Элеонора Бостан
Кудис

Полная версия

Книга 1

Предисловие автора

Я никогда не пишу предисловия. Наверное, потому что сама не люблю их читать. Обещаю, я буду краткой.

Я писала эту книгу дольше, чем планировала. Я бы хотела работать быстрее, но в начале 2020г., когда я села ее писать, мир погрузился в страшный сон и до сих пор не проснулся.

Ха! Человек – самое опасное существо именно потому, что умеет привыкать ко всему, умеет всё растворять в своей несокрушимой жажде жить.

Надеюсь, этот темный период скоро закончится… А если не скоро – то я привыкну.

Надеюсь, вторая часть романа будет и дойдет до читателя.

Надеюсь, вы полюбите эту историю так, как люблю ее я.

Всё, заканчиваю. Один из героев, которых вы встретите на страницах, сказал, что нет никакого Добра и Зла, так видят мир только люди в силу своей ограниченности. Есть лишь Равновесие.

Но я – человек, и вижу мир черно-белым, поэтому скажу так: Добро есть, а со Злом надо бороться. Хотя бы для того, чтобы сохранить то самое Равновесие.

P.S. Тем, кто читал мой роман Дар, возможно, будет приятно вновь оказаться среди знакомых районов и улиц южного мегаполиса (которому я пока так и не дала названия). Тем же, кто собирается побывать там впервые хочу сказать: добро пожаловать в город, где всегда происходит что-то волшебное…

Элеонора.

17.10. 20203г.

Глава 1

Знаете, ночи в больнице такие длинные, что кажется, будто ты попал в чистилище, и время остановилось. Чернота за окном, чернота в душе… беспросветно. Ты куришь и ждешь, когда взойдет солнце, или когда придет сон, или когда медсестра, судорожно постучав в дверь ординаторской, сообщит, что кому-то плохо. Я не вел специальную статистику, но за 10 лет работы в муниципальной городской больнице мегаполиса убедился: ночь – время смерти, как будто в отсутствие солнца тьма пытается пожрать беспомощных и больных, и те, у кого не достает сил отстоять свое право увидеть рассвет, погибают. Я видел много смертей, и подавляющее большинство случалось именно ночью.

Смерть приходит бес стука, это я тоже усвоил, работая в районной больнице Александрита, а это крупный район огромного мегаполиса. Это в красивых голливудских фильмах врачам выдают пейджеры, которые начинают тревожно пищать, у нас же до появления смартфонов не было вообще ничего – проводной телефон или не работал, или его никто не брал, а в эпоху мобильников тарифы были слишком дорогими, чтобы звонить ради какого-то очередного пациента, так что медсестры просто бегали по этажам и кабинетам, вылавливая врача, а потом еще выслушивая от него порцию ругательств – не у всех медиков проблемы со сном. Я тоже частенько бурчал, что, мол, всем им вечно плохо, поэтому они пытаются отравить жизнь и другим, дергают врача по пустякам… но это когда я шел неспешным шагом после осторожного стука в дверь, тогда я точно знал, что сейчас дам таблетку, назначу укол и отправлюсь в свою обшарпанную обитель дожидаться рассвета. Если стук был неровным и быстрым, мой шаг ускорялся, кому-то действительно требовалась срочная помощь. А вот когда стука не было… дверь просто распахивалась, и взволнованный голос быстро и отрывисто сообщал ситуацию. И я бежал, наперегонки со смертью, и, надо сказать, выигрывал больше таких гонок, чем проигрывал… но я очень хорошо запомнил, что смерть не стучит и не спрашивает разрешения войти.

Я бился на стороне человека, моего пациента, за жизнь которого я нес ответственность, пока он или она находился в этих жутких стенах, и я бился честно и изо всех сил. Это всегда было в моем характере, я всегда был больше драчуном и задирой, чем исследователем или наставником. Мои коллеги обычно посмеивались, коротая бесконечные ночи в одной ординаторской: некоторые врачи – менторы, объясняющие с высоты своих познаний, как человеку победить болезнь; некоторые – няньки, опекающие и контролирующие пациента, пока он не пойдет на поправку; кто-то мнит себя господином, свысока дарующим здоровье… А я всегда был воином, драчуном, закатывающим рукава и вступающим в бескомпромиссную драку с болезнью.

Я и в медицину-то попал исключительно потому, что в мединституте была военная кафедра, а мама всегда говорила, что в армии меня убьют на первой же неделе. В итоге я сохранил жизнь и получил еще и диплом, в котором напротив многих предметом стояла отметка «отлично». Отработав положенные 3 года в небольшом селе в средней полосе, я решил, что огни большого города мне милее крупных звезд, отлично видимых из-за отсутствия фонарей, так я оказался в больнице номер 3 жилого района Александрит. Молодого терапевта гоняли в хвост и в гриву, но я влюбился в город и в свою новую жизнь, даже обшарпанная больница казалась мне дворцом Медицины после убогой амбулатории в селе.

Пережив лихие 90-е как жестокую болезнь, грязный и обветшалый город стал понемногу набирать, а концу нулевых даже приобрел некоторый лоск. Стали открываться частные больницы и медицинские центры, меня неоднократно звали в такие заведения, мой характер драчуна, как ни странно, сослужил мне хорошую службу – меня считали сильным специалистом, не оставляющим болезни ни шанса. Но я любил эти стены, этот огромный мир из 8-ми этажей, здесь была своя жизнь, здесь люди рождались и умирали, обретали надежду и теряли всё. И всё это на моих глазах, а иногда еще при моем непосредственном участии. Я была драчуном, задирой, да, им и остался, но еще я был врачом, человеком, давшим клятву, а все эти новенькие частные центры были больше бизнес-центрами, чем центрами медицинской помощи… А если бы у меня был дар коммерсанта или желание продавать, я бы пошел в другой ВУЗ с военной кафедрой. Нет, я был там, где и должен был быть, и свято верил, что уйду на пенсию из моей больницы… но характер, сделавший меня уважаемым врачом в таком большом городе, всё-таки выстрелил, как чертик из табакерки, круг замкнулся, и я снова там, откуда и начинал – в крошечной сельской амбулатории, только теперь на юге. Начало и конец в чем-то удивительно схожи, а в чем-то так пугающе отличаются. Я уже не тот долговязый юнец с копной каштановых волос и горящими глазами, верящий, что ему всё по плечу, теперь в зеркало на меня смотрит уставший 46-летний мужик с залысинами и мешками под глазами, видевшими так много удивительного, красивого и ужасного… Этот мужчина уже не так слепо верит в себя и знает, что в мире есть силы, способные раздавить его как клопа. Но вот он снова сидит в крошечном кабинетике, исполняя обязанности «врача от всех болезней», потому что на ближайшие 30 км нет ни одного медика, он снова принимает роды, зашивает раны и отчитывает деревенских пьяниц, только здесь его пациенты всё больше говорят с акцентом, его карьера движется к закату, и ему некуда больше стремиться. Звезды здесь гораздо крупнее, хотя ночи такие же длинные и тягостные, но теперь, закуривая горькую ночную сигарету, этот мужчина погружается не в мечты о светлом будущем, а в такие же тягостные мысли о прошлом. А ему есть, что вспомнить и о чем подумать. И огни больших городов уже совсем не манят его.

Глава 2

Из окна моей ординаторской открывался совершенно потрясающий вид, еще бы, терапевтическое отделение располагалось на 6 этаже, а сама больница номер 3 стояла на холме, так что, коротая бессонные ночи или наспех обедая днем, я, то есть, я и еще 4 врача, с которым я делил эту комнату, могли любоваться раскинувшимся районом. Александрит обновился одним из первых в городе, так что мы смотрели, как на месте хрущевок вырастают современные высотки, как стремительно тянутся к небу торговые центры, по сравнению с которыми деревья в парках казались низенькими кустами. Район был далеко от реки, и местность всё время плавно поднималась, так что наша больница стояла на самой вершине, как некий храм Жизни и Смерти. Мы курили прямо там, невзирая на все запреты, да и кто бы нам запретил, это был наш дом, наша вотчина, наша территория, и порой дым от множества выкуренных сигарет становился таким густым, что я едва мог видеть, что творится за окном.

Мне тогда был 41 год, я всё еще верил, что молод, и что всё лучшее – впереди. Говорят, это самый опасный возраст для мужчины, тело начинает сдавать, а душа вроде как только-только распрощалась с детством. Ты не понимаешь, что молодость уже прошла, и когда вдруг обнаруживаешь очередное доказательство этого горького факта – просто закрываешь глаза и прячешься за бодрящими фразами типа «после 40 жизнь только начинается» или «40 – это вторая молодость, только лучше». И когда врачи – эх, а сколько раз я сам был среди тех, кто повторял эту фразу – говорят «вам ведь уже не 20…», все как один возмущаются, удивленно таращат глаза и восклицают: да я еще полон сил, да я еще молодой и здоровый, да я любому сопляку фору дам… Ха, давать советы всегда легче, чем им следовать, вот почему многие «гуру отношений» одиноки, бизнес тренеры бегут с семинаров на последнюю маршрутку до своей глухомани, а врачи – сами больны. Я активно призывал сверстников притормозить, вспомнить, что они уже перевалили через вершину жизни и теперь медленно спускаются, а кто-то и вовсе катится кубарем по склонам жизни. Но сам я? Нееет! Я молодой и полный сил мужчина в расцвете карьеры и личностного развития… Как же плоско я видел жизнь, несмотря на то, что за годы работы в больнице навидался всякого. Просто мы, люди, даже самые образованные, довольно примитивные и глупые создания, мы почти ничего не знаем о мире и о самих себе, а если из окружающего наш крохотный островок знания тумана что-то вдруг выплывает, мы просто закрываем глаза и говорим себе, что этого не было… или я просто всё неправильно понял. Конечно, объяснение есть всему, просто мы еще на том ничтожном уровне развития, что это объяснение нам недоступно, как пещерному человеку – физика.

Однако мы уже развились настолько, чтобы спорить и утверждать – как истинные дураки, не зная ничего, мы мним, что знаем так много, и каждый отдельный индивид твердо уверен, что именно он прав, что именно он видит Истину, что правда на его стороне. Я и сам был таким. И в тот памятный вечер в конце марта я готов был спорить до хрипоты, доказывая, что знаю жизнь лучше других.

Глава 3

– Бред собачий, – выдыхая дым, бескомпромиссно заявил Юра, – читай по губам, если не воспринимаешь на слух: инопланетян не существует; привидений не существует; загробной жизни не существует; нет ангелов или демонов; нет ничего, что не подчинялось бы законам науки…

И, точно зная, что я собираюсь возразить, он предостерегающе поднял палец, давая себе секундную паузу, чтобы сделать очередную затяжку, и с видом постигшего Истину добавил:

– Просто не все законы нам известны и изучены на данный момент. И не говори, что такой образованный человек, проучившийся хрен знает сколько в меде, прошедший ординатуру и перечитавший хренову тучу книг, может всерьез полагать, что за гранью этого всего что-то может быть.

Я хмыкнул и покачал головой, мы сидели в терапевтической ординаторской, почему-то мы всегда собирались именно там. Терапия делила 6-й этаж с кардиологией, и все врачи дружно коротали часы бодрствования именно в этой задымлённой комнате с потрясающим видом и продавленным диваном, в углу как металлическое чудовище тарахтел холодильник, на нем стоял перенесённый бог знает кем старенький СD проигрыватель с оторванной крышкой дисковода, но в эпоху МР3 и флэшек его использовали только как радиоприемник. Причем ручка настройки частоты была замусолена и почти оторвана – каждый, кто входил в эту комнату, считал своим долгом настроить музыку под себя. Я предпочитал станции, передающие поп, и, наверное, был единственным во всей больнице врачом-любителем такого стиля музыки. Из-за маленького приемника постоянно разгорались нешуточные споры, нередко переходящие в затяжные конфликты, но мы быстро положили этому конец – если нас было 2, мы просто кидали монетку, если больше – слушали то, что выбирало большинство, ну а если у всех был разный вкус – тянули жребий. Смешно, скажете вы, но знаете, что я выяснил за 46 лет жизни? Взрослые – это те же дети, только получившие больше свободы и гораздо больше обязанностей. Люди не взрослеют, они лишь стареют, вернее, стареют их тела, а души, они неизменны от первого дня жизни и до последнего. Просто, чем дольше пребываешь в этом мире, тем больше знаний накапливаешь, делаешь больше выводов, замечаешь больше закономерностей… или выбираешь не забивать себе голову и порхать по жизни, как в 6 лет, так и в 16, так и в 60.

Итак, возвращаясь к тому дню, когда всё это началось, я могу точно сказать, что в тот день, переходящий в вечер, в ординаторской играла «моя» радиостанция, я выбрал решку, и она принесла мне возможность наслаждаться танцевальными ритмами и приторными балладами в стиле Бритни Спирс, и я замолк тогда, потому что как раз зазвучала моя любимая песня – I gotta feeling от Black Eyed Pease, а за окном сквозь завесу табачного дыма проглядывал фантастический закат, было самое начало весны, снег только-только сошел, и в воздухе наконец запахло влажной, проснувшейся землей. Солнце оттенка красного золота погружалось в сиреневые облака, окрашивая небо в фантастическую палитру – от золотого до зеленоватого. Мне всегда казалось, что в эти минуты мир замирает, понимая, что еще один день прошел, его уже не вернешь, к лучшему это или нет, но время движется в одну сторону, и все мы, живые, стали еще на день ближе к концу. Это не мысли, окрашенные в обреченность, просто легкая грусть из-за понимания того, что всё в этом мире конечно. Абсолютно всё.

Я встал и подошел к кону, Юра, щурясь от сигаретного дыма, следил за мной с видом зверька, подвергшегося атаке хищника – он готов был защищаться. Нам как раз недавно поставили новые окна на всем этаже, зимой это гораздо дешевле, и сетка стояла в углу за холодильником, дожидаясь своего часа. Наградив собеседника лукавым взглядом, я открыл окно и глубоко вдохнул ворвавшийся в комнату холодный воздух, вместе с ним влетели шум машин, вой сирен и гул большого района, торопящегося завершить очередной трудовой день, сделав несколько вдохов, я поморщился и закрыл окно, привалившись к подоконнику. Дыма меньше не стало, Юра по-прежнему молчал, делая глубокие затяжки.

– Знаешь, меня всегда забавляли люди вроде тебя, – начала я, – потому что ваша теория не выдерживает даже самой элементарной критики. Даже ребенок, задавая вопросы по наитию, разнесет такое мировоззрение в пух и прах.

– Ой, не начинай, – закатил глаза Юра, выпуская дым к потолку.

– Это ты начал, – упрямо напомнил я ему, – так что теперь получай.

Я злорадно улыбнулся и потёр руки, изображая, как предвкушаю свою расправу над оппонентом.

– Начнем с простого. – И я уставился на него в упор. – Если ничего сверхъестественного нет, а есть только наука, и все мы произошли от обезьян, то почему за тысячи лет ни одна обезьяна не стала человеком? Мм? Почему не один макак не взял вдруг палку и не начал пахать ей землю или не попытался развести огонь? А наука ведь даже пыталась форсировать этот процесс, ты сам читал все эти статьи, но ни одна мартышка человеком так и не стала…

– Потому и не стала, что это место уже занято! – как дурачку пояснил он, – ты не сможешь изобрести велосипед, который уже изобретен. Законы природы удивительно точны и сбалансированы, в экосистеме уже есть звено, превосходящее всех, других миру не надо…

– Тогда почему все обезьяны не стали людьми? Как так получилось, что часть стали, а часть – остались в мире животных. Они что, жребий тянули, кому эволюционировать?

– Не прикидывайся глупым, тебе не идет, – хмыкнул он, и эта ухмылка сделала его похожим на подростка, хотя ему было уже 39 лет, и он был довольно крупного телосложения. – Люди не образовались одномоментно по всей земле, они возникли там, где были для этого благоприятные условия, а потом расселились, как доминирующий вид, может, в той местности все макаки стали людьми, никто этого не знает, но условий в других регионах очевидно не было, вот они и не эволюционировали…

– А Йети – это отстающие, надо понимать, – засмеялся я, но Юра оставался совершенно серьезным, – второгодники эволюции, застрявшие в веках?

– Нет никаких Йети, – твёрдо заявил он, – вот мы и вернулись к началу. Люди от совей необразованности любят выдумывать то, что основано на фактах, но в сами факты никак не укладывается. Сам подумай, как может быть двухметровое существо, наполовину разумное, наполовину всё еще животное, и при современных технологиях, когда спутники видят каждый сантиметр земли, до сих пор не обнаруженное? А я скажу тебе как: нельзя обнаружить то, чего нет.

– Ну, предположим, я тоже не фанат Йети, – ухмыльнулся я, – но есть вещи, которые ты и твоя слепая вера в науку не объяснит. К примеру, сны. Я тоже читаю научные статьи, и даже ученые признают, что не знают, что это такое и откуда берется. Тем более, так называемые вещие сны, или дар предвидения….

– По версии Нострадамуса мы все давно покойники, – радостно перебил он, – а всё это, – он обвел руками комнату и город за окном, – как-то не тянет на рай, а? Как и на ад тоже не тянет. Бред собачий.

– Оставим в покое Нострадамуса, потому что никто так и не расшифровал то, что он там напредсказывал, поэтому данные не могут считаться достоверными, это не аргумент. Но вот Менделеев, или Пол Маккартни, который во сне услышал мелодию песни Yesterday…

– Все очень даже в рамках науки, мой темный, суеверный друг, – злорадно объявил он, распаляясь от спора всё больше. Мы с ним частенько спорили на разные темы, сам не знаю, зачем, иногда во время наших полемик в кабинет робко заглядывала медсестра и сообщала, что мы орем на весь этаж, и больные волнуются. – Хоть с работами Фрейда ты знаком, я надеюсь? Слышал о такой штуке как подсознание? Оно всегда работает, оно всегда видит и знает больше, чем «кабинетные крысы» наверху. Так вот. Собирая и анализируя гораздо больше потоков информации, оно, не отвлекаемое окружающим миром во время сна сознания, обрабатывает данные и выдает готовый продукт, скомпонованный из всего, что накопил мозг, и что прошло мимо сознания. Оно ведь как ветреная девочка-подросток, кидается на всё, что попадает в поле зрения, чтобы тут же бросить и увлечься новым; а подсознание, это как ЦРУ, собирает данные со всего мира и там в тени, вдали от посторонних глаз всё это анализирует и хранит. И так же незаметно руководит сознанием, между прочим, подбрасывает ему нужные стимулы или раздражители время от времени…

– Вот это да, – протянул я с деланым восхищением, – что ты делаешь в кардиологии, друг? Ты ведь светило совсем в другой области, как оказалось.

– Сарказм тебя не спасет, – прищурился он и погрозил мне пальцем сквозь завесу дыма, которая становилась всё плотнее.

– А меня и не надо спасать, – победно улыбнулся я, – это ты явно заблудился. Если всё возникло из эволюции, первая клетка образовалась при благоприятных условиях из химических соединений, потом она размножилась, а потом рыба вышла на сушу и т.д. и т.п.…То самый фундаментальный вопрос: откуда, черт возьми, взялись эти пресловутые химические соединения? Откуда началась Вселенная, кто создал первую в мироздании молекулу?? И почему, сколько мы ни пытаемся, так и не можем оживить мертвую материю, ну не может человек вдохнуть жизнь в то, что не сотворено живым.

– Только не надо религии!

– Не будет, я и сам от нее далек, как ты знаешь. Но откуда взялись молекулы, свет? Что такое Вселенная?

– На данном этапе наука не может ответить на этот вопрос, – недовольно признал он, как будто это было его личное поражение, – но это временно, можешь не сомневаться…

– Ты ведь и сам врач, ты видел не раз, как умирают люди, – я пошел в наступление. – Секунда – и что-то уходит из них, и, как ты ни бейся, как ни используй науку – всё насмарку, это что-то ушло, и мы не в силах это вернуть в тело, чтобы оно снова жило. Франкенштейн так и остается фантастикой, потому что есть что-то больше нас. Что-то, что подчиняется совсем другим законам. Может быть, это какая-то антинаука или просто другая ее ветвь…

Я осекся, вспоминая случай, который и заставил меня так яростно спорить в этот раз. Это случилось месяц назад, и я никак не мог решить, как к этому относиться. Я подумал, не рассказать ли ему, но, пока я раздумывал, он захватил инициативу.

– Нет никакой другой ветви, – твердо, как фанатик, повторяющий молитву, произнес он, затушив сигарету в переполненной тарелке, которая заменяла нам пепельницу. – Есть физика, есть химия, есть математика. И вряд ли в каком-то из миров, 2+2 будет равняться 5. Они умирают, потому что повреждения критичны, если они не критичны, тело справляется и «оживает», просто мы не обладаем рентгеновским зрением или зрением, как у микроскопа, поэтому не видим всей картины. А если бы мы увидели, ничего сверхъестественного в смерти или жизни не осталось бы – ты просто заметил бы, что большинство клеток повреждены и уничтожены, следовательно, организм не может продолжать функционировать. Если же он балансирует между, всё решают опять же эти мельчайшие частицы – в каких клетках больше целых и неповрежденных…

– Так вот что ты делаешь, – поинтересовался я, грустно ухмыляясь, – ты не живешь, ты «функционируешь»?

– Тебе не говорили, что философия – наука для неспособных к настоящей науке?

– Угу, – хмыкнул я, закуривая и откидываясь на спинку продавленного дивана, – а хитрость – ум дураков, а наглость – храбрость для трусов.

Я сделал затяжку и подался вперед, наставляя на него пальцы с сигаретой.

– В Индии, по-моему, родился мальчик, об этом много писали в свое время. Едва научившись говорить, он сообщил, что его зовут совсем не так, как назвали родители, сказал, что живет в каком-то городе, в соседнем штате, и что у него есть жена и дети, что он работал каменщиком, причем он произносил название и термины, ни разу не звучавшие в доме.

Юра открыл было рот, глаза его сверкнули, но я знаком попросил его помолчать.

– Родители, по просьбам малыша, отвезли его туда, куда он говорил, причем он показывал дорогу, потому что они сами ни разу там не бывали. И что же? По указанному адресу проживала женщина, которую звали так, как он сказал, она стала вдовой в тот самый день, когда малыш появился на свет. Он спрашивал ее о таких вещах, которые знать не мог никто, кроме супруга и отца, вырастившего детей, которых, кстати, звали так, как он и говорил. А? Каково? Где тут место твоему подсознательному ЦРУ??

– Ага. Я слышал кучу таких историй. И тебя не настораживает, что такое частенько происходит в Индии, где все слепо верят в эту чушь? – снисходительно поинтересовался Юра, глядя на меня, как на недоразвитого ребенка. – А почему, скажем, в Европе или Америке, да хоть в России таких случаев как-то не наблюдается? Может потому, что у нас верят в другое и рассказывают истории об ангелах, которые подхватывают тебя, когда ты бухой падаешь с полки в поезде, или про ад и рай, которые видят те, кто балансирует на грани жизни и смерти, или про лики Иисуса, которые то в облаках, то в листве, то в песке… Я могу еще долго продолжать. Родители того мальчика захотели легких денег, там ведь все нищие, а дети с их пластичной психикой всегда готовы верить во всё и делать то, что хвалят родители. Вот они и придумали эту историю. Легко ошибиться, когда не знаешь всех фактов. А в нашем мире крайне редко можно узнать и увидеть полную картину, вот мир и обрастает суевериями, заполняя нехватку знаний криками о чуде. Пугает, другое: что ты, образованный человек, врач, веришь в такие наивные и глупые сказки.

Он наставил на меня указательный палец и твердо и произнес, ставя победную точку, как ему казалось.

– Любое «чудо» – это неполная картина или неправильно понятые факты. Вот и всё. Любое, абсолютно любое.

Он триумфально глянул на меня, явно придерживая козырного туза в этом споре.

– Расскажу тебе одну историю, между прочим, это исторический факт, а не сплетни из газетенки или интернета. Итак, знаешь, кто такой Христофор Колумб?

– Не перегибай, – бросил я. Он понял.

– В общем, колонизация нового континента – процесс небыстрый. И на первых этапах колонизаторы полностью зависели от местных жителей, пахать и сеять они еще не могли и нечем было, поэтому кормились тем, что добывали и обменивали у местного населения. Однажды вождю местного племени надоело их кормить, и он заявил, что больше иноземцы ничего не получат. Это грозило голодом. Тогда Колумб, образованный европеец, понимающий, что знания – сила и преимущество, нашел гениальны выход. Он пригласил вождя к себе в день солнечного затмения, астрология ведь была очень развита уже тогда, он рассчитал время так, что вождь оказался у него за несколько минут до начала явления. И тогда он прямо сказал вождю, что европейцы – союзники богов и что он умеет управлять солнцем, и если вождь не даст ему всё, что он хочет, он закроет солнце и погрузит мир в вечную тьму. Вождь послал его подальше, а Колумб, усмехнулся и говорит: «Ну, сам виноват», хлопнул в ладоши или произнес «заклинание», никто точно не знает, но солнце действительно стало исчезать. Необразованный суеверный вождь упал на колени и стал молить вернуть светило, каяться и сулить всё, что пожелает такой могущественный человек. Ну, и когда Колумб «простил» его, солнце вернулось. Вот тебе и чудо. Как и любое другое.

Я хмыкнул и кивнул. Это был сильный аргумент. Но одна история обмана не может быть мерилом целого мира, в котором мы – как человек со свечкой в подземном лабиринте, и если на то пошло, я тоже видел кое-что чудесное, по крайней мере, мне оно показалось именно таким, поэтому я не сдавался.

– Ну, а про клиническую смерть я даже знаю, что ты скажешь: мол, наш мозг устроен-то по одному принципу, и по каким-то еще неоткрытым причинам, в момент кислородного голодания он продуцирует совершенно одинаковые галлюцинации или видения….

Юра активно закивал и развел руки в стороны, как бы говоря, вот видишь, ты не такой глупый, сам дошел наконец до истины.

– Но ты не учитываешь одну решающую мелочь, – я хитро улыбнулся, – почему-то все люди, из разных стран с разными вероисповеданиями, или полным его отсутствием, и культурным опытом, видят неизменно какое-то существо, решающее, останется ли душа в том мире или вернётся в этот. И вот пока мы с мольбами и проклятиями реанимируем тело, кто-то решает, оживет оно или нет. Причем тут мозг или кислородное голодание? Факт: как только душа или личность, назови как хочешь, получает разрешение или приказ вернуться в тело, оно оживает, а до этого, несмотря на все наши сверхнаучные усилия – оно мертво.

– Ну и что? – упрямо сказал Юра, хмурясь, он и сам слышал пару таких признаний из первых уст – в кардиологии люди иногда оказываются между двумя мирами.

– А то, – я сладко улыбнулся, – что ты проиграл…

И тут дверь ординаторской вдруг распахнулась, на пороге стояла взъерошенная медсестра, этот взгляд и эту ситуацию мы оба знали уже наизусть. Сценариев в нашем театре не так уж много, и все они поставлены и сыграны миллионы раз.

– В приемном – Армагеддон! – выпалила она, – автобус со школотой съехал с дороги, никто не умер, но они все там и все орут. А у учительницы и у чьей-то бабки, кажется, инфаркт. По крайней мере, они так говорят.

– Предупреждения не было… – рассеяно проговорил Юра, всё еще не отойдя от нашей дискуссии.

– Потому что ничего катастрофического там нет, – молоденькая медсестра закатила глаза, – у меня парень в полиции, он как раз туда выезжал, говорит, они еще полчаса там орали, не могли решить, в какую больницу поедут.

– Я нужен? – спросил я, обреченно вздыхая, мы с Юрой сегодня дежурили, шел уже седьмой час, и кроме нас и еще нескольких запертых в этих стенах на ночь дежурных врачей из других отделений, рассчитывать было не на кого.

– Нужны все, кто имеет медицинское образование, – отчеканила она, подмигнула нам и унеслась прочь.

– Я с тобой еще не закончил, – усмехнулся Юра, тяжело отрываясь от стола, на котором сидел. Работать никому из нас не хотелось.

– Зато я закончил, – я наставил на него указательный палец, имитируя пистолет, выстрелил и сдул воображаемый дым из ствола. – Ты готов, приятель. В следующий раз подумай дважды, прежде чем свяжешься с папочкой.

– Ну ты и говнюк! – засмеялся Юра, качая головой.

Закат погас, сумерки жадно захватывали комнату, как будто знали, что в ближайшие часы никто не потревожит их покой. Мы замкнули дверь и поплелись к лифтам, готовясь к большому скоплению недовольных людей. А на первом этаже, едва дверцы поползли в стороны, я подумал, что более удачного слова, чем Армагеддон, не подобрать. Весь этаж заполнился детьми, родителями и учителями вперемешку с сотрудниками полиции. Все они орали, что-то требовали, кто-то плакал и благодарил Господа, кто-то звонил родственникам или друзьям и орал в трубку, стараясь перекричать гвалт. Две медсестры пытались как-то организовать толпу, пока безуспешно. Из второго лифта появились дежурный хирург и травматолог, обменялись короткими красноречивыми взглядами.

– Твою мать. – С чувством бросил пожилой хирург и, тяжело вздохнув, шагнул в толпу.

Мы с Юрой не стали отставать. Из стеклянного перехода показался гинеколог в развевающемся халате. Голос у него был как у оперного певца, и поэтому, когда он возопил: «Есть тут беременные?», это услышали все, даже сквозь шум множества галдящих голосов. На какое-то мгновение все, кто был в коридоре приемного отделения, повернулись к нему. Под белым светом больничных ламп их лица казались мне лицами мертвецов, еще не знающих, что они мертвы и не желающих с этим мириться. До конца смены оставалось почти 11 часов.

Глава 4

Ночью я решил заполнять истории болезни, никогда не любил это дело, просто ненавидел, и ничего до сих пор не изменилось. Днем обычно бывает некогда, то больные, то разговоры с коллегами, так что свои я почти всегда писал по ночам. В моей вотчине прибавилось – двоих из той толпы оставили под наблюдение в моем отделении: бабушку одного мальчика, у которой, как выяснилось, был вовсе не инфаркт, а обострение желчекаменной болезни, если бы не очередь из пациентов и нервозная обстановка, я бы от души посмеялся, когда она начала убеждать меня, что у нее «взорвалось» сердце, показывая на свой левый бок.

– У вас сердце в боку? – совершенно серьезно поинтересовался я, а вокруг меня толкались и галдели люди, в смотровые забирали только тех, у кого были видимые повреждения или по настоянию врачей.

– А где ему еще быть! – заявила она с таким видом, как будто я самый непрошибаемый неуч, по какой-то чудовищной ошибке напяливший белый халат. У нее был звучный грубый голос и необъятных размеров грудь, увешанная иконками на цепочках, как иконостас в церкви.