Элис Бродвей
Вспышка

Глава девятая

Сёстры

В лесу, неподалёку от города, жил дровосек. Домик у него был маленький, но гостеприимный. Под каждым окном с яркими ставнями цвели в ящиках незабудки и маргаритки. К стене привалился топор, под навесом виднелась ровная поленница. Даже в самый жаркий день путник видел весёлые колечки дыма над печной трубой, и его издали манили ароматы свежеиспечённого хлеба, остывающих пирогов и вкуснейшего жаркого. И если путник ступал бесшумно, то мог услышать голос неземной красоты, подобный пению птиц или ангелов небесных.

А если на его стороне была удача, путник видел открытую дверь и если он был храбр, то заглядывал внутрь. И если путник был добр – его приглашали в дом, если голоден – кормили, а если устал – усаживали на кресла с мягкими подушками. Если же путешественник желал услышать рассказы, он находил их под этой крышей. Хозяин лесного домика был мастер рассказывать истории. Слушая его, любой переносился в недостижимые сказочные миры. И было у дровосека две дочери. Одна – прекрасна, как ясный день, с голосом, подобным ангельскому. Другая – незаметна, как сумерки, и тиха, как лесная полночь.

Путникам домик представлялся уютным, дровосек и его дочери – добрейшими на свете, а истории – захватывающими и необычными. Однако, когда путники уходили, дровосек сбрасывал маску. Он заставлял дочерей работать с раннего утра до поздней ночи. Девушки готовили, убирали, шили, сажали цветы и ухаживали за садом. Каждый вечер, возвращаясь домой, дровосек ругал дочерей, называл их бессердечными лентяйками. Он превратил свою жизнь в удивительную историю, жил напоказ.

В глубине самой мастерски сложенной поленницы вы бы увидели муравьёв, пауков и древесных червей. Точно так же под маской доброты и сказочной жизни в лесном домике скрывались страшные язвы. Однако путники, зачарованные удивительными историями, красотой и дивным голосом прекрасной девушки, вглубь не заглядывали.

– Пой! – шипел дровосек красавице Мории.

– Пиши! – скрежетал он, оборачиваясь к другой дочери, Белии.

Дровосек твёрдо верил, что однажды истории принесут ему богатство. Король поедет на охоту и услышит в лесу пение Мории, войдёт в домик и, очарованный красотой девушки и удивительными историями, пригласит дровосека во дворец – королевским сказителем. Но дровосек откажется, конечно, из притворной скромности. Кто же согласится променять свободу на жизнь придворной мартышки! Только в лесу дровосек мог делать что пожелает, обращаться с дочерьми без жалости.

Нет, он не поедет во дворец, но покажет королю книгу, в которой записаны все истории. Все, ни одна не забыта. «Не знаю, смогу ли я расстаться с ней. Назначить цену? Что ж…» – так скажет дровосек. И король предложит ему золото, много золота, и дровосек разбогатеет.

И каждый день Белия садилась рядом с отцом и записывала его истории. Дровосек то и дело проверял, не пропускает ли дочь по глупости слова или целые фразы, не переделывает ли его истории. Однако Белия писала слово в слово. Дровосек был доволен – не зря он отправлял эту дочь в школу. Хоть одна из них научилась читать и писать – всё польза. Мории, с её красотой, учиться было ни к чему. Ею и так все восхищались.

Мечтая о будущем богатстве, дровосек совсем позабыл о смерти – а это самый верный способ напомнить о себе старухе с косой. Однажды ночью дровосеку приснилось, что он проклят. Открыв глаза, он уверился, что сон был вещим. Дровосек стал ещё суровее с дочерьми. Он вообразил, что Белия и Мория хотят его отравить, и отказался от пищи. В лесу ему повсюду чудились голоса, и дровосек перестал рубить деревья. Он совсем позабыл о доброте, даже напоказ. Его истории становились всё страшнее и страшнее, и путники обходили лесной домик стороной.

– Кончена моя жизнь, – стонал он. – Ничего у меня не осталось: ни вкусной еды, ни любимого дела… даже истории мои никому не нужны.

Дочери пытались успокоить отца.

– Поешь хоть немного, – уговаривали они. – Ты моришь себя голодом!

Но он только зло усмехался:

– Неблагодарные… Я столько для вас сделал, а вы принесли мне лишь горе. Я умираю!

– Отец, поешь – и ты будешь жить!

– Все смеётесь… ведьмы!

И вскоре пришла к дровосеку смерть. Той ночью разразилась небывалая гроза, и силы тьмы вырвались на волю. Последние слова дровосека долетели до преисподней и обратились тяжким проклятием.

– Я камнем повисну на ваших шеях. Я крысой вгрызусь в вашу плоть. Не видать вам покоя нигде, даже на краю света. Мои истории навечно опутают вас сетями, и, познав невыносимую тяжесть моего бремени, смерть вы встретите в печали и нищете.

И с проклятием на устах дровосек испустил дух.

Мория и Белия плакали по отцу, но не от любви, а лишь по доброте. Каждая втайне надеялась обрести со смертью отца свободу.

И года не прошло, как сбылись мечты дровосека, и в лесной домик явился самый настоящий принц. Очарованный красотой Мории, юноша тут же попросил её руки. Мория беззаботно согласилась. Она приказала сестре молчать и не вспоминать об отцовском проклятии.

– Всё будет хорошо, – убеждала красавица Белию. – Со смертью отца жизнь стала только лучше. Если проклятие и было, то ушло за ним в могилу.

Белия радовалась счастью сестры, однако, прощаясь с ней, украдкой утирала слёзы. Оставшись одна, Белия не находила себе места. Однажды ей приснилось, что Мория тонет в озере чёрных-пречёрных чернил. Утром Белия решила разыскать красавицу сестру.

Много дней шла Белия и наконец добралась до королевства, где жила её сестра. И отшатнулась в испуге от первых встречных. Смотреть на жителей этого города было страшно: их лица и тела покрывали тёмные знаки и рисунки. Когда Белия отыскала дворец и увидела сестру, то в ужасе упала на колени и разрыдалась.

Проклятие поразило Морию подобно отвратительной болезни. Истории дровосека лишили её красоты. Они проявились на коже Мории рисунками, выдавая все секреты миру. Самые страшные истории о смерти матери и жестокости отца тоже появились, но в укромных уголках тела принцессы. Подняв на сестру заплаканные глаза, Белия увидела на губах Мории коварную улыбку.

– Проклятие всё же настигло тебя, – прошептала Белия. – Сестра, позволь помочь тебе.

– Мне не нужна твоя помощь, – фыркнула Мория. – И не смей говорить о проклятии! Никто не называет меня проклятой! Когда на моей коже появились первые рисунки, все решили, что это очень красиво и необычно. Жители королевства сами покрыли свои лица и тела рисунками и метками. Мною все восхищаются! Люди готовы расстаться с последним, лишь бы попасть во дворец и взглянуть на истории на моей коже.

Белия смотрела на обезображенную сестру и горько плакала. Ведь пройдёт совсем немного времени, и такая же судьба постигнет и её. Белия умоляла сестру вернуться в лес и попытаться сбросить проклятие, но Мория лишь злилась всё больше и больше.

– Я велю тебя казнить! – наконец вскрикнула принцесса.

Белию выдворили из королевства. По приказу Мории злые собаки, дикие вепри и верные принцессе охранники загнали её в тёмную чащу, в непроходимые болота, но, слыша лай собак и крики преследователей, Белия бежала всё дальше и дальше. Когда ноги отказались её нести, а голова закружилась от голода и усталости, Белия села на поваленное дерево и горько заплакала.

Вдруг что-то небольшое и твёрдое упало ей на голову. Потирая ушибленный затылок, Белия огляделась и увидела на земле круглый белый камешек, а в ветвях дерева – чёрного ворона. Птица подобрала ещё один камень, взмахнула крыльями и бросила его на землю, приглашая Белию идти вперёд. Вскоре Белия набрала целый карман белых камешков и оказалась на берегу лесного озера. Перед ней расстилалась водная гладь, ровная как стекло.

Ворон подобрал последний белый камень и полетел на другой берег. На середине озера птица открыла клюв и уронила камень в воду. Белия застыла от страха. Разве может она пройти через всё озеро и не погибнуть? Однако ворон настойчиво хлопал крыльями, и Белия решилась. Она медленно вошла в озеро. Вода пропитала её одежду, камни тянули всё глубже. Когда голова Белии скрылась под водой, девушка рванула материю и оторвала тяжёлый карман. Белые камешки один за другим опустились на дно озера.

Выбравшись из воды, Белия отошла подальше, оставив едва не погубившие её белые камни за спиной, в чёрной глубине. Она с удивлением почувствовала, что проклятие отца рассеялось. Что помогло? Долгий путь сквозь лесную чащу или белые камни, выброшенные в воду? Как бы то ни было, силы добра вмешались и освободили дочь дровосека.

Белия осталась в лесу, и вскоре её отыскали другие жители королевства, бежавшие от принца и принцессы, – не все желали пачкать свою кожу рисунками и знаками и выставлять напоказ сердечные тайны. Белия учила новых друзей и читала им истории из книги дровосека. Раз в год они все вместе опускали в лесное озеро белые камни – в память о старом проклятии, которое над ними не властно.

Глава десятая

Я внимательно слушаю Соломона. Сначала мне хочется радостно воскликнуть: «Я знаю эту историю!» Но вскоре на смену радости приходят раздражение и ярость. Да как они смеют говорить такое о нашей прекрасной королеве Мории! Называть её чуть ли не прокажённой! Неужели и я для них такая же – испачканная, а мои метки – грязь? Жар от костра душит меня всё сильнее, голова кружится, хочется встать и уйти. Однако я сижу неподвижно и держу рот на замке, низко склонив голову. Вот зачем Мел отправила меня в Фетерстоун! Я должна увидеть и услышать извращённую истину и указать пустым единственно правильный путь.

Рассказчик умолкает, и наступает тишина. Слушатели довольно улыбаются и тихо переговариваются. Повинуясь знаку Соломона, все встают. Меня кто-то буравит недобрым взглядом. Это Джастус. Он едва заметно усмехается уголком рта.

От каждой семьи кто-то подходит к костру с палочкой, обмотанной куском просмолённой ткани. Палочки одновременно, как по команде, опускаются в огонь. Когда пламя охватывает концы импровизированных факелов, семьи расходятся по домам, каждая – со своим огоньком. Мы идём за Фенном. Он высоко держит факел, освещая дорогу. Мы летим на огонь будто мотыльки.

Вдали от костра нас окутывает кромешная тьма. Когда мы наконец входим в дом, я дрожу от холода. Фенн опускает факел на каминную решётку, под которой тлеют и перемигиваются угольки. На лицо Фенна в свете огня ложатся густые тени – тёмные брови, тёмные круги под серо-голубыми глазами; пламя выхватывает из темноты его скулы.

– Мы все поддерживаем огонь, – шепчет мне Галл. – Приносим его частицу домой, а следующим вечером возвращаем её в общий костёр. Пламя всегда где-то пылает.

– Как красиво! – вздыхаю я, отгоняя воспоминания о негасимом огне во Дворце правосудия. Огонь в Фетерстоуне тоже горит непрестанно, но немного иначе.

Галл громко выдыхает, её лицо в отсветах пламени лучится нежностью.

– Очень красиво… – тихо отвечает она. – Но это не просто красота – это жизнь. Огонь – начало всему.

Мы в молчании уходим в комнату Галл.

Ночью мне снится сон.

Озеро. Я ныряю, и на этот раз прохлада касается моей щеки нежным поцелуем, я вижу в прозрачной воде свои руки, плыву легко и свободно, будто лечу. Солнечные лучи зовут меня, и я возвращаюсь к неподвижной, будто стекло, поверхности. На берегу ласковое солнце принимает меня в тёплые, нежные объятия. Оглядевшись, я вдруг понимаю, что стою у воды совершенно обнажённая. Даже больше… чем просто без одежды, – с половины моего тела пропали все метки и рисунки! Правая сторона выглядит по-прежнему, а на левой – пустота!

Я медленно свожу руки. На одной – знакомые метки, на другой – ничего. Пальцы дрожат, ладони покрываются липким потом, и за мгновение до хлопка́ между ними вспыхивает огонёк. Крошечная, яркая, как звезда, молния.

Искра.

Глава одиннадцатая

На следующее утро мы с Галл снова идём в Дом старейшин, там меня ждёт Руфь на первый урок. Кожаный мешочек, как всегда, болтается у Галл на поясе и с каждым шагом бьёт её по бедру. Очень хочется спросить, что это за камни, но я никак не могу решиться. С Галл нельзя так сразу, надо сначала завоевать её доверие.

Мел, наверное, тоже захочет узнать о камнях, постараться понять легенды пустых, увидеть, насколько они изменились и отличаются от наших. Возможно, найдётся способ показать заблудшим душам дорогу к истине.

По пути к Дому старейшин нам то и дело попадаются дети: несут сено наравне со взрослыми, поят лошадей, подметают улицы.

– Разве они не ходят в школу? – спрашиваю я Галл, едва увернувшись от малыша в лохмотьях, который мчится за собакой.

– Занятий давно нет, – пожимает плечами Галл. – Раньше у нас была школа, но сейчас все работают. Иначе не выжить.

Представив на секунду, каково это – провести детство, копая картошку вместо учёбы, я грустно качаю головой. Без школы я не стала бы чернильщицей, а это единственная профессия, которой я хочу посвятить жизнь. Интересно, когда меня отыщет связной от Лонгсайта? Наверное, потребует какой-то информации, новостей… Пока я могу рассказать ему только о всадниках, направившихся в Сейнтстоун, – а что ещё? Шпион из меня не очень…

В Доме старейшин Галл ведёт меня в комнату, где вдоль стен тянутся неровные полки, уставленные деревянными ящичками и книгами. Книг, впрочем, совсем мало. На каждом ящичке – этикетка с надписью, сделанной от руки.

– Что там хранится? – шёпотом спрашиваю я Галл, кивая на полки, но она лишь молча качает головой, широко распахнув глаза.

За квадратным столом меня ждёт Руфь, перед ней графин с водой и два стакана. Она ласково улыбается мне и жестом приглашает сесть рядом. Проходя мимо книжной полки неподалёку от стола, я успеваю прочесть на ящичках несколько имён: Питер и Мэри Ньютон, Тед Йорк. На других чернила выцвели, издали ничего не разглядеть. Взять бы эти странные коробки в руки… При виде их мне вспоминается история о прелестной девушке, которой дали запертую шкатулку и запретили её открывать.

Едва слышно попрощавшись, Галл уходит и закрывает за собой дверь. Шторы на окнах задёрнуты, в комнате горят свечи: одни почти догорели, другие зажгли совсем недавно. В их призрачном свете морщины на лице Руфи кажутся глубже и строже, а глаза почти исчезают, когда пожилая женщина улыбается.

– Добро пожаловать, Леора.

Руфь ласково похлопывает меня по руке. Как давно никто не касался меня так благодушно и непринуждённо, не смотрел на меня без подозрений! У меня на глаза наворачиваются нежданные слёзы.

– Я очень рада, что тебе разрешили остаться в городе. Нам с тобой о многом нужно поговорить. Это – Комната памяти, – добавляет Руфь, почтительно указывая на книги и ящички.

– Спасибо, – неуверенно отвечаю я, оглядывая комнату с нескрываемым любопытством. – Я очень хочу узнать о Фетерстоуне как можно больше. О чём вы расскажете мне сегодня?

Слегка дрожащими руками Руфь наливает в стаканы воды и делает долгий глоток.

– Я долго раздумывала, с чего нам с тобой лучше начать.

Её взгляд устремлён вдаль, будто она старается разглядеть нечто скрытое от глаз пеленой времени. Улыбка постепенно тает, теперь Руфь смотрит на меня задумчиво и грустно.

– Помнишь легенду, которую рассказал вчера у костра Соломон? Что ты о ней думаешь?

Да, жаль, что Руфь прочесть невозможно. По её знакам я бы догадалась, что можно ответить, а о чём лучше промолчать.

– Было… интересно. Хорошая история. – Руфь пристально смотрит на меня, ожидая пояснений, и я, поколебавшись, добавляю: – У нас тоже есть легенда о сёстрах. Вот только в ней всё немного не так.

Руфь многозначительно кивает:

– Я слышала историю, о которой ты говоришь. Давным-давно. Может, расскажешь её мне сейчас? Напомнишь?

Я неуверенно качаю головой, однако Руфь ободряюще мне улыбается.

– Хорошо…

И я рассказываю знакомую с детства легенду о сёстрах: оставшаяся в лесу была проклята, а Мория, красавица принцесса, на чьей коже проявились удивительные рисунки, показала нам путь к истине, к вечности. Не забываю упомянуть и о стене, которую построила Мория, чтобы отгородиться от пустых, не допустить их, будто заразу, в пределы королевства отмеченных.

Но вот история окончена, и я поднимаю глаза на Руфь. Она по-прежнему ласково мне улыбается:

– Да, Леора, всё верно. Я понимаю, что ты чувствуешь. Когда я слышу твою историю, меня охватывает невыразимый… ужас. Наверное, ты испытала то же самое вчера, у костра, верно? – Руфь удовлетворённо кивает, отметив моё согласие. – Я бы убила того, кто так извратил нашу легенду, – кем бы он ни был…

– Наша история появилась первой! – не сдержавшись, прерываю я собеседницу. – Мы были прежде пустых. Правдива наша легенда!

Руфь молча подливает воды в стакан:

– Теперь твоя очередь слушать.

Понятно. Мой первый урок начинается.

– Вы проходили в школе Закон о переселении пустых? – спрашивает Руфь, с трудом выговаривая горькие слова. Дождавшись моего кивка, она продолжает: – Мы называем то событие гораздо проще и честнее: истребление. – Руфь снова умолкает, переводя дыхание. Она ждёт, когда до меня дойдёт смысл сказанного. – Ты наверняка слышала, что давным-давно пустые и отмеченные мирно договорились жить отдельно. Такие разные люди не могли существовать рядом и вынуждены были разойтись и не мешать друг другу. Хорошо звучит, правда? Все сели, поговорили, решили поступить по справедливости. Однако на самом деле нам не дали права выбора, нас никто ни о чём не спрашивал.

Последние слова Руфь произносит хрипло, с усилием. Отдохнув и сделав глоток воды, она продолжает:

– Я была совсем маленькой, младше тебя, и потому воспоминания о тех днях словно подёрнуты дымкой. Но кое-что я помню очень ясно. Сейнтстоун был нашим домом, и мы никуда не собирались уходить. Мы верили, что пустые и отмеченные могут жить рядом, мирно и честно. Когда же закон был принят – совершенно неожиданно! – мы взбунтовались. Наивные… мы и думать не могли, что отмеченные предусмотрели такой поворот.

Дрожащей рукой Руфь обводит комнату, показывая на ящички.

– Наше сопротивление было жестоко подавлено. Я видела, как наш сосед отказался уезжать, вышел против отмеченных – его избили, проломили голову. Я не бросилась на его защиту, я убежала, скрылась прежде, чем он свалился под градом ударов.

«Всё это ложь, обыкновенное враньё», – думаю я. Пустые сами хотели уйти. Они сами хотели жить отдельно. Это они устроили восстание, они напали на нас – так сказано в музее!

– В тот день погибло очень много мужчин, женщин и детей. Всех, кто не успел скрыться, убили. Лишь некоторым удалось бежать и добраться сюда. Многие годы я удивлялась, почему нас не преследовали? Почему не убили всех сразу? – Мгновение Руфь пристально вглядывается мне в лицо, а потом отвечает на свой вопрос: – Однажды я поняла. Это был очень дальновидный ход. Нам оставили жизнь, потому что мы нужны отмеченным. Нас пощадили, чтобы было кого ненавидеть, – с горькой улыбкой завершает Руфь.

Глава двенадцатая

– Вот так в Фетерстоун пришла вторая волна поселенцев. – Руфь снова показывает на ящички. – Здесь всё, что нам удалось спасти. Память о погибших, которые навечно остались в Сейнтстоуне. В каждой шкатулке крошечные сувениры, воспоминания о родных и друзьях.

Я молча оглядываю полки, тщетно пытаясь сосчитать шкатулки и ящички. Сколько же их? Заговорить я не решаюсь. Да и что тут скажешь! Что отвечать, когда тебе в лицо бросают такую чудовищную ложь?! Всё это неправда. Хитрая паутина вранья! Что же ещё?

– Фетерстоун основала Белия. В этом сходятся и наши, и твои легенды. Тогда это был маленький городок, куда бежали пустые, спасаясь от жестокости вашей королевы Мории. После истребления поселение за ночь выросло в три раза. Здесь приняли всех. Никому не отказали. Вновь прибывшие принесли с собой горе и нужду, которых жители Фетерстоуна не знали прежде. Наши жизни были сломаны, а такие раны быстро не затягиваются. Спасшихся нужно было где-то поселить и чем-то кормить. Маленькому городку пришлось непросто. Мы искали помощи и принесли с собой один лишь голод.

Похоже, наш урок подходит к концу, а у меня ещё столько вопросов!

– В наших историях – только правда, Леора, – говорит Руфь, на секунду сжав мою руку. – Так же как и в твоих.

Тяжело опираясь на толстую палку, Руфь выбирается из-за стола и медленно ковыляет к двери.

– Руфь!

Она останавливается, но головы не поворачивает.

– Вы расскажете мне о маме? Ведь вы были с ней знакомы, правда?

На мгновение Руфь застывает, но почти сразу уходит, так и не обернувшись.

Первый урок окончен.