Эдуард Павлович Петрушко
Стажировка. Керки
Глава II
Выпрыгиваем зайчиками из пыльного нутра КАМАЗа и на мгновение застываем.
Небо свинцового света, без намека на солнце. Посредине пустыни разбит большой палаточный лагерь. Палатки огромные как динозавры, разного размера. Возле палаток копошатся как муравьи молодые срочники. Картина унылая, будто на Марсе высадилась человеческая экспедиция, состоящая из тщедушных, субтильных пареньков.
Встречающий офицер повел нас в нашу «курсантскую», среднего размера палатку.
В палатке было сыро, в два ряда стояли кровати, буржуйка, с потолка свисала желтая лампа похожая на самоубийцу. Я занял место подальше от «стенки» между Кордюковым и Черниковым, не далеко и не близко от буржуйки. Не прогадал – спящие на кроватях бок о бок с краями палатки – мерзли, лежащие возле буржуйки потели. Но в основном все всегда мерзли.
Совещание в штабе – аскетическая палатка со столами и лавочками. Нам представили начальника учебного пункта майора Назаренко и заместителя по политической части капитана Березкина. Майор Назаренко говорил мягко и так тихо, так что он терялся в просторной полупустой палатке. Но наивно было бы судить о характере начальника только по его голосу. В дальнейшем мы не раз были свидетелями, что если требовалось решить вопрос принципиально, голос Назаренко наполнялся невесть откуда берущейся твердостью и силой.
Все по очереди выступили, говорили о важности качественного воспитания молодого пополнения и ведущей роли партии в этом деле. Курсант Дехтяренко задремал, Назаренко его поднял и отчитал, как молодого срочника. Строгий офицер, служивший в Афгане, орденов у него не видел, но с дисциплиной у него было все нормально. Даже зашкаливало, Назаренко не раз нас удивлял контролем выполнения устава ВС в условиях пустыни. Как, например, отдать ему честь с переходом на строевой шаг в песках.
Первой проблемой, с которой мы столкнулись, это был песок. Он был под ногами, на столах, на кроватях в ушах и т. д., но пока мы эту проблему не оценивали как катастрофическую и постоянную. Тихонько ругаясь, мы отряхивали кровати и заправляли белье.
– Песок кажется, даже в заднице, – заметил на второй день курсант Арсентьев, крупный парень из Тамбовской области.
– Будем, как ящерицы жить, постоянно в песке и холоде, – ответил я.
– Ящерицы зимой спят, – заметил Филимонов.
– А мы будем скакать по пустыне, как ошпаренные зайчики, – заверил курсант Смыслов.
Светлое, редкое для зимней пустыни утро. Солнце расчерчивает себе фронт работ на сегодня. Сначала робкие малиновые стежки, от которых воздух стал заметно светлее. Потом все отчетливее. И наконец, яркий диск уже стал отчетливо виден в пороховых облаках и утреннем тумане.
Очередное совещание. Повеяло дисциплиной – все «живем по уставу», «подаем пример молодому пополнению», «отдача чести», никаких фамильярностей и панибратства. Распределение учебных рот. Мне изначально попалась «обычная», без специальностей рота. Черникову Юре досталась 4-ая застава радио – телефонистов, Филимонову Сергею, 5 – ая застава телеграфистов, Максимчуку, 16-ая застава, так называемая «хозяйственная» – водителей и поваров. Позже мне поменяли заставу, но об этом ниже.
Знакомство с сержантами, построение подразделений и представление нас как командиров рот. Чувствуешь себя как не в своей тарелке, два с лишним года тобой командовали, а сейчас у тебя в подчинение 50–60 человек, которые смотрят тебе в рот. Как будто с тебя сняли одежду. Кажется, язык потяжелел, и весь устав ВС как синичка вылетел из головы. С трудом подбираю слова, стараюсь выглядеть уверенно и властно. Пятьдесят пар глаз смотрят на тебе внимательно, словно увидели чебурашку. Первые команды даются с трудом, иногда подводит голос. Однако через неделю мы командовали бойко, рявкая на солдат, как молодые охотничьи псы.
Заместителем начальнику учебного пункта по строевой части был старший лейтенант Шамханов Георгий, служивший в Афганистане. У Шамханова широкоскулое, жесткое лицо, угловато и неподвижно. Словно ветры Кара Кума смахнули с этого закаменелого лица все, кроме собранности и твердости. Под глазами тонкие тропки морщин. Увидев его подтянутость и аккуратность, мой взвод мобилизуется и еще больше, с радостью рубит строевым. Глаза Шамханова умеют не только охватывать взвод целиком, но и видеть поочередно каждого бойца. И между каждым проходящим солдатом, который встречает взгляд старшего лейтенанта, мгновенно совершается неведомый бессловесный мне разговор. Опытный командир.
Одно из первых правил учебного пункта пить только заваренный чай. Чай одно название – кипяченая вода со зверобоем. Выпил из под крана – минимум понос, максимум дизентерия. С утра как стадо верблюдов стоим у огромного чана и заправляем фляжки на день. С командиров отделений требовали проверять фляжки. Некоторые солдаты по глупости пробовали пить сырую воду и тут же попадали или в туалет или в лазарет. Нас за это отчитывали. Начальник учебного пункта угрожает сексуальными контактами и вспоминает наших матерей, когда лазарет, заполнен до отказа. «Больничка» – это просто отдельная палатка с двумя солдатами в замызганных халатах, похожих на приведений и вечно пьяным прапорщиком – фельдшером, прописывающим всем клизмы.
Первый поход в столовую. Ходить строем по песку это нечто похожее на танцы упоротых страусов. Давление винограда ногами, нетрезвыми молдаванами. На нас орали офицеры, мы орали на взвод – «держать строй!», «раз-раз-раз – два три!». «Столовая» в пустыне это нечто, даже мы привыкшие к «тяготам и лишениям», были, мягко говоря, ошеломлены. Место приема пищи – большая палатка с «барной стойкой» где происходила выдача масла, хлеба и кастрюль с баландой. Именно баландой, ибо едой это назвать было сложно.
Палатка не могла уместить весь учебный пункт, питались поротно, минута в минуту, малейший сбой приводил к хаосу и столпотворению. Опоздание на прием пищи приравнивалось к измене Родины, приходить раньше, тоже не рекомендовалось, ибо начиналась толкотня – возле столовой мало места, вокруг барханы и колючки.
Первые полтора месяца нас кормили селедкой. Причем она была далеко не свежая – «ржавая». Когда нам «поставили» горбушу мы радовались как дети. Но не тут – то было, горбуша прилипла тоже на полтора месяца. От рыбного меню у нас через три месяца выросли плавники.
– Я скоро от рыбы замяукаю – говорит Максимчук.
– Чешуей уже оброс, – в тон отвечаю я. Вот бы сейчас пельменей со сметаной…
– Да и бабу с бубликами – заканчивает короткий диалог Черников.
Питание на учебном пункте было построено по остаточному признаку, «то, что не съели в Афгане, доставалось нам». Очень запомнились банки по 5 литров с сушеной картошкой, при открытии которых мы обнаруживали червяков. Каким образом они там оказывались и чем дышали – не знаю. По этому поводу у нас разгорались жаркие споры «есть ли жизнь в консервной банке».
Прием пищи в пустыне дело непростое, а заступление в наряд по кухне это вообще Армагеддон и попа к верху мехом. Приготовление пищи осуществлялась практически под открытым небом, чаны стояли на улице под навесами, картошка тоже чистилась там же. Мы как огня боялись нарядов по кухне, но график был составлен и каждый со страхом ожидал приближение своего судного дня. Первый в наряд пошел курсант Толстогузов Игорь мой сосед по парте. Игорь пропал больше чем на сутки, когда он вернулся с наряда, только смог сказать:
– Это конец, – и, не раздеваясь, рухнул в кровать. Придя в себя Толстогузов рассказал, что бардак начинается с получением продуктов и все это продолжается в течении суток. Чистка картошки занимает всю ночь, рота не спит, точнее, спит, прямо на лавках. Сон не мог остановить не холод, не неудобства. Курсанту, дежурному по столовой приходилось всю ночь пинать молодых, ибо, не начистив нужный объем овоща – тебе начистит лицо начальник учебного пункта. Повара из старослужащих тоже не спешили – могли закимарить или накуриться шмали. Ветер или снег тормозили процессы приготовления пищи, а учебный график срывать нельзя. В общем цирк уехал, клоуны остались. В конце повествования Игорь сказал лишь одно:
– Лучше не ешьте ничего кроме масла и хлеба, – и тяжело вздохнув полез в рюкзак за тушенкой, которая быстро у всех заканчивалась.
Очередь дошла и до меня, я заступал дежурным в наряд по столовой. После развода пошли менять роту Максимчука, срочники были измотаны, у дежурного усталое лицо и ненависть в глазах.
– Жопа, – сказал он и отдал мне повязку с выцветшими буквами – «дежурный». И понеслось – то воды нет, то масло кто-то украл или картошку не подвезли. Срочники как малые дети, кто-то до этого дня никогда не чистил картошку, и они просто резали ее кубиками. Посуду тоже кто-то мыл первый раз, а если учитывать, что это происходило в холодной воде без моющих средств то, результат был понятен. Спасала только хлорка, которую сыпали везде кроме еды. Я трижды заставлял перемывать алюминиевые гнутые тарелки, неоднократно протирать столы и перемывать котлы. Я ненавидел срочников, а они меня. Руки у них были синие и распухшие, у меня красное от крика горло.
В это время активно выводились войска из Афганистана. В нашем расположении стояла рота мотоманевренной группы из Меймене и Файзабада. Все ребята были боевые, обугленные войной, зачерствелые смертями и болью. К нам они относились как к слепым щенкам, а молодых вовсе за людей не считали.
Утром они заходили стадом, без очереди принимать пищу. Проблемы начинались сразу. Они брали двойную пайку масла и сахара, остальное не ели. Многие не обращали на это внимание, но такими темпами может не хватить пайки остальным срочникам. Вступаю в спор с одним из них, который демонстративно на моих глазах взял себе два куска масла.
– Положи на место, другим не хватит, – говорю я, перекрывая ему дорогу.
– Ничего, пусть кашу жуют, – отвечает он и прет на меня.
– Положи, – говорю я и перегораживаю дорого наглецу. Тот нервно бросает поднос на стол называет меня «щенком» и уходит, злобно поглядывая на меня. Вечером он пришел на ужин. На его выцветшем ХБ, на его груди блистал орден Красной звезды и медаль «За отвагу». Он мне показал, кто здесь настоящий мужчина, а не «хозяйка» по столовой. Досталось парню, герой, да пусть ест, сколько хочет, тихо укоряю я себя. Потом мы с ним познакомились – Андрей Розов, нормальный брянский парень. А на тот момент, я, проклиная себя за свое упрямство, вышел на задворки столовой, покурить Приму.
На песке стояла миска с вонючими селедочными потрохами. Вокруг нее, как поросята вокруг свиноматки, лежали пять кошек, цвета грязной тряпки. Они лихорадочно жевали рыбную слизь, агрессивно урчали и прижимали уши к голове. Кошки были худые с острыми лопатками и огромными животами. Глядя на них я думал, что наша жизнь в наряде по кухне, безобразна как эти коты.
После наряда, как зомби дошел до кровати и упал спать, не снимая сапог. Мне снился сон, что я ем мамины пельмени с жирной сметаной, чуть не подавился во сне, проснулся и поднял голову. Посмотрел на единственный огонек – истопник из числа срочников, выделяемый нам на сутки, топил буржуйку. Он сидел в накинутом на плечи бушлате перед раскрытой дверцей печки и равнодушно ковырялся кочергой. Сырые куцые дрова никак не хотели гореть. Едкий дым слоями расползался по промозглой палатке и оседал под кроватями. Накрывшись одеялом с головой, опять проваливаюсь в сон.
