Элис Фини
Иногда я лгу

Недавно

Четверг, 20 декабря 2016 года, утро

– В общем, мне удалось заказать вам столик в «Лэнхеме», знакомые помогли.

– Здорово. А зачем? – спрашивает Мэтью, не отрываясь от монитора компьютера.

До эфира осталось меньше десяти минут, и практически все, в том числе и Мадлен, уже в студии.

– Для бранча, – отвечаю я.

– С кем?

Он поднимает глаза и наполовину переключает на меня свое внимание. Я вижу, как меняется выражение его лица, когда он видит мое новое платье, макияж и волосы, приобретшие форму благодаря фену и массажной щетке. Он немного выпрямляется на стуле, и его левая бровь оценивающе приподнимается, выгибаясь дугой. Интересно, не ошиблась ли я, полагая, что он гей?

– С сегодняшними нашими гостями – дамами за пятьдесят. Мы говорили об этом на прошлой неделе, – отвечаю я.

– В самом деле?

– Ну да. После эфира вы собирались их куда-нибудь сводить и поговорить о планах на будущее.

– О планах на будущее?

– Сказали, что мы должны встряхнуться и взять на вооружение более передовой подход.

– Не помню, чтобы я что-то подобное говорил.

Так оно и есть. Когда Мэтью охватывают сомнения, я накрываю его новой лавиной тщательно отрепетированных слов:

– Они полагают, что вы встретитесь с ними сразу по окончании выпуска, но если хотите, я могу принести им извинения и все отменить.

– Нет-нет. Теперь я действительно припоминаю. Мадлен тоже с нами поедет?

– Нет, только вы и наши гости. – Мэтью хмурится. – Чтобы они могли откровенно рассказать, что получается хорошо, а что не очень.

Эту часть своей речи я не репетировала, но слова срываются с губ сами собой и делают свое дело.

– Ну хорошо, думаю, в этом действительно есть смысл. В три часа у меня сеанс физиотерапии, поэтому сразу после обеда мне придется пулей мчаться домой.

– Разумеется, босс.

– И сейчас к нам в студии «Кофейного утра» присоединяется Джейн Уильямс, редактор самого популярного британского журнала «Савуар-Фер», а также писательница и телеведущая Луиза Форд. Мы будем говорить о женщинах за пятьдесят, работающих в средствах массовой информации, – говорит Мадлен и делает глоток воды.

В кои-то веки ей в студии так же неуютно, как и мне. Чтобы успокоиться, не вскочить и не выбежать из крохотного темного помещения, я что есть сил вонзаю под столом ногти в коленки.

Вчера вечером я завела в «Твиттере» фейковый аккаунт, на это ушло всего пять минут, пока Пол принимал перед сном душ. Выложила несколько фотографий кошек, найденных в Интернете, а когда проснулась, у меня уже было больше сотни фолловеров. Ненавижу кошек. И не понимаю, что хорошего в соцсетях. Точнее, понимаю, но все же для меня остается загадкой, почему такое количество людей тратит на них столько времени. Это же не настоящая жизнь. Просто белый шум. Но я все же рада, что они есть. Мой твит, гласящий «Неужели Мадлен Фрост покидает “Кофейное утро”?» за двадцать минут набрал восемьдесят семь ретвитов, а хештег #ФростВЖопе приобрел огромную популярность. Его придумала Джо.

От непривычного макияжа кожа на лице как-то отяжелела. Красная помада прекрасно подходит к моему новому платью, в этих доспехах, выбранных с особым тщанием, я чувствую себя в полной безопасности. Маска притворства на лице скрывает шрамы и смягчает угрызения совести, ведь все мои нынешние действия нужны только чтобы выжить. Заметив, что я вышла из образа, опускаю глаза и смотрю на свои красные пальцы. Поначалу мне видится на них кровь, но потом до меня доходит, что я просто испачкала их алой губной помадой.

Я прячу под себя руки, чтобы больше их не видеть. Надо сохранять спокойствие, иначе мне ни в жизнь с этим не справиться. До меня вдруг доходит, что я закусила нижнюю губу, что зубы впились в ту же плоть, которую незадолго до этого теребили пальцы. Я разжимаю их и сосредоточиваю все внимание на полупустом стакане Мадлен. Шипение и бульканье газированной воды, которую она держит в руке, будто становится громче, когда глаза преобразуют образ в звук. Я перенастраиваю слух обратно на ее голос и вновь старательно пытаюсь сосредоточиться.

Потом улыбаюсь каждой гостье, сидящей с нами за столом. Как мило с их стороны так быстро откликнуться на нашу просьбу. Пока они упорно и нахально пытаются друг друга переговорить, стараясь сделать себе рекламу, я изучаю их лица. Каждый из нас пришел сегодня сюда со своей особенной целью. Если докопаться до истинных, первородных намерений человека, то наименьший общий знаменатель в обязательном порядке будет сводиться к потребности быть услышанным, к желанию перекричать грохот современной жизни. На этот раз я не хочу никому задавать вопросов; пусть бы сегодня кто-нибудь выслушал меня саму и сказал, не грешит ли против истины моя собственная версия правды. Порой верный поступок оказывается совсем не правильным, но на то она и жизнь.

Растянутая на моем лице улыбка причиняет боль. Потуги изображать из себя счастливого человека небезуспешны, но при этом отнимают столько сил, что я помимо своей воли то и дело поглядываю на стену студии, где у нас висят часы. Время передачи подходит к концу, однако здесь, в этом помещении, оно будто застыло, поймав меня в ловушку неприступных минут. Утомившись вглядываться в сценарий, глаза каждый раз поднимаются на циферблат и смотрят на них до тех пор, пока я не замираю неподвижно, взирая, как минутная стрелка прокладывает себе курс к забвению. Тиканье, обычно совершенно незаметное, становится все громче – до такой степени, что вскоре мне трудно расслышать за ним, что говорят гости. Я вижу лица членов нашей команды на галерее, такое ощущение, что они все смотрят на меня. Ищу глазами Джо, но ее нигде не видно. Потом опять пощипываю губы, резко отдергиваю руку, злюсь на себя, что опять утратила над собой контроль, и вытираю пальцы о ткань платья. Красное на красном. Оказывается, чтобы перестать быть собой, требуется больше усилий.

Когда эфир наконец благополучно завершается, я с удовольствием смотрю вслед направляющейся в офис Мадлен, точно зная, что ее там ждет. Благодарю гостей – кому-то же ведь надо! – и оставляю их на попечение Мэтью, который уже стоит в пальто, готовый идти с ними в ресторан. Потом направляюсь в туалетную комнату, чтобы проверить, по-прежнему ли на месте маска притворства. Там стоит личная помощница Мадлен и смотрится в зеркало. Выглядит измотанной, в уголках глаз залегла тоска, при виде которой ее так и хочется защитить. Я улыбаюсь ей, она робко улыбается в ответ. В ее многочисленные обязанности входит утренний просмотр почты Мадлен, которая слишком занята для того, чтобы делать это самостоятельно. Причем разгребать всегда приходится приличную кучу: пресс-релизы, приглашения, предложения всякой халявы, в общем, как обычно. Ей приходит больше писем, чем нам всем вместе взятым, включая меня. Плюс корреспонденция от фанатов. После шоу она должна быть у нее на столе. По окончании эфира Мадлен любит сама читать личные послания и помечать небольшим красным стикером те, которые, по ее мнению, заслуживают ответа. Письма она никогда не хранит. Вдыхать восхищение и выдыхать надменность – вот к чему сводится ее персональный, выполненный на заказ фотосинтез. В ответ на помеченные красным стикером письма она посылает фотографии со своим автографом. Ответы не пишет и даже подписи ставит не сама: это тоже обязанность ее личной помощницы. Я смотрю, как она накладывает новый макияж. Интересно, а как чувствует себя человек, которому каждый день приходится выдавать себя за кого-то другого?

Я направляюсь в переговорку и вместе с остальными жду разбора полетов. Когда сажусь, Джо мне незаметно кивает – «Проект Мадлен» пока идет по плану. Коллеги тихонько переговариваются, обсуждая циркулирующие в Интернете слухи об уходе Мадлен, и я рада, что молва подхватила их и понесла дальше. Ложь, если ее достаточно часто повторять, в конечном итоге имеет все шансы стать правдой. Горячее обсуждение тут же прекращается, как только она входит в комнату. Мадлен с грохотом захлопывает за собой стеклянную дверь и садится за стол. Полагаю, она тоже видела, что творится в «Твиттере». Она понятия не имеет, как распечатать собственный сценарий, но писать твиты умеет. Мне хорошо известно, что после каждого эфира она проверяет свой аккаунт, желая убедиться, что пятьдесят тысяч фолловеров ее по-прежнему обожают. Конечно, ей не очень-то весело было обнаружить, что ее обсуждают по такому неприятному поводу.

– Где мой кофе? – рявкает она, не обращаясь ни к кому в особенности.

Лицо ее личной помощницы заливается краской.

– Да вот же он… Мадлен… – отвечает она, указывая на дымящийся напиток на столе.

– Это не моя чашка. Сколько раз я должна тебе повторять?

– Но она в посудомоечной машине.

– Так помой ее! Ручками, ручками! Где Мэтью?

Я внимательно смотрю на эту успешную, грозную даму и никак не могу понять, откуда в ней столько злости. Мне многое о ней известно, даже то, о чем я предпочла бы никогда не знать и что сама Мадлен наверняка предпочла бы сохранить в тайне, особенно от меня, но это все равно никоим образом не объясняет ее ненависти. Я откашливаюсь и сжимаю под столом кулаки. Пришло время произнести свои реплики.

– Мэтью поехал в ресторан с Луизой и Джейн, – отвечаю я.

– Что? Почему? – спрашивает Мадлен.

– Не знаю. Сказал, что сегодня в офис не вернется.

Несколько мгновений Мадлен молчит. Все ждут. Она не поднимает глаз от стола, ее лицо, уже значительно покрытое морщинами, хмурится.

– Ну хорошо, может, кто-нибудь объяснит мне, кому в голову пришла мысль пригласить этих «дам за пятьдесят»? Лично я впервые услышала о них только сегодня утром.

Я предоставляю объяснения остальным, а сама откидываюсь на стуле и изучаю своего врага. Поверх очков в темной оправе, сползших на кончик вздернутого носа, она шныряет по комнате взглядом своих мертвых глаз.

 
Эй, барашек, бе-бе-бе,
Сколько шерсти на тебе?^[3]
 

Ее пальцы с длинными, как у ведьмы, ногтями нетерпеливо барабанят по блокноту, между белых страниц которого виднеется самый кончик красного конверта. Стало быть, она только что все прочла. Я внутренне улыбаюсь.

Первый шаг пройден.

Давно

Четверг, 24 октября 1991 года

Дорогой Дневник,

В общем, Тэйлор, с которой я сижу за одной партой, хочет со мной дружить. Она этого не говорила, но я и без того вижу. Это проблема. Она хорошая девочка, хотя, кажется, не очень популярная, но меня это не беспокоит. Быть популярным совсем не так классно, как принято считать, потому что в этом случае окружающие ожидают от тебя слишком многого. Намного лучше смешаться с толпой, если ты в этом случае как-то отличишься, на тебя сразу обратят внимание.

Сегодня перед хоккейным матчем одна крутая девочка обидела Тэйлор. Ее зовут Келли О'Нил, она всегда загорелая, потому что постоянно ездит с родителями отдыхать, и она противная. Она сказала, что Тэйлор плоская, но это идиотизм, мы все плоские, нам же десять лет. Все засмеялись, но не потому что было смешно, а потому что боятся Келли, и это тоже идиотизм. Она всего лишь избалованная дура. Тэйлор очень покраснела, но она молодец, не разревелась. Буся часто говорила, что если сдерживать слезы, они превратятся в яд. Мама говорит, что только маленькие дети могут плакать и что это признак слабости. Лично я считаю, что все зависит от того, какие это слезы, потому что я постоянно вижу ее саму плачущей.

Я могу назвать три причины, по которым недавно плакала, когда никто не видел:

1. Буси больше нет.

2. Из моей ручки вылились чернила на книжку «Маленькие женщины».

3. Я легла спать без ужина, и у меня так болел живот, что я не могла уснуть.

Матч был нудный и скучный. Не успели мы доиграть до середины, как пошел дождь, но учительница физкультуры все равно велела нам продолжать, потому что дождик, по ее словам, еще никому не навредил. Мне показалось, что ей самой хотелось немного поразмяться. Она сказала, что от чрезмерного использования и недостаточного ухода трава на хоккейной площадке местами облысела, поэтому я старалась обходить такие места, надеясь, что это поможет. Потом в какой-то момент бросилась за мячом и поскользнулась. Я вытянула вперед руки, чтобы смягчить падение, выпустив из них клюшку. И только когда встала, увидела, что натворила. Моя клюшка полетела вперед и ударила Келли О'Нил прямо в лицо. У нее из носа пошла кровь и все такое. Это получилось случайно, так что я себя особо не виню. Правда, Буся всегда говорила, что просто так ничего не бывает и что все на свете имеет причину. Честно говоря, я не знаю, как к этому относиться. Иногда что-то просто происходит, хотя ты ничего такого и не собирался делать, и даже если тебе никто не верит, это не значит, что ты это сделал нарочно.

Я только что услышала, что внизу разбилась тарелка. Подошла к лестнице и на несколько секунд прислушалась. Папа орал, что она чуть не попала ему в голову. Поскольку тарелки не склонны сами собой летать по воздуху, я полагаю, что ее зашвырнула мама. В стране под названием Греция их бьют просто для веселья. Я слышала, как Келли О'Нил рассказывала об этом в раздевалке перед хоккеем. Она туда ездила отдыхать. Два раза. А вот я никогда не была за границей, зато ездила в Брайтон. Мы с мамой и папой как-то провели там выходные. Думаю, тогда они были счастливы. Но теперь точно нет. Я уже не помню, как выглядит папа, когда улыбается. Мама все время кажется грустной, и сейчас она гораздо толще, чем раньше. Вместо джинсов теперь носит лосины на резинке. Может быть, поэтому папа все время злится. Он как-то ей сказал, что она себя запустила, это значит, что теперь мама выглядит хуже, чем раньше, и потеряла всю свою привлекательность.

Я закрылась в своей комнате, но их голоса доносятся даже через дверь. Взяла с собой в постель дверную подпорку, которой пользовалась Буся. Она теперь не нужна, я хочу, чтобы моя дверь всегда была закрыта. Мне нравится ее трогать, она сделана в виде малиновки из коричневого металла. Бабушка очень любила эту вещь, и теперь она моя. Для птицы вся прелесть заключается в том, что у нее всегда есть возможность улететь. Но эта малиновка не может, ей придется остаться со мной, в нашей с ней комнате. Ей не дано ни летать, ни петь, ни свить гнездо где-нибудь в других краях. Хотя готова спорить, что если бы она могла, она бы улетела.

Я еще как следует обдумаю, буду ли я дружить с Тэйлор. Буся всегда говорила, что на своих проблемах надо поспать. Это значит, что если думать о чем-то трудном, когда идешь спать, тебе оно потом приснится, и если повезет, ты проснешься с готовым решением. Я обычно забываю свои сны сразу же, как проснусь, так что они никогда не могли мне хоть как-то помочь.

Недавно

Вторник, 20 декабря 2016 года, после полудня

Я возвращаюсь с работы рано, в надежде поговорить с Полом, но дома его не застаю. Видимо, он пошел проветриться. Он часто так делает, объясняя, что прогулки помогают, когда у него нет вдохновения. В последнее время слова не идут к нему, и я думаю, в его мире чудовищно тихо. В доме тоже тихо, и я не знаю, чем себя занять. Открываю холодильник и тупо гляжу внутрь – намного дольше, чем нужно, если учесть, что там почти ничего нет. В конце концов беру банку колы, сажусь за кухонный стол и смотрю через окно в сад. Сверху безоблачное небо, снизу зеленая трава, и только голые деревья да холодный воздух разоблачают иллюзию, будто стоит летний день. На минувшей неделе картина была совсем другой. Пол тогда уехал собирать материал, а я осталась дома одна, уверенная, что во тьме кто-то прячется, вынашивая план забраться в дом. Могу поклясться, что я отчетливо слышала, как кто-то крадется и пытается открыть заднюю дверь. Пол думает, это мне приснилось. Надо постараться об этом не думать.

Когда я открываю ногтем банку, она издает приглушенный свист, будто хочет подозвать меня поближе и рассказать какой-то секрет. Делаю глоток. Какая холодная, аж зубы сводит, но это ощущение мне нравится, и я продолжаю жадно пить. Потом опять выглядываю в сад и вижу на заборе малиновку. Смотрю на нее, а она, кажется, смотрит на меня. Потом все происходит на удивление быстро. Комочек перьев на полной скорости решительно устремляется ко мне, но на его пути возникает стеклянная дверь. От удара я вскакиваю и опрокидываю банку. Крохотное тельце малиновки падает, будто в замедленной съемке и опускается на газон. Я бросаюсь к двери, но открывать ее не решаюсь. Лишь стою и смотрю на крохотную птичку, которая лежит на спинке, закрыв глаза, и взмахивает крылышками, будто все еще летит. Не знаю, надолго ли мы вот так замираем – она пытаясь сделать вдох, я не в состоянии выдохнуть, – но время в конечном итоге возвращается к привычному ритму.

Малиновка затихает, раскинув крылья.

Красная грудка опадает и больше уже не поднимается.

Крошечные лапки опускаются на мокрую траву.

Я чувствую, что должна выйти, но не могу. Мне нужно оставаться под защитой стеклянного барьера. Я опускаюсь на колени и подаюсь вперед, как будто могу разглядеть, как через клювик из птицы уходит жизнь. Одна подруга как-то сказала мне, что малиновки – это души умерших, которые пришли к нам с вестью с того света. Интересно, что же это за весть? Я замечаю, что руки покрылись мурашками.

Неожиданный стук по стеклу заставляет меня вздрогнуть. Я поднимаю глаза и вижу Клэр. Она не замечает малиновку, хотя стоит совсем близко. Я встаю, открываю дверь, и она, не дожидаясь приглашения, переступает порог с таким видом, будто заходит к себе домой. Найти этот дом нам помогла она: увидела в Интернете объявление и быстренько договорилась с агентом о встрече. Я возражать не стала, тут действительно хорошо, но выбирать – это одно, а купить – совсем другое.

– Чем занимаешься? – спрашивает она, снимая пальто. Сестра, как обычно, выглядит просто великолепно, одежда на ней сияет чистотой, ни один волосок не выбивается из прически. А ведь у нее двое маленьких детей. Ее привычка идти в обход и пользоваться задней дверью, чтобы увидеть, дома ли я, меня бесит. Любой другой на ее месте позвонил бы в парадную дверь и уловил бы намек, если бы ему никто не ответил. Но только не Клэр. Она уже давно просит у меня ключ. Я всегда отвечаю, что как-нибудь закажу дубликат – как-нибудь потом.

– Ничего особенного… Просто показалось.

– Ты сегодня рано.

– Так Рождество же, на работе затишье.

– Пол дома? – спрашивает она, по-хозяйски вешая пальто на спинку кухонного стула.

– Не похоже.

Я сожалею об этих словах, едва успев их произнести. Мой тон, как всегда, не ускользнул от ее внимания.

– Ну что же, хорошо, что я застала тебя одну, – говорит она.

Я киваю, чувствуя себя прижатой к стенке.

– Выпьешь что-нибудь?

– Нет, спасибо, я ненадолго, мне еще надо забрать близняшек, – говорит Клэр, усаживаясь за кухонный стол.

Я беру полотенце, вытираю разлитую колу и устраиваюсь напротив; сиденье все еще хранит тепло моего тела. Помимо своей воли смотрю через ее плечо на мертвую птичку.

– Ну что? – спрашиваю я.

Голос звучит резче, чем мне хотелось бы. С Клэр я общаюсь совсем не так, как с другими. Это как включить радио и вдруг услышать песню, которая уже крутится у тебя в голове. Ты не мог знать, что именно поставят, но каким-то образом тебе удалось догадаться. Вот так выглядят и мои разговоры с Клэр.

– Видишь ли… Я за тебя переживаю… Мне показалось, нам надо поговорить, – отвечает она.

– Я в порядке.

– В порядке? Что-то не похоже. Ты не отвечаешь на мои звонки.

– Времени не было. Как-никак, а я работаю полный день.

Несколько секунд я внимательно вглядываюсь в ее лицо, стараясь выиграть время, пока уста отвергают любые предложенные мозгом слова. Она выглядит настолько моложе меня, что порой мне кажется, будто ее лицо в последние пару лет забывает стареть.

– Я просто немного устала.

Мне очень хотелось бы сказать ей правду, поделиться парой маленьких секретов, как и подобает сестрам, но я не знаю, с чего начать. У нас с ней столько общего, но в то же время мы абсолютно разные, и в нашем родном языке нет подходящих для подобных бесед слов.

– Помнишь парня, с которым я встречалась на последнем курсе университета? – спрашиваю я.

Клэр отрицательно качает головой. Ложь. Я уже жалею, что завела этот разговор.

– Как его звали?

– Эдвард. Ты еще его невзлюбила. Хотя вряд ли это подстегнет твою память, тебе никто из моих парней не нравился.

– Ну почему, – возражает она, – мне нравился Пол.

Я игнорирую тот факт, что она использовала прошедшее время.

– Мы с ним столкнулись вчера на Оксфорд-стрит. Поистине сумасшедшее совпадение.

– Что-то такое припоминаю. Высокий, привлекательный и очень самоуверенный, да?

– Не думаю, что ты его когда-либо видела.

– К чему ты клонишь? Ты что, решила завести интрижку на стороне?

– Да нет, не нужны мне никакие интрижки. Просто пытаюсь поддержать разговор.

Я несколько мгновений упорно смотрю в стол, желая, чтобы Клэр ушла, но она даже и не думает.

– А с Полом как?

– Тебе лучше знать, ведь с некоторых пор ты проводишь с ним больше времени, чем я.

В моих словах слышится вызов, хоть я этого и не хотела. Мы ступаем на неизведанную территорию. Я заговорила на языке, который ей непонятен, – возможно, в первый раз в жизни нам с ней понадобится переводчик. Клэр встает, собираясь уйти, и снимает со спинки стула пальто. Остановить ее я не пытаюсь.

– Я явно пришла не вовремя. Оставлю тебя наедине со своими мыслями.

Клэр открывает заднюю дверь, но перед уходом поворачивается и говорит:

– Не забывай – я всегда рядом.

Звучит как угроза. Я слышу, как она идет вдоль дома, хруст гравия постепенно утихает, наконец за ней с грохотом захлопывается калитка.

Мои мысли возвращаются к малиновке. На мгновение мне кажется, что она могла ожить, я бросаюсь вперед, но, подбежав к стеклянной двери, вижу, что ее коричневое тельце лежит на зеленом ковре без признаков жизни. Оставить ее здесь, растерзанную и одинокую, я не могу. Я открываю заднюю дверь и, перед тем как выйти, выжидаю пару секунд, чтобы не потревожить ту, кто сама меня тревожит. У меня не сразу получается собраться с духом, чтобы наклониться и поднять птичку. Она легче, чем мне казалось, будто соткана из одного лишь воздуха и перьев. Глухой стук ее крохотного тельца о дно мусорного бака перекликается со звуком удара о стекло, и мне никак не удается избавиться от нахлынувшего чувства вины. Я возвращаюсь обратно в дом и трижды мою руки, каждый раз обильно намыливая и до боли оттирая кожу. Потом вытираю их, но тут же опять включаю кран и мою опять и опять – до тех пор, пока не заканчивается мыло. После чего засовываю руки в карманы, на этот раз мокрыми, и стараюсь больше о них не думать. От того, что жизнь можно выбросить на помойку, будто мусор, меня охватывает странное чувство. Сейчас ты жив, а через минуту уже нет, и все из-за одной-единственной ошибки, одного неверного поворота.