Элисон Уэйр
Шестая жена. Роман о Екатерине Парр
– Я выбрал ее специально для нас, – сказал Эдвард и взял Кэтрин за руку.
Она сразу почувствовала, что ей будет легко полюбить этого доброго и дружелюбного юношу. Оглядев комнату, Кэтрин приметила широкое окно с ажурной решеткой, свежую тростниковую подстилку на полу, стол, накрытый турецким ковром, и кирпичный очаг. Не ускользнули от ее глаз и милые мелочи, добавленные заботливыми хозяевами: цветы в медном горшке на подоконнике, серебряное зеркало на столе и небольшой шкаф, который, как она вскоре обнаружила, был заполнен стопками свежего постельного белья, переложенного душистыми травами.
Позже, оказав помощь горничным с раскладыванием вещей, Кэтрин прошла в комнату матери.
– Это прекрасный дом, и мне нравится Эдвард. Он был очень приветлив, и, кажется, я ему тоже нравлюсь.
– И я так думаю. – Мать улыбнулась. – Это хорошая семья, а сэром Томасом я просто восхищаюсь. Ты будешь в надежных руках.
Кэтрин согласилась. И все же что-то не давало ей покоя. Например, леди Бург… Она ведь ни разу не открыла рта, пока сэр Томас показывал им дом. Может, эта женщина была робка или просто не успевала вставить в разговор свое слово? Кэтрин улыбнулась, и тут раздался стук в дверь. Пора было спускаться к ужину.
Свадьба состоялась через несколько дней в старинной приходской церкви Всех Святых. Кэтрин была в атласном, цвета слоновой кости платье с шлейфом и венке из цветов; распущенные волосы струились по ее спине. Братья Эдварда Томас, Уильям и семилетний Генри провожали ее на паперть церкви, где проводилась церемония; юные девочки Бург исполняли роли подружек невесты. Кэтрин больше всех понравились Элеанор и Агнес; она попыталась подружиться с ними, но ничего не вышло. Шесть сестер были очень близки и не допускали в свой круг посторонних; это они дали ей почувствовать сразу. Ни одна из девочек не выражала восторга, когда они одевались в лучшие платья, и на свадьбе сестры мило улыбались, но почти ничего не говорили.
Выйдя из церкви под руку со своим юным супругом, Кэтрин почувствовала, что, став женой, обрела какой-то новый статус, и это наполнило ее сердце ликованием. Она вошла в семью, которая тепло приняла ее, и будет жить в прекрасном доме. Господь проявил милость к ней. Единственным облачком на горизонте маячила грядущая разлука с матерью, но они, конечно, будут навещать друг друга. Поездка сюда оказалась длинной, но не ужасающей.
В холле Гейнсборо устроили роскошный свадебный пир. Как приятно было Кэтрин занять место во главе стоявшего на помосте стола! Сэр Томас сидел по правую руку от нее, а мать – слева от Эдварда, рядом с леди Бург. Все дети Бургов разместились за длинным столом, приставленным под прямым углом к помосту, а родственники, местные джентри и священники – за другими столами. В зал под звуки фанфар приносили блюдо за блюдом, и едоки в нетерпении поднимали взоры, желая поскорее увидеть, какие новые угощения будут услаждать их вкус.
Кэтрин почти не переживала по поводу брачной ночи. С Эдвардом, она была уверена, ей не грозит ничего ужасного. За последние несколько дней они успели немного познакомиться друг с другом, и Кэтрин обнаружила, что у него чувствительная душа, он благоговеет перед отцом и опасается, что не сможет оправдать ожиданий родителя. Она понимала почему. Сэр Томас казался человеком сердечным и был очень добр к ней и матери, но держал под неусыпным контролем все и вся. Никто в Гейнсборо не мог усомниться в том, кто здесь хозяин. Таких вышколенных детей Кэтрин еще никогда не видела; сэр Томас не потерпел бы ни малейших шалостей и непослушания. Одного его слова или взгляда было достаточно, чтобы дети выполнили желание отца. В учебной комнате, когда юные Бурги, склонив головы, корпели над книгами, тишина стояла поистине монастырская. Мать была под большим впечатлением и решила, что это результат отцовской заботы и достойной всяческих похвал дисциплины, не сознавая при этом, что сама она в совсем иной – уважительной и проникнутой любовью – манере управляла детьми с неменьшим успехом.
Кэтрин уже поняла, что сэра Томаса лучше не гневить. У нее было преимущество, потому что он явно симпатизировал ей и подчеркивал свое расположение, как, например, сейчас, когда провозглашал тост в честь юной невестки:
– За прекрасную супругу моего сына!
Вечерело. В зале уже горели свечи, и Кэтрин сквозь эркерное окно видела, что на улице наступают сумерки. Думать о близящейся церемонии укладывания в постель было неприятно, но это ненадолго, а потом они с Эдвардом останутся одни, и начнется их супружеская жизнь. Она сделала еще глоток вина, наблюдая за выступлением акробатов на свободном пространстве между столами. Эдвард незаметно пожал под скатертью ее лежавшую на коленях руку. Девушка улыбнулась ему.
Наконец сэр Томас похлопал Кэтрин по плечу и сказал:
– Пора, дочка.
Она встала, подозвала Элинор, маленькую горничную, которую дали ей в услужение, и кивнула матери, чтобы та следом за ней покинула зал. С ними вышла и леди Бург, весь вечер нервно наблюдавшая за детьми и слугами.
В комнате с кроватью «в шашечку» Кэтрин терпеливо стояла, пока женщины снимали с нее платье и надевали через голову тонкую батистовую ночную рубашку, которую она сама расшила черной нитью по моде, введенной в обиход королевой. Мать научила ее, как это делать. Потом Элинор расчесала ей волосы, а леди Бург, которая вроде бы немного успокоилась, принесла серебряную миску с розовой водой, чтобы умыть невесте лицо и руки, а также тряпицу – почистить зубы. Мать откинула покрывало и простыню, Кэтрин забралась в постель и села прямо, опершись спиной на подушку.
Элинор отправили вниз сообщить сэру Томасу, что все готово. Пока они ждали, мать разгладила простыню и рассыпала на постели душистые лепестки, а Кэтрин пыталась унять заколотившееся сердце. Мать ободряюще улыбнулась ей.
Наконец появился Эдвард, он заметно нервничал; его сопровождали отец, священник и гости.
– Ну, забирайся в постель, мальчик! – скомандовал сэр Томас, слегка подтолкнув сына.
Эдвард послушно скользнул под одеяло и лег рядом с Кэтрин. Все столпились вокруг, священник вышел вперед и поднял руку:
– Милостивый Господь и Отец Небесный, щедрым даром которого прибавляется человечество, мы молим Тебя: благослови это ложе и этих двоих, чтобы они были плодовиты в обретении потомства и жили вместе долго в любви и согласии, без обмана; чтоб увидели детей своих детей до третьего и четвертого поколения ради славы и чести Твоей через Иисуса Христа, нашего Господа. Аминь.
Сэр Томас и леди Бург поднесли Эдварду и Кэтрин по кубку вина со специями, из которых молодые с благодарностью отпили, а потом Элинор и другие горничные бросили в толпу гостей чулки невесты, чтобы узнать, кто следующий произнесет обеты на церковной паперти. Двое, вовсе не случайно задетые чулками, улыбнулись друг другу; все знали, что эти юноша и девушка надеялись пожениться.
– Исполни свой долг, мальчик! – наставительно произнес сэр Томас.
И вся компания удалилась, сопровождая свой уход свистом, похабными шутками и взрывами хохота; голоса гостей удалились в направлении главного зала, где продолжится пир.
Эдвард вскочил с постели и задвинул засов на двери.
– Они вернутся ближе к утру, принесут еще вина, чтобы подкрепить нас, и спросят, все ли в порядке. А пока я не хочу, чтобы кто-нибудь сыграл с нами злую шутку.
Он задул все свечи, кроме одной, и вернулся на брачное ложе. Кэтрин лежала, размышляя, что первый шаг должен сделать муж. После некоторой паузы Эдвард взял ее за руку:
– Вы, верно, устали, Кэтрин?
– Немного. А вы?
– Немного, – эхом отозвался он; последовала новая пауза. – Мы не обязаны делать это сегодня, если вы хотите подождать.
– Я с удовольствием сделаю все, как вы решите, – сказала Кэтрин, понимая, что он нервничает больше ее.
Эдвард обнял жену и притянул к себе, потом поцеловал в губы. Это был робкий поцелуй, не страстный. Она ощущала под руками его ребра. Немного же было плоти на ее суженом.
Кэтрин ждала, что он еще раз ее поцелует, но Эдвард не потянулся к ней, а вместо этого завозился с чем-то под одеялом, движения его стали ритмичными. Вдруг он взгромоздился на нее и коленом раздвинул ей бедра.
– Я попробую сделать это мягко, – выдохнул супруг.
Она почувствовала, как что-то твердое тычется у нее между ног, и собралась с духом, ожидая, что он войдет в нее, однако после нескольких отчаянных попыток Эдвард обмяк и скатился на постель.
– Простите, – пробормотал он, – наверное, я выпил слишком много вина. Это делает мужчину бесполезным.
– Ничего, – сказал Кэтрин, чувствуя, как он унижен. – Мы оба утомлены. У нас вся жизнь впереди.
– Благослови вас Бог. Вы лучшая жена, какую только может иметь мужчина.
Когда в два часа гости вернулись, стали колотить в дверь и требовать, чтоб их пустили с чашей любви, молодые притворились, будто спят.
Утром Эдвард снова попытался сделать Кэтрин своей женой по-настоящему, но безуспешно. Произошло то же, что и накануне: в решающий момент он сплоховал.
– Могу я чем-то помочь? – спросила Кэтрин; она понятия не имела, каким образом можно доставить удовольствие мужчине или заставить его тело функционировать, как положено.
– Просто не говорите никому, – попросил ее Эдвард. – У меня похмелье. Вот в чем проблема. Вечером будет лучше, обещаю.
Кэтрин потянулась и встала постели. В голове у нее мелькнула мысль: «Сэр Томас будет недоволен, если узнает, что брак не был окончательно заключен», – и она поняла, что отношение сэра Томаса к их с мужем личной жизни уже беспокоит ее.
Эдвард встал и надел ночную рубашку. Оба они преклонили колени для молитвы. Потом Кэтрин вызвала Элинор, та помогла ей одеться и причесаться. С того момента, как женщина впервые поднимется с брачного ложа, она должна закрывать голову капором и носить его каждый день. Никогда больше не покажется Кэтрин на людях с распущенными волосами. Их красотой позволено любоваться только мужу.
Этот первый капор подарила ей мать. Он был в английском стиле, такие называли гейблами, так как они имели форму фронтона. Гейбл Кэтрин был из черного бархата, с длинными лентами-завязками и черной вуалью.
Хорошо, что первый день супружеской жизни новобрачная по обычаю проводила в уединении, а значит, – мысленно радовалась Кэтрин, – она не увидит, как отец будет расспрашивать Эдварда о брачной ночи.
– Я заставил его поверить, что все прошло хорошо, – сказал ей супруг, когда пришел обедать в их комнату. Вид у него был пришибленный, и Кэтрин захотелось с жаром уверить его, что ему нечего стыдиться и сегодня у них все получится, но Эдвард сменил тему. – Все шлют вам свои наилучшие пожелания. Некоторые гости уезжают сегодня, другие завтра.
Кэтрин вздрогнула, поняв, что среди последних будет и ее мать, которая отправится в путь рано утром.
После обеда, когда Эдвард уехал охотиться с несколькими гостями, в дверь постучали. Это была мать.
– Я пришла убедиться, что с тобой все хорошо. Эдвард как будто немного расстроен.
– Входите, – поманила ее рукой Кэтрин, и они сели у очага.
– Дочь? – вопросительно произнесла мать. – Все в порядке?
Кэтрин чуть задержалась с ответом: ей не хотелось нарушать свое обещание, нужно хранить их неудачу в тайне, – но наконец бодро ответила:
– Все хорошо.
– Дитя, ты забываешь, тебе меня не обмануть. Что-то неладно. Ты можете мне сказать?
– Нет, не могу, – ответила Кэтрин.
– Тут нечего смущаться. – Мать улыбнулась, неправильно поняв ответ дочери. – Я тоже была замужем. Эдвард сделал тебе больно или чем-то обидел?
– О нет! – воскликнула Кэтрин.
– Я так и думала. Скажи мне кто о нем такое, я бы не поверила. Но он исполнил свой долг по отношению к тебе?
Кэтрин не могла лгать матери. Однако и предавать мужа не желала, а потому сидела и молчала.
Мать взяла ее за руку:
– Я понимаю. Ты не хочешь позорить его. Но, моя дорогая, в этих делах часто все складывается не так, как ожидаешь. Думаю, иногда мужчине и женщине нужно время, чтобы стать единой плотью. Потерпи. Все будет хорошо, вот увидишь.
Кэтрин утешилась этим. И хотя она страшилась расставания с матерью, тем не менее, когда пришло время, собралась с духом, как подобает настоящей леди, и крепко обняла ее, не переставая улыбаться.
– Я люблю вас, моя дорогая матушка, – шепнула Кэтрин ей на ухо. – Господь да пребудет с вами!
Потом встала на колени, чтобы получить материнское благословение. Дав его, Мод забралась в носилки, которые проехали через гейтхаус и скрылись из виду.
Эдвард догадывался, что у его юной супруги на душе невесело. Кэтрин надеялась, он не подумает, будто это из-за его неудачи в постели, но пока решила не переживать из-за этого. Чтобы развлечь жену, Эдвард повел ее на чердак, где хранили старую мебель и другие ненужные вещи. Среди всего этого хлама Кэтрин с удивлением заметила кресло, поставленное на заваленный пыльными бумагами стол.
– Мой дед часто приходил сюда, – принялся объяснять Эдвард. – Ему было велено оставаться в своей комнате, но он ходил куда хотел и когда вздумает, не обращая внимания на запреты отца.
Кэтрин принялась разглядывать бумаги. Они были изрисованы щитами и исписаны каким-то каракулями. При внимательном рассмотрении оказалось, что перед ней прекрасные образцы геральдических знаков, выдававшие в изобразившем их человеке глубокое знание предмета.
– Неужели тот, кто нарисовал это, мог быть сумасшедшим? – озадаченно спросила Кэтрин.
– О, он был очень странный, – отозвался Эдвард. – Из всего, чем дед занимался, только это имело какой-то смысл, но он был как одержимый, вот почему отец пытался остановить его. И тем не менее дед почти каждую ночь поднимался сюда. Он жег свечи, и мы все боялись, как бы он не устроил пожар.
– А разве нельзя было поставить стол в его комнате?
– Нет, после того как он забаррикадировал дверь и три дня отказывался выходить из комнаты. – Эдвард помолчал и болезненно поморщился. – Он был лохматый и грязный, когда наконец согласился впустить нас. Отец и мать оба решили – больше никогда. Поверьте мне, Кэтрин, дед был странный. Люди его не интересовали. Он жил в своем собственном мире. Ему дела не было ни до кого, он не понимал, как огорчает родных своими чудачествами.
Эдвард снова умолк и принялся бесцельно рыться в старом сундуке, где лежали другие бумаги его деда.
– Трудно поверить, что в молодые годы он был при дворе и бился на турнирах за короля. Но потом стал совершать странные поступки, и его отдали под надзор лорда-камергера. Некоторое время дед провел в тюрьме Флит и даже был вынужден брать деньги в долг у короля, чтобы выкупить себя оттуда. Это подорвало семейные финансы, и отцу пришлось много лет выкарабкиваться, чтобы вытащить нас из ямы, куда мы все попали из-за безрассудств деда. В конце концов его объявили сумасшедшим и стали строго ограничивать. Честно говоря, мы все вздохнули с облегчением, когда он умер.
Они стали спускаться с чердака.
– Некоторые слуги отказываются ходить сюда по вечерам, – продолжил Эдвард, – говорят, будто слышат, как дед возится здесь. Думаю, это крысы или летучие мыши.
Кэтрин передернуло. Уж лучше призрак старого сумасброда, чем летучие мыши. Она выдохнула, когда они оказались на первом этаже. Там ее нашла леди Бург и позвала на кухню следить за приготовлением обеда.
Через час, исполнив эту обязанность, Кэтрин вышла из дому: ей хотелось побыть на воздухе. «Не прокатиться ли верхом по парку?» – подумала она и, пройдя на конюшню, до которой было совсем недалеко, кликнула конюха. Стоя в дверях, Кэтрин слышала звуки какой-то отчаянной возни на соломе и испугалась: вдруг одной из лошадей плохо? На конюшне была жеребая кобыла, но ей еще рано рожать. Кэтрин побежала по проходу, заглядывая в каждое стойло. Возня вдруг прекратилась. Жеребая кобыла спокойно жевала сено. Пара коней радостно заржали, увидев Кэтрин. В последнем стойле было пусто. «Ах да, сэр Томас утром куда-то уехал», – вспомнила она, наверное, поэтому леди Бург была сегодня более разговорчива.
Кэтрин приметила какое-то движение и заглянула в стойло. Глаза ее едва могли совладать с открывшимся им зрелищем; еще меньше был способен на это мозг. Потому что там, на соломе, лежал Эдвард и в полном потрясении таращился на нее, а рядом с ним – конюх, и у обоих шнурки на ширинках были распущены. Эдвард вскочил, оправляя на себе рейтузы.
– Кэтрин! Что вы здесь делаете?
– Я… Я хотела прокатиться на лошади, – пролепетала она и, охваченная непреодолимым желанием бежать отсюда, быстро пошла назад по проходу.
– Подождите! – крикнула ей вслед Эдвард, но девушка уже понеслась бегом; ей нужно было поскорее остаться в одиночестве и попытаться как-то осознать увиденное и осмыслить его значение.
Кэтрин устремилась к расположенному за домом парку, промчавшись через сад с такой скоростью, будто ее преследовала стая адских псов. За спиной слышался голос Эдварда, звавший ее, просивший остановиться. Но она бежала и бежала, пока голос мужа не смолк вдали и перед ней не открылся широкий вид на парк. Тогда Кэтрин замедлила бег, остановилась и, тяжело дыша, опустилась на землю под сенью могучего дуба; толстый ствол дерева скрывал ее от любого, кто направился бы сюда со стороны дома.
Мужчинам запрещено любить друг друга так, как любят муж и жена: это Кэтрин знала. Ей была известна история разрушения Содома. Однажды она слышала о священнике, которого лишили сана за подобный грех, поскольку Церковь сурово осуждала такие поступки. Но даже и представить не могла, что это коснется ее собственной жизни или что ей будет суждено выйти замуж за человека, склонного к однополой любви.
Для чего он женился на ней? За ответом не пришлось ходить далеко. Он выполнил волю отца. Знал ли сэр Томас о тяге своего сына к мужчинам? Надеялся ли, что женитьба направит его на путь истинный, чтобы он мог зачать наследников? Кэтрин резко втянула ноздрями воздух, силясь подавить слезы. То, что она увидела, объясняло неудачи Эдварда в постели. Муж не способен любить ее, потому что не испытывает к ней желания, и она могла оказаться пойманной в ловушку бесплодного брака.
Если бы только мать была здесь и дала ей совет. Написать о таком в письме невозможно. Кэтрин подумала, не сбежать ли в Рай-Хаус, но у нее недостанет денег; их хватало только на «мелкие надобности и пустячки», как выражался сэр Томас, выдавая ей весьма скромное, чтобы не сказать скупое, содержание. Кроме того, женщина, путешествующая в одиночку, уязвима, на нее смотрят без уважения. Поедет ли с ней Элинор или посчитает себя обязанной предупредить сэра Томаса о планах своей новой госпожи? Подумав, не объясниться ли с ним самой, она поняла, что не осмелится на это. Кэтрин не могла публично опозорить Эдварда.
Но ей самой было так стыдно, она чувствовала себя такой никудышной. Почему муж не хотел ее? Что в ней не так? Эдвард ей очень нравился; сегодня утром она размышляла, не влюбляется ли в него постепенно? И девушка не сомневалась, что приятна ему. Но, должно быть, он любил ее, как брат любит сестру. И наверное, никогда не хотел ее по-мужски. А она теперь связана с ним, и ей придется как-то жить с этим.
Сидеть на месте дольше было невозможно. Кэтрин встала и пошла вглубь парка. Может, она ошиблась? Нет, это вряд ли. Бывает ли, что мужчина любит и мужчин, и женщин? Вот единственная надежда для нее. Но им все-таки нужно как-то вступить в брачные отношения, а значит, Эдвард должен поклясться, что больше никогда не ляжет с мужчиной. Она потребует этого. И постарается, что есть сил постарается стереть из памяти увиденное сегодня. Только так можно будет двинуться дальше.
Кэтрин услышала приближающийся топот копыт, обернулась и увидела, что к ней скачет Эдвард; она дождалась его. Спускаясь с коня, он выглядел крайне сконфуженным.
– Мне так жаль, – виновато сказал ей понурый супруг. – Простите меня. – Он не попытался обнять ее или прикоснуться к ней, а просто стоял, повесив голову. – Не знаю, почему Господь создал меня таким. Я не могу справиться с собой.
– Вы должны справиться, – твердо сказала Кэтрин. – Ради благополучия нашего брака вы должны воздерживаться от этого. Скажите, скажите мне честно: вы считаете, что когда-нибудь сможете полюбить меня, сделать мне ребенка?
– Я люблю вас, Кэтрин, – заявил он. – А что до остального, я пытаюсь.
– Настоящему мужчине не нужно принуждать себя! – крикнула она и разразилась слезами; никогда еще ей не приходилось чувствовать себя такой одинокой.
– Я не такой, как другие, – печально произнес Эдвард.
– Ваш отец знает? Меня взяли в дом, чтобы сделать вид, будто все хорошо? – Кэтрин была вне себя.
Эдвард выглядел испуганным.
– Нет. Я не думаю, что он знает. Надеюсь, что нет. Я бы умер от стыда. Я уже умираю от стыда. Прошу вас, простите меня, Кэтрин. Я сделаю, как вы просите, и буду избегать мужской компании. И постараюсь быть для вас настоящим мужем. Я не хочу делать вас несчастной.
Он был так полон раскаяния, так уступчив. Она обязана поступить с ним по-доброму.
– Вы простите меня? – снова с мольбой в глазах произнес Эдвард.
Кэтрин заколебалась. Он согласился на ее требование, и теперь ей нужно достойно сыграть свою роль.
– Я вас прощаю, – торжественно изрекла она.
– Вы ничего не скажете отцу?
– Конечно нет.
Пока они шли к дому, Кэтрин задумалась: не был ли страх, что она пожалуется сэру Томасу, главной причиной сговорчивости Эдварда?
Лето выдалось жаркое. Кэтрин проводила послеобеденное время в саду или каталась верхом по парку, как раньше в Рай-Хаусе. По утрам она тенью следовала за леди Бург, которая в своей тихой и нервной манере наставляла ее, как управляться с Гейнсборо-Холлом. Но перенимать ей было особенно нечего, так как мать и тетя Мэри прекрасно научили ее вести хозяйство в большом доме. К счастью, леди Бург не перегружала невестку обязанностями. Казалось, она хотела сохранить контроль над домом за собой, чтобы делать все так, как любил сэр Томас, а потому у Кэтрин оставалось свободное время, которое она посвящала уединению с любимыми книгами. Эдвард часто уезжал с отцом, участвуя в делах поместья. Сэр Томас ожидал этого от сына и ценил его помощь. Он постоянно твердил Эдварду, что когда-нибудь все это достанется ему.
Почти каждую ночь Кэтрин проходила одно и то же тягостное испытание. Эдвард старался продержаться достаточно долго, чтобы войти в нее, но неизменно срывался. Она лежала и позволяла ему делать, что нужно, молясь, чтобы они хоть раз соединились. Кэтрин чувствовала, что сэр Томас и леди Бург приглядываются к ней, ища признаки беременности, а скоро и другие люди начнут задаваться вопросами, все ли у них хорошо?
Мать писала каждую неделю, интересовалась, нравится ли дочери замужняя жизнь, и сообщала новости из Рай-Хауса. Читая эти послания, Кэтрин заливалась слезами; ей так хотелось вернуться домой. Снова и снова возникало у нее искушение открыть матери правду о своем браке, но она всякий раз удерживалась от этого. Что могла сделать мать? Она только начнет переживать. А какой скандал разразится, если сэру Томасу откроется правда о его сыне или он узнает, что невестка выдала уже известную ему тайну!
Дядя Уильям тоже писал племяннице. Он был крайне недоволен, потому что лишился должности вместе с Уиллом, так как кардинал Уолси распустил дорого обходившийся казне двор в Шериф-Хаттоне. Мать сообщила, что дядя вернулся домой мрачный и раздосадованный, ведь ему не удалось приобрести ни богатства, ни влияния благодаря своему посту камергера. Кэтрин удивилась, узнав, что Уилл в конечном итоге пожалел о необходимости покинуть службу у герцога. В письмах он без конца упоминал о своем новом друге, главном конюшем герцога Ричмонда, сэре Эдварде Сеймуре, который был семью годами старше его и, как почувствовала Кэтрин, по мнению брата, являл собой истинный образец для подражания. Сэр Эдвард послужил в войсках во Франции и был произведен в рыцари; его взяли в свиту Уолси, которая сопровождала кардинала во время дипломатической миссии в Париж; еще в юности он познакомился с придворной жизнью, а теперь намеревался стать рыцарем тела короля.
Уильям явно восхищался им, как героем, и надеялся, что тоже попадет ко двору благодаря Эдварду Сеймуру, который наверняка замолвит за него словечко перед королем. Однако прошло несколько недель, надежды эти не оправдались, и тогда мать отправила Уилла в Кембридж. «Ему уже шестнадцать, – писала она. – Он образован, хорош собой, очарователен и умеет заводить знакомства. Он не пропадет, я уверена».
Как же Кэтрин скучала по брату и сестре! Но они вылетели из гнезда, и она понимала, что, если когда-нибудь вернется в Рай-Хаус, там все будет по-другому.
