Эдуард Тополь
Жгучая тайная страсть. Личный театр Эдуарда Тополя
ИОГАННА. Бедная Франция! Только потому, что Кэтти не приехала в тот раз в Биарриц, ты устроил бомбардировку Парижа!
БИСМАРК. Не говори ерунды…
ИОГАННА. Выбирая между мной и ней, ты выбрал Германию.
БИСМАРК. (После паузы, повернувшись к Кэтти, сидящей в шезлонге). Берлин, 10 ноября. Моя дорогая племянница! Ваше письмо разбудило во мне тоску по Биаррицу, по свободе, по былым временам…
ИОГАННА, обижено пожав плечами, уходит.
Каждый раз, направляясь в Рейхстаг или обсуждая вопросы, которые интересны мне лишь постольку-поскольку, с людьми, которые мне неинтересны вовсе, я думаю о жизни, которая была у нас на том побережье. Вы же знаете, что политика совершенно вылетала у меня из головы на “Утесе Чаек” или в гроте у маяка…
КЭТТИ. Дядюшка, представьте: вокруг грота у маяка теперь такие высокие перила, что там могут прогуливаться даже самые трусливые!
БИСМАРК. А у нас с женой теперь странное занятие – ухаживать друг за другом, где каждый попеременно играет роль то больного, то сиделки. Это добродетельно, но не очень весело…
КЭТТИ. А наш чудесный грот напрочь лишился своего очарования – по-другому все это и не назовешь…
БИСМАРК. Приближается старость. Я устал, земная жизнь еще не кончилась, но уже начинаешь ценить всю прелесть и блаженство покоя…
КЭТТИ. Разумеется, мы часто вспоминаем вас, и наверняка у вас чешется нос…
БИСМАРК (вставая и направляясь к Кэтти). Знаете, я бы с удовольствием ушел со сцены и переместился в ложу со зрителями. Но вряд ли мне разрешат – король слишком стар. Значит, надо продолжать служить…
КЭТТИ. А вы еще помните ту прогулку по берегу, когда мы так смеялись?
БИСМАРК. Его Величество подарили мне прекрасное имение во Фридрихсруэ: вокруг красивый лес, в котором полно дичи, и всего лишь в получасе езды на поезде от Гамбурга…
КЭТТИ (плачет, повторяя). Так смеялись…
БИСМАРК (становится перед ней на колени). Милая Кэтти, я очень прошу Вас простить мне…
Поцеловав его в голову, КЭТТИ уходит. БИСМАРК продолжает стоять на коленях. Пауза. Входит ОРЛОВ – постаревший, в мундире генерал-лейтенанта.
ОРЛОВ. Нормандия, сентябрь 1875 года. Много раз я хотел написать вам, мой дорогой друг, но не было сил. Та приязнь, которую вы питали к Катарине, дает мне теперь мужество говорить с вами о ее последних минутах. С 1871 года, а это значит с тех пор, как умерла наша доченька, здоровье Катарины все ухудшалось. Парижские врачи не смогли помочь. Когда в Париже проездом была русская Императрица, Катарину осмотрел доктор Боткин и установил у нее блуждающую почку. Он предписал Санкт-Моритц для начала и Шлангенбад – на потом. Но в Санкт-Моритце внезапно началась уремия. Ее смерть была покойной, хотя ей исполнилось всего тридцать пять…
Все еще стоя на коленях, БИСМАРК, убитый этим известием, сломлено склоняется все ниже и стареет буквально на глазах.
Было бы слишком тяжело описывать пустоту, окружающую меня. Когда я слышу шум моря, которое она так любила, я нестерпимо чувствую, что должен поспешить к ней. Но у меня двое сыновей. Я заканчиваю свое грустное письмо, обнимаю вас и прошу – молитесь о той, которая в сердце своем носила искреннюю и чистую любовь к вам. Ваш друг, Николай Орлов.
Входит АВТОР, помогает БИСМАРКУ встать, подводит его к лежаку.
БИСМАРК опускается на лежак тяжело, как умирающий.
БИСМАРК. Это я… Я виноват… Со мной она могла бы жить, а я… (Раскачиваясь в отчаянии) Oh, mein Gott! Я не взял Твой дар, и она иссякла… Я создавал Германию… Зачем?..
Грохот поезда, паровозный гудок. АВТОР уводит БИСМАРКА.
Входит ОРЛОВ, садится на лежак. Пятна света проносятся по его фигуре.
ОРЛОВ. Императору Александру Второму. 27 августа 1879 года. Сир, только что посол Германии в Санкт-Петербурге вручил мне письмо Бисмарка с приглашением посетить его. Я прошу Ваше Величество позволить мне принять это приглашение…
Паровозный гудок, грохот поезда. По сцене проходит КОНДУКТОР.
Герр кондуктор, пожалуйста, предупредите меня, когда будет Фридрихсруэ.
КОНДУКТОР. Это экспресс. Мы не останавливаемся во Фридрихсруэ с тех пор, как там поселился рейхсканцлер.
ОРЛОВ. Почему?
КОНДУКТОР. Потому что у него депрессия, он болен и никого не принимает.
ОРЛОВ. А как же он руководит страной?
КОНДУКТОР. Своей канцелярией он руководит с помощью курьеров и телеграфа. В газетах пишут, что недавно он обратился к берлинскому профессору еврею Швенингеру, который лечит его совершенно невероятной диетой – водой и селедкой…
ОРЛОВ. Но он сам пригласил меня во Фридрихсруэ!
КОНДУКТОР. Простите, der Herr, этого не может быть. Князь Бисмарк не принимает никого, даже нашего молодого короля-наследника.
ОРЛОВ достает из кармана письмо и протягивает КОНДУКТОРУ.
(Прочитав письмо) Невероятно! Его подпись! (Подобострастно) Извините, князь. Конечно, мы остановимся. Сейчас скажу машинисту… (Поспешно уходит)
В звуке – торможение поезда. Темнеет, поздний вечер.
На сцене камин с горящими дровами. Слуги вкатывают два тяжелых кресла.
Входит очень постаревший БИСМАРК «с тяжелой тростью, в фетровых валенках, в черных суконных брюках, серо-зеленой охотничьей куртке и шарфе, дважды обернутом вокруг шеи». БИСМАРК и ОРЛОВ садятся в кресла у горящего камина.
Слуги вкатывают тележку с бутылью вина и кубками.
БИСМАРК. Смерть Кэтти сразила меня. Целый год я вообще не вставал с постели. Это как погас солнечный луч, в котором ощущалось присутствие Бога.
ОРЛОВ (после паузы). Ее смерть была покойной.
БИСМАРК (после паузы). Это был Божий дар, который дал мне силы на создание империи.
ОРЛОВ (после паузы). Бог уберег меня от отчаяния, но сердце мое разбито…
Оба они – два старика, которые говорят каждый о своем, не слыша друг друга, но видя на заднике, на экране, как Кэтти бежит к морю в Биаррице, врывается в зеленую волну и тысячи солнечных брызг взлетают вокруг нее.
БИСМАРК. Когда я завершил создание Германии, Всевышний забрал ее…
ОРЛОВ. Каждое мгновение я ловлю себя на мысли, что хочу пойти искать ее или написать ей…
БИСМАРК. С грустью, но без всякой горечи я чувствую, что совершенно разваливаюсь…
ОРЛОВ. Ее смерть была покойной…
БИСМАРК. Но ведь никакую империю не возьмешь с собой…
ОРЛОВ. Да, ее смерть была покойной…
БИСМАРК. И я стал отдаляться от Бога… Нет, я читаю Библию, но…
Входит АВТОР.
АВТОР (Бисмарку). Извините, канцлер. Я хочу уточнить. В 1891 году вас посетил немецкий писатель Эдуард фон Кейсерлинг. Вы сказали ему: «Чем меньше у меня эрекции, тем дальше я отхожу от Бога». Надо ли понимать так, что со смертью Кэтти ваши вожделения утихли, и даже Бог стал вам не нужен?
БИСМАРК недовольно морщится. Затем медленным, очень медленным жестом лезет в карман и достает луковичные часы с агатовым брелоком.
Праздничная музыка. На заднике, на экране – кинохроника молодежных гуляний в Германии, тысячи юных студенток в национальных костюмах пляшут на площадях…
АВТОР (показав на экран). Это Германия отмечает ваш день рождения. И отныне так будет всегда: ваш день рождения – это немецкий национальный праздник.
Входит ИОГАННА.
ИОГАННА (показывая на экран). Ты видишь их точеные фигурки, Отто? Такие же, как у твоей Кэтти. Но ты уже не согнешь ни одну из них, не переломишь и не вкусишь их сладость. И ведь это был твой выбор. Когда Господь дал тебе самую полную, Роденовскую эрекцию, ты, как маньяк, создавал немцам империю. А себе? Кэтти умерла от тоски, а я от ревности.
БИСМАРК (вяло отмахиваясь). Отстань, тебя уже нет.
ОРЛОВ. Ваша империя дорого нам обошлась.
БИСМАРК. Это не моя вина. Ведь я предупреждал немцев никогда не воевать с Россией. И, вообще, за пределами вашей страны не найдется больше другого государственного деятеля, который бы думал по-русски больше, чем я. На конгрессе семьдесят восьмого года не было ни одного «русского предложения», даже по самым важным вопросам, которое бы я не провел. И всё – исключительно благодаря моему личному влиянию и личным стараниям…
ИОГАННА. Стараниям ради кого?
БИСМАРК молчит.
А зачем ты берешь с собой этот брелок и веточку? Хочешь Там показать ей, как ты ее любишь? Да? Что ты молчишь? Дай твой пульс. (Берет Бисмарка за руку, щупает пульс) Ты умираешь?
БИСМАРК. Да… Я умираю, но… в интересах Германии это невозможно… (Закрывает глаза)
АВТОР (с авансцены). Отто Эдуард Леопольд Карл-Вильгельм-Фердинанд герцог фон Лауэнбург князь фон Бисмарк унд Шёнхаузен, первый канцлер Германской империи, прозванный «Железным канцлером», умер 30 июля 1898 года в возрасте 83 лет…
БИСМАРК и ОРЛОВ исчезают. Меняется освещение.
Недавно с небольшой киногруппой я проехал по местам романа Бисмарка с Екатериной Орловой. Мы начали это путешествие с Биаррица…
Музыка. На заднике, на экране – роскошные пляжи Биаррица, отели, замок «Villa Eugenie». Слышны шум прибоя и испано-кастильская музыка. Юная женская фигурка с разбегу вбегает в изумрудно-пенные волны и тысячи брызг, сияя на солнце, взлетают в воздух вокруг нее.
Да, мы начали это путешествие с Биаррица, а, когда оглянулись на гуляющих по променаду курортников, то вдруг там, вдали, на rue Gardere, заметили спускающегося к берегу высокого старика в широкополой соломенной шляпе. Господи! подумал я. Да ведь они оба здесь, в Биаррице!
Яркий свет. Входят БИСМАРК в соломенной шляпе и КЭТТИ – молодые, загорелые.
БИСМАРК. Конечно, мы здесь, в Биаррице.
КЭТТИ. А где же нам еще быть?
Занавес
2015 г.
Глина. Дерево. Мрамор
(Весна и осень Исаака Иткинда)
Одноактная пьеса
Посвящается Алле
Действующие лица:
Исаак Иткинд – скульптор
Веселина-Мари
Следователь
Молодой казахский художник
Два красноармейца
Картина первая
Москва, 1936 год.
На авансцене маленький столик с настольной лампой, микрофоном на стойке и звуковым пультом. За столиком Веселина-Мари, ей 25 лет, она в наушниках 30-х годов.
Звучат вечерние позывные Всесоюзного радио – мелодия песни «Уходит вечер» Варламова.
ВЕСЕЛИНА. Добрый вечер, страна Советов! Вы слушаете вечернюю передачу Всесоюзного радио «Новости советской культуры». Сегодня в Москве, в мастерской нашего выдающегося скульптора Исаака Иткинда, состоялось закрытие его юбилейной выставки. На выставке присутствовали представители партии и правительства, деятели советской культуры и дипломаты иностранных посольств. Невозможно рассказать словами о шестидесяти великолепных деревянных, бронзовых и мраморных скульптурах, которые заполняют мастерскую маэстро! Юмор, мудрость, женская красота, счастье, влюбленность – кажется, все состояния человеческой души воплотились в этих работах. Не зря ими восхищались и продолжают восхищаться Максим Горький, Анатолий Луначарский, Сергей Киров, Владимир Маяковский, Василий Качалов, Сергей Коненков, Алексей Толстой, Соломон Михоэлс и другие выдающиеся деятели нашей страны. Подробный репортаж из мастерской скульптора о его жизни и творчестве слушайте завтра в нашей вечерней передаче «В гостях у мастера». Спокойной вам ночи…»
Веселина включает продолжение мелодии «Уходит вечер», устало снимает наушники и с выдохом, как после длинного рабочего дня, выключает настольную лампу и уходит.
Пауза. Музыка «Уходит вечер».
Картина вторая
Солнечное утро. Пустая сцена, на которой валяются несколько подставок под скульптуры, куски мешковины, табурет. В глубине, в углу, на топчане сидит (поначалу даже и неприметный) Исаак Иткинд. Ему 65 лет. Он в простой рабочей кофте, очень огорчен. Когда говорит, то с сильным еврейским акцентом.
Из-за кулисы сначала осторожно заглядывает на сцену, а затем робко входит Веселина-Мари. Она стройна, в светлом летнем костюме и шляпе, красива, свежа, выглядит куда моложе, чем в предыдущей сцене, но робеет, хотя в руке деловой портфель.
ВЕСЕЛИНА (не видя Иткинда). Алло? Исаак Яковлевич?! Алло, кто-нибудь!.. (Увидев его) Ой! Здравствуйте!
Иткинд горестно молчит.
Доброе утро!
Иткинд не реагирует.
Я это… Я Веселина-Мари из Всесоюзного радио. Вчера на вашей выставке наш главный редактор договорился с вами об интервью для передачи «В гостях у мастера». Помните?.. (Замолкает, оглядывает мастерскую) А-а… где же скульптуры?.. У вас такой вид… Тут что-то случилось? Вас обокрали?
Иткинд не реагирует. Веселина подходит к нему.
Исаак Яковлевич!
ИТКИНД (выходя из транса). Вус?..
ВЕСЕЛИНА. Что случилось? Вас обокрали? Я побегу в милицию…
ИТКИНД (с еврейским акцентом). Нет… Не надо милицию…
ВЕСЕЛИНА. А что случилось? Где ваши скульптуры?
ИТКИНД. Их купили.
ВЕСЕЛИНА. Все?
ИТКИНД. Да… Все до одной…
ВЕСЕЛИНА. Кто?
ИТКИНД. Брат Рузвельта. Утром он был на выставке, а вечером приехал с наркомом. Сказал, что сегодня утром улетает в Америку и покупает все мои работы.
ВЕСЕЛИНА. И вы продали?
ИТКИНД (бессильно пожав плечами). Он приехал с наркомом по культуре. Они уже по дороге обо всем договорились.
ВЕСЕЛИНА. Гм… И за сколько? (выждав паузу) Исаак Яковлевич…
ИТКИНД. Девочка, разве это я продавал? Это ваш нарком.
ВЕСЕЛИНА. Но они вам сказали…
ИТКИНД. Скажут. Они в наркомате решат, какую часть отдадут мне. И скажут…
ВЕСЕЛИНА. Да… Лихо… И за ночь все вывезли?
ИТКИНД. Рузвельт сказал, что половину моих работ он отдаст в Метрополитен-музей, а половину оставит себе и брату…
ВЕСЕЛИНА (желая его подбодрить). Вот видите! Ваши работы будут в Америке! В Метрополитен-музее! Их увидит весь мир! Это успех!
ИТКИНД. Девочка… Когда вы первый раз пошли на танцы, чтобы все видели какая вы красавица, разве ваш папа радовался?
ВЕСЕЛИНА. Ну… он не знал. Если честно, я пошла втихую…
ИТКИНД. Скульптуры – мои дети. Они тут жили, со мной. А теперь… даже если мне дадут за них деньги… тут нет жизни.
ВЕСЕЛИНА (стараясь его утешить). Но вы же творец! Сделаете новые. Там, во дворе, у вас много дерева, гипса…
ИТКИНД. Знаете, меня он тоже звал в Америку. Он сказал, что в Америке я буду миллионером, очень знаменитым…
ВЕСЕЛИНА. И?
ИТКИНД. А я сказал, что никуда не поеду.
ВЕСЕЛИНА. Почему?
ИТКИНД. Он тоже так спросил.
ВЕСЕЛИНА. И что вы сказали?
ИТКИНД. Я сказал, что другие – те, кто и до революции были настоящими людьми – конечно, могут ехать в Америку. Как мой друг Сергей Коненков. А я до революции был человеком только до шести вечера. Вы знаете, что до революции евреи не могли жить ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге?
ВЕСЕЛИНА. Конечно, я знаю вашу биографию, я же готовилась к интервью.
ИТКИНД. Да, до революции я должен был жить в черте оседлости. В Москве или в Петербурге могли жить только молодые еврейки, которые регистрировались, как проститутки. Им давали желтый билет, и они могли полгода легально жить и поступить учиться или на работу. А я мог быть в Москве только до шести вечера. А в революцию… Большевики сделали меня человеком и после шести вечера. Как же я могу уехать от них в какую-то Америку?
Веселина молча прохаживается по мастерской.
Красавица, у вас есть дети?
ВЕСЕЛИНА. Еще нет…
ИТКИНД. Почему?
ВЕСЕЛИНА (нехотя). Ну… Муж не хочет…
ИТКИНД. Почему?
ВЕСЕЛИНА (останавливаясь напротив Иткинда, и доставая из портфеля блокнот и карандаш). Пожалуйста, расскажите о ваших творческих планах. Над чем вы собираетесь работать?
Иткинд молчит.
Исаак Яковлевич!
Иткинд молча поднимает на нее глаза и смотрит, словно впервые.
Я говорю, вы же будете продолжать работать. Какую скульптуру вы будете делать?
ИТКИНД. Вас.
ВЕСЕЛИНА. Меня?
Иткинд молча смотрит на нее в упор.
Исаак Яковлевич, это интервью для радио. Я серьезно спрашиваю: какая ваша следующая работа?
ИТКИНД (оживляясь). Весна.
ВЕСЕЛИНА (поспешно записывая). Весна? Какая весна?
ИТКИНД. Ой, какая это будет «Весна»! Ой, какая! (Возбуждаясь, встает и обходит Веселину, разглядывая ее) О, майн гот! Иткинд, ты видишь, какая это будет «Весна»?!..
ВЕСЕЛИНА. Исаак Яковлевич, я беру у вас интервью для Всесоюзного радио…
ИТКИНД. Барышня, станьте сюда, к солнцу… (Берет Веселину за руку и переставляет на пару шагов влево) Спасибо. (Отходит и смотрит на нее, склонив голову) Нет, не так… (Снова берет Веселину за руку и переставляет вправо)
ВЕСЕЛИНА. Подождите. Я не понимаю…
ИТКИНД (отойдя). Да, так лучше. Так очень лучше. Только низко. (Ставит перед Веселиной табурет) Станьте сюда.
ВЕСЕЛИНА. Минуту! Я не собираюсь вам позировать. Я журналист.
ИТКИНД. Вы журналист? Зачем? Вы красавица! (Радуясь, как ребенок) Ой, какую я сделаю с вас весну! Ой, какую! (Нетерпеливо) Бистро станьте на табурет!
Берет Веселину за руку и почти насильно ставит на табурет.
Что у вас в руках? Викиньте! Викиньте эти глупости!
Забирает у нее блокнот, швыряет его в сторону и отходит на несколько шагов, смотрит на Веселину.
Ах, какая весна! Какая весна! (С озорством) Иткинд, ты видишь?
ВЕСЕЛИНА (сойдя с табурета). Исаак Яковлевич, я не буду вам позировать.
ИТКИНД (изумлено и по-детски обижено). Почему?
ВЕСЕЛИНА (растеряно). Ну, я… Я на работе…
ИТКИНД. Так бросьте! Зачем вам работа? Сколько они вам платят? Я буду платить больше! Я же теперь богатый, сам Рузвельт купил мои скульптуры! Мы сделаем Весну!
ВЕСЕЛИНА. Исаак Яковлевич, извините, я не натурщица. Мне поручено взять у вас интервью.
ИТКИНД (поспешно). Я дам! Десять интервью! Но я хочу сделать с вас Весну! Вы понимаете?
ВЕСЕЛИНА. Но я не буду раздеваться.
ИТКИНД. И не надо раздеваться! Я вас и так вижу.
ВЕСЕЛИНА (подозрительно). В каком смысле?
Иткинд, не отвечая, уходит за кулису и возвращается с двумя тяжелыми ведрами.
А вы меня из какого дерева будете делать?
ИТКИНД. Вас? (Вываливает из ведер глину на кусок мешковины на полу) Вас я буду делать из глины.
ВЕСЕЛИНА (удивленно-обижено). Из глины? Почему?
Иткинд молча надевает лежавший на топчане рабочий фартук.
Потому что Бог сделал женщину из глины?
Иткинд молчит, завязывает фартук.
Хорошо, пускай из глины… (Направляется за кулису)
ИТКИНД. Вы куда?
ВЕСЕЛИНА. За глиной. Тут же мало. А там у вас в прихожей еще шесть ведер…
Уходит и возвращается с двумя ведрами, вываливает из них глину на ту же мешковину. Снова уходит.
ИТКИНД (ей вслед). Русская женщина!..
Веселина возвращается еще с двумя ведрами, снова вываливает глину.
ВЕСЕЛИНА (устало). Еще нужно?
ИТКИНД. Весна в шляпе. Ви где-нибудь видели весну в шляпе?
ВЕСЕЛИНА (Снимает шляпу, встряхивает и распускает волосы) Если меня согласен лепить Иткинд! Я читала, вы отказали Айседоре Дункан! (Становится на табурет, снимает пиджак) Давайте, я готова.
ИТКИНД (восхищено). Красавица!.. Айседора хотела позировать полчаса. Конечно, я отказался. За полчаса можно сделать ребенка, но нельзя сделать скульптуру. Вы можете позировать целый день?
ВЕСЕЛИНА. У меня эфир в девять вечера. До вечера я ваша. Но больше я ничего не сниму.
ИТКИНД. А как вас зовут?
ВЕСЕЛИНА (уязвлено). Меня? Я же сказала: я Веселина-Мари.
ИТКИНД. Мари, я медленно работаю, очень медленно. Вы сможете позировать несколько дней?
ВЕСЕЛИНА. А моя скульптура будет на выставке?
ИТКИНД (обходит Веселину вокруг). Ну… Если получится так, как я вас вижу…
ВЕСЕЛИНА. Ню?
ИТКИНД. Что?
ВЕСЕЛИНА. Вы меня видите ню?
Иткинд, засучив рукава, подходит к куче глины и начинает мять ее, посматривая цепко на Веселину, словно прицеливаясь.
Веселина топчется на табурете, не зная, что ей делать.
ВЕСЕЛИНА. А как мне стоять?
ИТКИНД. Как хотите. Просто стойте.
ВЕСЕЛИНА (подняв руку и меняя позы) Так? С поднятой рукой или опущенной?
ИТКИНД. Так ви не сможете стоять долго. Просто стойте. Как свободная советская женщина.
Пауза. Веселина стоит на табурете, Иткинд мнет глину.
ВЕСЕЛИНА. А мне можно разговаривать?
Иткинд не отвечает.
А вы можете что-то рассказывать?
ИТКИНД. Что?
ВЕСЕЛИНА. Ну, что-нибудь. Вашу биографию. Для интервью…
Иткинд уходит, возвращается с ведром, наливает из него воду в глину и продолжает разминать ее, сосредоточенно вглядываясь в Веселину.
Алло! Исаак Яковлевич!
ИТКИНД (отстранено). Вус?
ВЕСЕЛИНА (в отчаянии). Вы обещали интервью. Расскажите о себе…
ИТКИНД. Тов. (Отстранено и почти машинально). Я родился в 1871 году в маленьком местечке возле Сморгони Витебской губернии. Мой отец был хасидским раввином… Вы знаете, кто такие хасиды?
ВЕСЕЛИНА. Ну, это такая секта…
ИТКИНД. (работая и думая о работе). Нет. Все так думают, но это не так. Хасиды говорят: жизнь нам дана Всевышним для радости и любви. Если ты соблюдаешь законы, данные Господом, то жизнь это праздник, ви согласны?
ВЕСЕЛИНА. Я согласна, что ваш папа был раввином…
ИТКИНД. И дедушка! Я закончил ешиву и тоже стал раввином…
ВЕСЕЛИНА. Это я знаю. А как вы стали скульптором?
Иткинд вдруг резко отделяет от бесформенной кучи глины большой кусок, ставит его на постамент рядом с Веселиной, и теперь в этом куске угадывается нечто вроде женского торса. Смотрит на Веселину и на торс.
Исаак Яковлевич!..
ИТКИНД (словно откуда-то издали). А?
ВЕСЕЛИНА. Вы были раввином. А как вы стали скульптором?
ИТКИНД (работая с глиняным торсом). Да, я был раввином… В 26 лет я был раввином, у меня были жена и дети – всё, как полагается настоящему хасиду… И вдруг… Вдруг мне попалась книга о Марке Антокольском. Скульпторе. А там были фотографии его знаменитых горельефов «Еврей-портной», «Вечерний труд старика» и другие. В этих стариках я сразу узнал наших местечковых евреев. И я просто потерял голову – Антокольский, тоже еврей, и тоже из Вильно, а делает такие вещи, скульптуры!..
ВЕСЕЛИНА. Ой!
ИТКИНД. Что такое?
ВЕСЕЛИНА. Не знаю. (Трет плечо) Плечо заболело… Извините, рассказывайте.
ИТКИНД (продолжая работать с глиняным торсом). Стойте прямо! Вы весна! Стойте прямо!
ВЕСЕЛИНА (выпрямляясь). Да, извините. Рассказывайте.
ИТКИНД (продолжая энергично работать с глиняным торсом). Хорошо. В это время в Сморгони наш богач Пиня, хозяин скобяного магазина, выдавал замуж свою единственную дочку Броню. Но никто не хотел на ней жениться – такая она была уродка. Маленькая и горбунья, ви можете себе представить? Пиня давал за нее очень большое приданое, но даже приказчики в магазине Пини, которые могли за грош продать черту душу, и те отказывались от Брони. Что такое?
ВЕСЕЛИНА (трет другое плечо). Я не знаю. Вдруг очень больно. Извините…
ИТКИНД. Вы хотите отдохнуть?
ВЕСЕЛИНА. Нет, нет! Рассказывайте…
ИТКИНД. Тов. Хорошо… (Продолжая работать с глинным торсом) Да, все отказывались жениться на этой Броне. Но был у нас в Сморгони грузчик Ханцель. Богатырь, как говорят русские. Он поднимал два куля с мукой. Бревно в десять пудов клал на плечо и один тащил куда надо. Но – шлимазл. Ви знаете, что такое шлимазл? Дети кричали ему на улице: «Ханцель! Я тебе дам две копейки! Сделай коня!» И Ханцель – он зарабатывал в два раза больше других грузчиков! – становился на четвереньки, дети залезали ему на спину, и он катал их по местечку, как конь. Не из-за денег. А потому что никому не мог отказать. Он был больше, чем добрый, он был шлимазл. И когда все наши женихи отказались от Брони, Пиня, ее отец, пришел к Ханцелю. И Ханцель не отказал Пине. И была свадьба. И молодые шли по местечку – огромный, два метра высоты, Ханцель и маленькая горбунья Броня. Я видел, как они шли по улице. Я не знал, смеяться мне или плакать. Я сидел и ни о чем не думал. Просто мял в руках хлеб и опомнился только, когда на столе передо мной оказались фигурки этих молодых – Ханцеля и Брони…
Стоя на табурете и не шевелясь, Веселина начинает беззвучно плакать, но Иткинд не видит этого.
Да, после этого я совсем потерял голову. Я бросил свою синагогу и уехал в Вильно. Я хотел учиться на скульптора, но нашел только работу ученика переплетчика… (Замечает, что Веселина плачет) Что с вами? Ви плачете?
ВЕСЕЛИНА. Вы делаете мне больно…
ИТКИНД (удивлено). Я делаю вам больно??
ВЕСЕЛИНА. Да, когда вы мнёте плечо у этого торса, мне больно.
ИТКИНД (поспешно). Да? Вейз мир! Извините. Извините. (Гладит глиняный торс по плечам) Сейчас пройдет, сейчас… Это ваше тело шлет сигнал мне в руки… Так лучше? Да? Так лучше?
ВЕСЕЛИНА (изумляясь). Да… лучше… Правда, лучше…
ИТКИНД. Просто вы плохо кушаете. Вы очень плохо кушаете. Поэтому у вас вот тут (показывает на глиняном торсе ключицу) ямка, впадина. Я должен ее сделать, промять. (Чуть прижимает глину на левой ключице торса) Вот так, можно?
ВЕСЕЛИНА (невольно отстраняясь, в оторопи трогает свою левую ключицу). Немножко больно. Но я потерплю… Рассказывайте.
ИТКИНД. Потерпи, девочка. (Осторожно проминает обе ключицы на глиняном торсе) Ви должны кушать, каждый день надо кушать… Почему ваш муж не хочет детей? Сколько вам лет?
ВЕСЕЛИНА. Двадцать пять… (Закрывая глаза, заторможено) Какие у вас руки…
ИТКИНД. Двадцать пять?! И он не хочет детей? Он же преступник! Настоящий преступник! Зачем вы с ним живёте?
ВЕСЕЛИНА. Мы уже не живём. Два года... (Открывая глаза и беря себя в руки) Пожалуйста, рассказывайте. Вы нашли работу переплётчиком.
ИТКИНД. Да, в Вильно я работал переплётчиком книг. И все читал. А через два года вернулся в наше местечко, но хасиды уже считали меня гоем – ведь я бросил религию, я потерял Бога. Больше того, я лепил из глины людей, а это запрещено нашей религией, никто не имеет права делать то, что делал Бог… (Увлеченно лепит на глиняном торсе грудь)
ВЕСЕЛИНА. О… О… (Закрывает глаза и начинает дышать все глубже, истомно). Что вы…
Иткинд, не слыша и не замечая ее реакции, продолжает лепить на глиняном торсе грудь.
Что вы делаете?..
ИТКИНД. Это глина. Я леплю глину…
Веселина с подкошенными ногами медленно опадает с табурета.
Иткинд в последний момент испугано подхватывает ее и удерживает стоя.
ИТКИНД. Что случилось? Вам плохо?
ВЕСЕЛИНА. Мне хорошо… Мне так хорошо… Только ноги… Мне нужно лечь…
Иткинд поднимает Веселину на руки и укладывает на топчан.
Спасибо. Извините…
ИТКИНД. А что с ногами?
ВЕСЕЛИНА. Я не знаю… Обмякли… Извините. Сейчас пройдет. Наверно…
Иткинд садится на пол у ее ног и гладит их.
ИТКИНД. Так лучше?
ВЕСЕЛИНА. Да… Лучше… У вас такие руки…
ИТКИНД (смотрит на свои руки). Какие?
Веселина молчит, Иткинд продолжает осторожно гладить ее ноги.
ВЕСЕЛИНА (встаёт с облегчённым выдохом). Всё. Извините… (Идет к табурету, чтобы встать на него)
ИТКИНД. Нет, всё! Ви устали. На сегодня всё.
ВЕСЕЛИНА. Ни в коем случае! Дайте мне руку.
ИТКИНД. Вы уверены?..
ВЕСЕЛИНА. Вы должны закончить торс. Иначе глина засохнет.
ИТКИНД. Откуда вы знаете?
ВЕСЕЛИНА. Я по образованию физик, но до этого училась во ВХУТЕМАСе. Поэтому знаю, у кого нахожусь. Марк Шагал назвал вас Ван Гогом в скульптуре. Дайте руку.
Иткинд подает ей руку, Веселина становится на табурет.
Всё, я стою. Продолжаем. Пожалуйста, лепите меня.
Иткинд опять поливает водой глиняный торс и продолжает работу.
ИТКИНД. Так вы художник?
ВЕСЕЛИНА. Я училась на книжного графика, потом на физика. Но бросила.
ИТКИНД (формует и гладит живот глиняного торса). Вышла замуж?
ВЕСЕЛИНА. Откуда вы знаете?
ИТКИНД. Я слышу. Он вас ударил. (Останавливает руку на животе торса) Здесь рубец, шов. Он вас ударил ножом! Негодяй!.. И ваш страх еще здесь… Сейчас уйдет, сейчас…
ВЕСЕЛИНА. Да…(Изумленно) Правда… Спасибо… (Садится на табурете, плачет) Спасибо…
ИТКИНД. А почему ви плачете?
ВЕСЕЛИНА. От счастья…
ИТКИНД. От счастья?
ВЕСЕЛИНА (со слезами). Я два года живу с этой болью, каждый день! А теперь она ушла!.. Совсем ушла!.. Вы гений!.. Исаак Яковлевич…
ИТКИНД. Что?
ВЕСЕЛИНА. Вы такой… Подойдите, не бойтесь.
Иткинд подходит к ней. Веселина берет его руку, подносит к губам и целует. Поднимает на него глаза.
Я хочу вас поцеловать…
Притягивает Иткинда и касается губами его лица.
Иткинд отстраняется, но она не отпускает, тянет снова.
ИТКИНД (сдержано). Ты знаешь сколько мне лет?
ВЕСЕЛИНА. Знаю, я готовилась к интервью.
ИТКИНД. А сколько тебе…
ВЕСЕЛИНА. Это не имеет значения.
Веселина целует Иткинда.
Полное затемнение сцены.
Пауза, женское характерное дыхание и стон.
(В темноте) Всё! Хватит! Я не могу большое!
ИТКИНД (В темноте). Можешь! Еще как можешь…
Снова женское громкое дыхание и стон.
ВЕСЕЛИНА. ((В темноте, хрипит) Всё, всё! Я задыхаюсь, пустите меня…
Пауза. Тишина.
Сцена освещается.
Веселина сладко спит на топчане. Ее одежда разбросана по всей сцене.
Входит Иткинд. Он одет в свежую рубашку-апаш и вельветовые брюки по моде 30-х годов. В руках красивый поднос с фруктами, тарелочкой с эклерами, стаканом апельсинового сока и чашкой кофе.
Ставит поднос на пол рядом с топчаном и садится на табурет. Некоторое время молча смотрит на спящую Веселину. Затем, раскачиваясь, негромко читает молитву на иврите.
ИТКИНД. Барух Ата Адойной Элух-эйну…
ВЕСЕЛИНА (проснувшись и понаблюдав за Иткиндом). Что вы делаете?
ИТКИНД. Доброе утро.
ВЕСЕЛИНА. Вы молились?
ИТКИНД. Я благодарил Бога. Он забрал у меня скульптуры, а подарил ангела.
ВЕСЕЛИНА. Это вы Бог… Такого у меня не было. (Увидев на полу поднос) Что это?
ИТКИНД (подняв поднос). Ну, тут фрукты, пирожные, кофе. Я еще не знаю, что ты любишь.
ВЕСЕЛИНА (садясь и кутаясь в простыню). Мои любимые эклеры! (Берет эклер и целиком кладет в рот) Где вы взяли?
ИТКИНД. Это Старая Башиловка. Тут три кафе через дорогу…
ВЕСЕЛИНА. Можно, я еще возьму?
ИТКИНД. Нужно. Ты такая красивая, ты должна кушать…
ВЕСЕЛИНА (протягивая руку за эклером). А вы не подумаете, что я обжора?
ИТКИНД. У моей бабушки были гуси, она держала их в клетках и кормила клецками. А я буду держать тебя в спальне и кормить эклерами.
ВЕСЕЛИНА. Я же растолстею.
ИТКИНД. В спальне со мной?
ВЕСЕЛИНА. Извините…
ИТКИНД. Нет, ничего. Старого человека любой может обидеть.
ВЕСЕЛИНА. Это вы старый? На таких старых можно на ипподроме миллион выиграть! (Встает, кутаясь в его рубашку) А можно я сбегаю? У вас тут есть дамская комната?
ИТКИНД (показав за кулису). Там найдешь. Обживайся.
Веселина убегает. Иткинд смотрит ей вслед.
Иткинд, ты сошел с ума! (Подняв голову к небу) Барух Ата Адойной Элух-эйну…
Веселина возвращается.
ВЕСЕЛИНА. Мне холодно. (Садится Иткинду на колени) Обнимите меня…
Иткинд обнимает Веселину, кладет на топчан и целует.
Как? Опять? Мы же только что… Нет, подождите, расскажите, что было дальше. Вы вернулись в Сморгонь…
Полное затемнение сцены.
(В темноте) Нет, ну, пожалуйста! (Твердо) Нет, пока не расскажете! Вы приехали из Вильнюса…
ИТКИНД (в темноте). Ах, так? Хорошо… (Скороговоркой) Да, я вернулся из Вильно. А наши хасиды назвали меня гоем. Плевали на калитку нашего дома. Но однажды к нам зашел писатель Перец Гиршбейн. Он посмотрел мои скульптуры, ничего не сказал и ушел. А через несколько дней в Вильно, в газете, появилась статья. Гиршбейн написал, что в Сморгони живет еврейский самородок, который лепит шедевры. И те самые хасиды, которые плевали на мою дверь, послали по местечку выборного. Выборный ходил из дома в дом, показывал газету и собирал деньги, чтобы «этот шлимазл Исаак» мог поехать учиться «на настоящего скульптора». И я уехал – сначала в Виленское художественное училище, а потом в Москву. Всё! Теперь иди ко мне! Быстро иди ко мне!..
