от страха и гнева, она не знала, что предпринять дальше. Они находились как раз на том месте, откуда начинался кратчайший и наиболее опасный спуск к часовне. В стороне, среди елей, не более чем в ста шагах от проезжей дороги, уже виднелись ее белые стены. Люси посмотрела вдоль дороги: увы, ее брата еще не было видно. Тогда, недолго думая, она повернулась спиной к графу и помчалась по узкой боковой тропинке прямо к часовне. Все это совершилось с быстротой молнии.

Оттфрид был так поражен, что несколько секунд стоял неподвижно, а затем, вне себя от раздражения, решил последовать за Люси и добиться своего. Но было поздно – пока он спускался с горы, девушка вошла в часовню. Оттфрид закусил губы от досады. Он был слишком католиком для того, чтобы не отнестись с уважением к Божьему храму. Воспитанный отцом и дядей в известных традициях, он считал неприличным преследовать девушку под кровлей церкви. Нужно же было часовне очутиться именно на этом месте! Оттфрид не знал, как поступить. Оставить Люси в покое – значило покориться ей, признать себя побежденным, а с этим он никак не мог смириться. После недолгого раздумья граф решил войти в часовню. Он снял шляпу, перекрестился и подошел к Люси, точно между ними ничего не произошло.

– Не правда ли, в этой местности церкви отличаются особой красотой? – спросил он самым невинным светским тоном.

Люси, в первую минуту пораженная приходом Оттфрида, вспыхнула от негодования. Хотя она чувствовала, что здесь, в Божьем храме, он не посмеет преследовать ее, но тот факт, что он позволил себе, как ни в чем не бывало, заговорить с ней после своей страшной дерзости, глубоко оскорблял девушку. Не удостаивая графа ответом, она повернулась к нему спиной.

Церковь была пуста. Богомольцы уже успели разойтись, и священник теперь выходил из ризницы, где снял облачение, в котором служил обедню. За ним вышел псаломщик, с удивлением посмотрев на запоздавших посетителей, он прошел мимо них и скрылся в своей квартире, примыкавшей к часовне. Отец Бенедикт постоял несколько секунд у алтаря, затем тоже повернулся к выходу. И тут, внезапно увидев Люси и рядом с ней Оттфрида, он остановился, как оглушенный громом. Всего мог ожидать Бруно, только не этого! Но постепенно он пришел в себя и судорожно сжал складки длинной рясы. Так вот к чему привело его предостережение! Небольшое же значение придала Люси его словам!

Оттфрид был не менее удивлен неожиданной встречей. По-видимому, все было против него в этот злополучный день. Однако он никоим образом не мог допустить, чтобы ненавистный монах видел его поражение у Люси, и решил выйти с честью из неловкого положения.

– Простите, пожалуйста, ваше преподобие, наш поздний приход, – самым спокойным тоном обратился он к монаху, – но фрейлейн Гюнтер пожелала зайти сюда на несколько минут. Вы позволите нам осмотреть вашу церковь?

Люси побледнела: от такого неслыханного нахальства она буквально онемела, точно лишилась языка.

Лицо молодого священника казалось еще бледнее, чем лицо Люси. Он взглянул на смущенную девушку с уничтожающим презрением, затем, переведя взор на ее спутника и обращаясь к нему, произнес:

– Наш скромный храм не представляет ничего интересного. Мне кажется, граф, что для ваших разговоров церковь является неподходящим местом, и вам было бы лучше избавить ее от своего присутствия.

Сначала презрительный взгляд отца Бенедикта, а затем его резкий тон заставил Люси овладеть собой и вернул ей дар речи. Презрения мрачного монаха она не могла перенести!..

– Граф Ранек говорит неправду, – воскликнула она дрожащим от возмущения голосом, – я прибежала сюда, чтобы спастись от его дерзкой навязчивости. Я надеялась, что Божий храм защитит меня от него, но граф не постыдился прийти и сюда.

Окаменелое лицо отца Бенедикта ярко вспыхнуло, глаза загорелись страстным огнем. Он подошел к молодой девушке к покровительственно положил руку на ее плечо.

– Вы придаете моей невинной шутке какое-то странное значение, – сердито, но смущенно проговорил Оттфрид. – Я никак не думал…

– Довольно! – прервал его отец Бенедикт, – фрейлейн Гюнтер находится под моей защитой. Потрудитесь уйти отсюда, граф Ранек!

Оттфрид страшно побледнел, им овладело бешенство.

– Вы обладаете редким счастьем, монах Бенедикт, всегда быть неуязвимым. – внезапно охрипшим голосом проговорил он. – То вас защищает ряса, то место, в котором вы находитесь, как в данном случае. Однако вы злоупотребляете своим положением. Берегитесь! Мое терпение может лопнуть!

Бруно близко подошел к графу.

– Да, я заставлю вас уважать храм Божий, если у вас нет уважения к женщине. Я пока еще священник и имею право, как представитель церкви, сказать вам, что здесь не место для ваших развлечений.

– Да, пока вы – еще священник, – насмешливо повторил Оттфрид. – Постарайтесь же использовать свое право, так как это, вероятно, будет в последний раз. Кажется, больше вам не придется выступать в качестве представителя церкви; вы в достаточной степени осрамили ее, и мой дядя примет строгие меры, чтобы оградить ее от таких проповедников, как вы.

– А вам доставляет большую радость предстоящий суд? – презрительно усмехаясь, спросил отец Бенедикт. – Что будет дальше – мы посмотрим, а пока я прошу вас, граф Ранек, удержаться от насмешливого тона; не забывайте, что мы находимся в священном месте, иначе…

И монах, не окончив своей фразы, так взглянул на Оттфрида, что Люси вздрогнула. Она помнила этот взгляд! Точно так же смотрел он тогда, на балу у барона, а граф сказал, что монах готов сбросить их в преисподнюю или в глубочайшую пропасть! Теперь пропасть была недалеко.

Оттфрид прекрасно понимал, что в споре с отцом Бенедиктом победа будет не на его стороне, и предпочел стушеваться.

– Мы еще поговорим с вами, монах Бенедикт! – высокомерно произнес он и вышел из часовни.

Ветер уже несколько стих, но горы начал обволакивать туман. Все ниже и ниже опускались облака, так что верхушки гор уже скрылись за ними.

Граф взглянул на дорогу. Не хватало только, чтобы еще Гюнтер встретился с ним и вступил в объяснения!.. Оттфрид не боялся встречи с владельцем Добры – когда он шел по дороге рядом с Люси, он каждую минуту мог оказаться с ним лицом к лицу, – но в том настроении, в каком он находился в данный момент, он предпочитал не видеть ее брата. Судя по его письму, он мог наговорить ему достаточно дерзостей, и Бог знает, чем бы окончилось их объяснение. Не мог же Оттфрид вызвать его на дуэль! Разве он, граф Ра Мог драться с сыном какого-то помощника лесничего! Самое лучшее было бы не встречаться с ним, в особенности после того, что сейчас случилось. Граф с неприятным чувством оглянулся на часовню и подошел к псаломщику, который в эту минуту вышел из дома и с озабоченным видом смотрел на опускавшийся все ниже туман.

– Можно пройти в село какой-нибудь другой дорогой? – спросил Оттфрид у псаломщика.

Старик, подойдя к нему, ответил:

– Конечно, ваше сиятельство! По этой тропинке налево вы вдвое скорее попадете в Р.

Псаломщик, родившийся в горах и ступавший по горным дорогам, как по гладкому полу, не подумал о том, что указанная им тропинка почти непроходима для изнеженных ног горожанина. Но Оттфрид был не в таком настроении, чтобы долго расспрашивать об удобствах или неудобствах пути, а потому снисходительно поклонился старику в знак благодарности и вскоре скрылся между скал.

Отец Бенедикт остался в часовне вдвоем с Люси. Священник был прав, назвав убранство церкви скромным, хотя бедные горные жители украсили ее всем, чем только могли. Запах ладана еще носился в храме легким душистым облаком. Дневной свет слабо проникал через узкие маленькие окна, оставляя алтарь в полутьме. По стенам висели выцветшие образа с ликами святых, украшенные венками, перевитыми лентами. Вместо цветов, которых мало растет в горах, перед образом Божьей Матери и вокруг него были развешены гирлянды свежей зелени. Над алтарем висела большая неугасимая лампада, разливая вокруг красноватый свет. Цепи, которыми она прикреплялась к потолку, были скрыты темнотой, и казалось, чей-то огромный блестящий глаз смотрит сверху на молодых людей.

Отец Бенедикт не спрашивал Люси, как она попала сюда вместе с графом; ему достаточно было знать, что это свидание – вынужденное и что Люси прибегла к его защите, желая избавиться от назойливых ухаживаний Оттфрида. При виде молодой девушки все сомнения Бруно относительно своего чувства к ней окончательно рассеялись. Он каждый день, каждый час ясно сознавал, что напрасно борется со своей страстью; образ Люси так же неотступно преследовал его и здесь, как там, в монастыре. Теперь, видя ее перед собой, он чувствовал, что это юное существо с детски-чистыми синими глазами, видящими в жизни только радость, полностью завладело им и у него больше не было ни сил, ни воли, сопротивляться чарам.

Люси робко стояла рядом с монахом, не подозревая, какую душевную бурю он переживает; она чувствовала себя свободнее даже в присутствии Оттфрида, хотя граф был противен ей до последней степени. Он вызывал негодование своим наглым поведением, но Люси нисколько не боялась его, тогда как бледный, мрачный молодой человек, взявший ее под свое покровительство, внушал ей необъяснимый страх. Она знала только один взгляд, заставлявший ее робеть, и теперь этот взгляд не отрывался от ее лица.

От Бруно не укрылось состояние молодой девушки.

– Не бойтесь ничего! – сказал он. – Я буду с вами до тех пор, пока не передам вас в надежные руки; граф не посмеет больше преследовать вас.

Люси подняла глаза и взглянула на монаха: что-то в его голосе внушалло ей беспокойство, и выражение его лица соответствовало голосу. Брови Бруно были мрачно сдвинуты, и на гладком лбу выделялась суровая, гневная складка, которой она раньше не замечала.

– Я очень жалею, – тихо проговорила Люси, – что из-за меня вы так резко говорили с графом. Он никогда не простит вам этого.

Отец Бенедикт презрительно улыбнулся.

– Не беспокойтесь, наша вражда с графом Ранеком началась уже очень давно, он меня всегда ненавидел.

– А что означали его слова о том, что скоро наступит конец вашей духовной власти? – робко спросила Люси. – Разве вы не хотите больше быть священником?

На лице Бруно появилось выражение глубокой печали.

– Здесь не может быть речи о желании или нежелании – наш обет нерасторжим. Католическая церковь не позволяет духовным лицам отказываться от своего звания. Вопрос только в том, не лишить ли меня даже той небольшой свободы, которой я пользовался до сих пор в качестве священника.

Люси смотрела на молодого монаха испуганно-недоумевающим взглядом.

– Вы, вероятно, думаете, что я совершил какой-нибудь смертный грех? – покачав головой, продолжал он. – Нет, ничего подобного. Я имел неосторожность сказать в проповеди то, что подсказало мне сердце, а это запрещено, католический священник обязан говорить лишь то, что предписано в Риме. По понятиям нашего духовенства, я совершил преступление, и в монастыре уже заседает суд, который наверно очень строго накажет меня.

– А что он может сделать вам?

– Все, что только пожелает.

Люси невольно вздрогнула от ужаса.

– Мой брат говорит, что очень опасно раздражать монахов, – озабоченно сказала она. – Если они настроены против вас, то, ради Бога, не возвращайтесь в монастырь. Оставайтесь здесь или скройтесь куда-нибудь. Ведь вас могут погубить!

Молодая девушка не заметила, что голос ее дрожит от волнения, и что она умоляющим движением положила свою руку на руку священника. Она спохватилась только тогда, когда почувствовала горячее пожатие монаха. Люси хотела забрать руку, но Бенедикт не выпускал ее.

– Мне сегодня уже дважды давали этот совет, – проговорил он, – а теперь из ваших уст я слышу его в третий раз. Но я не могу последовать ему, не могу, Люси!.. Тем не менее, я очень благодарен вам.

Молодая девушка затрепетала от звука голоса монаха. В нем была глубокая нежность, ее имя прозвучало в его устах как сладкая музыка, и она не в состоянии была отнять свою руку.

– Но, отец Бенедикт… – начала она и остановилась, так как рука, державшая ее руку, внезапно дрогнула.

– Отец Бенедикт! – медленно повторил монах. – Вы правы… Хорошо, что напомнили мне, что я – отец Бенедикт. Я готов был забыть об этом.

– Ведь вас же зовут так! – смущенно пробормотала Люси.

– Да, в монастыре, с тех пор как я надел монашескую рясу. Нам даже не оставляют настоящего имени, чтобы оно не напоминало о том времени, когда мы были свободны. Я должен был свое светское имя «Бруно» заменить монашеским именем «Бенедикт» И оно вовсе не радует меня.

Монах замолчал.

Сумерки сгущались. Через открытое окно врывался легкий ветер и тихо шевелил увядшие листья венков. Тускло мерцала лампада, бросая красноватый отблеск на ступеньки алтаря, на которых стояли молодые люди.

– Вы не любите своего монастыря? – спросила наконец Люси.

– Я ненавижу его.

– Почему же вы не уйдете оттуда?

Темные глаза монаха с загадочным выражением остановились на лице молодой девушки, затем он глухо спросил:

– А вы… разве вы могли бы отказаться от каких-нибудь уз, связывающих вас клятвой? Были бы вы в состоянии уважать человека и доверять ему, если бы знали, что он нарушил данное слово? Согласились бы вы, например, протянуть у алтаря руку на всю жизнь тому, кто изменил своей клятве?

Люси молчала, пораженная не столько этими странными вопросами, сколько тоном, которым они были заданы. В нем слышался страх, точно у обвиняемого, ждущего приговора судей и не знающего, осудят его или помилуют.

– Не знаю, – пробормотала молодая девушка, – я…

– Вы не согласились бы на это, – ответил за нее отец Бенедикт сразу упавшим, беззвучным голосом. – Я так и знал. Не бойтесь меня, – прибавил он, заметив, что Люси, испуганная его волнением, инстинктивно отшатнулась от него. – Не бойтесь, я не потребую вашей руки. Католическому духовенству навеки запрещено то, что допускается у лютеран и протестантов. Те свободно выбирают себе жену и у алтаря получают благословение на совместную жизнь, а у католиков алтарь преграждает путь к личному счастью. У нас существует выбор лишь между самоотречением и преступлением. Тому, кто не может отречься от личного счастья и не желает нарушить обет, остается один выход – смерть.