Элеонора Мандалян
Трансмутант
Глава 1
Не успел Лео опустить голову в белое облако подушки, как непроглядная ночная тьма вспыхнула жемчужной голубизной. Бесформенное пятно, возникшее перед его сомкнутыми веками, вмиг обрело глубину и очертания. Там, внутри, как в волшебном проекторе, одна за другой возникали картины – невероятно четкие, красочные, фосфоресцирующие, подсвеченные ярким лучом неведомого происхождения. Луч неспешно скользил по изображению, будто кто-то осмысленно водил по пятну фонариком, фиксируя детали, укрупняя или отдаляя их. Залюбовавшись этим странным зрелищем, Лео не мог понять, спит он или с ним происходит что-то необычное.
Одно изображение задержалось на его виртуальном экране дольше остальных: в озаренной таинственным светом пустоте обрисовалось женское лицо с правильными, изящными, надменно-волевыми чертами. Длинные черные волосы и такие же черные, плотные тени, лежавшие на лице, делали его похожим на гравюру. Но лицо вдруг ожило, повернулось и начало медленно наплывать на Лео. В глубине графически глухих теней вспыхнули насмешливо-лукавые глаза. Они были настолько живыми, что Лео казалось таинственная их обладательница, чудом проникшая в его комнату, вот-вот заговорит с ним.
Лицо незнакомки, продолжая наплывать, приблизилось до невозможных в реальности пределов. Теперь Лео мог видеть только один единственный глаз, заполнивший собою все пространство. Глаз влажно блестел. Ресницы казались жгутами, а поры век – кратерами. Ощущалась даже легкая пульсация роговицы. Глаз моргнул гигантскими жесткими опахалами ресниц, сощурился, собрав нижнее веко в складки горных хребтов, и поплыл прочь, проваливаясь в бесконечно длинный колодец-трубу. Виртуальный экран и таинственный луч, светивший из пустоты, начали меркнуть, тускнеть, пока не исчезли вовсе… Лео погрузился в сон с непроходящим ощущением, что образ, увиденный только что, запомнится им на всю жизнь.
Он проснулся как обычно. Принял душ. Побрился, напрочь забыв о ночном видении. По привычке задержал мимолетно-критический взгляд на своем отражении. Окружающие находили его оригинальным. Самого же Лео раздражала его внешность, создавая определенные комплексы – этакие «психоблоки», затруднявшие, в первую очередь, общение с девушками. Ему казалось, что нос у него слишком короткий, а глаза слишком большие. Из-за постоянно расширенных зрачков они выглядели черными, несмотря на ярко-рыжую радужку.
Но основным объектом неприятностей, чтобы не сказать – душевных мук, были уши – маленькие, трогательно округлые, «дефективные уши», как окрестили их злые первоклашки еще в школе. Кроме первоклашек и матери его ушей никто никогда больше не видел, потому что с тех пор, невзирая на замечания и взыскания от учителей и прихотей изменчивой моды, Лео прятал их под длинными волосами.
Мать приготовила на завтрак его любимую яичницу с поджаренным сулугуни, и он самозабвенно уплетал ее, а она, присев напротив, с любящей улыбкой наблюдала за ним. Это была моложавая и очень привлекательная женщина.
– Сколько не прикидываю, никак в толк не возьму, – задумчиво проговорила она, – как можно было оставить такое надежное НИИ ради этого сомнительного заведения.
Не поднимая головы, Лео шумно размешал сахар в кофе и отбросил ложку.
– Ты окончил с отличием физмат. Тебя ждала перспективная научная работа, – не унималась мать.
– Разве я изменил своей профессии? – Лео подцепил одним зубчиком вилки прилипшие к сковородке поджарки и отправил их в рот.
– Не морочь мне голову! – рассердилась мать. – А разве можно сравнить работу в солидном научном учреждении с этой… частной лавочкой, да еще и с таким возмутительным названием – «НеНИ».
– Что же тут возмутительного? «НеНаучный Институт».
– Вот именно «ненаучный». А ты – ученый от Бога. Кому вызов бросаете?
– Не кому, а чему. Науке. – Он принялся за кофе. – Честно говоря, завтраки с ежедневной приправой из опилок от твоей пилежки – не самое лучшее, что можно себе пожелать.
– Вот так всей науке сразу? – пропустив мимо ушей его выпад, поинтересовалась мать. – Чем же она вам так насолила?
– Да хотя бы тем, что раздробила все это прекрасное единство, нас окружающее, на мелкие, даже не связанные между собой кусочки. Эти твои «солидные» ученые только окончательно всех запутали. И сами себя задвинули в тупик, как отцепленный вагон – в депо. Они не желают принимать простейшую, лежащую на поверхности истину: мир един и неделим. И умопомрачительно гармоничен. Едины и законы, управляющие им. Вот наш коллектив и пытается восстановить в умах людей гармонию, наладить утраченные контакты с природой, со всем окружающим нас миром, понять и принять его таким, каков он есть, а не через кривую, уродливую призму нашего невежественного самомнения. И никакая мы не «лавочка». Запомни это, пожалуйста. У нас собраны самые крылатые, самые раскованные умы. А «НеНИ» – это так – шутка, гротеск. Протест на расплодившиеся по всей стране тунеядствующие НИИ. На самом деле мы называем себя Институтом Солнца, поскольку все под ним ходим, от него зависим и обязаны знать, что оно из себя представляет, вместе с его многопланетным семейством.
– Но…
– Да пойми же, мама, будущее за нами, потому что нам не надо ничего, кроме истины и гармонии. Мы вполне отдаем себе отчет, что истина недостижима, как горизонт, как звезда в небе, как отражение Луны в реке. Но мы всегда будем стремиться приблизиться к ней, хоть на один шажочек. Чижевский знаешь что сказал? «Чем ближе к Солнцу, тем ближе к истине.» Вот так-то.
– Романтика молодости, – вздохнула мать, безнадежно махнув рукой. – А ведь тебе уже 24. Давно не мальчик. Другие в твоем возрасте влюбляются, женятся. Ты же влюблен в эфемерную идею по имени «Истина» и волочишься за нею с завидным упрямством. Что ж, переболей ею, как свинкой или корью. Ты не первый и не последний… Пройдет год-другой, и ты тоже, как все, захочешь ученую степень, престижную должность с хорошим окладом, дачу на берегу реки, машину… – Говоря это, мать исподтишка внимательно наблюдала за сыном.
– Никогда, – со спокойной, но твердой уверенностью возразил он. – Не обольщайся. – И, бросив скомканную салфетку на стол, поднялся. – Спасибо. Я побежал.
Чмокнув мать в щеку, он исчез за дверью.
Глава 2
«НеНИ» вольготно расположился в старинном особняке на одной из тихих улочек Замоскворечья. Всякий раз, вышагивая вдоль замысловатых хитросплетений чугунной ограды к въездным воротам с гипсовыми львами, приветливо взирающими на входящего с высоты кирпичных пилонов, Лео испытывал эмоциональный подъем. Институт, основанный совместными усилиями единомышленников, быстро сплотившихся в монолитный коллектив, казался ему оплотом его самых сокровенных мечтаний, этаким Ноевым Ковчегом посреди воцарившегося вокруг хаоса, очень похожего на Всемирный потоп.
Трехэтажный желто-белый особняк, вместе с небольшим двориком, отгороженным от внешнего мира шикарной старинной оградой и помпезными вратами, являл собой типичный образец эклектики конца русского предреволюционного благоденствия, выставляя напоказ разгул фантазии и своеволия богатого самодура-заказчика, смешавшего – себе в угоду, знатокам на потеху, все архитектурные стили. Причем не только исконно русские, но и подсмотренные «в заграницах»: модерн, классицизм, барокко, ампир, рококо, а впридачу и готику.
Фасад дома был украшен ионическими спаренными колоннами с претензией на изящество. Барабан лестничной клетки выделен снаружи фонариком из красочных витражей. Высокие стрельчатые окна первого этажа обрамляли лепные барельефы, а в нишах по обе стороны от парадных дверей улыбались входящему, соблазняя чувственной эротичностью, гипсовые музы-вдохновительницы неопределенного вида искусств.
Если бы не Борис Ильич, директор «НеНИ» – обаятельный, вездесущий, беспрепятственно проникающий сквозь любые чиновничьи заслоны, «свой человек» в министерствах и ведомствах (ныне упраздняемых), не видать бы его сотрудникам такого особняка, как… скажем, жирафа в трамвае. А посему на чудо-директора буквально молился весь их камерный, с пристрастием подобранный коллектив, величая душку босса ласково, запросто и не без подтекста «наш Ильич».
– Доброе утро, Света. Доброе утро, Жанна. – Лео улыбнулся молоденьким сотрудницам, курившим под сенью уютного, но изрядно облупившегося портика и жмущегося к нему куста, покрытого мелкими белыми цветами, источавшими сильный пряный аромат. – Не боитесь опьянеть от жасмина?
– Так мы ж его, голубчика, в целях самозащиты и обкуриваем.
– По принципу кто кого?.. Ильич на месте? – поинтересовался мимоходом Лео, берясь за массивную, отполированную поколениями бронзовую ручку.
– Лишний вопрос, коллега, – фыркнула темноволосая Жанна. – Ты же знаешь, он переступает порог сей антикварной обители ровно в девять, под бой Биг Бена.
Лео ухмыльнулся и, преодолев сопротивление дубовой двери, вошел внутрь. Бросив взгляд на внушительные напольные часы в углу нижнего холла, прозванные «Биг Беном», отметил, что девять они пробили семь с половиной минут назад. Впрочем, за опоздания и даже пропуски здесь никого не наказывали и даже не порицали. Добросовестность была делом чести и личной сознательности каждого. А главным работающим стимулом – энтузиазм.
Ступив в особняк, посетитель рисковал сразу же забыть, из какого века он пожаловал и в какой попал. В просторном холле высоченные, украшенные фресками и позолоченной лепниной потолки. Люстра – переплетение бронзовых амуров с тюльпанами на массивной кованной цепи. А бронзовые скульптуры в нишах стен окончательно делали особняк похожим на музей.
Поднимаясь по мраморной лестнице, Лео машинально поглядывал сквозь резное кружево перилл на сотрудников, толпившихся внизу и не спешивших разойтись по своим рабочим комнатам. На уровне юной амазонки с пикантно приоткрытой грудкой его нагнал Виталий – высоченный ясноликий здоровяк с косой саженью в плечах и копной русых волос. Этакий васнецовский былинный богатырь в джинсовых латах.
Обняв Лео, он бархатно пророкотал:
– А вот и я. Да здравствуют родимые пенаты!
– Привет, старик! – искренне обрадовался ему Лео. – С возвращением! Как вояж?
– Пермь меня покорила. А «свято место» основательно захожено, заплевано. Познакомился с «контактерами»… В целом оставляют впечатление ловцов удачи, норовящих взлететь повыше верхом на модной волне, а то и откровенно чокнутых, помешанных на инопланетном присутствии. Но один меня все же заинтетесовал.
– Чем же?
– Э-э, нет, не на ходу. Поговорим на грани.
В «грани» здесь переименовали, явно оригинальничая, общепринятые «отделы», считая, что уже в самом этом слове заключена роковая ошибка «отделения» одной отрасли или одного направления науки от другого, тогда как коллектив новоиспеченного института стремился вернуть ей утраченную целостность.
– Привет тебе, свет души моей Аленушка! – загудел джинсовый богатырь, расплываясь в умильной улыбке при виде нагнавшей их директорской секретарши.
– Ах, Виталий Иваныч! – польщенно зарделась синеокая хрупкая девушка с кукольным личиком. – Будет вам смущать-то.
– Нет-нет-нет, и не проси! Я не перестану повторять, что такую помощницу наш счастливчик Ильич мог выиграть разве что на аукционе в Сотсби.
– Выигрывают в лотереях. А на аукционах покупают, – поправила его молоденькая секретарша с упреком.
– Не обижайся на него, Леночка, – вступился Лео. – Он у нас неисправимо старомоден.
– Ладно, пусть будет лотерея, синеглазка моя.
– А синеглазкой нынче картошку зовут, – не унималась Леночка, деловито семеня впереди них.
– Опять не угодил, – с притворным огорчением балагурил Виталий. – Хоть топись.
– Вот я жене вашей скажу, как вы тут направо-налево заигрываете, – погрозила розовым пальчиком Леночка перед тем как шмыгнуть в директорскую приемную.
Добрались до места и Лео с Виталием. Комната, в которой располагалась их «грань» была шестиугольной с оконным фонариком посредине и рассохшимся скрипучим паркетом.
В замочной скважине лязгнуло и нервно заелозило металлом об металл.
– О! Марик, – улыбнулся Виталий. – Как всегда, ломится в открытые двери. Думает, пришел первым.
Дверь с жалобным писком отворилась.
– Догадался-таки, – приветствовал вошедшего жизнерадостный здоровяк.
– Прибыл! – просиял Марк. – Вот и славно. А то четыре дня без тебя, как четыре года. – Он от души тряхнул протянутую ему могучую руку.
Марк – щуплый, сутулый брюнет с меркантильно-ироническим складом ума, будто специально был создан для контраста с этим русским богатырем. Его насмешливые, блестящие и круглые, как у дельфина, глаза умудрялись мгновенно обежать все, что попадало в поле их зрения. Ни на секунду ни на чем не задерживаясь, они выдавали его неугомонный нрав и цепкий ум.
– Ну, как межпланетный симпозиум? Состоялся? Гуманоидного «языка» не привез в директорскую коллекцию? – полурассеянно поинтересовался Марк, усаживаясь за свой стол и запуская руки сразу во все ящики.
– Э-э, – отмахнулся Виталий, – дальше побасенок контактеров, якобы общающихся еженощно со всеми цивилизациями Вселенной, дело не пошло. А может это я такой невезучий, а?
– Да они просто боятся твоих кулачищ, не хотят связываться, – утешил коллегу Лео.
– Кто, контактеры?
– Инопланетяне, друг. Инопланетяне.
Виталий польщенно хохотнул в ответ.
– Ох, братцы, до чего ж приятно снова вернуться в наш терем-хоромы! – Он вытянул ноги и сладко прогнулся в спине, закинув за голову руки, отчего кресло под ним угрожающе заворчало.
– Признаться, я и сам, как блаженный, засыпаю и просыпаюсь с неприлично сияющей физиономией, – подхватил Марк. – Поверите, даже в Израиль расхотелось. Мать с сестренкой допекают. Отец звонками бомбардирует. А я только загадочно улыбаюсь, как Сфинкс с плато Гиза. Нет – как Монна Лиза Джаконда.
– Ну и правильно! – обрадовался Виталий. – Пусть они едут, если хотят, а ты оставайся. Дом человека там, где он родился. И если твой дом трещит по швам, подставь свое плечо, а не беги, как крыса…
– Тебе хорошо. Ты у нас вон какой Атлант – любой фасад подопрешь. А что делать тем, кто ростом да рылом не вышел? – отшутился Марк.
– Будет прибедняться-то, – прогудел в ответ Виталий. – Стране нужны сильные духом больше, чем телом.
– Это потому, что дух кормить не надо, – съязвил Марк.
Лео попытался углубиться в работу, но вдруг ощутил непонятное беспокойство и потребность в действии, выразившуюся в непреодолимом желании покинуть комнату. Он резко встал, со скрежетом отодвинув стул, и, ни слова не говоря, вышел, сам не зная зачем. Пересек коридор с обшарпанной ковровой дорожкой, рассеянно глядя на редких, снующих от «грани» к «грани» сотрудников. Беспокойство между тем усилилось.
И тут он увидел девушку, разом приковавшую к себе его взгляд и внимание. Невысокая, потрясающе сложенная, она шла по коридору, маняще покачивая крепкими, до умопомрачения женственными бедрами. На постаменте высокой шеи с необычайным достоинством несла она свою ослепительную головку, украшенную длинными, черными, блестящими волосами.
Лео не мог оторваться от созерцания ее движений, завораживающих своей музыкальной ритмичностью и пластикой. Подобные – «неприличные» – реакции на представительниц противоположного пола ему были отнюдь не свойственны. Но он не был исключением. Не только мужчины, но и женщины, попадавшиеся на ее пути, во все глаза смотрели на это вороное диво. На их лицах так и повисал немой вопрос: Кто такая!? Откуда взялась? К кому идет? Поравнявшись с Лео, она скользнула по нему мимолетным, но фиксированным – как щелчок объектива – взглядом и исчезла в приемной директора.
Лео набрал в легкие воздуха, да так и забыл выдохнуть. Он узнал в незнакомке свое ночное видение. Те же глаза, лицо, волосы, тот же лукаво-насмешливый взгляд.
«Этого не может быть, – обескураженно подумал он. – Так не бывает.»
Потоптавшись перед дверью в директорскую, он, как во сне, побрел прочь. Вернулся к себе, да только усидеть на месте не мог. Ни чертежи, ни расчеты до сознания не доходили. Он не слышал даже, о чем говорили Виталий с Марком. Видел только, как в немом кино, их беззвучно двигавшиеся губы.
«Что это было? – навязчиво мучил его один и тот же вопрос. – Случайное совпадение? Игра воображения?.. Нет! Он должен, просто обязан выяснить, кто она и зачем тут объявилась! Выяснить, чтобы успокоиться, чтобы от души посмеяться над собственными бреднями.»
Под удивленные взгляды Виталия и Марка, Лео снова вскочил с места. А через минуту ноги уже сами принесли его в приемную Ильича.
Секретарша сосредоточенно вглядывалась в голубой экран компьютера. Ее пальчики с жемчужными ноготками с такой легкостью летали над молочно-белыми клавишами, будто это был музыкальный синтезатор, а не обыкновенный киборд.
– Ленуся, Ильич у себя? – Лео постарался скрыть внутреннее напряжение.
– У себя, – не отрываясь от работы, ответила «Ленуся».
– Свободен?
– Занят.
– Совещание?
– Не-а. – Перебросив внесенный в компьютер текст на принтер, она наконец позволила своим рукам передохнуть. – Посетитель у него.
– Кто такой? – настойчиво допытывался Лео.
– Почем я знаю, – отмахнулась секретарша. И ворчливо добавила: – Девица какая-то. Ворвалась, как к себе домой, не дав даже доложить о ней. Я и пикнуть не успела, она уже была у Ильича. Видно, основательно там засела…
Дверь с табличкой «Директор» распахнулась, и через приемную к выходу прошествовала незнакомка, ни на кого не взглянув. Вроде бы спокойно прошла, без спешки, а Лео обдало ветерком, как от вентилятора или внезапно распахнувшейся форточки. Поборов в себе желание последовать за ней, он шагнул к кабинету.
Директор был человеком лет сорока пяти, весьма приятной, интеллигентной наружности. Из числа тех немногих, что умеют расположить к себе с первого слова. Он сидел, устремив взгляд в одну точку, и ничем не занимался.
– Доброе утро, Ильич. Можно к тебе?
Ильич тряхнул седеющей головой, пытаясь скинуть оцепенение или одолевавшие его мысли, и перевел взгляд на вошедшего. Но не увидел его.
– Я не вовремя? Помешал?
Взгляд директора вернулся к реальности, просветлел и обрел осмысленность.
– А-а, это ты. Присаживайся.
Лео устроился в кресле, облокотился о стол, разделявший их, подозрительно изучая Бориса Ильича. Они давно знали друг друга, были почти друзьями, несмотря на разницу в возрасте, что и привело Лео, вопреки желаниям его матушки, во вновь народившееся учреждение.
– Что-то я прежде не замечал, чтобы представительницы прекрасного пола оказывали на тебя такое убийственное воздействие, – с улыбкой заметил Лео, провоцируя его на откровенность.
– Да уж, задала она мне загадку, – подтвердил тот, все еще находясь во власти странного визита.
– А что ей надо было? – делано небрежным тоном поинтересовался Лео.
– Хочет работать у нас.
– Вот как! – Лео чуть не выдал себя. – По чьей-нибудь рекомендации?
– …Не сообразил спросить.
– Научным сотрудником? По специальности-то кто она?
– Кажется, у нее нет специального образования.
– Значит, в секретарши? Или машинистки?
– Нет! – гаркнул Ильич неожиданно громко. – В консультанты!
– Что??? – Лео воззрился на директора.
– А вот то. – Окончательно приходя в себя, Ильич нервно закурил прямо в кабинете, чего обычно никогда не делал.
– Ну и ты ее отправил… с соответствующим напутствием.
– Отправил. В отдел кадров. На оформление, – зло пробормотал Ильич.
Лео молча ждал продолжения.
– За несколько минут беседы она обнаружила поразительную осведомленность в нашей тематике, разработках, планах. Я был просто сражен.
Лео отметил про себя, что полчаса для Ильича пролетели, как «несколько минут».
– Но это еще не повод, прости меня…
– Знаю, знаю, – поспешно и, как показалось Лео, взволнованно оправдывался директор. – Я беру ее по другой причине. Она – уникальная особа. Сам убедишься с первой же беседы. Это какой-то феномен. Она так говорила о моей концепции единого ритма планет нашей Системы, будто стенографировала все мои выступления на международных симпозиумах. И успела даже подкинуть мне пару сногсшибательных идей.
Лео впервые видел Ильича таким «несбалансированным». Окончательно заинтригованный, он помчался в отдел кадров. И выяснил, что никто из посторонних туда не заходил и на работу не оформлялся. Он обежал все этажи, заглянул во все комнаты, вышел даже во двор – незнакомку как ветром сдуло.
Этой ночью, не успев погрузиться в сон, он оказался в сплошном красном тумане, густом, как томатный сок. Туман лип к глазам, коже, мешал дышать, сковывал движения, десятикратно утяжеляя тело. Лео с трудом ступал по насту кроваво-красного снега, проваливаясь в него по колено. То и дело кто-то выныривал из тумана, натыкался на него и исчезал, в тумане же растворяясь… Что-то тяжелое, мягкое и лохматое ударилось в лицо и с ревом метнулось в сторону.
И тут земля, укрытая странным снегом, дрогнула под его ногами, взбрыкнулась, будто норовистый конь, задумавший сбросить седока. Падая, Лео с удивлением увидел над головой собственные ноги. А потом, как на ожившем полотне Брюллова «Послед-ний день Помпеи», выхваченные из туманного марева ослепительными вспышками молний, рушились здания, палали купола храмов, выкорчевывались с корнем вековые деревья, истошно кричали женщины и дети. но их крики тонули, растворялись в грохочущей, ревущей, неизвестно откуда взявшейся посреди зимы, водяной лавине, с бешеной скоростью несущейся прямо на Лео. У него было только два выхода – либо быть раздавленным лавиной, либо… проснуться.
Он проснулся. И обнаружил, что лежит на полу, а над головой его ноги, зацепившиеся за постель.
Сердце колотилось, казалось, сразу везде – в горле и в висках. Во рту пересохло. Он вскочил. Включил свет, невменяемо озираясь по сторонам. Все предметы в комнате благополучно покоились на своих местах. В окне, как всегда, мерцали земные звездочки ночных фонарей. Воздух в комнате был прозрачным, без намека на туман.
Нет, Лео не мог заставить себя лечь – боялся вернуться в прерванный сон, в кровавую непроглядную муть и панический страх. Натянув штаны, он на цыпочках вышел в гостиную, подошел к комнате матери и с облегчением заметил в щелочке под дверью полоску света. Постучав, вошел. Мать читала, лежа в постели. В ее изголовье умиротворяюще горел фонарик бра под атласным оранжевым абажуром. Лео присел на край постели.
– Ты чего? Не спится? – мягко спросила мать, откладывая книгу. – Почему такой бледный? Не заболел ли?
Она потянулась к его лбу. Он перехватил ее руку, поцеловал и оставил в своих ладонях, холодных, нервно вздрагивающих.
– Мама… со мной что-то происходит последнее время. Я вижу странные сны. Мне кажется даже, что это не сны вовсе…
– А что же?
– Что-то вроде второй жизни во сне. Не менее реальной, чем та, что наяву.
Мать нахмурилась. Отняла свою руку. Села, опершись спиной о подушку.
– Фантазер ты, – сказала с осуждением. – Начитался всякой мистической белиберды.
Лео настоял, чтобы она выслушала, и пересказал ей свой последний сон. С каждой секундой лицо матери становилось все более напряженным. Она несколько раз порывалась перебить его, но заставила себя дослушать до конца.
– Что с тобой? – заметив, наконец, как она взволнована, спросил Лео.
– Знаешь, что это такое? – Мать указала на раскрытую книгу, лежавшую на одеяле. – Дореволюционное издание «Истории города Москвы» Забелина. Ты видел во сне то, о чем я сейчас читала.
– Не может быть! – вскричал Лео.
– Убедись сам. – Она взяла книгу, перевернула назад несколько страниц и прочитала вслух: – «Год 1370. Небесные знамения сулили страшные бедствия. Осенью и зимою являлись на небе кровавые столпы, все небо являлось кровавым, так что и снег виделся кровавым и люди ходили красные, аки кровь, и хоромы представлялись как бы в крови. А летом 1371 появилось знамение в Солнце: явились на нем места черны, аки гвозди, и почти два месяца стояла на земле великая непроглядная мгла, нельзя было и за две сажени видеть человека в лицо. Птицы натыкались на людей, на дома и ходили только по земле. Звери, не видя свету, ходили меж людей – медведи, волки, лисы.»
Она перелистала несколько страниц:
– И вот еще! «После появления Кометы, трех Солнц, многих Лун и прочих светопредставлений обрушился шквал: день превратился в ночь и небо разорвали тысячи молний. Земля задрожала так, что попадали головки церквей… 15 августа землю покрыл снег и ударил мороз…»
Мать умолкла. Они смотрели друг на друга, и взбудораженные их мысли отказывались складываться в слова.
– В детстве ты часто кричал во сне, – наконец сказала мать. – Смеялся, разговаривал, с кем-то спорил. И даже бродил по комнатам.
– То есть был лунатиком? – Лео насупился, совсем как маленький.
– Временами. Но с возрастом все прошло. А теперь вот опять.
– Зато в детстве во сне я много летал, – оживился он. – Это было до того здорово, прямо дух захватывало, и до того реально, что даже днем сохранялось ощущение, будто стоит мне хорошенько захотеть, и я взлечу. И появлялось безумное, порой непреодолимое желание испытать себя: забраться на крышу нашего дома, раскинуть крыльями руки и прыгнуть. И кто-то подначивал внутри голосом коварного Ужа: «А ты подвинься на край обрыва и вниз бросайся. Быть может крылья тебя поднимут…»
– О, Господи! Час от часу не легче. – Мать замахала на него руками.
– А ты сама разве никогда во сне не летала?
– …Никогда…
– Странно. А я был уверен, что летают все. Не представляешь, какое это волшебное ощущение.
– Я знаю, что когда дети растут, они часто падают во сне с кровати.
– Наверное, они просто неправильно приземляются – мимо кровати, – стоял на своем Лео. И сладко зажмурясь, начал вспоминать вслух: – Этакое свободное скольжение в воздухе безо всяких усилий с твоей стороны, и с диким, ни с чем не сравнимым ликованием, переполняющим тебя всего.
– Я всегда подозревала, что ты у меня немножко ненормальный, – с нежностью улыбнулась мать, пригладив длинные спутавшиеся волосы сына.
– Погоди! Но ведь я опять упал с кровати! Надо будет утром проверить – может подрос за ночь?
– Иди спать, дурачок. – Она мягко толкнула его пальцами в лоб. – Скоро начнет светать.
