Элизабет фон Арним
Зачарованный апрель
Леди Дестер никогда не слышала ни об этом месте, ни о миссис Фишер, так что могла не бояться появления знакомого лица. Она спросила, знает ли кто-нибудь, где находится это место.
– В Лондоне, – ответила миссис Арбитнот.
– Правда? – вежливо удивилась леди Каролина.
Все это выглядело чрезвычайно умиротворяющим с ее точки зрения. Подруги были такими простыми и скромными, что нечего было опасаться навязчивости с их стороны. Напротив, они явно робели перед ее высоким происхождением. Конечно, леди Дестер могла позволить себе отдыхать на лучших курортах мира, но ее одолел приступ мизантропии, ее тянуло просто на лоно природы. Ей надоели светские приемы, танцы, сплетни, драгоценности, надоела светская жизнь вообще. Ехать на модный курорт было то же самое, что оставаться в Лондоне: те же люди, та же суета. Леди Каролине хотелось побыть одной. Судя по всему, в ее жизни намечался какой-то перелом, и ей хотелось встретить этот момент одной, без назойливой опеки и бессмысленного веселья кругом. Все ее знакомые были уверены, что молодая леди совершает эксцентричный поступок, а ей просто-напросто так надоело все вокруг, что она была готова на все.
Все обсудив, подруги приняли предложение леди Каролины. Оставалась еще четвертая кандидатка, но ее они боялись гораздо меньше. Пожилая дама шестидесяти с лишним лет от роду не могла доставить много хлопот. Она была уже не в том возрасте, чтобы постоянно следовать за ними повсюду. Скорее всего, у нее найдутся свои дела, которыми она будет спокойно заниматься весь месяц, не мешая молодежи наслаждаться природой. Они написали ей письмо, приглашая приехать в тот же клуб и все обсудить.
Миссис Фишер ответила, что с удовольствием приняла бы приглашение, но не может приехать, так как страдает ревматизмом и не может передвигаться без помощи трости. Все это она объяснила в письме и попросила миссис Арбитнот и миссис Уилкинс нанести ей визит. При этом она назначила день и час, по всей вероятности не сомневаясь в ответе. Они подумали немного и согласились.
– Но как же она поедет в Италию, если не может даже ходить? – громко возмущалась миссис Уилкинс по дороге. День был дождливый, и ей мало улыбалось лишний раз ехать в Лондон по незнакомому адресу.
– Потерпите, мы скоро сами все увидим, – успокаивала ее подруга.
Они вошли в старый, сильно запущенный дом. Дверь открыла служанка, не менее старая, и пригласила их пройти к хозяйке. Подруги вошли в гостиную, и первое, что бросилось им в глаза, – это аквариумы с золотыми рыбками. На фоне стен с потемневшими обоями, увешанными картинами и выцветшими фотографиями, они казались странными драгоценными камнями, парящими в зеленой воде.
Хозяйка встала им навстречу, тяжело опираясь на палку. Первым делом миссис Уилкинс задала ей вопрос, который так волновал ее, но в несколько смягченной, вежливой форме.
Миссис Фишер объяснила, что езда в поезде совсем не то, что прогулки по улице. Хотя она и не способна долго находиться на ногах, но ее сил вполне хватит, чтобы добраться до Италии, пользуясь подходящим транспортом. До тех пор, пока на свете существуют поезда, коляски и носильщики, каждый человек способен путешествовать, если имеет к этому хотя бы малейшую склонность.
В общем и целом с первого взгляда старая леди понравилась обеим подругам. Несмотря на несколько ограниченную способность к передвижению, она оказалась очень приятным собеседником: вежливым, спокойным и образованным. Годы не отняли у нее способности рассуждать здраво, и она до сих пор прекрасно владела искусством вести разговор. И, хотя она выглядела несколько самодовольной, дамы решили, что она вполне приятная пожилая леди.
Миссис Фишер носила траур, несмотря на то, что муж ее скончался одиннадцать лет назад. Она, впрочем, не стала ни говорить о нем, ни расспрашивать о семейной жизни своих визитерш, чем очень их порадовала. Видимо, у нее создалось впечатление, что остальные тоже потеряли своих мужей. Когда же леди Дестер сказала, что до сих пор еще не была замужем, миссис Фишер ответила, что все хорошо вовремя, и тут же перевела разговор на другое. Она воспитывалась еще во времена королевы Виктории, когда не принято было при первом знакомстве обсуждать детали личной жизни. О них вообще предпочтительнее было молчать в хорошем обществе, но молодые женщины этого не знали, и миссис Фишер, мысленно посетовав на распущенность молодого поколения, перешла к своей любимой теме.
Ее отец был известным критиком, и в свое время в его доме бывали все, кто что-либо представлял собой в области литературы и искусства. Таким образом, миссис Фишер с детства вращалась среди знаменитостей. У девочки оказалась прекрасная память, и она бережно хранила дорогие воспоминания о замечательных людях. Так, однажды она чем-то рассердила Карлайля, и тот бросил на нее хмурый взгляд. Теннисон шутил по поводу длины ее косичек, а Мэттью Арнольд качал на коленях, когда она была еще совсем маленькой.
Весь дом, унаследованный миссис Фишер от отца, был напоминанием о блистательных вечерах, на которых когда-то бывали лучшие люди своего времени. На стенах висели сотни фотографий с автографами знаменитостей, в доме было много книг. Сама миссис Фишер показалась подругам полностью погруженной в прошлое. Она могла говорить только о нем и весь вечер рассказывала забавные и поучительные истории о великих художниках и писателях, но эта отрешенность от настоящего была для подруг лучшей рекомендацией. Миссис Фишер хотела только одного: чтобы ей не мешали сидеть на солнце и вспоминать в свое удовольствие. Других радостей в жизни у нее не было, да ей и не хотелось их иметь. Она пережила всех своих родных, но не чувствовала себя одинокой среди дорогих теней.
Судя по обстановке дома, простой, но дорогой, миссис Фишер не нуждалась в средствах и вполне могла себе позволить небольшой отдых.
Кроме всего прочего, Лотти очень заинтересовалась старой леди. Она всегда была без ума от знаменитостей и хотела знать о них как можно больше. Поэтому она задала вопрос, который первым пришел ей в голову при виде старых дагерротипов:
– Скажите, вы встречались с Китсом?
Миссис Фишер ответила с некоторым удивлением, что не имела возможности познакомиться с Китсом точно так же, как и с Шекспиром. Она родилась уже после того, как он умер.
– Конечно же, как это глупо с моей стороны! – воскликнула миссис Уилкинс, отчаянно краснея. – Это из-за того, что люди, обретшие бессмертную славу, кажутся нам живыми, не так ли? Как будто они могут вот-вот войти в комнату. Однажды мне показалось, что я видела его, – продолжала она в то время, как миссис Фишер изумленно разглядывала ее поверх очков. – Я видела его в Хэмпстеде, возле того дома… Знаете, того, где он жил…
Тут миссис Арбитнот сказала, что как ни жаль, но им пора. Миссис Фишер не стала возражать.
– Я действительно думаю, что это был он, – продолжала бедная миссис Уилкинс, переводя взгляд с одной дамы на другую, в то время как краска то приливала к ее лицу, то отливала. – Я видела его! Он был одет в…
Нежнейшим голоском миссис Арбитнот напомнила, что они и так уже сильно задержались.
Именно в этот момент миссис Фишер спросила, есть ли у посетительниц рекомендательные письма к ней. Причина была очень проста. Ей как-то не хотелось оказаться запертой на четыре недели вместе с женщиной, которая видит духов. В замке с тремя гостиными можно устроиться так, чтобы не сталкиваться с миссис Уилкинс, но что, если ей вдруг придет в голову увидеть покойного мистера Фишера, спокойно прогуливающегося по саду? Это было бы совсем нежелательно. Мистер Фишер мертв и должен оставаться мертвым. Следовало бы выяснить, все ли у этой женщины в порядке с головой. Именно для того, чтобы навести справки, она и спросила о рекомендациях, но ее собеседницы были так шокированы, что пришлось добавить:
– Это всегда так делается, поэтому я и интересуюсь.
Миссис Уилкинс оправилась первой:
– Разве не мы должны были вас об этом попросить?
Такой подход к делу показался миссис Арбитнот очень разумным. Раз это они предложили миссис Фишер принять участие в поездке, как она могла чего-то еще требовать? Если говорить о рекомендательных письмах, то должна была их представить именно старая леди. Роза кивком одобрила вопрос подруги.
Вместо ответа, миссис Фишер подошла к столу, взяла перо, твердой рукой начертала несколько имен и протянула листок посетительницам. Имена, написанные на бумаге, были такими уважаемыми, такими значительными, такими, можно сказать, августейшими, что все разговоры немедленно прекратились. Кто осмелится побеспокоить президента Королевской академии или архиепископа Кентерберийского расспросами?
– Все они знали меня еще ребенком, – сообщила пожилая дама с гордостью в голосе.
Миссис Арбитнот не нашлась что возразить. Казалось, весь белый свет знал миссис Фишер во времена ее детства и юности. С такой поддержкой невозможно было бороться. Она уже собиралась сказать, что они не могут ничем подтвердить свою личность, кроме честного слова, но в этот момент миссис Уилкинс отважно бросились в бой. Зная, что единственный, кто может рекомендовать ее, – это Меллерш, она хотела сразу покончить с этими разговорами.
– Не думаю, что в этом есть необходимость, – сказала она, – когда речь идет о таких простых, обычных женщинах, как мы с вами. У нас нет деловых отношений, так к чему недоверие?
Миссис Арбитнот добавила:
– Не думаю, что подобное начало отдыха входит в наши планы. Мы не требуем рекомендаций от вас и не позволим наводить справки о нас. Если вы думаете по-другому, то нам лучше сразу же расстаться.
Глядя в искреннее и в то же время упрямое лицо собеседницы, миссис Фишер поняла, что совершила ошибку.
«Глупо отказываться от поездки в Италию на таких условиях, – подумала пожилая леди. – Я потрачу гораздо меньше, чем в отеле, а комфорта будет куда больше. Надеюсь, что эта девочка не будет слишком навязчивой. С головой у нее явно нелады, но я постараюсь, чтобы она мне не докучала. В конце концов, в замке достаточно места. Я постараюсь устроиться как можно удобнее и большую часть времени проводить в одиночестве».
– Хорошо, – сказала она. – Вы правы, я отказываюсь от этой идеи.
Направляясь к станции, обе женщины думали о том, что миссис Фишер держится чересчур надменно. Даже миссис Арбитнот, привыкшая к недостатку вежливости, считала, что можно было бы использовать другие слова. От пожилой леди, которая казалась такой интеллигентной, она ожидала более уважительного отношения, тем более к дамам, которые, что там ни говори, оказывали ей услугу. Что же касается миссис Уилкинс, она просто кипела от негодования.
– Если и нужно от чего-то отказаться, так это от ее общества, – говорила она, едва успев выйти из дома.
Ей казалось, что пожилая леди возмутительно, безобразно, непереносимо самодовольна. Воспоминание Лотти о том, как она видела Китса возле его дома, было одним из самых драгоценных, и молодая женщина поделилась им бескорыстно, только для того, чтобы оживить разговор. Она и сама понимала, что это не могло быть не чем иным, как видением, но тем более это заслуживало внимания. С тех пор как она уверовала в то, что может видеть невидимое, ей казалось, что в жизни что-то изменилось. Вдруг появившееся самоуважение подсказывало, что к ней отнеслись неуважительно, сочли неуравновешенной и недостойной серьезного отношения. Поэтому зародившаяся было симпатия к пожилой леди, у которой были такие широкие и интересные знакомства, сменилась жгучей неприязнью.
В поезде она немного остыла, не встретив поддержки, но заявила, что уж в замке Сан-Сальвадор эта женщина поймет, где ее место.
– Я просто вижу, как она скукоживается, – заявила миссис Уилкинс, когда подруги удобно устроились в вагоне.
Миссис Арбитнот сидела, сложив руки на коленях, и обдумывала, каким образом можно добиться того, чтобы ее подруга не видела так много или, по крайней мере, не говорила о своих видениях вслух. Ей тоже не понравилось это неожиданное выступление. Хотя она, как добрая христианка, верила в чудеса, но вовсе не хотела, чтобы они происходили в обыденной жизни. Выше всего миссис Арбитнот ценила трезвый взгляд на мир и присутствие духа. Хотя она успела полюбить молодую женщину, такую открытую и целеустремленную, но считала, что ей не помешало бы иметь больше здравого смысла и не воображать так много. Роза видела, что ее новая подруга гораздо проницательнее, чем кажется с первого взгляда, однако не всегда владеет собой.
«Она необыкновенная женщина, но нуждается в том, чтобы ею кто-то руководил. Иначе последствия могут быть самыми плачевными. Ничего, когда мы познакомимся поближе, я научу ее, как себя вести. Да и отдых должен пойти ей на пользу», – думала миссис Арбитнот, в то время как поезд быстро мчал обеих женщин домой, в Хэмпстед.
Глава 4
Поскольку договор об аренде был благополучно подписан и оказался в руках у подруг, они не хотели медлить. Решено было, что миссис Уилкинс и миссис Арбитнот приедут первого апреля, чтобы освоиться в замке. Две другие дамы, незнакомые друг с другом и потому не обязанные ехать вместе, должны были появиться утром следующего дня. Они считались как бы гостями замка, и поэтому к их приезду нужно было все тщательно подготовить.
Таким образом, все устроилось как нельзя лучше. Они собрали вещи и подготовились к поездке. Правда, до того, как все было улажено, произошло несколько неприятных происшествий. Не так уж просто было сорваться с места и отправиться в Италию. До того, как все было решено, обеим молодым женщинам пришлось пережить немало неприятных минут.
В конце марта миссис Уилкинс наконец сообщила своему супругу, что едет в Италию. Самое ужасное, что она так и не решилась сказать всю правду. Вместо этого она сообщила Меллершу, что одна подруга собирается провести месяц в замке и предлагает ей отправиться туда вместе с ней. Нельзя сказать, чтобы это была ложь, но в то же время этим было сказано далеко не все, и Лотти мучили угрызения совести. В момент разговора ее сердце ушло в пятки, на лице застыло виноватое выражение, а когда дошло до упоминания денег, она и вовсе замолчала. Таким образом, этот вопрос остался непроясненным. Однако эти частности Меллерш пропустил мимо ушей. Его интересовал сам факт, что жена куда-то уезжает, и это было настолько невероятно, что он не сразу подумал о подробностях. В первый момент Меллерш просто отказался поверить в такую нелепость и решил, что ослышался. Конечно же, это было абсолютно невозможно, потому что никто никогда не приглашал его жену вот так отдохнуть за границей. Более того, никогда раньше он не слышал, что у жены есть подруги, тем более такие богатые и щедрые. Поскольку речь шла о гостеприимстве, ясно, что все расходы берет на себя хозяйка. Мистер Уилкинс даже не вспомнил о сбережениях своей жены. Это был неприкосновенный запас, которому полагалось лежать в банке на случай непредвиденных расходов, и ему даже в голову не могло прийти, что она способна взять оттуда хотя бы пенни.
Таким образом, нужно было выяснить, откуда взялась эта незнакомая хозяйка заграничного замка и почему она так неожиданно прониклась дружелюбием к его бесцветной, скучной спутнице жизни. Собственно, до самого конца Меллерш отказывался верить в существование этой особы. Он потребовал доказательств ее существования, и миссис Уилкинс пришлось уговорить подругу прийти к ней в гости.
Никак не предполагавшая, что ей придется встретиться с мистером Уилкинсом и при этом говорить вещи, весьма далекие от правды, миссис Арбитнот держалась предельно скованно и говорила мало. Она старалась не солгать и в то же время не подвести подругу. Таким образом, мистер Уилкинс остался в заблуждении, но, поскольку не в его правилах было отказываться от счастливого случая, его жене было дано разрешение отправиться в это путешествие. Бесплатный отдых на море был просто подарком судьбы. Меллерш, при его бережливой натуре, ни за что не отказался бы сэкономить, поэтому и принял предложение после того, как первый приступ удивления прошел. Это нарушало некоторые его планы, но избавляло от лишних расходов.
Миссис Арбитнот вернулась домой после посещения подруги с тяжелым чувством. Вся ее правдивая натура восставала против фарса, который пришлось разыграть для того, чтобы уговорить мистера Уилкинса отпустить Лотти в Италию. При этом она не произнесла ни слова лжи (собственно говоря, она вообще почти ничего не произнесла), но и не рассеяла заблуждения достойного джентльмена. Она знала, что в глазах Всевышнего такое молчание – та же самая ложь, и чувствовала себя еще большей грешницей. Чем дольше бедняжка молилась, тем более недостойной она себя чувствовала, и наконец она уверилась в том, что давно уже подозревала: она все дальше уходит с пути Господнего.
Вообще, этот март был для нее нелегким месяцем. Миссис Арбитнот обуревали сомнения. Она привыкла мыслить разумно и не могла справиться с бурей эмоций, которые непрерывно изводили ее. Сомнения проникли даже в ежедневные молитвы, мучая постоянными вопросами:
«Не лицемерю ли я? Действительно ли я хочу того, о чем прошу тебя, Господи?»
Она спрашивала себя об этом снова и снова, но не могла найти ответа и продолжала страдать от непривычной путаницы в мыслях. Давно уже ей не хотелось ничего настолько сильно, что само по себе было греховным. В церкви она всегда слышала, что благочестивый человек всегда спокоен, тому, кто свято следует пути Господнему, волноваться не о чем. Раз она не находит покоя, значит, ее желание было изначально греховным, хотя, на первый взгляд, в нем нет ничего особенного. Уже много лет Розе не удавалось как следует отдохнуть, выбраться на природу, и, казалось бы, ничего страшного в таком желании нет. Ее смущало то, что ее желание обрело над ней такую власть, оно мешало думать о тех заботах, которые долгие годы составляли смысл ее жизни. Теперь они как бы отодвинулись на второй план, – это лишало ее покоя и рождало новые сомнения.
Установившаяся сырая, ветреная погода тоже не способствовала сохранению душевного равновесия. Ее подопечные страдали бронхитом, простужались, мучились ревматизмом. И в это время драгоценные деньги, которые можно было бы потратить на лечение, уходили на то, чтобы одна, всего одна счастливица отправилась на благословенный юг и наслаждалась всеми радостями жизни в то время, как несчастные больные страдают в дождливом Лондоне! Она не задумывалась о том, что не смогла бы взять никого с собой, даже если бы захотела. Ей казалось, что просто несправедливо пользоваться преимуществами, которых бедные люди не имеют. Чистая, честная душа молодой женщины страдала оттого, что она не может им помочь, но хочет сама наслаждаться роскошью свежего воздуха и солнца. Что с того, что и они с мужем были небогаты, просто немного обеспеченнее своих соседей? Она могла бы сделать благое дело для других, но не делала, и поэтому непрерывно мучилась угрызениями совести. Бедной женщине даже не приходило в голову, что она уже много лет совершенно не заботилась о себе. Она считала это своим христианским долгом и болела душой за других, несправедливо считая, что ее жизнь уже кончена.
Миссис Арбитнот начала бояться смотреть в глаза своему доброму другу викарию. Он ничего не знал, никто ничего не знал, но стыд все равно оставался мучительно сильным. Произносить речи и просить прихожан о милосердии также стало невозможно. Как она могла взывать к чьим-либо добрым чувствам, в то время как сама себялюбиво и беспечно растрачивала деньги, которые могли помочь многим беднякам? К глубокому удивлению священника, она отказалась от обычных благотворительных дел и даже не хотела ничего обсуждать, хотя раньше они проводили целые часы, решая, что же делать с теми или иными нуждами подопечных.
Разговор с Фредериком не принес ни малейшего облегчения. Когда она, в попытке возместить то, что так беспечно промотала, попросила у него денег, Фредерик молча выдал ей чек на сто фунтов. Никаких вопросов, как будто его только радовало, что жена начала тратить его средства и больше не стесняется того, откуда они берутся. Миссис Арбитнот покраснела до корней волос, принимая чек, а ее сомнения в правильности происходящего стали еще сильнее. Сто фунтов немедленно были пожертвованы различным благотворительным организациям, но тяжелое чувство не проходило. Она по-прежнему считала мужа грешником и, принимая от него деньги, полагала, что тоже совершает тяжелый грех. Она не стала говорить мужу, что собирается уезжать, потому что знала, как он отреагирует на это. Ее коробила радость, с которой Фредерик с ней расставался.
Миссис Уилкинс была куда счастливее своей подруги. Ее не мучили никакие сомнения. Она была полностью уверена в том, что делает благое дело, тратя свои сбережения на свое удовольствие.
– Подумайте, какими красавицами мы вернемся оттуда! – обнадеживала она подругу. Впрочем, не все было так просто. Сомнений не было, но были страхи. И вскоре они оправдались вполне. Согласие Меллерша далось не так легко, как казалось Лотти, ей пришлось пережить несколько неприятных минут.
Весь последний месяц миссис Уилкинс старалась по возможности угождать Меллершу и готовила только его любимые блюда, зная, как он неравнодушен к хорошей кухне. Чего угодно (но не требующего расходов) можно было добиться от него после хорошего обеда, и никто не знал об этой его особенности лучше жены. Поэтому в последнее время она вкладывала всю душу в его обеды. Меллерш был чрезвычайно доволен и начал думать, что его жена все-таки не настолько плоха, как это казалось раньше. Именно такое благостное расположение духа и привело к трагедии. Расположение его к своей половине привело к тому, что он решил сделать ей приятный сюрприз.
За две недели до отъезда и за неделю до того, как миссис Уилкинс собиралась сообщить мужу, что арендовала в складчину замок, случилось страшное. За обедом Меллерш съел две порции йоркширского пудинга, большой абрикосовый торт на десерт, и это привело его в чрезвычайно благостное расположение духа. Он сказал с видом человека, который сообщает приятную новость:
– Я подумываю о поездке в Италию на Пасху, – и умолк в ожидании благодарственных слов жены, но их не последовало.
Тишина в комнате была полной, за исключением шума ветра за окном и потрескивания дров в камине. Миссис Уилкинс просто онемела от неожиданности. Она планировала открыть мужу свою тайну в следующую субботу и теперь просто не находила слов, чтобы объяснить ему, в чем дело.
Мистер Уилкинс не был за границей уже много лет, и идея совершенно захватила его. Надоевшая холодная, ветреная погода делала мечту об итальянском солнце особенно притягательной. Дела шли хорошо, можно было позволить себе небольшой отдых, а поскольку ехать без жены было бы неприлично, он решил взять ее с собой. Кроме того, она будет очень полезна. Если едешь в чужую страну и не знаешь языка, то спутник просто необходим, хотя бы для того, чтобы было с кем поговорить.
Отсутствие ожидаемого взрыва восторга было ему совершенно непонятно. Мистер Уилкинс немедленно начал раздражаться.
«Она, должно быть, не расслышала. Вечно спит с открытыми глазами, дуреха. Боже, как можно быть таким ребенком в ее возрасте», – с возмущением подумал Меллерш.
– Я сказал, – повторил он своим звучным, хорошо поставленным голосом, – что мы едем в Италию на Пасху. Ты слышишь меня или нет?
Да, она слышала и сейчас лихорадочно думала, что сказать.
«Я скажу… Боже, я совершенно к этому не готова… Скажу, что моя подруга пригласила меня именно на Пасху… Пасха ведь в апреле, разве нет? Пригласила к себе, в свой дом на Средиземном море».
Одолеваемая страхом и чувством вины, совершенно потерявшая голову от неожиданности, миссис Уилкинс говорила еще более бессвязно, чем обычно. Это было самое ужасное утро в ее жизни. Меллерш, глубоко негодуя, подверг ее суровому допросу. Он настаивал на том, чтобы его жена отказалась от приглашения. Раз она его так необдуманно приняла, то пусть сама напишет и откажется. Встретив неожиданно стойкое сопротивление, он усомнился, что приглашение действительно существовало. Кто такая эта миссис Арбитнот? Он никогда раньше о ней не слышал. Пришлось пригласить ее на обед, чтобы она подтвердила слова миссис Уилкинс. Это принесло нужный эффект, так как не поверить миссис Арбитнот было невозможно, она выглядела весьма уважаемой особой. Но, к сожалению, сама она страдала ужасно, и в большой степени это привело к тому, что молодая женщина совсем измучилась за последний месяц.
Остаток марта прошел, как в страшном сне. Тридцатого марта, когда все было решено и начались приготовления к отъезду, две несчастные женщины, снедаемые чувством вины, не испытали никакого ощущения праздника.
– Мы слишком хорошо себя вели, – не переставала ворчать миссис Уилкинс в то время, как они бродили взад и вперед по платформе вокзала «Виктория», куда приехали на час раньше срока, – слишком, слишком хорошо. Простое человеческое существо не может быть настолько добродетельным, это противоестественно.
Она скрестила руки на груди и воскликнула:
– О, только представьте себе, как счастливы мы были бы этим самым утром, на этом самом месте, если бы не позволили им все испортить! И ведь все, чего мы хотели, – это просто немного от них отдохнуть!
Миссис Арбитнот, никогда не распространявшаяся о своих отношениях с мужем, промолчала и в этот раз. Говорить было бы слишком больно. Фредерик как раз заканчивал одну из своих ужасных книг и в последние несколько недель почти не бывал дома. Его совершенно не интересовало, где была его жена и чем занималась. В день отъезда миссис Арбитнот накрыла стол к завтраку и написала мужу записку, что уезжает на месяц. Ей нужен отдых. Прислуге даны соответствующие указания, она позаботится о его удобствах. В записке не было указания места, куда она направлялась: к чему, ведь это никому не интересно, Фредерик вовсе не думал о том, где и с кем проводит время его жена.
Таким образом, отважных путешественниц никто не провожал. Какое-то время миссис Арбитнот в глубине души лелеяла надежду, что ее муж придет утром домой, увидит записку и поторопится на вокзал, чтобы хотя бы проводить ее. Но чуда не произошло. В то время, когда она вертела головой из стороны в сторону, высматривая его в толпе, он спокойно сидел в своей лондонской квартире у камина, погруженный в безнравственные похождения своих героинь и совершенно забыв о том, что у него вообще есть жена. Что касается мистера Уилкинса, то в это утро он, как обычно, в положенный час отправился к себе в контору. За завтраком он дал жене множество полезных советов и снабдил ее наставлениями, которые были настолько же длинными, насколько и скучными. Он даже не обратил внимания на то, что жена не слышит ничего, так она взволнована поездкой. Мистеру Уилкинсу не так уж нужны были слушатели. Он наслаждался своим красноречием и не требовал от окружающих ничего, кроме почтительного молчания. Таким образом, Лотти тоже отбыла на вокзал в одиночестве и встретилась там со своей подругой, вместе с которой провела час в нетерпеливом ожидании поезда.
Путешествие начиналось ужасно, погода была сырой, и дамы чувствовали себя совершенно разбитыми. Они плохо спали предыдущую ночь, да и вообще, пожалуй, весь прошлый месяц не имели возможности отдохнуть, так много проблем нужно было решить до отъезда. Впрочем, мерное покачивание вагона быстро их убаюкало, а после уже началась другая жизнь.
К миссис Уилкинс пришло ощущение праздника. Только теперь она по-настоящему поняла, что ее мечта исполнилась, что Меллерша нет поблизости, и не будет, а она сама едет в Италию, чтобы провести месяц в волшебном замке у моря. Она расслабилась, повеселела и вскоре заразила своей живостью молчавшую до сих пор подругу. Они разговорились и стали мечтать о будущем, которое уже представлялось им вполне радужным.
В Кале они решили пообедать. Миссис Уилкинс заказала палтуса, наслаждаясь едой в особенности потому, что это был ее собственный палтус, заказанный по доброй воле, а не потому, что Меллерш любит эту рыбу. Давно уже ей не приходилось выбирать еду по своему вкусу. В случаях, когда ее мнение о вкусных блюдах совпадало с мнением Меллерша, обед нравился им обоим. В противном случае ей оставалось молча есть, потому что мистер Уилкинс не мог простить двух вещей – неумеренных расходов и невкусных блюд. Если на столе не появлялось то, что он любит, еда превращалась в пытку. Лотти давно уже поняла, что благоразумнее избегать эксцессов. На этот раз ей удалось поесть вволю, не оглядываясь на мужа. Эти мелочи делали все ярче ощущение свободы, которое переполняло молодую женщину. Чем дальше поезд уходил от Лондона, тем менее значительным казался ей супруг. Молодая женщина только сейчас, через несколько лет после свадьбы, поняла, как сильно давил на нее авторитет мужа и насколько его присутствие меняло всю ее жизнь. Теперь это все позади.
Ей приходили в голову курьезные мысли. В то время как их поезд пересекал Францию, она думала о том, что во всей этой огромной стране никто никогда не слышал о Меллерше, и это было большим утешением, как будто она сбросила тяжелый груз и теперь могла поступать, как захочется. В Париже не было времени вспоминать об оставленных близких, так как они чуть не опоздали на пересадку, а уже в Турине и Меллерш с его обедами, и Фредерик с его книгами, и викарий, и бедные, и Хэмпстед – все стало нереальным и далеким, как сон. Подруги успокоились и наслаждались настоящим, думая о том, что будущее окажется еще прекраснее, если только это возможно. Англия была настолько далеко, что казалась сном.
Они проскочили Францию, даже толком не осмотревшись, но зато Италия была как на ладони, и обе путешественницы с восторгом вглядывались в пейзаж за окном.
