Эдуард Веркин
cнарк снарк: Снег Энцелада. Книга 2

Шестнадцать ноль восемь. Проспал пять часов в автомобильном кресле, шею ломило, ноги затекли в коленях, на капоте лежала замысловатая коряга. Вряд ли сама упала, наверное, грибник увидел спящего в машине и решил пошутить, положил на капот корягу, похожую на Конька-горбунка.

Колени не распрямлялись, я решил их расходить вокруг машины.

Дождь висел над лесом, капли терялись в хвое, разбивались в пыль; я переобулся в сапоги и вышел. Интенсивно подышал хвойной влагой, сделал несколько приседаний и увидел боровик. Это был классический боярский боровик, толстый, наглый, с шершавой замшевой шляпкой, он ехидно поглядывал изо мха, сверкая дождевыми каплями и не оставляя выбора.

Я достал мультитул «Дукати», срезал гриб и убедился, что он не червивый, напротив, весьма плотный и крепкий. Тут же представилась чугунная сковородка с мерными, один к одному боровиками, тушенными в сметане, и миска вареной картошки с маслом и укропом, и рюмка водки. Противостоять этому было решительно невозможно, я достал из багажника пакет, сделал несколько шагов и нашел еще два. Боровиков оказалось много, и все они были одинаковыми, чуть больше грецкого ореха, жирными и хрусткими. Я собирал их и собирал, не мог остановиться – нет, грибник тут явно не проходил.

От машины старался не удаляться, держал в зоне видимости, не забывая, что заблудиться под вечер в лесу ничего не стоит, особенно в дождь.

Пакет наполнился больше чем наполовину, я набрал килограмма два и прикидывал, что стоит, пожалуй, остановиться, но грибная жадность не оставляла. Тогда я сказал себе, что срежу еще дюжину и на этом точка.

Наклонившись за восьмым, я потерял равновесие и завалился. Мох оказался пропитан водой, я мгновенно промок, вода была холодной и липкой. Железные руки таки достали доблестного Ечибельдыя и унесли его в багровые пределы. А все потому, что он любил смотреть «Котов-онанистов». Пакет с грибами, кстати, багатур уберег.

Я вернулся к машине озябшим и мокрым, вода стекла в сапоги и хлюпала, спина мерзла. Запустил двигатель и включил печку, стекла мгновенно запотели. Проверил телефон. Два новых звонка с разных номеров. Хорошо. Надо выбираться отсюда.

Выехал на дорогу. На асфальте скопились лужи, «восьмерку» слегка покручивало на лысоватой резине, я возвращался в Чагинск.

Возле Кирпичного поперек асфальта тянулся язык серой глины, я перешел на первую, ехал аккуратно.

Наверняка звонил Хазин. Наверняка уже знает, что я в Чагинске.

Или тот, кто прислал кепку. Он тоже знает. Интересно, что ему от меня надо? Что он хотел сказать этой посылкой? А может, он хотел подстегнуть меня к поездке в Чагинск? И я подстегнулся.

Незаметно въехал в город. Улицы едва различались в сумерках, фонари еще не включили, а свет, зажженный в домах, терялся в мокрой сирени; над Чагинском завис дождь, я свернул у стадиона и умудрился заблудиться, поворачивал в незнакомые тупики, барахтался в лужах перекрестков. Надо было выбраться к Вокзальной площади, там доска объявлений, может, кто-нибудь сдает… Но я не мог найти Вокзальную, сумерки изменили геометрию города, или я позабыл ее настолько, что не мог найти дорогу. Я хотел плюнуть и воспользоваться навигатором, но после очередного поворота увидел свет в конце улицы.

Магазин «№ 49».

Магазин кстати, куплю чего пожевать… Ряженки или йогурта, от чертовой лапши ныл желудок, возможно, лучше мацони, это оказался не магазин.

Библиотека. Та самая. Каким-то образом я выехал к библиотеке.

В некоторых библиотеках очередь на книги, в других читатель редкий гость.

В одних библиотеках течет крыша, в других есть душевые кабины.

Много библиотек, где есть художественные выставки, много библиотек, где есть компьютерный класс.

Есть библиотеки, в которых бывал Чуковский, есть библиотеки, которые будут оптимизированы.

Над входом горел фонарь, на лужайке белел припаркованный «Логан», в стойлах блестели мокрые велосипеды. Штор библиотекам не полагалось, я увидел освещенный читальный зал, в нем сидели дети, человек пять.

В окно машины постучали, я опустил стекло. Фигура в зеленом дождевике с рюкзаком через плечо.

– Сейчас отъеду, – пообещал я.

– Да нет, стойте, если хотите, – ответила девушка. – У нас тут вайфай, если что, раз-два-три пароль.

– Да у вас связь везде хорошая, – сказал я.

– Ага.

– А где… Нина Сергеевна?

– Бабушка на пенсии давно, – ответила девушка. – А заведующая на конференции сейчас…

На конференции, и не исключено, чуть не застряла в дольмене.

– В Перми, – успокоила девушка. – А вам именно бабушка нужна?

Девушка сняла капюшон.

Я потер глаз. Нина Сергеевна. Бабушка. Внучка… Аглая.

– Я вас сразу узнала, – объявила Аглая. – Вы Виктор, и мы, между прочим, знакомы. Помните меня?

– Аглая?

– Аглая Дмитриевна! – хихикнула девушка.

– Да, очень приятно…

Я выбрался из машины и пожал Аглае руку.

Выросла. Выше меня на полголовы. Красавица.

– Вы что, в воду свалились? – спросила Аглая.

– Грибы собирал, – ответил я. – То есть под дождь попал… сильный…

– Промокли, – утвердительно кивнула Аглая.

Я промолчал. Дождь продолжался.

– Пойдемте, я вас чаем напою, – предложила Аглая.

– Чаем?

– Ага, – Аглая помахала рюкзаком. – Я за печеньем ходила. Пойдемте, Виктор, попьем чаю, расскажете про себя.

Я согласился.

Закрыл машину и пошагал за Аглаей.

– Вы из Кинешмы едете? – спросила Аглая. – Там какая погода?

– Умеренная, – ответил я.

– А у нас испортилась. Хотя передавали хорошую.

Мы вошли в прихожую библиотеки, Аглая сняла дождевик.

Я бы не узнал ее. Наверняка бы не узнал. Она похудела… Или не похудела… Кажется, у нее тогда был мерзкий жирный кот по кличке… Антон. Антон Папа Шульц.

Я улыбнулся.

Аглая поправила прическу.

– Я тут в отпуске, – сообщила Аглая. – А заведующая квалификацию повышает, потом ей диплом писать… вот и попросила меня присмотреть. Так что я тут на лето. Библиотекарствую.

Глаза. От того, что похудела, глаза стали выразительными. Или от жизни.

– А где в остальное время работаете? – поинтересовался я.

– Пресс-служба, филфак оканчивала… А вы?

– Да я так…

В прихожую заглянула девчонка.

– Аглая Дмитриевна, мы самовар уже два раза кипятили, – сообщила она.

– Да, сейчас идем. Возьми печенье.

Аглая вручила девчонке рюкзак, та убежала.

– Вы давно приехали?

– Сегодня, – ответил я.

– И как вам Чагинск?

– Не успел еще осмотреться. Я в лесу остановился, отоспаться хотел… А проснулся – дождь. В лесу красиво, грибов полно…

– А по-моему, тут ужасно, – перебила Аглая. – Я с института сюда не приезжала, а как приехала… Две недели пребывала в шоке!

– Почему?

– Так разруха тут, – шепотом, чтобы не слышали дети, произнесла Аглая. – Почта еле работает. Кинотеатр закрыли, хлебозавод разорился, вокзал снесли…

– Вокзал? Он же вроде памятник архитектуры?

Когда-то по пути из Екатеринбурга в Москву в нем останавливался Мамин-Сибиряк.

– Вокзал хотели вроде как реставрировать, по бревнам раскатали, но потом решили обратно не собирать, сказали, что плесенью все проедено. Или грибком. Санэпидстанция велела все бревна сжечь на свалке.

– И что?

– Поставили контейнер морской. Все равно один поезд в неделю останавливается.

– А как же…

– Да ладно поезда, тут больницу закрывать собираются! Это как? Роженицы в Мантурово ездят, здесь отделение закрыто. И вообще, – Аглая поежилась. – У них тут движение за разгородку.

– За что?

– За разгородку. За то, чтобы лишить Чагинск звания города. Сделать поселком городского типа.

– Зачем?

– У ПГТ сплошные плюсы, – объяснила Аглая. – Сельским учителям платят больше, сельским медикам платят больше, можно на пенсию выходить раньше, льготы всякие, проезд, поступление. Да и население сокращается, так что скоро может стать не Чагинск, а Чагино!

Разгородка – это сильно.

– Чай горячий! – позвала девочка из читального зала.

– Пойдемте, а то чай остынет.

Чагино.

В читальном зале пахло жженым деревом. Два пацана, сидя за небольшим верстаком, старательно выжигали по фанере, одна девочка вырезала из бумаги снежинку, другая девочка читала журнал, третья раскладывала печенье по тарелкам, самовар стоял на отдельном чайном столике.

– Ребята! – Аглая похлопала в ладоши.

Я испугался, что сейчас она объявит «у нас в гостях известный писатель», но Аглая про меня ничего не сказала.

– Ребята! Давайте пить чай!

Мальчишки погасили выжигатель, девочки собрались за столом. Стали молча жевать печенье, есть конфеты и пить чай. Аглая налила мне в большую конопатую кружку, а себе в самодельную глиняную, мы отошли к подоконнику.

– Читатели? – глупо спросил я.

– Да. У нас тут кружок вроде. Такой, общий.

– Общий кружок?

– Ага. Вроде городского детского пространства. Все приходят сюда по своим интересам. Рисуют, выжигают, читают. Кто-то кружки лепит…

Аглая постучала ногтем по кружке.

– На новый трехмерный принтер собираем, – сказала она. – Читательский кружок у нас тоже есть, раз в неделю собираемся.

– А КСЦ «Дружба»?

– Там трубы размерзлись. Так что теперь все к нам ходят. А я присматриваю за ними…

Чай был горячий и пришелся кстати.

– А это что? – спросил я.

В углу читального зала находился… кажется, камень. Валун ростом в метр, накрытый марлей.

– Проект готовим, – сказала Аглая. – Никому не показываем, чтоб не сглазили.

– Понятно…

Вкусовые качества чая, разумеется, не отличались достоинствами, а печенье было из магазина.

– Я в пресс-центре строительной компании работала, – сказала Аглая. – А весной сократили, вот я на лето и приехала. А как вы?

Я хотел соврать про успехи и перспективы, но подумал, что Аглая вполне могла про меня узнать в Интернете. «Центр коммуникативных компетенций», коммуникации, технологии, ивент. Слава богу, что не успели издать Уланова, несомненно, публикация книги «Анабасис Дроси Ку» украсила бы мое портфолио.

– Да нормально, – ответил я. – Занимаюсь примерно тем же самым.

– Пиаром?

– Консалтингом. В основном устраиваю всякие мероприятия.

– Вроде выставок кошек? – спросила Аглая.

Я поперхнулся чаем. Аглая похлопала мне по спине.

– Нет, немного другие выставки, – ответил я. – Сельхозоборудования или медицинской одежды. Конференции разные проводим, конвенты. «Нахлыст России».

– Нахлыст?

– Съезд рыболовов. Съезд потомков Маяковского. Съезд производителей сои.

– Сои?

– «Соевый и рапсовый союз», слышали?

– Нет вроде. А что вы в Чагинске делаете? Какой-нибудь съезд?

– Да нет, я в Нижний ехал, дай, думаю, заскочу…

Я замолчал. Аглая улыбалась.

– Ну, в общем решил книгу писать, – зачем-то сказал я.

– Книгу? Отличная идея, если честно!

Девочка принесла мне печенье на блюдце.

– У меня уже давно одна история в работе, – сказал я. – А теперь вот решил на натуру выбраться.

Аглая молчала. Смотрела и чуть улыбалась, то ли заинтересованно, то ли сочувственно. Я растерялся.

– Приехал, а гостиницы нет…

– Тут ничего нет, я же говорю, – Аглая пожала плечами. – Ни гостиницы, ни хостела, ни гостевого дома, столовок и тех не осталось.

Девочка смотрела на нас. Я взял печенье, она ушла.

– Это Таня, – объяснила Аглая. – Наша главная читательница.

– Вы, я помню, тоже читать любили, – сказал я.

– Отпустило, – отмахнулась Аглая. – После филфака сразу и отпустило. Нет, иногда почитываю, но не так, как раньше. Слишком много в детстве читала, перечитала, наверное.

Аглая взяла печенье.

– Я сам в детстве читал много, – сказал я. – И потом… потом меньше читал, больше писал. Вот и сейчас появились некоторые идеи… Правда, не ожидал…

Печенье старое, срок годности явно истек, пахнет мышами и по вкусу недалеко, стал грызть из уважения.

– Если хотите, можете пока в котельной переночевать, – предложила вдруг Аглая.

– Что?

– В котельной. В ней даже зимой можно жить, там тепло и раскладушка.

Тепло и Раскладушка – это гениально. Я хотел в Черногорию. Я бы мог быть в Черногории, но я в бойлерной чагинской детской библиотеки.

– Хорошо, – согласился я. – Знаете, я разместил объявление в группе, но никто не откликается…

– Это понятно. Пойдемте.

Мы оставили чай, покинули читальный зал и вышли на улицу.

Котельная представляла собой пристроенный к библиотеке каменный сарай. В свою очередь к бойлерной был приставлен деревянный сарай, явно угольный; дождь между тем несколько усилился.

– Правда, тут у нас Петрович в апреле повесился, – сказала Аглая, перебирая ключи. – Но он смирный…

Аглая открыла замок, мы вошли.

– Петрович?

– Это шутка.

Аглая включила свет.

Не то чтобы я часто бывал в котельных, бойлерных или водокачках, но мне всегда представлялось, что они устроены именно так: котел, насос, топчан. Немалая библиотека из списанных книг, две горы журналов, небольшой верстак, электрическая плитка. Вешалка с рабочей одеждой, под ней обрезанные сапоги. В углу раскладушка и довольно чистый с виду матрас, зеленое пластиковое кресло. Опрятно, ни угля, ни пыли, ни грязных тряпок.

– Тут, конечно, не очень… – поморщилась Аглая. – Но, я думаю…

– Тут отлично, – возразил я. – Спасибо большое, Аглая, вы меня сильно выручили.

– Но на ночь я оставлю вам ключи от библиотеки, – пообещала Аглая. – Ну, если вдруг захотите умыться… И вайфай оставлю.

– Спасибо.

Я сел в пластиковое кресло.

– Вы тут пока устраивайтесь, а я отойду, у нас еще обсуждение.

Аглая ушла.

Я сидел в зеленом кресле котельной в Чагинске, смотрел в сумерки за дверью. Семь часов, а темно, я в котельной, и где-то вокруг тоскует в ночи Истопник Егор, у него недавно опять задрали двух куриц, и он в гневе, о, Дрося, я здесь меньше суток, но чувствую – начал пропитываться торфяным чагинским воздухом.

Я достал телефон.

Вайфай от библиотеки тек мощный и устойчивый, я перебрался на раскладушку и устроился на матрасе, набитом жестким ворсом лося.

«Подручный Сом», «Современный Прометей», «Молот Берии», нет, пожалуй, все-таки «Пчак-хвон-до», но, увы, Остап Висла не обновился.

«Подсмотрено в Чагинске».

Кит Тиков предлагал купить навоз, пахту и гравий.

Выдра Лариса предлагала бэушную коляску.

Я сходил в машину, принес вещи. Ноутбук и спальник, непромокаемый мешок с походным снаряжением. Лег на раскладушку и не думал, наверное, час.

Потом заглянула Аглая с чайником и рюкзаком.

– Мы закрываемся, – сказала она. – А вы тут располагайтесь. Тут тихо, и если что – полиция рядом.

– Да, спасибо.

Я сел на раскладушке. Аглая поставила чайник на верстак.

– Подпишите? – Аглая достала из рюкзака книгу.

«Пчелиный хлеб».

Я, разумеется, почувствовал себя мудаком. Наверное, глаз дернулся. Я и раньше, подписывая книги, так себя чувствовал.

– Это не библиотечная, – заверила Аглая. – Это моя.

Весьма, кстати, потертая, писателю приятно.

– Ну да, утенок и бульдог…

– Что?

– С удовольствием подпишу.

Я взял книгу, открыл первую страницу.

«Аглае Черпаковой от автора. Удачи, здоровья, хорошего настроения! 2018 год».

– Спасибо, – Аглая спрятала книгу. – Очень хорошая.

– Да, мне тоже нравится. Правда, давно не перечитывал.

– Возьмите в библиотеке, – улыбнулась Аглая. – А сейчас? Что-нибудь сочиняете?

– Рассказы в основном, – ответил я. – В журналы берут, в сборники… Наброски разные…

– А я фотографией увлекалась, – сказала Аглая. – Знаете, я та самая девочка с зеркалкой…

Аглая сощурила глаз и щелкнула языком.

– Ничего не получилось.

– Почему?

– Не знаю. У меня все в жанре «я и круассан» получалось.

Вселенная имеет форму круассана, с этим невозможно спорить. Аглая.

– Короче, смешно. Стихи пробовала, драматургию…

Аглая поежилась и улыбнулась.

– Еле ноги унесла.

– Это часто случается, – согласился я.

– Да, теперь я знаю. А ваша новая про что? Книга?

– Про Чагинск.

– Документальная? Вы тогда ведь, кажется, документальную писали, так?

– Эта не документальная, художественная. Писательское расследование.

– Про Костю, значит, – утвердительно сказала Аглая.

Я не понял.

– Про Лапшина же! Костя Лапшин и Максим Куприянов, они тогда пропали.

– Да, как раз про это. Тема отличная, честно говоря. Я еще тогда хотел, материалов много собрал, но… По определенным причинам…

Я взял из стопки журнал «Экономические вести».

– Не получилось, – сказал я. – Но сейчас… это актуально.

«Вести» предрекали серьезный кризис.

– Забавно, – улыбнулась Аглая.

– Что?

– Ваш друг тоже про это пишет.

О, «Коты-онанисты», я слышу вашу чугунную поступь.

– Друг? – осторожно спросил я.

– Да, ваш друг. Вы тогда вместе с ним приезжали.

– Хазин?

– Хазин? Нет, другой, танцор который. Роман!

– Интересно как…

– Он мне звонил, – сказала Аглая. – То есть не мне лично, в библиотеку, а я трубку взяла. Недели две назад. Или три… Не помню.

– И что сказал?

– Сказал, что пишет книгу про то исчезновение, хочет поговорить с бабушкой. А я ему сказала, что бабушка давно в Калининграде, но я все прекрасно помню. И знаете, он меня тоже вспомнил!

– Да?

Шустрый Шмулик, собака.

– Да-да, вспомнил, как я стихи читала.

– Да, тогда вечер вроде был…

– А вы помните?!

Аглая поглядела на меня с непонятной надеждой.

– Что-то про бегемотов. Красивые стихи, нам всем понравилось…

– Это Ломоносов, – сказала Аглая. – А там все бухие были, никто не понял.

– Вы читали великолепно.

– Вы же сам пьяный были, я помню.

Я не нашелся, что ответить, спросил:

– И что вы ему рассказали? Роману?

На свет начали собираться комары, влетали в дверь.

– Про Костю в основном. Мы же дружили тогда… И с Максом…

Аглая замолчала. Взяла пластинку от комаров, насадила на булавку, подожгла и сразу задула. Пластинка задымила.

– Они ко мне заходили, – сказала Аглая. – В то самое утро…

Аглая размахивала пластинкой. Комары бесились и падали.

– А у меня горло болело, а вечером еще стихи читать… я не пошла… Как подумаешь…

Пластинка погасла, Аглая подожгла ее снова, задула.

– Так что вы ему рассказали про Костю? – спросил я.

– Да немного. Знаете, по телефону разве чего расскажешь… А вы не в соавторстве пишете?

– Мы обсуждали этот вопрос. В принципе, в этой идее есть здравое…

Зазвонил телефон, я достал, нет вызова.

– Это мой!

Аглая достала свой.

– Да, мам, иду. В библиотеке еще. Да, сейчас закрываюсь. Я же на машине!

Аглая спрятала телефон.

– А Роман тоже писатель? – спросила она.

– Да, немного.

Пластинка погасла, Аглая опять ее разожгла.

– Ладно, мне пора бежать, а то мама нервничает.

Аглая приколола булавку к верстаку и направилась к дверям.

– Погодите!

Она остановилась.

Я достал пять тысяч.

– Это что? Не возьму, не придумывайте…

– На новый три-дэ принтер, – пояснил я. – В фонд общественного пространства.

– Нет-нет! – отказалась Аглая. – Лучше в ящик!

Я не очень понял, чем ящик лучше.

– Ладно, до завтра!

Аглая убежала. Послышался звук мотора.

Я остался один, закрыл дверь. Лег на раскладушку. Лосиная шерсть впилась в спину и шею. Лучше в ящик. Роман, значит, взялся серьезно. Книгу пишет. Пусть пишет.

Я лежал, размышляя, что делать, и в очередной раз склонился к тому, что в моем случае пока лучше не делать ничего. События все еще развивались в русле непонятной логики и неясных целей, и идеальной стратегией оставалась тишина. Ждать и наблюдать. Тот, кто прислал бейсболку, сделает шаг, я в этом не сомневался. Ладно…

Аглая приехала на машине. Теоретически у нее мог иметься муж. Я попытался представить ее кретина-мужа. Безусловный кретин, только кретин может отпустить жену в Чагинск. Кретин и работает в департаменте здравоохранения. Она могла поссориться с этим животным и уехать к маме. Впрочем, он мог работать и в других отраслях…

Я подтянул герметичный мешок, сунул руку, достал пакет. Из пакета вытряхнул бейсболку. Ждать и наблюдать. Следующий шаг не за мной.

Повесил бейсболку на гвоздь.

Выключил свет, перелез в спальник.

Чагинск.

Я закрыл глаза, но знал, что спать не получится. Дождь продолжался по железной крыше, за стенами слышались шаги, казалось, что Истопник Егор неподалеку. Ходит вокруг котельной, обиженный тем, что в его убежище теперь посторонний. Истопник Егор – активный сторонник разгородки. Егор за Разгородку.

Глава 6
Ловля священного тайменя

Из крыши котельной прямо мне на лоб тек холоднейший воздух: то ли дыра в шифере, то ли заслонка какая сдвинулась. Я попытался от этого воздуха закрыться, но голова уже простыла, и сон простыл, я хотел спать, но понимал, что не получится, здравствуй, Чагинск.

Поднялся с раскладушки. Семь часов. В мироздании открылась онтологическая заслонка, вот-вот в нее хлынут коты-онанисты, здравствуй, Чагинск.

Выглянул в окошко. Дождь продолжался, пустырь за библиотекой расквасился, сирень и акация стояли, налитые влагой, вода пробиралась под дверь котельной, и поперек помещения протянулся толщиной с карандаш ручеек. Я сходил в хозблок, умылся и освежился, вернулся в котельную, принял хлорофилл и вскипятил воду для чая. Гулять в дождь не хотелось, и я решил, что побуду в котельной, подожду. Заглянет Аглая. Или еще кто-нибудь, я не сомневался.

Я вернулся в спальный мешок и взял с полки книгу, фэнтези про перемещения в пошлые миры, но прочитать сумел всего несколько абзацев, причем дело было не в тексте и не в самой книге; буквы составлялись в слова, а слова в предложения, но смысл этих предложений непонятным образом ускользал. Я попробовал другую книгу, и с ней произошло то же самое, равно как и с третьей: навык чтения был словно утрачен, поражен реактивной дислексией, как при простуде больной забывает вкус или запах, так и я потерял возможность воспринимать книжное содержание. На всякий случай я взял журнал и убедился, что на журнальный текст внезапный недуг не распространяется. Жаль, что никакого желания читать журналы не возникло, пришлось вернуться к телефону.

К хмурому утру и дождю, пожалуй, лучше всего подходил оптимистичный Гандрочер Кох. Он успел выложить новый ролик, но отчего-то не огнестрельной тематики, а холодной. Гандрочер испытывал, по его словам, весьма редкий экземпляр австрийского штыка девятнадцатого века и заверял, что штык стопроцентно аутентичный, находившийся в его семье с тысяча девятьсот пятнадцатого года, с того момента, как прадед принес штык с Первой мировой. И пробил час штыку вспомнить дело.

Гандрочер пригласил зрителя в столярку и начал с колбасы. Мне показалось, что это довольно банально – колбасу рубили штыками, палашами и шашками до и наверняка будут рубить после, к тому же с колбасой штык справлялся без затруднений, правда, слегка замешкавшись на сырокопченой. Но сегодня Гандрочер внес в свои пьесы свежую струю. Проверив штык на колбасе, он объявил, что пробил час реального испытания и выставил на верстак пять плоских консервных банок с красной этикеткой. Я сразу понял, что это, и оценил старания Гандрочера, и оценил новизну сюжета. Пробовать сюрстремминг в наши дни стало практически общим местом: его дегустировали студенты, плиточники, военные историки, музыкальные критики и садоводы, но совмещение сюрстремминга со штыком было безусловной новеллой. Примкнув штык к винтовке и расположив консервы друг за другом, Гандрочер нанес короткий, но мощный удар. Штык прошил и смял банки, жесть лопнула и рассол брызнул во все стороны, причем значительная часть попала Гандрочеру на лицо. Гандрочер замер. Я думал, его стошнит. Любого бы стошнило. Но Гандрочер стоял, не шелохнувшись. Стоял и стоял, потом с некоторым отстранением сел на табуретку и остался сидеть. Вероятно, его стошнило внутрь себя. Неплохой выпуск.

Позвонил Эрп.

– Как дела, москвич? Слушай внимательно! Кап-кап-кап, кап-кап-кап…

Сегодня Эрп пытался быть оригинальным и бухтел «кап-кап-кап» пять минут. Я положил телефон на подоконник, выпил чаю и дал второй шанс книге про пошлые миры. Внезапно, вероятно, после Эрпа, она зашла, более того, я, к собственному удивлению, увлекся и дочитал почти до конца, но около половины десятого в дверь постучали. Я понял, что это не Аглая, стук был слишком настороженным.

Началось.

На всякий случай я взял кочергу, спрятал ее за дверью и только после этого открыл.

На пороге стоял Федор.

Федор стал толще и, как мне показалось, выше ростом.

– Привет, Витя! – он радостно схватил меня за плечи. – Ты прямо как Папа Карло здесь, не хватает нарисованного мангала!

Сюрстремминг утром, Полтава к обеду.

– Здравствуй, – сказал я.

– Здравствуй, здравствуй!

Федор ввалился в котельную, оттеснив меня, тут же быстро и с опаской огляделся, убедившись, что в котельной больше никого, нагло уселся в зеленое кресло – влез, впрочем, не без усилий.

– Сидишь в заднице, как Фредди Крюгер, – сказал Федор. – Помнишь Фредди? В видеосалоне тогда смотрели, ты еще обоссался!

– Это ты обоссался, – уточнил я.

– Подполковник полиции не может обоссаться, – весомо возразил Федор. – Он может… круто обоссаться!

Федор рассмеялся.

Да, Федор потолстел. Но не как толстеют обычно, а неравномерно, в верхней части туловища, в груди, плечах и шее. Он стал похож на мультипликационного борца – обширный торс и незначительная нижняя часть человека, пропускавшего в зале день ног. Волосы пережили годы не в полном объеме – на лбу блестели глубокие залысины, зато те, что сохранились, были красиво уложены волной, покрашены в черный, хотя на границе с отвисшими щеками слегка просвечивала седина. На свою фотографию в Интернете не похож, в жизни лучше.

На Федоре был приличный серый костюм, дорогие туфли, неплохой галстук, все подобрано со вкусом. Костюм сидел непринужденно, Федор был явно привычен к этой одежде, а не надел ее с утра. А еще маникюр, тщательное бритье, гладкая кожа и часы. Часам я, если честно, позавидовал. Давно хотел. Пусть не турбийон, но хороший швейцарский хронометр. Солидные часы, хай-фай трек с ретро-декой Nakamichi Dragon, «Фендер Стратокастер», набросок Сальвадора Дали, первое издание «Мастера и Маргариты», скромные радости зрелого возраста.

– Ты как в наших говенях запутался? – поинтересовался Федор.

– Да я только вчера…

– Эх, Вить-Вить, мог бы и сообщить, – перебил Федор. – Я бы тебя встретил по-человечески…

– Случайно получилось, – сказал я. – Я не планировал, у меня в Нижнем конференция сорвалась, вот и решил заскочить по пути.

– Вот так ты всегда! Раз в сто лет к старым друзьям заезжаешь, да и то потому, что сорвалось что-то там… А просто так, а?! Повидаться, посидеть, вспомнить детство грозовое?

Я разглядывал Федора. Он держался совершенно спокойно и ничуть не тяготился ролью старого друга, словно на самом деле был рад меня встретить.

– Сколько лет, сколько лет… – Федор вздохнул. – Да, годы идут, все меняется. А ты книжки все пишешь?

– Иногда.

От Федора пахло одеколоном, разумеется, недешевым. И Федор явился первым.

– А я с утра на службу еду, смотрю – машина незнакомая стоит, номера южные, а у нас редко кто чужой бывает, ну и позвонил в библиотеку. Черпакова, конечно, юлила… Но потом раскололась. Вот я и решил к своему старому корефану заглянуть.

– Очень рад, – сказал я.

Сволочь.

– А я как рад! Давно тебе позвонить собирался, да все руки не доходят. Слушай, а ты почему здесь остановился?

– Гостиницы у вас нет, не в машине же ночевать…

– Это уж точно. Гостиницу нерентабельно держать – никто же сюда не ездит.

– А как же родина Пересвета? – спросил я.

Федор снова рассмеялся. Он набрал воздуха, чтобы сказать… Но выдохнул. Достал длинные коричневые сигареты, закурил.

– У меня отпуск скоро, – сказал Федор. – Но уехать не могу, надо за всем присматривать…

Федор курил с наслаждением, быстро, одними глазами продолжая поглядывать вокруг, оценивать. Мне показалось, оценивал он в основном меня. Машина несколько сбила его с толку; потратив час на изучение Интернета, к однозначным выводам Федор не пришел.

– Да, было смешно, что уж говорить… Витя, а давай ко мне?

Неожиданно. Или нет.

– Моя баба как раз в Египет умоталась, дом свободен, переезжай!

Реакцию Федор не растерял.

– Не, спасибо, – отказался я.

– Витя, я же серьезно! У меня пять комнат простаивает, теща пыль собирать не успевает. Живу на Береговой, как белые люди. Белые люди – красные крыши, знаешь такую поговорку?

– Нет, Федь, спасибо, – отказался я.

– А что так? – сощурился Федор. – Шашлычок-машлычок, пивасик нормальный, отдохнули бы…

– Книгу пишу.

– И что?

– Это…

Я заметил кепку. Со вчерашнего вечера она висела на гвозде. На самом видном гвозде.

– Надо сосредоточиться, – пояснил я. – Если я у тебя буду жить, то вряд ли получится.

– Я больше не бухаю, – заверил Федор. – Все культурно, не выше пяти градусов, да и то по пятницам…

– Да я тоже, но дело не в этом. Понимаешь, книги хорошо пишутся в посторонних условиях. В гостиницах, в съемных комнатах, в поездах…

– Тебе что, нравится в этой конуре?

– Книга сама себя не напишет.

– Значит, все-таки книга?

Федор поискал, куда стряхнуть пепел, подтянул кирзач истопника.

– А ты, значит, подполковник? – улыбнулся я.

– Есть немного, – Федор смотрел сквозь дым. – То есть категорически так.

Наверняка стал умнее, подумал я. Во всяком случае хитрее. Опаснее.

– Да ладно, – Федор помахал сигаретой. – Понятно же, что так сюда никто не поедет. Книга… Ты вроде и тогда собирался книгу писать?

– Тогда не получилось.

– Да уж, – Федор загасил сигарету. – Тогда не получилось…

Федор бросил окурок в сапог, плюнул вдогонку.

– А сам кем? Кроме книг?

Подполковник. Неплохо.

– Да так, – я помахал руками. – Примерно как раньше. Организую.

– И дела идут?

– Кризис, – ответил я. – Какие дела…

– Ну да, кризис. Если дела не идут, лучше писать книги.

Кепку Федор не замечал.

– Ты прав, Витя, кризис задолбал, все как обосратые ходим… – Федор поправил галстук. – Надоело все, Витя, живем как в погребе – поставщики, тендеры, заказы…

– Тендеры? – не понял я.

– Что? Да нет, я говорю стабильности мало. Слушай, а про что книга-то? Про адмирала опять?

Я не ответил.

– Брось! – махнул рукой Федор. – Брось ты этого адмирала, я тебе столько расскажу – на сорок книг хватит! Если все описать – не поверят! Ты помнишь Механошина? Который тогда мэром был?

Федор опять хохотнул, но в этот раз не так весело.

– Механошина помню…

– Оказался сектант! Махровейший сатанист!

– Механошин – сатанист? – с недоверием переспросил я.

– Ну, не совсем сатанист, – поправился Федор. – Скорее, язычник-нудист.

Теперь уже я почти рассмеялся. Представилось.

– Не, точно! Вот про что книгу надо писать! Я тебе сейчас расскажу…

Федор дотянулся до чайника, налил в кружку теплой воды, выпил. Туфли чистые, отметил я. На улице слякоть, поперек котельной ручей, а Федор умудрился не запачкаться.

– Так вот, – Федор поставил кружку на котел. – Это суперистория! Механошин вдруг решил, что он дворянских кровей. Что его какая-то прабабка приходилась правнучкой князю Гагарину. Заказал в Москве исследование в Геральдической палате… ну, или где-то там… ему все исследовали и выяснили, что никакой он не дворянин. Но купец. И не простой купец!

Федор снова потянулся к чайнику и кружке, налил воду и выпил.

– Из молокан! – глубокомысленно прошептал Федор. – То ли кормчий, то ли сиятельный сплавщик, короче, потомственный боцман первой ладьи. Ну, Механошин стал выяснять, кто такие молокане и в чем функции главного кормчего, книги старые достал, там все вроде подробно прописано…