Эльдар Саттаров
Транзит Сайгон – Алматы
Последнее, что он слышал о нём, было то, что Ань обрил себе голову на манер буддийского монаха, оделся в традиционное чёрное кимоно крестьянина и удалился в глушь, странствуя по отрезанным от колониальной цивилизации деревушкам Долины Джонок, добывая пропитание трудом рук своих и пытаясь заниматься пропагандой анархистских идей на селе, в исконном ареале простого народа. Сам Хошимин уже не первый год обретался в густых чащах Юннани, с тех пор как он был откомандирован сюда из Москвы, в качестве комиссара Восьмой армии. В год Тигра отбыл он из далёкой Алма-Аты, чтобы через безжизненные пески Гоби, обширные незаселённые пустоши Синьцзяна и зелёные нагорья Сычуани, добраться сюда, к партизанским базам Южного Китая. За последние несколько месяцев в приграничные с Тонкином провинции Китая продолжался массовый приток сознательных вьетнамцев, горевших желанием бороться против фашизма. Гоминьдановцы, чьи руки были по локоть в крови рабочих, бастовавших в Шанхае и Кантоне чуть больше десятка лет назад, заключили немыслимый до того альянс с китайскими коммунистами, так называемый Второй Объединённый фронт. Они вынуждены были пойти на это во второй раз перед лицом несокрушимого врага с далёких островов, уже оккупировавшего всю Азию, полмира. Теперь они всё чаще обращали свои взоры на Индокитай. Если японцы довольно успешно вербовали себе там последователей из числа реакционеров, националистов и приверженцев эзотерических религиозных сект, вроде Као-дай или Хоа-хао, то Гоминьдан стремился максимально использовать в своих целях ресурс Сопротивления, очевидно намного превосходивший профашистскую реакцию в сознании широких слоёв местного населения, порой даже зашкаливая.
Хошимин, как революционер закалённый годами невзгод и лишений, прошедший большевистскую кадровую школу в Москве, знал, что всё, что требуется этим массам – это направляющая их стальная рука. С наивными мечтаниями товарища Аня можно было веками и даже тысячелетиями ожидать великого массового движения, наподобие «жёлтых повязок», тайпинов или тэйшонов, способного на прыжок в небеса, в народную утопию. «Нет, – думал Хошимин. – Мы пойдём другим путём. Непобедимой, колоссальной силе машины японского милитаризма, во всём схожей с железом и сталью, можно противопоставить только железную дисциплину и стальную организацию большевистской партии».
Хошимин хорошо знал историю своего народа и очень гордился ею. «Монголо-татары подчинили себе просторы Евразии, надели ярмо на Русь и Китай, привели в ужас Японию, спасшуюся чудом, благодаря вмешательству божественного ветра «камикадзе». И именно мы, вьетнамцы стали единственными, кто нанёс военное поражение их ужасной орде, причём неоднократно, трижды. Хитрость, решительность, сплочённость. Иначе, каждый будет думать только сам о себе, и мы навсегда останемся в рабстве». Именно подобные размышления неминуемо приводили Хошимина к моральной поддержке сталинских процессов тридцать седьмого года и директив о политическом искоренении троцкизма. По доходившим из далёкой Кошиншины сведениям троцкисты и анархисты продолжали свою отчаянную, безумную и дерзкую борьбу в подполье Сайгона. Но эти элементы следовало выкорчевать, как это делал товарищ Сталин. «Когда-нибудь народы поймут эту оправданную жестокость. Без этой кристально-чистой, алмазно-твёрдой, совершенной воли, без этого безжалостного отсечения сомневающихся и попутчиков, мы никогда не сможем стать сильнее, чем наш чудовищный враг, мы никогда не выстроим партию, как единый, целостный, могучий организм. Партия – это организм, состоящий из множества взаимосвязанных между собой клеток, причём связанных нерасторжимо, пусть даже связью на данном этапе может быть только тотальный террор. Террор – это лишь инструмент власти, а власть это инструмент революции. Моей революции, такой, какой её вижу я, народный вождь. В том, что я народный вождь не сомневаюсь ни я сам, ни мои последователи, ни Москва. Народ пока ещё не знает об этом, и поэтому мне так сильно нужна власть. Без власти все эти теории, весь этот гуманизм, коммунизм, марксизм – ничто, пища для досужих игр интеллектуалов».
Не мог Хошимин согласиться и с основателем итальянской компартии Амадео Бордигой, с которым встречался на V конгрессе Коминтерна. Бордига проводил знак равенства между фашизмом и демократией и поэтому отвергал тактику создания рабочих правительств, народных фронтов и вообще любой политической, парламентской деятельности. Он выступал за мировую революцию рабочего класса во главе с мировой же коммунистической партией, в которую должен был трансформироваться Коминтерн. Хошимин в этом вопросе опять же отдавал предпочтение линии Зиновьева-Сталина. Он уже решил для себя, что будет пользоваться любыми альянсами – с демократами, националистами, голлистами, китайцами, американцами, хоть с самим чёртом, но он непременно добьётся обретения национального суверенитета, а затем и конституционной и международной легитимации своего личного контроля над ним. Подход товарища Бордиги к освобождению пролетариата, при всей своей искренности так же требовал тысяч лет выжидания, а стольким временем Хошимин не располагал. Он сделает свой вклад тем, что возьмёт власть в свои руки, как бы она ни называлась – диктатурой пролетариата или демократической республикой.
У входа в землянку раздалось осторожное шуршание, затем внутрь просунулась голова товарища Фам ван Донга. Он усиленно щурил глаза, пытаясь отыскать во тьме силуэт своего вождя. Быстро привыкнув к темноте, он разглядел Хошимина и пробрался в землянку. Отчитываясь о выполнении задания, он не мог скрыть своей радости:
– Гоминьдан согласен признать нашу организацию, Вьетминь, в качестве лидера Сопротивления и революции, если мы вступим во Вьетнамскую революционную лигу, где нам отводится большинство руководящих постов. Китайские генералы ссылаются на завет Сунь Ятсена о долге помогать угнетённым народам и готовы оказывать материальную и военную поддержку на определённых условиях. Эти условия оговорены в проекте резолюции, которую Вам, дорогой товарищ Хо, предлагается подписать и издать для всенародного движения от своего имени.
Фам бережно вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо листок и, склонив голову в почтительном поклоне, двумя руками протянул его Хошимину. Тот, чиркнув спичкой, зажёг керосиновую лампу и начал внимательно вчитываться в строчки, специально для него составленные на вьетнамской латинице:
«Возможно, китайским войскам придётся перейти границы нашей страны в целях ведения боевых действий против Японии; наша тактика заключается во временном альянсе с китайскими войсками, направленном против Японии и Франции и основанном на принципе взаимопомощи между равными».
11.
– Мишель, держи расчёт! – это сосед, Ви, тяжело поднялся с кушетки.
Когда я с готовностью подскочил к нему, он всучил мне смятую банкноту и так же тяжело начал ковылять к выходу. Двадцать пять лет, молодой ещё парень, а уже пристрастился к курению опиума. На выходе он, словно вспомнив о чём-то, обернулся и швырнул мне монетку – на чай. Но как только дверь затворилась, снаружи взревел мощный мотор. Я быстро выбежал на улицу, как раз вовремя, чтобы успеть увидеть, как Ви, нависнув левым коленом над землёй, на всей скорости совершает лихой поворот налево с улицы Массиж в сторону рынка Бен Тхань на своей «Яве». Мотоцикл у него просто дивный, и чего бы я только не отдал, чтобы прокатиться на таком! Ему его доставили прямиком из оккупированной Чехословакии. Когда Ви начал гонять под нашими окнами даже дядя Нам пробудился на пару минут от своей спячки, и выбрался на балкон, чтобы поглазеть на «Яву». Одурманенный парами опиума молодой сосед просто преображался на мотоцикле. Он становился настоящим лихачом. Дядя Нам тогда выписал себе автомобиль из Франции, «Пежо-402», да ещё и нанял шофёра, чтобы не ударить лицом в грязь перед соседями. Теперь, чтобы хоть как-то использовать свой автомобиль, дядя Нам стал выезжать вместе со своей компаньонкой по вечерам на рю Катина – пропустить аперитив-другой.
Как-то раз мы с Софи и Рене выехали с ними. Мы сидели за столиком на открытой террасе у Оперного театра. Несмотря на оживлённую атмосферу, щебет кокоток, галантные остроты денди и целый парад европейских мод, дядя с подругой целый час клевали носами перед своими полными стаканами с пастисом, вяло здороваясь со знакомыми, чуть ли не засыпая на ходу и постоянно почёсываясь. Казалось, что их нещадно терзал какой-то сильный вид крапивницы. Потом они попадали со стульев. То есть сначала соскользнула на землю тётя Фын, и дядя Нам её поднял, усадив на плетёное кресло, а через некоторое время он сам начал потихоньку крениться вбок и вскоре рухнул на пол прямо с зажжённой сигаретой во рту. Фын хихикнула и вновь погрузилась в изучение своего мутного, клубящегося аперитива. Мы с Софи бросились поднимать дядю. Рене побежал за шофёром. Вот так и прогулялись. Хорошо хоть успели доесть наше мороженое. Зато в гараж под домом мы вернулись с помпой, шофёр поминутно нажимал на клаксон и все жильцы соседних домов так и повысыпали на балконы.
Но всё же, на мой взгляд, соседская «Ява» была круче, чем наш «Пежо». Тогда я только и мечтал о том, что когда вырасту, и в Сайгоне наступит мир, я сменю свой «вело» на «Яву», и буду гонять по ровным проспектам родного города, с их срезанными углами и красивыми видами, и по разбегающимся в разные стороны от них второстепенным улочкам без трупов и воронок от бомбоударов. Я вернулся в салон опиумокурильни и начал старательно начищать трубку, которой пользовался Ви. Это было одной из моих обязанностей. Соскоблив весь нагар, я вынес и отдал его бродяге, который лёжа скрючившись на противоположном тротуаре, дожидался этого ещё с ночи. Эти бедолаги, нищие наркоманы, подсевшие на зелье, не будучи в состоянии финансировать столь дорогостоящий порок, частенько проводили так целые сутки, распластавшись напротив опиумокурилен, выпрашивая «вторяк», то есть нагар с опиумных трубок.
Когда я вернулся в салон, место Ви уже было занято новым завсегдатаем, французом. Я подошёл, чтобы принять заказ. Не замечая меня, он не отрываясь глядел на дамочку, развалившуюся на подушках вместе со своим мужем на кушетке прямо напротив него. Перехватив её взгляд, он расстегнул ширинку, вытащил свой член и потряс им перед ней. Женщина в кокетливой шляпке, отбросив вуаль, обернулась к мужу и, удостоверившись, что тот мирно дрыхнет, одурманенный несколькими затяжками опиума, медленно, с вызовом отвечая на взгляд эксгибициониста, подняла вверх свои ноги, задрав юбку. Трусиков на ней не было. Они широко и похотливо оскалились друг на друга. Внезапно дверь распахнулась и через порог переступила неприятная компания – японский офицер, бритый наголо с самурайским мечом, катаной, на поясе, в сопровождении двух пехотинцев с винтовками, под дулами которых были насажены до блеска вычищенные, свежезаточенные штыки. Офицер медленно обвёл каждого из присутствующих бесстрастным, не выражающим абсолютно никаких эмоций взглядом. У меня было такое впечатление, что он вот-вот стремительным движением выхватит свой меч и начнёт срубать головы французских наркоманов как капусту с грядки. Но он ничего такого не сделал. На его узких губах заиграла пренебрежительная усмешка. Он медленно развернулся и, кивнув солдатам, вышел на улицу. Троица растворилась так же внезапно, как и появилась.
Я посмотрел на нового клиента – он побледнел, и его лоб покрылся испариной. Впрочем, из всех присутствовавших страх испытали только мы с ним. Остальные посетители, уже получив каждый по своей дозе опиума, наблюдали за всей этой сценкой глазами не менее бесстрастными, чем у японского офицера. Полулёжа на своих кушетках, посасывая свои трубки, они бессмысленно рассматривали японцев, пока те не ушли. Казалось, им было бы абсолютно безразлично, если бы их тут же начали убивать. Когда же японцы, наконец, скрылись, курильщики продолжали тупо таращиться на закрывшиеся двери. Я приготовил французу трубку, отошёл за прилавок и включил радио. Новости, как всегда начинались с фронтовых сводок. Немцы потерпели сокрушительное поражение под Сталинградом. После блока новостей из радиоприёмника полился залихватский мотивчик фокстрота. Новый посетитель вскочил со скамейки, подмигнул мне и начал быстро и ловко двигаться под музыку. Я тоже начал двигаться за прилавком, стараясь в точности повторять его движения. Мы засмеялись. Остальные, откинувшись на подушки, отвлеклись от созерцания входных дверей и теперь вопросительно пялились на нас.
12.
Нехожеными тропами пробирался товарищ Хошимин в Гуанси. Он шёл две недели пешком, питаясь дикими плодами манго, авокадо и водой из лесных родников. Он старательно прятался от гоминьдановских патрулей, но в городе Тук Винь его всё-таки арестовали. Зорко следивший за ним генерал Чжан Фагуй разгадал его замысел – встретиться с Мао Цзэдуном или даже с самим генералиссимусом Чан Кайши напрямую, перепрыгнув через его, Фагуя, голову.
Хошимин в тот период всё больше вдохновлялся идеями Мао о насильственном захвате власти через революционную войну крестьянства. Всё-таки говорить о диктатуре пролетариата в Индокитае было рановато, а значит с точки зрения борьбы за власть бесполезно. Почему бы не воспользоваться идеями о совместной диктатуре нескольких общественных классов? Установить такую форму правления можно было лишь подтолкнув в пекло вооружённой борьбы массы самого многочисленного класса, крестьянства, а, следовательно, в данных условиях, через партизанскую войну. Генерал Фагуй не мог знать о том, что в верхних регионах Тонкина неким Зиапом Нгуеном были уже сформированы повстанческие партизанские ячейки Вьетминя.
Ещё в сороковом Фам ван Донг и Зиап Нгуен, два старых революционера, закалённых подпольем, первыми отправились на партизанские базы Юннани в целях прохождения боевой и политической подготовки. На пути их настигли, было, специальные агенты Сюртэ, но подпольщики спрыгнули с поезда на полном ходу и, переплыв через Красную реку, добрались до места назначения невредимыми. Здесь они встретили Хошимина, только что притопавшего пешком из Алма-Аты. Узнав о взятии Парижа немцами, он приказал им немедленно возвращаться в Тонкин и, не проходя ни политической, ни боевой подготовки у китайцев, самим создать партизанскую базу для истинных патриотов в приграничных районах Вьетбака, наладить там агитационно-пропагандистскую работу и запустить в работу учебно-тренировочный центр. На базе первоначально собралось ядро приблизительно из тридцати человек. Это были самые настоящие оборванцы, обутые в сланцы, сделанные из автомобильных покрышек. Но Зиап видел в них основную мышцу, сердце своего будущего войска, и принялся эту мышцу упорно тренировать. По утрам они совершали пробежки на вершину холма, где оттачивали навыки боевых искусств вьет-водао. Сначала, после короткой разминки, они занимались дыхательными упражнениями, вроде «Круговорота энергии», потом переходили к силовым кюйенам. Напоследок они устраивали вольные спарринги между собой и медитировали, а по вечерам, приведя тело и дух в нужное состояние, достигнув баланса сил жара и холода в сердце, выходили на дело.
Сам Зиап, засучив рукава, лично взялся за стрелковые дисциплины, отобрав нескольких самых решительных и по-боевому настроенных товарищей, которые пришли к нему с оружием. Они вооружились во время первого японского вторжения, когда вишистские солдаты панически бежали, побросав там и сям довольно большое количество винтовок и пистолетов. Поскольку на повестке дня, стояло в первую очередь революционное самовооружение, боевая группа Зиапа сразу занялась борьбой на два фронта, организовав регулярные налёты как на французские, так и на японские дозоры с целью пополнения боевого арсенала и ликвидации врага. Кроме того, они развернули кампанию финансовых экспроприаций, сконцентрировав её на банках, сберкассах и почтовых отделениях приграничных городков и населённых пунктов. Но это была лишь прелюдия к продолжительной герилье. Прекрасные густые леса и зелёные, крутые отроги известняковых массивов Вьетбака были словно созданы для упорной и продолжительной борьбы против чужеземных захватчиков.
Генерал Фагуй понял, что просчитался в своих попытках создать вьетнамский аналог Гоминьдана без участия коммунистов из Вьетминя, объединив и смешав в революционной Лиге все оппозиционные элементы, жаждавшие поучаствовать в переделе будущей власти, от крайне правых до умеренных либералов. Так, к примеру, он настойчиво рекомендовал включить в предполагаемое Временное правительство Тама Нгуена, лидера вьетнамских национал-социалистов, открыто опекаемых японской военщиной в Тонкине. Кроме того, он лоббировал кандидатуру другого националиста Хай Тхана в президенты Исполнительного комитета и даже назначил ему ежемесячные ассигнования в размере ста тысяч юаней на организацию шпионажа и подрывной деятельности против японцев в Ханое и Хайфоне. Тем не менее, ни одна из входивших в Лигу организаций не могла ни предоставить достоверных сведений, ни похвастаться успешными операциями против японцев, кроме всё тех же ненавистных Фагую коммунистов из Вьетминя.
Скрепя сердце, Фагуй пошёл на послабления тюремного режима для Хошимина, сначала разрешив ему свободно выходить на связь со своими товарищами, находившимися на свободе, потом временно освобождая его для участия в мероприятиях Лиги. Следуя неумолимой логике войны, в августе сорок четвёртого, когда уже был освобождён Париж, он пригласил своего узника к себе в штаб, чтобы дать ему полную свободу и договориться об условиях дальнейших совместных действий.
Генерал Фагуй внутренне смирился с тем, что Хошимин будет держаться нагло и самоуверенно и был даже слегка удивлён его манерами, когда того ввели. Хошимин разговаривал спокойно, ничем не выказывая каких-либо обид.
– Надеюсь, Вы не станете возражать против вхождения наших войск на территорию Индокитая в случае необходимости? Концепция военной помощи подразумевает это, – сразу поинтересовался генерал.
Хошимин отрицательно покачал головой:
– Нет, не стану. Принципы военной помощи между равными действительно не противоречат этому. У нас общие враги.
– Каковы Ваши ближайшие планы, если мы немедленно выпустим Вас на свободу? – Фагуй пытливо посмотрел на коммуниста. Тот лишь слегка сощурился и едва заметно погладил свою ленинскую бородку.
– Я берусь организовать, как минимум две партизанские базы на той стороне границы.
Фагуй нервно побарабанил пальцами по столу. О помощи должен был попросить первым вьетнамец. Ладно, чёрт с ним.
– Что Вам потребуется для этого от нас?
Хошимин ждал этого вопроса.
– Мне нужно до тысячи винтовок и хотя бы пятьдесят тысяч пиастров на первые два месяца.
– Я дам Вам двадцать пять тысяч.
– Согласен.
Фагуй довольно потёр руки. Парень оказался сговорчивее, чем он думал.
– Насчёт оружия – нет проблем.
– Отлично. Кроме того мне нужен заверенный лично Вами, генерал, перманентный пропуск и мандат о том, что я уполномочен революционной Лигой осуществлять в Индокитае все действия, которые сочту необходимыми.
Генерал слегка побледнел. В этом он был взят врасплох.
– На это я пойти не могу, – недовольно протянул он.
– Генерал, я, как и мои товарищи, хорошо осознаю, что мы не сможем ввести социалистический режим сразу после Освобождения. Мы стремимся к установлению антифашистской народной демократии. Даю Вам слово.
В такие исторические моменты особо одарённые политики и революционеры, запросто торгуют социально-экономической формацией, как неким особо ценным бизнес-активом, или инвестиционной гарантией. И неважно, каковы их идейные пристрастия. Если такой революционер – не оторванный от жизни неисправимый идеалист, он обязательно будет торговаться всем – названием, геополитической ориентацией, будущим строем своей страны. Только тогда одарённый революционер придёт к истинному успеху. А истинный успех любого политика – это власть. Голос Хошимина звучал в этот момент ещё твёрже, чем в начале разговора. Фагуй, поразмыслив, решил согласиться. Всё равно решаться это будет не на их уровне, пусть тешит себя иллюзиями, если угодно.
– Мы всё равно должны будем защищать Вашу демократию. Когда Вы готовы отбыть в Тонкин?
– В течение месяца. Я сам должен буду отобрать товарищей из Вьетминя, которые будут меня сопровождать.
Фагуй кивнул.
– Хорошо. Что-нибудь ещё?
– Хорошо бы мне ещё личный револьвер для самообороны.
– Револьвер Вы получите перед отбытием. В течение месяца – остальное.
Товарищ Хошимин порывисто поднялся. Идейные враги скрепили свой уговор крепким рукопожатием, твёрдо глядя друг другу прямо в глаза.
13.
Всю свою долгую жизнь Зиап не забывал тот стремительный прыжок с поезда на полном ходу. Удушающие руки охранки Сюртэ почти сомкнулись на горле революции, когда он пинком вышиб дверь тамбура, и ему в лицо дохнуло прохладной пустотой. Он шагнул в эту тёмную бездну без оглядки и уже когда тренированное тело, верно сгруппировавшись, катилось по откосу, он понял, что удача дала ему уникальный шанс спасти дело революции. «Кто, если не я, если не каждый из нас?», часто думал он в последние годы. Благодаря его примеру, за Зиапом так же без оглядки прыгнул и Фам ван Донг, и это его спасло. Уже потом был стремительный бег через хлещущие по лицу колючие кусты и прыжок в холодные воды Красной реки. Зиап не мог знать, что его жена, его хрупкая Минь Тай, едва успеет спрятать у родителей дочь, их маленькую Королеву красных цветов, перед тем как за ней самой придут жестокие, обозлённые жандармы.
Зиап и его люди прятались в пещерах под шумными потоками водопадов, выныривая лишь в ночи, чтобы выйти в очередной рейд за оружием, провиантом и деньгами. «Кормиться в период войны надо за счёт врага», так гласил канон, которому Зиап неуклонно следовал с самого начала своего воинского пути.
Когда ему передали весточку о жене, она была уже мертва, и её изувеченное пытками тело впервые за годы мучений в застенках обрело покой в огне кремации. Узнав об этом, он почувствовал, что земля начинает уходить у него из-под ног, и поначалу ему даже казалось, что это сломит его навсегда, как и рассчитывали его враги. Но уже на следующий день он с кристальной ясностью ощутил, как в нём растёт ненависть и холодная решимость мстить угнетателям своего мирного народа.
Ненависть к французскому капитализму жила в нём давно, как бы на уровне кровной мести. Ведь сначала они пришли за его отцом, давшим ему жизнь и достойное образование. Его скрутили на глазах у детей и замучили насмерть в местном отделении жандармерии. Зиап навсегда запомнил формулировку «за подрывную деятельность». Он не знал, что это значит, но уже тогда не имел никаких сомнений о том, чем займётся, когда вырастет – подрывной деятельностью.
Со своей женой, со своей сладкой Минь Тай, он познакомился в возрасте девятнадцати лет, когда отмотал свой первый срок – за подрывную деятельность. И вот, теперь её нет, а он медитирует, привалившись спиной к отвесной скале, скрытый в глубине пещеры от посторонних глаз бурным каскадом ледяной горной воды. Мысли его плавно текли под шум водопада:
«Мой враг намного сильнее меня, – думал он. – Я не могу позволить себе роскошь наброситься на него с голыми руками и дать ему растерзать себя. Во имя моего отца, во имя незабвенной Минь Тай, во имя Королевы красных цветов, я должен неуклонно идти к победе и торжеству справедливости. Небо и земля стонут, когда гармония нарушена несправедливостью злого человека, тирана и самодура. Мне помогут Доктрина, чувство Времени и знание Пространства, Справедливость и Дисциплина. С Доктриной я впервые повстречался ещё в лицее, когда она открылась передо мной в виде агитационного листка, подписанного дядюшкой Хо. Благодаря товарищу Хошимину у нас есть Доктрина, способная поднять весь народ, от мала до велика и сплотить его в титанической борьбе. Но пока… Пока я должен предельно чётко знать силу и слабость этих людей, которые пришли сюда со мной и готовы погибнуть в борьбе. У Кузнеца сильные руки, кулаки как кувалды, но он неповоротлив и добродушен. У Хайфонца посредственные физические данные, но высоки моральные качества, чувство достоинства и ответственности за своих товарищей. Такой не отступит в драке, он способен противостоять и пяти Кузнецам. Шланг хитёр и ловок, воровская сноровка позволит ему обходить врага в самых неожиданных местах, появляться, где его он его не ждёт и заставать его врасплох. Каждый раз, когда мы нападали на посты гвардии Виши, на полицейские участки и на банки, враг нёс потери, из моих же не пострадал никто кроме меня. Я заработал пулю в ногу, но с ней так же уверенность в своём полководческом призвании, в своём воинском пути. Теперь пора перейти к изучению врага. Главное наше преимущество – неожиданность. Японские фашисты не считаются с нами, они манипулируют доверчивыми французами и делают ставку на местных из правых марионеток. Им и в голову не придёт догадаться о нашем невозможном альянсе с американцами, – Зиап окинул взглядом солидный арсенал, складированный у стены. Новенькие, пахнущие заводской краской пулемёты с маркировкой лучших оружейных заводов США, гранатомёты с аккуратно разложенными по ящичкам гранатами, внушающие благоговейный трепет ранцевые фугасные огнемёты. Он едва заметно усмехнулся. – Фашисты думают, что если мы нападём на них, то с набором кухонных ножей, вилами и цепами для молотьбы риса, и тогда они преподадут нам урок кендо. Об этом хорошо знает и прагматичный американец Архимед, доставивший ценный груз. Он ведь не пошёл к правым, а значит в этом заключается его трезвый расчёт. Он даже намекнул, что представляет только «Оленей», команду разведчиков и контрабандистов оружия, работающих на правительство, но что если наши операции будут успешны, за «Оленями» придут «Летучие Тигры», которые окажут нам поддержку с воздуха. ‘Когда он обороняется, он прячется в глубины ада, когда он атакует, он нападает с высоты небес’, – Зиап с шумом втянул в ноздри пещерную сырость и глубоко выдохнул. – Потом Архимед, не теряя времени, провёл грамотный технический инструктаж и практические занятия, позволившие мне лучше распределить оружие и даже наметить стратегическую диспозицию для каждого из моих бойцов».
Зиап вытащил из-за пазухи тончайший листок рисовой бумаги, на котором нетвёрдая рука мальчишки из племени Нунг грифелем вывела план дислокации ближайшего гарнизона армии Ямато. Он углубился в изучение рисунка.
14.
Рассвет тускло бледнел среди мангровых зарослей, когда Зиап выстроил «Бригаду вооружённой пропаганды» на зелёном плато над водопадом.
– Товарищи, – сказал он. – Сегодня великий день. Мы объявляем войну оккупантам из милитаристской Японии. От имени борющихся народов всей земли, от имени всего прогрессивного человечества, мы будем бить и гнать прочь фашистскую гадину, как из армии маршала Петэна, так и из армии императора Ямато, до тех пор пока не очистим от этой скверны нашу Родину. Мы будем мстить за слёзы матерей и кровь невинных жертв, без пощады и без страха. Вперёд, товарищи, к победе коммунизма!
Босые партизаны молча вскинули сжатые кулаки, обращая ввысь автоматы и штык-ножи. Потом, растянувшись индейской цепочкой, гуськом, они углубились в густые джунгли, следуя по невидимым постороннему глазу тропкам за мальчишкой из местного племени Нунг.
Прибыв на место, каждый начал занимать те места, на которые ему заранее указал по карте товарищ Зиап. Партизаны постепенно и планомерно окружили японскую базу, заняв огневые позиции, окопавшись и застыв в положении полной боевой готовности.
Не дожидаясь всего этого, Шланг уже змеёй скользил по-пластунски в сторону деревушки. Вслед за ним, метрах в двадцати пополз Стриж, с тяжёлым гранатомётом на спине. Хайфонец с Кузнецом сымпровизировали редут из валунов за спиной Стрижа. Дуло их пулемёта смотрело в сторону базы прямо над бритой головой Стрижа, едва видневшейся в высоких травах.
Шлангу не составило труда быстро вычислить за каким из окон находятся командующие базой офицеры. Подкравшись под это окно, он довольно долго прислушивался к равномерному чавканью и постукиванию палочек о дно чашек, доносившемуся из раскрытой настежь форточки. Офицеры в гробовом молчании доедали свой ужин, когда за окном, наконец, мелькнула долговязая тень, и в форточку влетела граната. Лейтенант Негири молниеносно отреагировал, бросившись на гранату животом, чтобы спасти соратников, а капитан Такаси после взрыва столь же молниеносно подбежал к окну с пистолетом наготове и успел сделать выстрел вслед стремительно скользившему прочь Шлангу. Вспышка от выстрела ярко очертила траекторию улетевшей в заросли пули, и Стриж, прицелившись, уверенно нажал на спусковой курок. После двух взрывов из всех окон началась беспорядочная пальба по трепетавшим от летнего ветерка листочкам окружавшего деревню чапараля. Она продолжалась до тех пор, пока выстрелы не были прерваны отрывистыми, гавкающими командами. Видимо, определился старший по иерархии и вот уже японские солдаты, кто в зелёной униформе, кто в домашних тапочках и белых халатах, подпоясанных у некоторых мечами в ножнах, выбегали и спешно выстраивались на плацу. Только собрав всех до единого, временный командующий гарнизоном, отдал отрывистую команду к бою.
– Стреляй, – прошептал Кузнец, но Хайфонец лишь отрицательно покачал головой. Кузнец напряжённо следил, как ползут в сторону леса Шланг со Стрижом. Они двигались очень ровно, как на учениях, Шланг впереди, Стриж в двадцати метрах сзади, даже выползая на открытые проплешины среди зарослей, они продолжали свои отработанные на учениях движения, помогая руками и ногами своему телу скользить, не поднимая головы или корпуса, и не допуская резких движений.
Вслед за ними, ощетинившись штыками и мечами, в атаку перешёл отряд противника.
– Стреляй же! – взмолился Кузнец, но Хайфонец оставался непреклонен. Кузнец выхватил из кобуры свой пистолет и щёлкнул затвором, но Хайфонец, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от шеренги японских солдат, положил ему руку на плечо, и одним этим жестом остановил и успокоил его. Когда Шланг прополз мимо них, Стриж развернулся, присел на колено и снова уверенно нажал на курок. Снаряд врезался в наступавшую массу, и пока Стриж падал на землю, чтобы ползти дальше, Хайфонец открыл прицельную стрельбу по врагу. Теперь со стороны японцев раздался залп, другой, третий. Били по позиции Хайфонца. Когда ответа не последовало, раздалась новая отрывистая команда к наступлению. Хайфонец с Кузнецом тем временем уже отползали среди зарослей в двадцати метрах от Стрижа, вслед за ним. Достигнув позиций на окраине леса, они развернули пулемёт, установив его в одном из просветов. Японские солдаты перешли на бег. Они уже почти достигли пределов терпения Кузнеца, как вдруг со всех сторон из мангровых зарослей застрекотали пулемёты, а на авангард хлынул всепожирающий фугасный огонь.
