Эдуард Шторх
Бронзовый клад
Eduard Štorch
BRONZOVÝ POKLAD
Text copyright © Eduard Štorch – heirs c/o DILIA, 1932
Illustrations copyright © Zdeněk Burian
All rights reserved
Иллюстрации Зденека Буриана
Издательство выражает благодарность администрации города Горжице за помощь в подготовке иллюстраций.
© И. Г. Безрукова, перевод, 2023
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023
Издательство АЗБУКА®
На Влтаве
Упорно падающие капли долбят даже гранит, а поток пробивает насквозь скалу. Великая река Влтава сто тысяч лет глодала каменное свое русло, унося муть и грязь на север.
И обнажилась равнина Летна.
Мощная река натолкнулась на кварцитовые скалы и свернула в сторону нынешнего района Манины, однако после Подбабы[1] опять устремилась к северу. Как раз тогда первые пралюди оживили края Западной и Южной Европы, а возможно, забрела сюда и группа диких охотников.
Миновало пятьдесят тысяч лет.
Влтава все глубже зарывалась в пласты Летны, вымывая щебень и песок. Речное русло углублялось, уровень водной глади понижался – поначалу медленно, но затем, по мере того как текущие воды сливались в единое мощное течение, все быстрее, и продолжалось это до тех пор, пока речное русло – за сто лет – не стало глубже на десять сантиметров. Сегодня воды Влтавы находятся уже на сто метров ниже, чем во время рождения реки.
Когда первобытные охотники преследовали здесь оленьи стада и устраивали западни на огромных мамонтов, русло Влтавы было двадцатью метрами выше, чем нынче. А когда в удобной пражской низине, полной островов, речных рукавов и буйной растительности, обустраивались в убогих деревеньках первые оседлые жители, водная гладь Влтавы блестела в солнечных лучах на восемь метров выше, чем сейчас.
А Влтава все грызла да грызла свое русло и сантиметр за сантиметром, десятилетие за десятилетием все глубже погружалась в жесткое ложе. Люди каменного века пасли скот и растили на скромных маленьких полях лен и хлеб.
Проходили годы и годы, тысячелетие за тысячелетием исчезали в вечности. Неустанная работа влтавской воды углубила русло еще на несколько метров. Меньше пяти метров отделяло его от уровня, привычного нам… меньше четырех… трех…
Племена, поселившиеся на берегах прекрасной реки, посещали в те времена торговцы, доставлявшие сюда из южных краев удивительную, цвета золота бронзу. Женщины мечтали о бронзовых браслетах и заколках. Мужчины готовы были пожертвовать всем ради заветного бронзового ножа, копья, кинжала или даже увесистого меча, ибо прежнее каменное оружие, хотя и тщательнейшим образом изготовленное, их уже не устраивало.
Человеческая культура сделала шаг вперед. Закончился век каменный – на наши земли победоносно ступил век бронзовый.
Влтава все так же пела свою исконную шумную песню, теперь уже людям бронзового века, и миллиметр за миллиметром углубляла и углубляла русло.
Еще почти два с половиной метра твердой породы оставалось ей размыть до того времени, как объявятся на ее берегах люди века пара, электричества, радио, самолетов…
Что-то увидит она, когда ее воды потекут еще одним метром ниже?
Обретут ли тогда люди счастье, мир и братскую любовь?
Медведи
Несколько крохотных деревенек окаймляют подножие лесистых склонов. Вода и лес не дают деревенским обитателям умереть с голоду, хотя жизнь они ведут скромную. Полосы льна, пшеницы, ячменя и проса свидетельствуют о наличии примитивного земледелия. На лугах пасется кое-где тощая скотина. Крики пастухов, отыскивающих заблудившуюся корову, разносятся по лесу.
Речка Брусница невелика, но вода в ней чистая, так что водятся и форель, и раки. Там, где она впадает во Влтаву, виднеется несколько лачуг, принадлежащих роду Медведей; домишки-мазанки[2] Медведей раскиданы между Оленьим рвом, Дейвицами и нынешним районом Бубенеч. В похожем доме живет и глава рода, Сильный Медведь, а здесь, возле Брусницы, его замещает Кривой Рот – жрец, колдун и шаман рода Медведей. Их обиталища большие, сложенные из толстых бревен.
Тщетно было бы искать Медведя-Следопыта в его хижине или под Дубом совета. И в поле мужчина не работал, и за скотиной не смотрел.
Все время он проводил в лесу. Дневал, а то и ночевал возле своих птичьих силков. Старейшина созвал членов рода на совет. Но под дубом собрались не все мужчины – там опять недоставало Следопыта. Напрасно его жена, красавица Малиновка, обкладывала горячими камнями горшок с жидкой кашей, напрасно варила в меду белочек – Следопыт к ужину так и не пришел. Над кровлями всех домишек поднимались столбы серого дыма, повсюду разносился аромат жареного мяса, и только Следопытова хижина стояла без дичи, а ненужный вертел валялся в углу. И это притом что всему роду известно: Следопыт – отличный охотник, который может добыть в лесу любую птицу, любого зверя.
Малиновка частенько слышала от соседей колкие словечки. Вот и сегодня противный Ворчун, проходя мимо, бросил: «Быстро что-то нынче в семье Следопыта управились с ужином!» Малиновка сверкнула глазами, взбежала на холм над речкой и выкрикнула имя мужа.
Он не откликнулся.
Медведь-Следопыт был настолько поглощен своим занятием, что не замечал бега времени, не думал о том, что под Дубом совета уже восседают на каменных подобиях скамей мужчины, готовые приступить к ежевечерней беседе.
Нетерпеливая Малиновка покачала головой и вернулась к хижине.
– Коротышка, где ты? – позвала она сына первой, уже покойной, жены Следопыта.
«Мальчишка весь в отца, – сказала про себя Малиновка. – Пропадает в лесу, а домой заявляется только поесть!»
– Коротышка, куда ты опять запропастился?
Из кустов показался невзрачный, с искривленным туловищем подросток. Не то чтобы он был горбуном, но из-за слабого короткого тельца с длинными руками и маленькой головой, ушедшей в острые плечи, он невыгодным образом отличался от прочих молодых членов рода. Потому никто и не звал его иначе как Коротышка, и немудрено, что ни от кого не слышал он ничего, кроме насмешек и издевок, если даже его новая мама, Малиновка, не находила для него ласковых слов. Много раз втолковывала она ему, что стыдится этакого калеки, и грозилась прогнать в лес, к волкам, как только родится у нее собственный сын.
Коротышка медленно приближался к мачехе. Он улыбался? Усмехался? Трудно сказать, ибо Коротышка всегда показывал зубы. Иногда это выглядело как горькая улыбка, однако сейчас его лицо выражало скорее детскую радость. В глазах плескалось победное удовлетворение.
Он гнал перед собой суслика, придерживая веревку, привязанную к задней лапке зверька, и направляя его прутиком по верному пути.
– Ты что же, решил, что нам хватит на ужин одного суслика? – закричала Малиновка.
Коротышка остался спокойным. Не выпуская из пальцев веревочку, он достал из лыкового лукошка свернувшегося ежа. Бережно положил его на землю и провел руками вдоль бедер, словно освобождая себя от боли, – колючки были острые.
– Ну и потешные же они, Малиновка… – проговорил он.
– И слышать не хочу про твои потехи! – прервала пасынка Малиновка. – Опять тащишь домой всяких вонючек! Вот возьму да и вышвырну их всех… А теперь ступай-ка в лес, ищи отца!
Коротышка запихнул свернувшегося клубком ежика и вырывавшегося суслика обратно в лукошко и пошел в лес.
Перебравшись через неглубокую Брусницу, он поспешил по неприметной тропинке вверх по склону. Под скалой, за грабовыми зарослями, мальчик и встретил Следопыта. Тот нес сплетенную из прутьев клетку, прикрытую куском холста.
– Поймал, да? – спросил парнишка.
Медведь-Следопыт молча усмехнулся.
Коротышка уже догадался, что охота сегодня удалась и что отец поймал нечто особенно ценное. Мальчик попытался было откинуть уголок ткани на клетке, но отец перехватил клетку другой рукой. «А, хочет похвалиться дома», – догадался Коротышка и засеменил рядом с отцом.
Коротышка очень гордился своим папой, признанным охотником. Никто в их роду не умеет ловить птиц в силки, тенёта[3] и сети, поражать их стрелой или из пращи так, как делает это Медведь-Следопыт. Клей, который он по одному ему известному волшебному способу готовит из омелы, лучше, чем у всех других ловцов. Сам старейшина приходит за ним к Коротышкиному папе. Коротышка тоже умеет делать клей из смолы, вытекающей из сосен, но куда его клею до папиного, из омелы! Смоляной клей быстро засыхает и не может удержать даже жучка, зато папин долго сохраняет влагу и не отпускает на волю ни сорокопута, ни скворца.
Папа умеет делать еще много всяких удивительных вещей, он охотник из охотников! Когда зимой Медведи проверяли свои ловушки и капканы и находили их пустыми, Следопыт всегда уносил домой добычу. В роде думали, будто Следопыт – могучий колдун и заманивает зверей всяческими чарами. Но папа только смеялся над этим. Однажды он рассказал Коротышке, что дичь идет в его ловушки, точно слепая.
– Я вывариваю отбросы и порченую рыбу, добавляю заячьего сала, немного – совсем чуть-чуть! – бобровой струи[4] и содержимое мочевого пузыря волчицы. Мажу этой смесью ловушки – и готово, могу поймать даже лису!..
Коротышка и сам уже догадался, что вонь папиного средства отлично перебивает остатки человечьего запаха, который впитывается в ловушку и вообще во все, чего коснулся охотник. Ох, до чего же мудр его папка! Нигде больше нет такого добытчика.
Коротышка ни звуком не нарушал тишину. Он ступал аккуратно, не хрустнув ни единой веточкой. И не слышно вовсе, что тут идут два человека. Таков уж охотничий обычай, и Следопыт привык уважать его.
Коротышка мог пока поразмышлять о своем.
Когда он станет большим, то подастся куда-нибудь далеко и поселится в лесу, со зверями, с птицами… И никто не будет прогонять его.
Он вспомнил про мачеху и начал прикидывать, может ли она выполнить свою угрозу и выкинуть весь его зверинец. Тогда не останется у него на свете ни единой радости. Он так привязался к своим питомцам! За сойку ему предлагали красивую кунью шкурку, но он все равно ее не отдал. Его сойка такая ручная, что ее можно оставлять в открытой клетке, – она знай себе весело скачет по хижине и подбирает с земляного пола желуди, которые там для нее разбросаны. Иногда Коротышка смеется над ней: мол, она лопнет, если будет так набивать свой зоб, ведь последний желудь уже торчит у нее из клюва, который птичка даже закрыть не может. Ненасытная! Но сойка просто скачет в дальний угол – там в щелях стены у нее есть тайничок (и знает о нем только Коротышка!) – и засовывает туда все желуди. Подпихивает их клювом, а потом опять торопится к Коротышке – выпрашивать добавку… а если не получает ее, то всю хижину осматривает, каждую щель клювом проверяет, веточки, валяющиеся у очага, переворачивает и разбрасывает, в шкуры звериные залезает, но оттуда уж ее Малиновка, шлепнув чем-нибудь, гонит вон. Сойка мгновенно прячется и мяукает потом, словно кошка. А Коротышка отвечает ей посвистыванием. Тогда сойка скрипит, как скворец, вылезает из укрытия, распушив хохолок, и распускает хвостик. Коротышка кидает ей желудь, и сойка катает его по земляному полу и играет с ним, как дите малое. Но птичка всегда настороже. Стоит Малиновке замахнуться на нее еловой лапой, как сойка – шррр! – вспархивает и садится на висящую на стене клетку: там-то она в безопасности.
Его сойка отлично знает, кто ее обижает, а кто любит. Коротышки она не боится и, когда за ужином он берется за миску, сразу летит к нему за едой. А однажды папа принес Коротышке молодого сарыча, и парнишка кормил его; так сойке сарыч настолько понравился, что она помогала Коротышке с кормежкой новой птицы. Она даже научилась сама кормить сарыча, как будто это был ее собственный птенец. Коротышка тогда чуть с ума не сошел от радости; он бы, дай ему волю, вообще бы ничего другого не делал, а дни напролет птиц своих обихаживал. Когда папа бывал дома, Коротышке с животными ничто не угрожало, да вот только Медведь-Следопыт все время пропадал в лесу!
А сарыча больше нет! Малиновка сказала, что он улетел, но Коротышка ей не поверил и долго еще бродил по лесной опушке и звал своего сарыча, однако так его и не нашел…
И волчонка он лишился… Второй раз причем! Первый волчонок попался в их с отцом ловушку. Когда его вели домой, он кусал все вокруг и ужасно рычал, а ночью перегрыз веревку и сбежал. Второй же молодой волк, которого Коротышка поймал сам, когда отец убил старую волчицу, оказался поспокойнее, его явно можно было бы приручить. Коротышка очень заботился о нем, сытно кормил. И этим-то и погубил – волчонок глотал все так жадно, что объелся и сдох…
С той поры волка он больше не хочет. Когда он вырастет и накопит побольше шкур, то купит в Шарке[5] собачку, такую же, какая есть у шамана Кривого Рта. Собачка будет всюду с ним бегать, будет есть с ним и спать… И мальчишки перестанут жестоко дразнить его, потому что испугаются собаки.
Коротышка углубился в мысли о своих животных. Вдруг неподалеку раздалось птичье пощелкивание.
Следопыт мгновенно замер.
– Это зеленая пересмешка, – прошептал Коротышка и тут же резко присел на корточки, чтобы избежать отцовской затрещины.
– Нет-нет, не пересмешка, я хотел сказать – пеночка, – быстро поправился подросток.
Следопыт сплюнул.
Коротышка понял, что опять ошибся.
– Я, парень, тебя за ногу на бук подвешу! – взъярился отец. – Ничего не помнишь, ничему не учишься! Это же стыд какой: такая дубина великовозрастная, а не умеет крик сарыча распознать!
– Да-а-а, сарыч, – защищался Коротышка. – Он любого обманет…
– Разве что такого дурака, как ты, – сердито выговаривал Следопыт сыну, но прежней ярости в голосе больше не было. Тем более что крик сарыча и опытный ловец не всегда узнает – что правда, то правда.
– И кем же ты, Коротышка, вырастешь? – скорее себе под нос, чем обращаясь к мальчику, проговорил Следопыт. – Для тяжелой работы ты не годишься, силенок маловато, а теперь еще и сарыча с пересмешкой спутал. Надо тебе старательнее учиться, не то пропадешь в жизни. Ну-ка, покажи, как кричит сова!
Коротышка протяжно заухал.
Следопыт явно остался доволен, однако все же заметил:
– Голос надобно немного через нос пропускать! – И продолжил испытание сына: – Как делает ежик?
Ну, это Коротышка хорошо знал.
Он всхрапнул, а потом застонал и заплакал, почти как ребенок.
– А как кричит заяц, попавши в силки?
Коротышка жалобно, совсем по-заячьи, вскрикнул.
– А что барсук?
Коротышка захрюкал, точно вепрь, а затем заворчал так умело, что любой охотник решил бы, что и вправду слышит злого барсука.
Потом еще Коротышке пришлось показать, как посвистывает ястреб, как поползень, как зимородок, как кричат перепелка и утка.
Отец прищурился, и Коротышка понял, что испытание проходит хорошо. Но это еще был не конец.
Следопыт засвистал так, будто играл на дудочке, и Коротышке надо было угадать, что это за птица.
– Иволга, – уверенно ответил он.
Тогда Следопыт задал новую задачу.
– Чек-чек-чек! – проникновенно пропел он.
– Пеночка, которая замечает опасность, – немедля догадался Коротышка.
В таких занятиях Следопыт и его сын могли провести хоть весь день, сейчас они были в своей стихии. Ради птиц они позабывали обо всем на свете…
Наконец Коротышка сказал:
– Малиновка… она… ну, что ты все никак не идешь…
Медведь-Следопыт поджал губы. Он ничего не ответил, но в его прищуренных глазах вспыхнул огонек.
Домой… ах, ну да, домой…
Везде и всегда общий настрой душ является основой семейной жизни. Но в Следопытовой хижине лада не было. Да, жена у охотника молодая, красивая, улыбчивая – и вдобавок еще эти ямочки на щеках… Когда-то он целый год служил ее родителям, отдавал им лучшую часть добычи, делал за них работу, рубил деревья, долбил лодку… и много еще всякого-разного, и все ради того, чтобы получить право привести Малиновку к себе в дом.
Три года миновало с тех пор – как же быстро они пролетели! Хорошо помнит Следопыт ту, прежнюю, молодую жену, лучившуюся счастьем. Пришла она к Следопыту не с пустыми руками. Дали за ней большое приданое, которое ее отец самолично в день свадьбы принес в хижину зятя. Три камня под очаг, несколько глиняных посудин, которые невеста сама вылепила и украсила, бронзовый нож, две деревянные ложки и огромный, тщательно выровненный гладкий гранитный круг – жернов для измельчения зерна.
Весело стало в хижине Медведя-Следопыта. Он радовался и не вспоминал уже покойницу-жену.
Однако Малиновка была приветлива и с заезжими купцами и льнула к ним, что выглядело нехорошо. К тому же о ней шла молва, что женщина она лживая, а это еще хуже. Всяческого сожаления достоин муж, чья жена покрывает позором семью, утаивая или искажая правду. И потому красавица Малиновка иногда казалась Медведю-Следопыту, ловкому охотнику и добытчику, черным постыдным пятном на его жизни.
Однажды она сказала, что кто-то выпил у них горшок молока, намекнув, что сотворила это жена соседа. В доме неподалеку разразился страшный скандал, шум долетал аж до другого берега Великой реки. И, только лишь поколотив жену, Языкатый Медведь решил выяснить, кто же все-таки выпил то молоко. И на тебе! Оказалось, что Цапля ни в чем не виновата, потому как работала с другими женщинами в поле. То, что говорила Малиновка, было клеветой.
Так что пострадала тогда не только спина Цапли, но и доброе имя Малиновки. И это терзало Следопыта. Больше не говорил он на вечерних собраниях так смело и громко, как раньше. Передвинул свою скамью с первого ряда подальше от костра, в сторонку, и, обращаясь к роду, опускал глаза.
Медведь-Следопыт попытался спасти положение тем, что на целую зиму сменял свою жену на жену Чихающего Бобра из близкого, дружественного рода. Но и это не помогло. Когда весной обе женщины вернулись к своим мужьям, Малиновка принялась рассказывать о Чихающем Бобре всякие гадкие вещи. Многое звучало так отвратительно, что Бобры пожаловались старейшине, Сильному Медведю: Малиновка, мол, наносит оскорбление их роду. Малиновка тогда получила трепку, после чего чуть не охромела, но лучше после этого не стало. Медведь-Следопыт теперь не верил своей жене и предпочитал проводить целые дни в лесу, лишь бы не слышать новых сплетен и не наказывать опять лгунью Малиновку…
Под Дубом совета запылал большой костер.
Все мужчины восседали на каменных скамьях, а могущественный колдун Кривой Рот обращался к собравшимся Медведям с речью. Следопыт незаметно проскользнул в свою хижину.
Коротышка привязал к дереву у дома ежика и суслика, подбросил дров в огонь и пересчитал зверушек…
Поздним вечером Медведи пели возле Общего огня, а в стороне, в темноте, сидели на бревне Кривой Рот и Следопыт. Они договаривались об обмене женами.
Кривому Рту надоела его Кудряшка: она была сварливой и часто лгала. Шамана очень сердило, что у него такая жена. Виду он не показывал, однако давно уже прикидывал, как бы ему избавиться от Кудряшки, хотя женщина она была проворная и в работе ловкая; особенно хорошо удавались ей ткачество и шитье. Не было в их роду другой мастерицы, которая бы так хорошо умела тянуть и пропускать сквозь щель между зубами длинные нити из спинных оленьих жил.
Больше всего расстроило шамана то, что слова Кудряшки, будто бы она ожидает сына, оказались пустой болтовней. Шаман боялся потерять уважение членов рода. И вот теперь Великий дух посылает ему Медведя-Следопыта, жалующегося на свою Малиновку. Умный шаман тут же воспользовался возможностью и предложил Следопыту поменяться женами.
– Дашь мне всего пять куньих шкурок, – сказал шаман, – и Кудряшка твоя. Привяжешь ее к колышкам возле своей хижины, и будет она ткать тебе красивые ткани… ты же видел мою полосатую рубаху?
– Хорошо, шаман, я согласен, – ответил Следопыт, обрадованный предложением. – Но без шкурок. Такой неравноценный обмен стал бы унижением для жены Медведя-Следопыта. Знай же, шаман, что о Малиновке говорят, будто никто из наших женщин не сравнится с ней по части гибкости и румянца на щеках… Ничего я к ней добавлять не стану.
– Что ж, ладно, любезный Следопыт. Вот тебе моя рука. Кудряшка твоя, а Малиновка с этой минуты моя.
Мужчины обменялись рукопожатиями и разошлись.
Медведь-Следопыт ступил в жилище шамана.
Шаман Кривой Рот заклинал нынче у костра диких зверей и злых духов – просил их не трогать родовой скот. Медведи долго еще не расходились, танцевали, двигались мелкими шажками сначала вперед, потом, притопнув несколько раз, назад. Шаман же покинул собрание и вошел в хижину Следопыта.
На следующее утро вся деревня веселилась: Медведь-Следопыт выволакивал из дома шамана Кудряшку, а шаман тащил из лачуги Следопыта Малиновку. Обе женщины кричали так, что всполошили всех Медведей. Но было похоже, что вели они себя так единственно ради привлечения внимания. Кудряшке и Малиновке явно льстило, что мужчины растаскивают их по своим домам, потому что, как только зрителей сбежалось достаточно, женщины успокоились и, почти не сопротивляясь, дали уволочь себя в новые жилища. Когда же их там еще и немножко поколотили, то они совсем утихомирились, покорились судьбе и начали хлопотать по хозяйству в домах своих новых повелителей.
Красавица Малиновка быстро смирилась со случившимся и принялась угождать мужу: она расхваливала его охотничьего пса и уважительно следила за тем, как он творил разные чудеса и танцевал ритуальные танцы. Едва ли не ежедневно то один, то другой член рода приносил шаману подарок и просил лекарственное снадобье или амулет. Малиновке жилось хорошо. Даже старейшина не получал такой большой доли от охотничьей добычи, как всемогущий шаман, который волшебством умел и призвать удачу, и накликать беду.
Властительного шамана почитали и боялись, и отблеск этого уважения падал и на его жену. Малиновка наслаждалась своим новым положением и рассказывала всем, что жить с Кривым Ртом – это совсем не то, что со Следопытом. Однако прошло немного времени, и Кривой Рот узнал, о чем шушукаются Медведи: что Малиновке приходится плохо, что она голодает, потому как он из жадности не дает ей даже попробовать вкусной еды, и что потому бедняжка ночи напролет проливает слезы.
Кривой Рот тут же понял, кто распускает эти слухи, и разгневался на жену. А спустя несколько месяцев Малиновка из-за своей лживости надоела ему окончательно. Чуть ли не каждый день в доме шамана случались ссоры, а внутри рода начались раздоры, потому что Кривой Рот все доискивался, кто же источник наветов на него. Нередко затевались теперь в деревеньке свары и скандалы, и все из-за Малиновки, которая неустанно клеветала на своего мужа.
Однажды на берегу Влтавы появились чужеземные купцы – они чинили там свои ладьи и задержались на целых две недели.
Медведи изо дня в день просиживали возле купеческого стана, с любопытством приглядываясь к ловким мастерам и к их слугам и рабам. Вечерами же, собравшись у Общего огня, они рассказывали, что им удалось услышать и увидеть.
Иногда купцам требовалась помощь Медведей; они нуждались в хворосте, смоле или лыке, а то и просили срубить им несколько дубов либо елей, и Медведи охотно оказывали чужакам помощь. Кривой Рот тоже нашел случай показать свои магические таланты.
Ладейщик из числа купеческой братии был ранен, когда чинил плот. Тяжелые бревна зажали ему ногу и сильно ее повредили. Купцы ногу перевязали, приложили к ней холод, но ночью несчастный все с себя сорвал и начал кричать от боли. Его жена, одноглазая Коза, выскочила из шатра и помчалась в деревню Медведей за шаманом.
Шаман пришел и велел вынести пострадавшего на воздух, поближе к огню. И стал лечить его своими чарами. Для начала он, топая, крича и размахивая дубинкой, изгнал Злого духа, который был виноват в случившемся, а затем достал из своего шаманского мешочка несколько волшебных предметов, годящихся как раз к этому случаю.
Он взял в руку кротовую лапку и принялся водить ее коготками по раненой ноге, чтобы вся боль ушла в землю. Затем провел по ней хвостом огромной рыбины, загоняя боль в воду. Потом настала очередь вороньего крыла – боль должна была улететь далеко-далеко за леса; в конце он протер ногу пучком сухой травы и бросил этот пучок в пламя, чтобы огонь уничтожил боль навсегда.
Все свои действия шаман сопровождал громким распевным криком, неразборчивым бормотанием, прыжками и танцами. Иногда он взмахивал дубинкой, словно отгоняя кого-то. Зрители поняли это так, что Злой дух все еще пытается завладеть больным, однако бдительный шаман настороже и не подпускает его к раненому.
Несчастный ладейщик то и дело хватался за свою посиневшую и распухшую ногу, но Кривой Рот дул ему в лицо, и страдалец опускался на подстилку. Лечение продолжалось долго, до тех пор, пока уставший больной не погрузился в беспокойный сон.
Все вокруг дивились увиденному волшебству.
Каждый день приходил шаман в шатер все с новыми и новыми чудесными предметами. Больной больше не кричал; нога его стала почти черной.
Одноглазая Коза, женщина не слишком красивая, но веселая и прилежная, старалась щедро отблагодарить всемогущего шамана подарками и услугами. Самодовольный Кривой Рот охотно принимал эти знаки признательности и с удовольствием слушал льстивые речи.
Вскоре купцы уехали, а больного вместе с его женой оставили на попечение Медведей. Шаман все лечил и лечил его, но однажды вдруг быстро забегал вокруг шатра, сердито крича. Злой дух одержал-таки победу.
Все поняли, что несчастный ладейщик умер.
Медведи похоронили его неподалеку от шатра, под тисом. Покойного тщательно связали, притянув его колени к голове, что, как всем известно, является основным защитным средством против того, чтобы мертвец ожил и начал пугать живых.
Три дня, как и положено, оплакивала Коза покойного мужа. Золой из кострища она вымазала свое лицо и разорвала на себе сорочку. Так она доказала, что ничто на свете ей больше не мило. Шаман положил на могилу все дары, полученные им за напрасное лечение, да еще прибавил ягненка и несколько лепешек. При этом он негромко приговаривал: «Не стращай меня, не стращай меня, останься в могиле, не выходи!»
Все поражались благородству Кривого Рта. Дух мертвеца непременно удовлетворится таким богатым подношением и не станет вредить прохожим.
Назавтра шаман забрал с могилы ягненка, оставив на холмике только четыре ножки.
Овдовевшей Козе он сказал:
– Дух твоего мужа легко превратит эти четыре ножки в целого ягненка!
Дома он нанизал ягненка на вертел и зажарил.
Вечером шаман забрал и лепешки, хотя до них уже успели добраться муравьи. Несколько крошек он раскидал по могильному холмику, чтобы успокоить дух умершего; духу-то все едино: что крошечка, что целая лепешка.
В конце концов шаман унес домой и все прочие дары, оставив вместо них деревянные и глиняные их подобия. Так что на могиле лежали теперь глиняное копье, сплетенный из прутиков браслет и вырезанный из щепки «бронзовый» нож.
Дух был явно доволен, потому что никого не стращал.
Шаман привел Козу в свой дом – теперь у него были две жены и полное довольство жизнью. Две жены – две прислужницы. Пока одна готовила еду, другая отправлялась в лес за дровами; пока одна молола муку, другая лепила глиняную посуду. И обе обслуживали шамана.
Однажды в деревне Медведей появился молодой охотник из рода Оленей, обитавшего неподалеку от Рживнача[6].
Он приплыл на лодке и сказался усталым и голодным. Медведи дали ему молока и лепешку, а когда ближе к вечеру выяснилось, что уходить он не собирается, оставили его в деревне переночевать. Малиновка одолжила ему три волчьи шкуры, и Олень устроил себе ложе за Дубом совета.
Утром Олень бродил среди домов, заговаривал с людьми, а потом подошел к шаману, поклонился и сказал:
– Мой отец велел, чтобы я отыскал себе женщину.
Шаман ответил:
– Так бывает, что молодой мужчина хочет построить себе дом…
Олень повернулся лицом к солнцу и твердо глянул шаману в глаза:
– Старики говорят, что это несправедливо, когда у кого-то две женщины, а кто-то не может отыскать себе даже одну.
Шаман помолчал, а затем, смотря в сторону, произнес спокойно:
– Но разве у мужа не хватит мяса, чтобы накормить двух женщин, или шкур, чтобы как следует одеть их? Кто же даст женщину юноше, который живет только охотой, а одевается в то, что останется под Дубом совета после ухода охотников, поделивших между собой добычу? Взрослые мужчины вправе иметь своих женщин, а юнцы пускай сначала подрастут.
И шаман отвернулся от молодого охотника с презрительной усмешкой.
Ближе к вечеру Кривой Рот возвращался из Манин с корзинкой яиц диких уток и вдруг, уже на Летне, услышал пронзительный крик. Ему показалось, что это голос его жены Малиновки. Не успел он добраться до деревни, как увидел на другом берегу реки чужака-охотника из Оленей: тот тащил извивавшуюся Малиновку к лодке. Малиновка была обмотана ремнями и дергалась, делая вид, будто сопротивляется похитителю.
Кривой Рот был глубоко оскорблен. Такая обида от желторотого юнца! Похищение женщины могут стерпеть одни лишь слабаки, не уважаемые родом. Кривой Рот никогда бы не подумал, что кто-то осмелится столь нагло его унизить. Губы у него сжались, глаза зловеще блеснули. От гнева он даже начал заикаться.
Отбросив корзинку, он стремительно вскочил в свой длинный челн, выжженный и выдолбленный из тополиного ствола. Оттолкнулся шестом и погнался за удиравшим Оленем.
Кое-кто из Медведей выбежал на берег, заинтересовавшись зрелищем. Молодой Олень храбро работал веслом, но Кривой Рот сильно отталкивался от дна длинным шестом, быстро сокращая расстояние между лодками.
Похититель рассчитывал спастись ниже по течению Великой реки, там, где под самыми островами вода опасно бурлила среди утесов и пенилась, преодолевая многочисленные пороги. Немало суденышек отыскало здесь свою погибель, однако Олень был хорошим гребцом и надеялся счастливо миновать грохочущие водовороты. Лодка шамана была явно хуже, чем его. Хватило бы крохотной оплошности со стороны преследователя, чтобы длинный и узкий челн, неустойчивый даже на спокойной воде, быстро мчась между валунами, разбился или перевернулся.
Поэтому молодой Олень прикладывал все усилия к тому, чтобы его легкая лодочка, сделанная из коры, достигла пенистых бурунов раньше, чем ее нагонит разъяренный шаман. Кривой Рот точно и резко колол воду длинным шестом, и ему удалось вплотную приблизиться к борту воровского суденышка. Теперь он уже уверился в своей победе. Горделиво выпрямившись, он проговорил притворно дружеским тоном:
– Решил уплыть от нас, как я вижу?
– Да вроде того… – уныло и смиренно отозвался Олень.
– По-моему, ты решил прихватить кое-что не твое, – продолжал шаман все так же миролюбиво.
Связанная Малиновка, вытаращив глаза, смотрела на обоих мужчин. Она не знала, сторону кого из них ей следует принять. Молодой Олень ей, конечно, нравился, но охотник он был неопытный и не смог бы дать ей такую же благополучную жизнь, как всесильный шаман. Мысли одна за другой мелькали в ее голове, а взгляд не поспевал за молниеносной скоростью событий. Она только понимала, что непременно погибнет, если лодка перевернется.
