Эдуард Тополь
Жгучая тайная страсть. Личный театр Эдуарда Тополя
Слышен смех Веселины, потом ее голос.
ВЕСЕЛИНА ((в темноте, просительно): Погладьте мне спину…
Негромко вступает мелодия «Хава нагила».
Набрав громкость и темп, мелодия обрывается.
Сцена освещается.
Теперь на топчане спит Иткинд.
Входит Веселина, по-римски завернутая в простыню.
Садится на табурет рядом с Иткиндом. Долго смотрит на него, затем медленно гладит спящего Иткинда пальцем по бровям, носу, губам…
Иткинд открывает глаза.
ИТКИНД. Ты мой сон.
ВЕСЕЛИНА. Теперь я знаю, у вас половая амнезия…
ИТКИНД. А что это такое?
ВЕСЕЛИНА. Это когда вы через пять минут все забываете и хотите снова…
ИТКИНД. А уже прошло пять минут? Иди сюда.
Иткинд обнимает Веселину и тянет к себе.
ВЕСЕЛИНА. Нет, подождите… Опять? Вы сумасшедший…
ИТКИН. Конечно. Я же еврей. Иди ко мне…
Иткинд силой притягивает Веселину на топчан.
Веселина вырывается.
ВЕСЕЛИНА. Нет, всё, я ухожу. Столько нельзя. Вы сумасшедший…
Собирает свою одежду, разбросанную по сцене.
Иткинд, полуодетый, садится на топчане.
ИТКИНД. Но я не закончил. Мне нужно кончить, а то он засохнет.
ВЕСЕЛИНА (подозрительно). Кто засохнет?
ИТКИНД (встает и водой из ведра поливает глиняный торс). Ты же сама сказала: торс может засохнуть. (Ставит табурет на прежнее место в центре сцены) Ты можешь еще постоять? Пять минут…
ВЕСЕЛИНА (становится на табурет). Знаю я ваши пять минут! Рассказывайте, что было дальше.
ИТКИНД (продолжая лепить торс). Слушаюсь, Симонетта…
ВЕСЕЛИНА. Вы меня экзаменуете? Симонетту Веспуччи писал Сандро Боттичелли. «Рождение Венеры». А я Веселина-Мари.
ИТКИНД. И «Весну» он тоже делал с нее. А я – с тебя.
ВЕСЕЛИНА (готовясь записывать в блокнот). Выборный собрал для вас деньги, и вы поехали учиться на скульптора. Сначала в Вильно, потом в Москву…
ИТКИНД. Да. Тов… (Начиная работать с торсом) Но тогда евреям было запрещено жить в Москве. А проституткам можно. Поэтому тут было много еврейских девушек, которые регистрировались, как проститутки, а сами шли учиться в институт…
Рассказывая, Иткинд мягкими движениями лепит глиняный торс ниже груди, отчего Веселина, стоя на табурете, закрывает глаза.
Иткинд, увлеченный работой, не замечает этого.
…или устраивались на работу. Вот у этих девушек я и жил. И пошел сдавать экзамен в Московское художественное училище…
ВЕСЕЛИНА (перебивает, жалобно). Исаак Яковлевич, я очень кушать хочу…
Затемнение.
Звучат вечерние позывные Всесоюзного радио – мелодия песни «Уходит вечер» Варламова.
Картина третья
Москва, 1937 год.
На авансцене – все тот же маленький столик с настольной лампой, микрофоном и звуковым пультом. За столиком Веселина.
Звучит продолжение мелодии «Уходит вечер» Варламова.
ВЕСЕЛИНА (в микрофон). …В Ленинграде, в Эрмитаже, поведены итоги конкурса на памятник Александру Сергеевичу Пушкину в память о столетии его гибели. В конкурсе принимали участие самые выдающиеся скульпторы: Фаворский, Сарьян, Герасимов, Шадр, Лебедева и другие. Первое место завоевали три работы Исаака Иткинда – скульптура в полный рост «Юный Саша Пушкин», бронзовая голова «Взрослый Пушкин» и горельеф «Умирающий Пушкин…»
Неожиданно из противоположной кулисы два вооруженных красноармейца выводят Иткинда с руками, связанными за спиной, и грубо толкая, ведут через всю авансцену к противоположной кулисе.
Там Иткинда встречает Следователь НКВД и ударом кулака вгоняет за занавес.
Видя это, Веселина с открытым ртом застывает на месте.
Звучит мелодия «Уходит вечер».
После паузы Веселина приходит в себя, вскакивает и бежит за арестованным Иткиндом.
Картина четвертая
1938 год, Шлиссельбургская крепость.
Посреди пустой сцены – табурет, а сбоку, у кулисы, грубая тумбочка.
На табурете сидит избитый Иткинд.
Над Иткиндом стоит Следователь НКВД.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Сукин сын, японский шпион! Продал японцам секреты Балтийского военного флота! Признавайся, сколько получил?
ИТКИНД (с сильным еврейским акцентом). Ви ошибаетесь! Я ничего не продавал! Это ошибка!
СЛЕДОВАТЕЛЬ (наотмашь бьет Иткинда кулаком по уху). Врешь, сволочь!
ИТКИНД (трудно поднимаясь с пола на табурет). Я не вру! Пожалуйста! Это ошибка! Не бейте меня!
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ты купил квартиру в Ленинграде! Откуда деньги?
ИТКИНД. Я вам говорил. Я скульптор. Брат Рузвельта Джеймс купил мои работы. И Леон Блюм, премьер-министр Франции, купил. Спросите в наркомате культуры.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Так ты еще и на Рузвельта работаешь? (Бьет Иткинда) Ин а французов! (Бьет Иткинда) Признавайся, сволочь! Пиши признание!
ИТКИНД (снова с трудом поднимаясь с пола на табурет). Не бейте меня. Позвоните наркому…
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Нарком уже признался. Вы оба предатели. (Наступает сапогом на гениталии Иткинда, сидящего на табурете) Раздавлю на хрен! Пиши признание, что продал японцам секреты Балтийского флота!
ИТКИНД (хрипя от боли). Я не продавал…
Следователь с силой жмет сапогом.
Иткинд, потеряв сознание, падает с табурета.
Следователь, плюнув на него, уходит.
Пауза.
В паузе слышны приглушенные крики заключенных из других камер.
Иткинд приходит в себя. Ползком добирается до тумбочки, открывает ее, достает ломоть черного хлеба. Возвращается к табурету, с трудом садится и, раскачиваясь, как еврей на молитве, мнет руками черный хлеб, лепит из него женскую фигурку.
ИТКИНД (вполголоса). Барух Ата Адойной Элух-эйну…
Входит Веселина. Она точно такая, какой была во второй картине – в летнем костюме, красива, по-утреннему свежа.
ВЕСЕЛИНА. Здравствуй, родной! Извини, это Шлиссельбургская крепость! Такие стены – я ничего не смогла пронести, только сама с трудом проникла…
ИТКИНД (повернувшись к ней правым ухом). Вус? Что?
ВЕСЕЛИНА. Я говорю: у этой крепости такие стены, я еле-еле прошла сквозь них. Но пронести ничего не смогла…
ИТКИНД. Ничего, весна моя. Видишь, они дают тут хлеб и воду. Утром дают кусок хлеба, но утром я его не кушаю. Я леплю тебя. Целый день. Ты такая красивая!
ВЕСЕЛИНА (целует его). У тебя синяки. Ой, какие! Тебя бьют?
ИТКИНД. Каждый день. (Трогает левое ухо) Этим ухом я уже не слышу.
ВЕСЕЛИНА. Фашисты… (Становится перед ним на колени, гладит его ноги).
ИТКИНД. Ничего. (Продолжая лепить из хлеба женскую фигурку) Они хотят, чтобы я написал, что я японский шпион. А я же не умею писать по-русски.
ВЕСЕЛИНА. Что ты делаешь?
ИТКИНД. Я же сказал: леплю тебя, весну.
ВЕСЕЛИНА. Я чувствую. Я даже через стены чувствую твои руки. Они такие сильные…
ИТКИНД. Я не сделаю тебе больно. Ты же моя Симонетта…
Слышны крики и ружейные выстрелы.
ВЕСЕЛИНА (вздрогнув, испугано). Что это?
ИТКИНД. Это по ночам. По ночам тут бьют всех арестованных. И кто потом весь день дрожит от страха, те пишут про себя, что хотели убить товарища Сталина. Сами пишут. И тогда их выводят во двор и расстреливают.
Слышны ружейные выстрелы.
Вот еще.
ВЕСЕЛИНА. Я слышу. А как же ты?
ИТКИНД. А я не думаю о страхе. Видишь – я целый день занят, я леплю тебя. А хлеб кушаю только после допроса, перед сном. А утром они снова дают кусок хлеба и воду, и я опять свободный от них. Понимаешь?
ВЕСЕЛИНА. Любимый…
ИТКИНД. Ты моя весна… А как твоя девичья фамилия?
ВЕСЕЛИНА. А ты не помнишь? Я Хейфиц.
ИТКИНД (удивленно). Хейфиц? Так ты еврейка?
ВЕСЕЛИНА. Конечно. (Садясь на пол и обнимая его ноги). Расскажи что-нибудь. Я так скучаю…
ИТКИНД (гладя ее). Что тебе рассказать, весна моя?
ВЕСЕЛИНА. Помнишь, ты начал рассказывать, как ты стал скульптором. Но потом мы занялись любовью и всё забыли.
ИТКИНД. На целый год…
ВЕСЕЛИНА. Да, ты же сумасшедший, ты не умеешь остановиться.
ИТКИНД. Извини, у меня была половая амнезия.
ВЕСЕЛИНА. Неправда. Просто ты уехал в Ленинград, купил мастерскую и стал делать Пушкина. И работал, как безумный. Даже когда я приезжала, у тебя не было на меня времени.
ИТКИНД. Да, я заболел Пушкиным. Ходил по Питеру, поехал на Черную речку. И я понял его. Он был не только гений, он был такой одинокий и так страдал! Я заболел от его страданий…
ВЕСЕЛИНА. Я помню, у тебя была температура. Я испугалась, хотела вызвать врачей…
ИТКИНД. Знаешь, искусство гения – это страдание. Когда-нибудь я сделаю Шекспира, ты увидишь, как он страдал…
ВЕСЕЛИНА. А Паганини?
ИТКИНД. Паганини я тоже сделаю. Ой, какой я сделаю Паганини! Он же был веселый гений. Как Моцарт.
ВЕСЕЛИНА. То есть, ты сидишь в этом каменном мешке, тебя уже восемь месяцев бьют, а ты мечтаешь о Шекспире и Паганини?
ИТКИНД. Нет, о тебе. Когда меня освободят, я сделаю тебя, Весну. Ой, какую я сделаю Весну, ой какую! У Боттичелли было «Рождение Венеры», а я сделаю «Рождение Веселины».
ВЕСЕЛИНА (улыбаясь). Из дерева или из глины?
ИТКИНД. Из дерева, из дерева, как ту, самую первую…
ВЕСЕЛИНА (отстраняясь, ревниво). Какую еще ту?
ИТКИНД. Не ревнуй. Это было так давно, до революции. Я приехал в Москву, чтобы учиться на скульптора. В пятнадцатом году. Жил у еврейских девушек, которые писали себя проститутками, а сами учились или работали. Знаешь этот памятник первопечатнику Федорову? В Москве, перед Китайгородской стеной – его тогда только-только поставили, работа Сергея Волнухина. Я пришел его посмотреть, и он мне так понравился – я захотел пойти к Волнухину в помощники. А оказалось, он в академии живописи ведет скульптуру. Пришел туда сдавать экзамен, а меня сразу привели в его класс. Представляешь: огромная мастерская, потолка не видно. На подиуме стоит обнаженная модель, Сергей Михайлович говорит мне ее лепить. А я же никогда не видел обнаженную натурщицу! Конечно, я уже был женат и все такое, но ведь у нас это всё в темноте и через маленькое окошко в простыне…
Звякает замок камерной двери, скрипит тяжелая дверь, входит солдат.
СОЛДАТ. Иткинд, на выход! Руки за спину!
ИТКИНД (тяжело поднимаясь). На допрос или?..
СОЛДАТ. На выход!
Иткинд и Веселина смотрят друг на друга. Хотят обняться, даже делают шаг друг к другу.
ВЕСЕЛИНА (жестом останавливая Иткинда). Нет! Мы не прощаемся! Тебя не убьют! (Крестит его, скороговоркой) Тебянеубьют! Тебянеубьют!..
Иткинд и Солдат уходят.
Слышны их удаляющиеся шаги.
Егонеубьют! Егонеубьют! Господи, прошу Тебя… (Падает на колени) Господи, Пресвятая Дева! Борух Ата Адойной…
Картина пятая
Москва, 22.06.1941 год.
На авансцене – все тот же маленький столик с настольной лампой, микрофоном и звуковым пультом.
ГОЛОС ЛЕВИТАНА: Внимание, говорит Москва! Передаем важное правительственное сообщение! Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в 4 часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами! (https://lv.sputniknews.ru/radio/20170622/5123361/Levitan-nachalo-VOV-22-ijunja-1941.html)
Картина шестая
Омская область. Зима 1941 года.
Поперек сцены – забор с колючей проволокой. По одну сторону забора, в снегу – козлы, на этих козлах бревно, которое Иткинд и Следователь пилят ручной пилой. Оба в арестантских робах.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Живучие вы, явреи… (Прекращая пилить) Слышь, Исаак? Тебе сколько лет?
ИТКИНД (поворачиваясь к нему правым ухом) Вус?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Сколько лет тебе?
ИТКИНД. Ты же мне ухо испортил.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Подумаешь, ухо! Мы тебя восемь месяцев били! Как тебя, вообще, не кончили?
ИТКИНД. А бить людей стыдно.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. А ты же, сука, не написал признание. И теперь тут, как ни в чем не бывало.
ИТКИНД. Бить людей очень стыдно. Ты пили. А то бригадир увидит…
Оба сосредоточенно пилят.
СЛЕДОВАТЕЛЬ (вспомнив и снова прекращая пилить). Нет, а сколько тебе лет?
ИТКИНД. Семьдесят. Было в апреле.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Так я ж говорю: ты японский шпион.
ИТКИНД. А как ты узнал?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. А у нас в стране столько не живут. Ты японец, гад!
ИТКИНД. А ты?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не, я свой. Я троцкист.
Снова сосредоточенно пилят.
Через весь зрительный зал на сцену вбегает, спотыкаясь, Веселина. Она в фетровых валенках и шерстяном оренбургском платке, крест-накрест повязанном на модной каракулевой шубе.
ВАСЕЛИНА (бежит к забору, на бегу). Исаак! Исаак Яковлевич! Я нашла вас! Я нашла вас! (Грудью падает на колючую проволоку, руками трясет весь забор) Исаак Яковлевич!
Иткинд и Следователь прекращают пилить.
ИТКИНД. Ой! Вейз мир! Весна!..
Иткинд, оглядываясь по сторонам, спешит к забору, оба обнимаются через проволоку. Он гладит ее по волосам, по лицу. Оба говорят вперемешку.
Весна! Весна моя…
ВЕСЕЛИНА (плача от счастья). Боже, я нашла вас! Вы живы! Какое счастье! (Судорожно целуя Иткинда) Ты жив!
ИТКИНД. Как ты здесь оказалась?
ВЕСЕЛИНА. Я – оказалась? Да я вас два года ищу! По всей Сибири! Мне сказали, вас, как врага народа…Но я не верила, я знала, что найду…
ИТКИНД. Ты такая красавица…
ВЕСЕЛИНА. Как вы тут?
ИТКИНД. Хорошо.
ВЕСЕЛИНА. Хорошо? (глядя по сторонам) Тут хорошо?
ИТКИНД. Здесь тайга, много дерева, я могу работать. После смены могу делать Весну…
ВЕСЕЛИНА. Ты так похудел! Ой, как ты похудел! (Достает из-за пазухи кусок хлеба) Вот, возьми! Кушай!
ИТКИНД. Нет, ты что! Это твой…
ВЕСЕЛИНА. У меня еще есть, я получаю по карточке. Спрячь, потом скушаешь…
Следователь свистит.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Атас! Бригадир!
Иткинд, пряча хлеб за пазуху, отбегает от забора, хватается за пилу. Веселина убегает.
Следователь и Иткинд пилят бревно и оба смотрят за кулису, провожая глазами того, кто там проходит невидимый.
ИТКИНД (прекращая пилить и доставая из-за пазухи кусок хлеба, Следователю). Коллега, идите сюда… (Ломает хлеб пополам)
Следователь подходит к Иткинду, берет у него хлеб.
Оба, оглядываясь, жадно едят.
СЛЕДОВАТЕЛЬ (доев). Везучие вы, сука!
Иткинд смотрит на него изумленно.
Такую бабу отхватил!
ИТКИНД. Ты пили…
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я пилю. Мы все тут срок пилим. Токо я еще на воле заметил: как красивая русская баба, так обязательно с жидом!
Картина седьмая
Казахстан, Акмолинск, лето 1944 года.
На авансцене песок и нестерпимо яркий солнечный свет. Сбоку столб с раструбом громкоговорителя.
ГОЛОС ЛЕВИТАНА: 13 июля 1944 года в результате пятидневных боёв Войска 3-го Белорусского фронта уничтожили гарнизон немцев, окружённый в городе Вильнюс, и освободили столицу Литовской советской республики от фашистских захватчиков… К западу и юго-западу от города Вильнюс наши войска, развивая наступление, с боями заняли более 250 населённых пунктов… В боях за Вильнюс советские войска уничтожили 8.000 немецких солдат и офицеров. Более 5.000 немцев сложили оружие, сдались в плен и «прокладывают» себе путь на Восток, в лагери для военнопленных. Немецкая армия терпит одно поражение за другим… (http://www.great-country.ru/articles/sssr/vov/sib/194407.html)
Пауза.
Из одной кулисы входит Иткинд, из другой Веселина. Оба в каких-то обносках и тряпках, постаревшие и исхудавшие. Увидев друг друга, замирают на месте.
ВЕСЕЛИНА (издали). Исаак, тебя выпустили?
ИТКИНД. Выгнали. Я такой старый, мне семьдесят три! В лагере им такой не нужен…
ВЕСЕЛИНА (плачет от радости). Боже мой, тебя выпустили живым! Я знала, знала…
ИТКИНД (идет к Веселине, чтобы обнять). Весна моя…
Веселина упредительно поднимает руки.
ВЕСЕЛИНА. Нет! Не подходи! У меня тиф!
ИТКИНД. Что ты придумала? Здесь просто жарко. Это же Казахстан. (Обнимает ее) Веселиночка…
ВЕСЕЛИНА (плача). Теперь ты заразишься. Заболеешь…
ИТКИНД. Я заболею? Я такое прошел! Меня уже никакая зараза не возьмет. Где твоя одежда? Давай сядем. Ты слышала, наши уже освободили Вильно. Наверно, и мою Сморгонь…
Трогая песок на полу, пытаются сесть.
Такой горячий песок! Обжигает руки…
ВЕСЕЛИНА. Твои руки! Ты должен беречь свои руки.
ИТКИНД. А где твои платья, шуба?
Кое-как садятся. Иткинд гладит Веселину по лицу.
У тебя правда жар, ты горишь.
ВЕСЕЛИНА. Я скоро умру…
ИТКИНД. Только не говори эти глупости! Ты не можешь меня оставить. Тут, в этих песках? Нет, мы уедем. Тут нет ни глины, ни дерева! Я не могу тут работать. Мы поедем в Москву…
ВЕСЕЛИНА. А сказать тебе правду?
ИТКИНД. Я знаю твою правду.
ВЕСЕЛИНА. Знаешь?
ИТКИНД. У тебя нет и не было никакой карточки. Ты продала шубу, валенки, платок – все продала, чтобы каждый день бросать мне хлеб через забор. Сначала в Сибири…
ВЕСЕЛИНА (перебив). Откуда ты знаешь?
ИТКИНД. А потом тут, в Казахстане. И пошла уборщицей мыть полы. (Берет ее руки, поднимает голову к небу) Боттичелли, ты видишь? Борух Ата Адойной! Вот, этими руками моя Симонетта моет сортиры, чтобы кормить меня.
ВЕСЕЛИНА. Но, слава Господу, ты жив, ты выжил. Теперь я могу отдохнуть…
Веселина без сил склоняется на колени Иткинда.
ИТКИНД. Только не умирай. Не умирай!
ВЕСЕЛИНА. Нет, я не умру. Ты же мне еще не все рассказал. Помнишь, ты начал рассказывать, как поехал в Москву учиться на скульптора. Но не успел рассказать – тебя арестовали…
Веселина закрывает глаза, обмякает всем телом и умирает.
ИТКИНД (Кричит в небо). Нет! Нет! Не забирай ее! Не забирай у меня! Барух Адойной! Не забирай ее!..
Иткинд обнимает мертвую Веселину, держит на руках и рыдает. Опускает труп на землю и засыпает песком. Затем стоит над этой «могилой» и, раскачиваясь, читает поминальную молитву Изкор.
Барух Ата Адойной Элух-ейну… Пусть вспомнит Б-г душу моей жены Мари-Веселины, ушедшей в иной мир, – в награду за то, что я буду всегда, до конца моих дней, делать ее скульптуры, чтобы они были засчитаны ей в заслугу. За это да будет душа её пребывать в обители вечной жизни вместе с душами Авраама, Ицхака и Яакова, Сары, Ривки, Рахели и Леи, и прочих праведников и праведниц, обитающих в Ган-Эдене, амен!
Иткинд садится возле «могилы» умершей Веселины.
Весна моя, послушай меня… Я расскажу… Я же раввин, я знаю, что ты еще здесь и слышишь. Да, я убежал тогда с экзамена на скульптора, я же никогда не видел голую натурщицу. Но потом я пригласил одну молодую еврейку в лес, мы поехали на Яузу, я взял с собой корзинку с едой и вином, и, когда мы выпили, я попросил ее раздеться. Она была красивая. Не такая, как ты, но тоже красивая и молодая. А потом я снова пришел в училище к Волнухину, и целый месяц лепил эту натурщицу. Профессор не мешал мне. Он ничего не говорил, только издали смотрел, как я работаю. И когда я закончил, он тоже ничего не сказал. Вызвал фаэтон, погрузил мою скульптуру и повез ее к Максиму Горькому. Горький уже тогда был знаменитым писателем. И Горькому так понравилась моя работа, что они вдвоем поехали к московскому градоначальнику просить разрешить мне учиться в Москве. «Еврей – талантливый художник?! Не может быть! – сказал градоначальник. – Евреи могут быть талантливы в коммерции, это я понимаю. Но не в искусстве!» И он отказал самому Горькому! Можешь себе представить? Но я остался в Москве – нелегально. Днем я работал слесарем, ночью лепил и жил то здесь, то там, и скоро стал знаменитым, правда! Потому что Горький ходил везде и говорил: «Иткинд, Иткинд, Иткинд…» И он сделал меня знаменитым. Люди стали покупать мои работы, даже Савва Морозов купил мои работы! А потом была революция. Ой, как я обрадовался! Теперь я мог свободно жить в Москве – полиции уже не было! Правда, скоро начался голод. Ну и что? Все равно я много работал. Вдвоем с Мариком Шагалом мы работали в Малаховке, в колонии для детей, и художниками в театре «Габима» у Соломона Михоэлса. И я сделал тогда свои лучшие вещи. Сорок две мои скульптуры были в 1918 году на моей выставке в «Габима», Марик Шагал назвал меня Ван Гогом в скульптуре…
Во время его рассказа медленно, очень медленно гаснет свет – так, словно он, сидя над могилой Веселины, рассказывает до вечера и даже ночью…
Картина восьмая
1956 год, Алма-Ата, подвал городского театра.
Много деревянных коряг и несколько скульптур Весны, а также бюсты Джамбула, скульптура «Жертва фашизма» и др.
При свете электрической лампочки Иткинд – ему уже 86, он крепкий, но меньше ростом, худой, длинноволосый, с большой седой бородой – негромко работает с деревянной колодой: резцом, стамеской и молотком делает очередную Весну.
Старенький радиоприемник – радиоточка – висит на стене и передает местные новости.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ПО РАДИО: Говорит Алма-Ата! Передаем последние известия. В партийных организациях нашей республики идет широкое обсуждение статьи «Почему культ личности чужд духу марксизма-ленинизма», опубликованной в газете «Правда» и посвященной результатам ХХ съезда КПСС. Культ личности означает непомерное возвеличение отдельных людей и преклонение перед ними, говорится в статье. Подобные неправильные представления о человеке, а именно о Иосифе Виссарионовиче Сталине, сложились и культивировались у нас много лет. Игнорирование Сталиным норм партийной жизни, единоличное решение им вопросов приводило к нарушениям революционной законности и к необоснованным репрессиям…
Неслышно входит молодой казах, театральный Художник.
Некоторое время слушает радио и наблюдает за работой Иткинда.
Потом медленно обходит и осматривает одну скульптуру за другой.
Иткинд замечает его и прекращает работу.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ПО РАДИО (продолжая): Собрания партийного актива одобряют и признают правильность принятых Центральным комитетом мер по борьбе с чуждой марксизму-ленинизму теорией культа личности… (https://news.tut.by/society/484644.html)
Художник выключает радио и останавливается возле Иткинда.
ХУДОЖНИК. Вы кто?
ИТКИНД (поспешно, с акцентом). Я это… Я маляр в этом театре. Я размалевываю задники декораций, помогаю главному художнику.
ХУДОЖНИК. И давно?
ИТКИНД. Уже два года. Извините, а ви кто?
ХУДОЖНИК. А эти скульптуры вам художник заказал? Для спектакля?
ИТКИНД. Нет, это я для себя просто так делаю, по ночам, когда никого нет в театре. А ви кто?
ХУДОЖНИК. Так это вы даете городским шоферам три рубля на водку, чтобы они привозили сюда карагач и всякое дерево?
ИТКИНД. Но я никому не мешаю, мне директор разрешил, честное слово!
ХУДОЖНИК. И вы тут живете? Под лестницей, мне сказали.
ИТКИНД. Да, товарищ. Но я никому не мешаю, честное…
ХУДОЖНИК (перебивает). Подождите. Я тут новый главный художник театра. И я посмотрел свой штат. Там написано: маляр Исаак Иткинд. Это вы?
Иткинд молчит.
Художник поднимает мешковину, накрывающую какую-то скульптурную композицию. Это макет: на гипсовом постаменте фигура Сталина из папье-маше и широкая, под 45 градусов, гипсовая дорожка к нему, густо выложенная маленькими раздавленными черепами.
Что это?
ИТКИНД (поспешно). О, это только проект, фантазия…
Художник молчит.
Это я давно сделал. Памятник жертвам репрессий. Сейчас это можно, наверно…
ХУДОЖНИК. Да, это и есть культ личности… А вы… Гениальный Иткинд, Ван Гон в скульптуре! Я изучал вас по истории искусства, в Суриковском институте. Коненков, Эрзя, Иткинд. Нас водили в Пушкинский музей, я видел вашего умирающего Пушкина. Мы плакали всем курсом. Но вы знаете, что там написано на постаменте?
Иткинд молчит.
Там написаны годы вашей жизни. Кажется, 1870 тире 1937.
ИТКИНД. 1971…
ХУДОЖНИК. Может быть. За что вас арестовали?
ИТКИНД. За то, что я японский шпион. Я продал Японии секреты Балтийского военного флота. Ви можете в это поверить?
ХУДОЖНИК. И сколько вы отсидели?
ИТКИНД. О, совсем мало – семь лет. В сорок четвертом, в Акмолинске, меня за старость выгнали из лагеря.
ХУДОЖНИК. А почему вы не вернулись в Москву?
ИТКИНД (пожав плечами). Зачем? Там у меня никого нет. Когда меня арестовали, сын от меня отказался, а свою жену я сам похоронил в Акмолинске, в песках.
ХУДОЖНИК. И где вы были все эти годы? Здесь? В Алма-Ата?
Иткинд молчит.
А, я знаю! Это вы несколько лет жили за городом, в землянке за Головным арыком? Да? И делали там гномов из карагача. Мой брат с пацанами звал меня посмотреть, но я уехал в Москву учиться.
ИТКИНД. Это были не гномы. Я делал Весну и Паганини…
ХУДОЖНИК. Извините… (Снова осматривает композицию «Жертвам репрессий», после паузы накрывает ее мешковиной). Знаете что? Вы не Ван Гог. Вы Шекспир в скульптуре. Идемте отсюда, мастер! Хватит с вас приключений. Это Москва сделала вас японским шпионом. А мы, казахи, вернем вас искусству.
Художник берет Иткинда за руку и ведет на авансцену, к зрителям.
За их спинами опускается киноэкран.
На нем идут кадры документального фильма «Прикосновение к вечности» («Казахфильм», 1966 год, https://7x7-journal.ru/posts/2014/11/11/prikosnovenie-k-vechnosti) о последних годах жизни и творчества И.Я. Иткинда.
ХУДОЖНИК. Заслуженный деятель искусств Казахской ССР, участник многочисленных выставок в Алма-Ата, Целинограде, Риге, Баку, Москве и в других советских городах, создатель знаменитых скульптур «Пушкин», «Пикассо», «Поль Робсон», «Смеющийся старик», «Иткинд в раю» и многих других, которые стоят в лучших музеях мира, Исаак Яковлевич Иткинд прожил еще тринадцать лет и умер в Алма-Ата 15 февраля 1969 года в возрасте 98 лет. Занавес!
ИТКИНД. Одну минуточку! Подождите. Зачем занавес? Ви же видите – я не умер. Просто снова переселился. Раньше Иткинд был на этом свете, а теперь на Том. Там тоже интересно. Сначала я пришел в небесную канцелярию за распределением. Мне говорят: в Ад! Я говорю: «Почему? Опять? Я же только оттуда!». Потому, говорят, ми тебя учили на раввина, а ты бросил Бога и стал делать идолов, это у нас запрещено. Я говорю: «Минуточку! Значит, ви можете делать Гитлера и Сталина, а я не могу делать Весну? Дайте мне поговорить с Самим». «Он занят». «Что значит, занят?! Я Его девяносто лет зову: «Борух Ата Одойной!», Он может, наконец, ответить? У меня токо один вопрос!» Хорошо, говорят, какой у тебя вопрос? «Какой, какой! Если Он такой Цар всего, зачем было делать мир так, чтобы люди в нем мучились?». А они говорят: «Шлимазл! С этим вопросом сюда уже пять тысяч лет приходит каждый еврей! Иди отсюда!». И вигнали меня, понимаете? Ну, бикицер, вигнали так вигнали, это же не первый раз. Самое главное: я думаю – где у них больше дерева? В раю или в аду? Конечно, в раю, там райское дерево и все ходят ню! Значит, у меня там будет много работы. Поэтому ладно, дайте занавес, я пошел в рай… (Уходит под еврейскую музыку)
Занавес.
2020 г.
