Эдуард Нордман
Не стреляйте в партизан…
Когда В.З. Корж после войны написал свои мемуары и упомянул об этом происшествии со мной, то рецензент, его друг, Герой Советского Союза Ваупшасов в рецензии написал: «Это чистый вымысел. Такого не могло быть».
Корж возмущался:
– Как не могло быть! Свидетели еще живы.
Прошло более полувека. Я часто задавал себе вопрос: было ли страшно одному в Поварчицах? Нет, пугаться было некогда. Мозг был занят другим. Перед тобой трудности, которые нужно превозмочь. Значит, думай, как это сделать.
Страшновато стало только один раз, когда проснулся утром у потухшего костра около Махновичей. Могли ведь взять меня, сонного, голыми руками. Вот тут-то прошиб меня озноб. Но это было тогда, когда главные опасности остались позади. О том, что могли убить, не думал. Тогда каждый день могли убить, поэтому каждый день мы были готовы и к бою, и к смерти.
Страх – это нормальное состояние человека. Но если со страхом не совладал – то трус. Важно уметь подавить страх. Я был во многих боях, в том числе ночных. Хорошо помню то напряжение, которое овладевало перед самым боем. Но столь же хорошо знаю, что страх пропадал после первых выстрелов. Иногда страшнее тишина.
И еще одно. Спал на холодной мерзлой земле. Трижды переплыл речку Случь при минимальной температуре. Заболел воспалением легких? Нет. Не помню, был ли насморк. Кажется, нет.
Вот тут тоже загадка для мирной жизни. Объяснение одно – выручало напряжение всех человеческих сил. Это, наверное, было допингом. Ежеминутная опасность мобилизовала защитные силы молодого организма.
А все-таки было ли страшно? Когда вспоминаешь теперь, через полвека, становится страшно. Одиннадцать дней – мелочь по сравнению с вечностью. Но сколько раз был на грани смерти за эти дни. Самое тяжелое – муки неизвестности. Где мои товарищи? А что если они уйдут за линию фронта? Как раз в те дни на эту тему шли горячие дискуссии в отряде.
Что я буду делать один? Прятать винтовку и идти наниматься пастухом? Или «подпаском» к солдатке? Впереди зима, первая военная партизанская зима. Ни о чем не думал, кроме одного: как попасть к своим, в отряд.
Один в поле не воин. Но есть старое латинское изречение: «Смелым судьба помогает». На войне, кроме всего, нужны везение и удача. Рассчитанная наглость тоже не помешает.
Прошли десятилетия. Пишу эти строки уже в XXI веке, повидав многое на свете. И размышляю: можно ли профессионально рассчитать риск? Один во вражеском гарнизоне. Один на один со смертельной опасностью. Разоружил четырех полицаев, нагнал страху на весь гарнизон. И без единого выстрела. Уверенность, переходящая в бесцеремонность, пугала противника. Значит, бывает, что и один в поле воин.
Не исключаю, что подобную историю могли бы рассказать и другие партизаны. Особенно те, кто не отсиживался в штабных землянках. Такой образ действий диктовался самой логикой партизанской борьбы. Она состояла в том, чтобы стремглав налететь, неожиданно появиться там, где совсем не ждут, ударить и исчезнуть, раствориться. А через некоторое время возникнуть совершенно в другом месте, снова ударить и снова исчезнуть.
Корж был мастером короткого боя. Кроме того, он часто повторял, что «волк там, где живет, овец не берет». Потому старался водить своих партизан «на работу» в места, отдаленные от постоянного базирования.
Этим отводил подозрение и от проживающего рядом населения. Засады устраивал вдалеке от деревень. Решение о нападении он принимал только тогда, когда был уверен в успехе и в том, что отряд не понесет серьезных потерь. Так действовало большинство командиров.
Для партизан не могло быть геройством вступить в бой, не просчитав результата, и сложить головы. Нет, нам надо было «жалить» часто и успешно, как кобра. Только так можно было укреплять уверенность в себе, создавать соответствующее настроение у населения, поселять неуверенность у врага. Только так мы могли добиться того, что ему везде начнут мерещиться партизаны.
В беспорядочности (с точки зрения классического военного искусства) действий – большое преимущество партизан. В партизанской нелогичности была своя логика.
И Наполеон, и фашистские генералы жаловались, что партизаны воюют не по правилам. По-глупому жаловались. Партизанская тактика и должна изначально отличаться от тактики регулярных частей, действующих на сплошном фронте.
Лобовые атаки на изматывание обороны противника – не для нас. Я просто смеялся, когда во время чеченской войны слышал заявления многозвездных российских генералов, говоривших:
– Масхадов и Басаев – трусы. Они боятся выйти на открытый поединок. Мы бы их тогда…
Мне думалось: «Зачем эти генералы демонстрируют свою неграмотность? Не выйдут чеченские боевики на такой бой и не должны выходить. В отличие от вас, генералы, они изучили теорию и практику партизанских действий». Кто-то может возразить, что боевики – не партизаны в прямом смысле этого слова, а террористы. Да, террористы. Но действуют партизанскими методами. Они воюют не дивизиями и полками, а мелкими группами, стараясь побольнее ударить там, где их не ждут.
Это и есть партизанский подход, который мы накрепко усвоили еще в первые месяцы войны. В отличие от чеченских террористов нам и в голову не приходило заложить взрывчатку на рынке, на который приходят мирные жители.
Если бы первый российский президент Б.Н. Ельцин прочитал хоть несколько книг о партизанской войне, он никогда не принял бы решение начать вооруженную авантюру в Чечне силами регулярной армии. Ведь такая армия не обучалась методам партизанских действий и даже методам противодействия партизанам. У кадрового военного и у партизана даже мышление разное. Я имею в виду военное мышление.
Приведу еще один случай. В 1943 году в конце февраля Пинское партизанское соединение вело тяжелые бои с превосходящими силами оккупантов. Против нас была брошена сорокатысячная группировка войск с танками, авиацией. Пришлось выходить из окружения на запад, в Логишинский и Телеханский районы. Три роты «отряда Комарова» оказались вне этого кольца. Отколовшимся отрядом Корж приказал командовать капитану Николаю Баранову, а я стал комиссаром.
После трудного перехода вышли в Любанскую партизанскую зону. Вывезли и вынесли своих раненых, чтобы самолетами отправить на Большую землю. Люди были измучены до предела. А в штабе Минского партизанского соединения получаем приказ: через сутки атаковать и уничтожить крупный гарнизон в деревне Постолы. Капитан Баранов ответил:
– Есть разгромить гарнизон противника.
А я этот приказ «тормознул» по своему комиссарскому праву. Наступать по открытому полю? Тем более что патронов у нас оставалось на полчаса боя. Да без тщательной разведки и подготовки. Погубим людей.
Вызвали в штаб соединения. Заместитель командира соединения Иосиф Бельский во время словесной перепалки назвал меня трусом и даже пригрозил расстрелом. Я схватился за автомат. Мы уже с 1941 года знали цену каждому, кто трус, а кто нет. Выражения с моей стороны последовали тоже не совсем лицеприятные, лучше сказать – непечатные.
Свидетелем этой схватки стал секретарь ЦК комсомола Белоруссии Михаил Зимянин, кстати, будущий главный редактор «Правды» и секретарь ЦК КПСС. Вот с кем сводила тогда партизанская судьба. Зимянин, человек довольно резкий, попытался меня приструнить:
– Мальчишка, как разговариваешь с заместителем командира соединения?!
Но я стоял на своем:
– Можете меня расстрелять, но на верную гибель людей не поведем. Юзику не подчинюсь. У нас есть свой командир соединения.
Юзика (Иосифа Бельского) я знал с осени 1941 года. Произошло знакомство не в лучшей для него ситуации. Зимянину такой разговор был в диковинку. «Тонкости» наших взаимоотношений ему были неизвестны. Но минчанам он посоветовал свой приказ отменить.
Почему Баранов ответил: «Есть!»? Этот ответ вытекал из ментальности недавнего строевого офицера: приказ должен быть выполнен любой ценой. Почему я сказал: «Нет!»? Потому что любая цена нас не могла устроить. Это мне продиктовал опыт полуторалетних партизанских действий.
На той войне мы вели разные бои. Были и стремительные атаки, и позиционное противостояние, чаще всего характерное для обороны. Бывало, что такое противоборство длилось неделями. Но это стало возможным, когда партизанские зоны уже занимали многие тысячи квадратных километров, а отряды и бригады насчитывали десятки тысяч хорошо вооруженных бойцов.
На первом этапе мы старались нещадно жалить. Но с обязательным точным расчетом сил и возможностей. Мы ставили своей целью выиграть каждый бой. В противном случае предпочитали в драку не ввязываться. И это был правильный подход.
После войны западные военные историки Диксон и Гельбруни написали:
«…Советские партизаны доказали, что тысяча отрядов по пятьдесят человек лучше, чем пятьдесят отрядов по тысяче человек». И добавили: «Ущерб, нанесенный немецкой армией партизанской войной, нельзя определять только числом убитых и раненых и количеством уничтоженных орудий и складов.
К этому еще следует добавить потерю немецкой армией боеспособности и ударной мощи, значение которой трудно оценить в цифрах. Главное состоит в том, что ухудшилось моральное состояние солдат, которые воевали в стране, где каждый гражданин мог оказаться партизаном, а каждый необычный шум – сигналом для начала партизанской атаки».
Излишняя концентрация партизанских сил в одном месте, в одной боевой единице – тоже ошибочна. Особенно ошибочна она была в самом начале нашего движения. По этой причине, я считаю, погиб в сентябре 1941 года Столинский партизанский отряд, в котором базировался и подпольный обком партии.
Тогда по неопытности думалось, что чем нас больше в одном формировании, тем лучше для нас. Оказалось – для врага. Ему ничего не стоило подтянуть хорошо организованные, обеспеченные техникой, потому легкие на подъем регулярные части, окружить и…
Этот вывод подтверждает и более поздний партизанский опыт. Как теперь известно, рейд соединения Ковпака в Карпаты не достиг тогда всех поставленных целей. Ковпаковцев сильно потрепали немцы и бандеровцы. Они потеряли много ценных людей, включая комиссара соединения Руднева. Назад выбираться пришлось разрозненными группами.
Из рассекреченных архивов теперь стало известно, что заместитель наркома обороны Щаденко на первом этапе войны внес предложение о формировании крупных партизанских соединений и переброске их в тыл немцев. В декабре 1941 года было создано Управление по формированию партизанских частей, отрядов и групп.
Предлагалось создать две партизанские армии. Одну на юге из шести-семи кавалерийских дивизий по пять с лишним тысяч общей численностью 33 тысячи. Вторую – из 26 481 человека в составе пяти дивизий на базе ополчений Ивановской, Ярославской, приволжских, уральских и сибирских областей.
Жизнь отвергла эту идею. Армии создать можно. Но как их переправить в тыл врага? Как снабжать их продовольствием, боеприпасами, горючим, обеспечить воздушное прикрытие, которое крупным формированиям просто необходимо?..
Практика войны показала, что любой армии проще разгромить чужую дивизию в своем тылу, чем обнаружить и уничтожить полсотни, сотню мелких боевых групп, неожиданно и непредсказуемо возникающих в разных местах и больно кусающих.
Между прочим, немцы в 1943 году забрасывали в партизанские отряды листовки на эту тему. Использовали логотип «Правды», надпись «Смерть немецко-фашистским оккупантам» и призывали: «Объединяйтесь в крупные соединения. Нечего проводить мелкие бои, они ничего не дают. Будем громить оккупантов, занимать города, железнодорожные узлы и станции. Поможем Красной Армии по-крупному». Была такая уловка, но партизаны на нее не поддались.
Кто-нибудь из более молодых может спросить: «А как же понимать тогда партизанские бригады, партизанские соединения, тысячи людей?» Опять же не надо подходить к этому по-армейски.
Да, партизанские отряды вырастали до бригад, отряды и бригады входили в соединения. Но соединение контролировало десяток и более районов, по которым и были разбросаны отряды. В крупных операциях они действовали сообща. Потом даже со штабами армий и фронтов эти операции согласовывались.
Но на так называемом низовом уровне особенность партизан и отдельных отрядов заключалась в том, что никто не ждал указаний сверху. Они вступали в бой и выходили из боя там и тогда, где и когда им было выгодно. На то они и партизаны, чтобы никакого шаблона. В этом и сила их тактики.
В США, Великобритании, Германии, Франции изучением способов партизанской войны занимаются специальные исследовательские центры. В российской армии этого нет. Потому и «вляпался» Грачев в Чечне. Воевать регулярным войскам против партизанских отрядов – все равно что вилкой суп есть.
Я всегда спрашиваю, можно ли уничтожить блох в квартире большой дубиной. Всю утварь переколотишь в доме и только. Еще Вальтер Скотт писал в 1837 году о мобильности партизан: «Преследовать их – значило бы гоняться за ветром, а окружить их было бы подобно тому, что удерживать воду в решете».
ДРУГАЯ ВОЙНА
Партизанская война имеет свою логику, а эта логика – свое развитие. Зима 1941–1942-го, первая военная зима, была самой трудной для партизан. Она грозила нам тем, что станут проходимыми места, где мы находили укрытие, а каждый след, оставленный на снегу, приведет к лагерю карательную экспедицию. Значит, придется максимально удаляться от населенных пунктов, которые давали нам хлеб насущный, терять связи.
Кроме того, зима выдалась чрезвычайно суровой. Нас, похоже, испытывала не только война, но и сама природа. А мы не имели ни подготовленных баз, ни запасов продовольствия. Ночевать временами приходилось прямо в снегу. Вытаптывали в сугробе траншею и укладывались в нее плотными рядами. К утру из сугробов валил пар, но простуженных или обмороженных не было.
Долго так испытывать судьбу было нельзя. Потому часть партизан склонялась к тому, чтобы на зиму разойтись по знакомым и родственникам. Припрятав оружие, переждать холода, а весной собраться и начать боевые действия заново. На это согласны были многие партизаны из местных жителей.
Другие считали, что надо запастись продовольствием, зашиться в глухомань и тихо сидеть до весны, иначе оккупанты и полиция выследят нас. Не стану скрывать, что некоторые так и поступили.
Случались подобные разговоры и в нашем отряде. Особенно распространены были они среди партизан житковичского отряда, примкнувшего к нам осенью. Это были, в основном, председатели колхозов, председатели сельсоветов. Военного опыта им еще предстояло набираться, но они хорошо знали здешние леса. Часть из них все-таки отделилась от нас.
Корж их особо не задерживал. Они принадлежали не только к другому району, но и к другой области, тогда она называлась Полесской. Мы на них случайно наткнулись потом, во время февральского рейда по Минской и Полесской областям. И снова приняли к себе. Эти люди впоследствии неплохо воевали. Некоторые стали командирами отрядов, один возглавил бригаду.
И все-таки скажу, что та зима стала переломной, притом во многих смыслах. Она была началом перехода уже к другой партизанской войне. Более того, с уверенностью утверждаю, что решающую роль в этом на Минщине, а потом и на Пинщине сыграл наш отряд, в первую очередь его командир Василий Захарович Корж.
Он не был «хнытиком». Он думал, делал выводы и действовал. Неустанно работала отрядная разведка. Почти в каждой записи его партизанского дневника есть пометка: «Ведем разведку во все четыре стороны». Шестым или десятым чувством Корж понимал, что мы не одни, не должны быть одни. И оказался прав.
Василий Захарович был уверен, что кратчайший путь к погибели – это как раз бездействие. И не только потому, что бездействующий отряд начнет разлагаться изнутри, как он повторял, превращаться в банду. И не потому, что рано или поздно зашившихся в укромное место партизан могут выследить. А в первую очередь потому, что такая «тактика» посеет неверие в партизан у здешнего населения и лишит их поддержки.
Он пришел к выводу, что в условиях зимы партизанские отряды надо сделать более мобильными, более маневренными, посадив их на коней и на санные подводы.
– Мы не тараканы, чтобы сидеть в щели, – повторял он. – Пусть у немцев танки и артиллерия. Посмотрим, как они угонятся за нами по лесам и болотам, которые мы знаем, а они – нет.
Нельзя было растерять и того морального подъема, который поселился в нас после разгрома немцев под Москвой. А в декабре 1941 года был огромный подъем, равного которому мне трудно припомнить, перебирая в памяти всю войну.
После перехода в Любанский район Минской области мы обосновались сначала в деревне Нежин, а затем в Загалье. «Комаровцы» заняли большую часть деревни. Штаб разместился в школе, в центре деревни. А рядом расположился отряд Николая Николаевича Розова.
Вышел из лесных землянок и стал на постой в соседней деревне Старосеки партизанский отряд Александра Ивановича Далидовича. Совсем недалеко от нас в деревне Славковичи разместились партизаны «Жорки» – Григория Столярова. Разбитные это были ребята, между прочим. Пришлось их к порядку приводить. В соседнем Октябрьском районе, как донесла разведка, действовали отряды Ф.И. Павловского.
Уже тогда, в январе 1942 года, В.3. Корж стал обдумывать новую тактику и спланировал первый, по-настоящему крупный партизанский рейд силами нескольких отрядов.
А пока он разделил свой отряд на три группы по 60 – 70 человек и направил их в Старобинский, Житковичский, Любанский районы. Сам во главе четырех десятков партизан двинулся в Стародорожский район. 9 января «комаровцы» разгромили полицейский гарнизон в Кривоносах, 11-го – в Рухово, 12-го – в Пасеке, 13-го – в Прусах.
На базу в Загалье вернулись 14 января. Пришли с богатыми трофеями – оружием, патронами, другим военным имуществом, конфискованными лошадями. Отряд пересел «на коней». Это не была кавалерия в прямом смысле. На санях располагались три-четыре партизана. Но такая колонна становилась куда более подвижной по сравнению с пешей.
Половину отряда во главе с комиссаром Никитой Бондаровцом 12 февраля Корж направил в Октябрьский район Полесской области (ныне Гомельская) в деревни Барбарово, Бобровичи, Косаричи. Помогли партизанам Павловского, которые вели тяжелые бои с карателями. В первом же бою они уничтожили семь фашистов и захватили обоз с награбленным хлебом. Партизанам достался не только хлеб, но и лошади с упряжью.
В то самое время произошло еще одно событие, о котором нельзя не рассказать. В.3. Корж узнал от разведчиков, а те – от местного населения, что недалеко, в урочище Зыслав, размещается Минский подпольный обком партии во главе с Василием Ивановичем Козловым.
Теперь имя Героя Советского Союза В.И. Козлова носит не только улица в центре Минска, но и улицы во многих городах. На доме, где он жил в столице, установлена мемориальная доска. В Солигорске В.И. Козлову поставлен памятник.
Этот человек действительно многое сделал для развертывания партизанского движения, особенно по линии партийно-политического руководства этим движением. После войны он долгое время был председателем Верховного Совета БССР и заместителем председателя Верховного Совета СССР.
А тогда Василий Иванович очень страдал. Болела печень. Мучился и А. Бондарь, член обкома, будущий прокурор республики, находившийся в его группе. У него не заживала простреленная нога.
Был с ними Иосиф Бельский – впоследствии заместитель командира Минского соединения, тоже будущий Герой Советского Союза. После того как их предал один из оставшихся с ними в тылу и навел на них немцев с полицией, после понесенных потерь, гибели пограничника Петренко, командира отряда, в котором базировался обком партии, они вынуждены были скрываться в труднодоступном месте.
За ними Корж послал целую роту. Теперь можно откровенно сказать, что все они пребывали в довольно плачевном состоянии: переболевшие, оголодавшие, заросшие многодневной щетиной. Наши партизаны – кто втихую, а кто и откровенно – называли их «апостолами» за длинные, как у священников, бороды. Потом помогали отмываться в банях, стригли, брили. Лечить Козлова и Бондаря пришлось мне.
В «отряде Комарова», как я уже говорил, с самого начала был свой «доктор». Им стал руководитель одной из пинских областных хозяйственных организаций Гусев, служивший в 1930-е годы санинструктором кавалерийского эскадрона в Красной Армии. У него в вещмешке был весь выделенный нам запас таблеток, бинтов, шприц, несколько ампул обезболивающих средств. Так сказать, госпиталь за плечами.
Первый раненый в отряде появился 5 сентября 1941 года. Это был Григорий Карасев. Ранение серьезное, сквозное, пуля прошла через грудь. К счастью, не задела сердце. Выхаживали раненого фактически в походах. Иногда удавалось раздобыть подводу, чаще несли на руках. Однажды Гусев решил упорядочить свою «походную аптеку». Я помог ему разобраться в записях на латыни. Разговорились.
– Откуда знаешь латынь? – спросил он.
– Два года учился в Гомельском медицинском техникуме.
– Тогда помогай лечить Карасева.
В октябре Гусев вместе с группой Положенцева засобирался за линию фронта. Корж не хотел его отпускать. Сразу отрезал:
– Ни «доктора» Гусева, ни Шаю Берковича, который имел дело с радиоприемником, не отдам.
Но Гусев буквально взмолился и привел веский аргумент:
– Василий Иванович, я всего лишь санинструктор, а Эдуард – почти доктор. Он мне не столько помогает, сколько учит, как лечить.
Одним словом, убедил Коржа. Тот позвал меня в свой командирский шалаш и спросил:
– Ты в самом деле учился в медицинском техникуме? Почему не закончил учебу?
Я ответил, что душа не лежала к этому делу. Корж сразу же и всыпал мне:
– Ах ты, паршивец, душа у него не лежала! Знаешь, как нужны были бы теперь твои знания. Принимай сумку с лекарствами, будешь доктором.
Я отчаянно возражал, доказывал, что в разведке принесу больше пользы. Тогда Корж принял не половинчатое, а, я бы сказал, «сдвоенное» решение: будешь разведчиком, но будешь и доктором. Так я им и стал. В помощь мне был выделен пулеметчик Лифантьев, тоже по совместительству.
За осень и зиму я вылечил больше десятка раненых партизан в своем отряде и отряде Розова. Принимал больных из местного населения. Как только мы входили в деревню, появлялись желающие попасть «на прием к доктору». Из соседних деревень привозили больных на санях, на подводах. И я принимал. В белом халате, со стетоскопом, как положено.
Помогал, хотя теперь думаю, что помогало, возможно, не только мое лечение, но и самовнушение больного: ведь он побывал у доктора. Правда, я и таблетки выдавал, если были. А медикаменты нам из немецких гарнизонов приносили разные, какие удавалось достать.
Если при разгроме гарнизона обнаруживали аптеку, забирали все подряд. И только в феврале 1942 года в наш отряд пришел профессиональный фельдшер из деревни Долгое Федор Хролович. Тот самый, который потом убеждал всех в антиревматической пользе крапивных ожогов.
Пришлось тогда устроить небольшой спектакль – провести его по улице деревни под вооруженной охраной. Мол, партизаны забрали силой. Семья-то оставалась в селе. После прихода Федора я снова полностью вернулся в разведку, а Лифантьев – к пулеметному делу.
Осенью 1942 года появился у нас вырвавшийся из лагеря военнопленных военврач третьего ранга Николай Воронович. Сначала он ни за что не хотел расставаться с ручным пулеметом, но потом все же сдал его и организовал настоящую санитарную службу Пинского партизанского соединения. Затем пришли врачи Крук, Швец, Тарасов, Буханенко. Эти люди заслуживают того, чтобы о них написали книгу.
До этого же «доктором» был я. Вот почему тогда, вернувшись в лагерь после блужданий, связанных с полицейским гарнизоном в Махновичах, я написал записку: «Айболит ушел к летчику Громову». «Айболит» – это я. И той зимой Козлова и Бондаря лечил я. Козлову делал обезболивающие уколы. Притом не соглашался делать их каждый день. Во-первых, соответствующие ампулы были наперечет. Во-вторых, объяснял я Василию Ивановичу, к морфию организм привыкает.
Особенно тяжело приходилось Алексею Бондарю. Рана ноги, полученная у Красного Озера, не хотела заживать. А из лекарств у меня риванол, перекись водорода, йод. Как очистить рану от скопившегося гноя? К тому же в ней было множество мелких осколков. Но Бондарь терпел и меня подбадривал:
– Смелее, Эдуард, вытерплю.
И терпел, сжав зубы.
После встречи с Минским обкомом В.3. Корж не расставался с В.И. Козловым несколько дней. Они подолгу беседовали. Поделился Василий Захарович с Василием Ивановичем и своим замыслом провести рейд по Любанскому, Старобинскому, Краснослободскому, Ленинскому районам.
Впоследствии мы захватили этим рейдом Слуцкий и Ганцевичский районы. Козлов сразу же поддержал идею и сам принял участие в рейде. Он обычно ехал с партизанами в середине колонны на санях. В действия Коржа, который командовал рейдом, а такое решение было принято на встрече командиров, не вмешивался.
Тот поход, начавшийся 20 февраля 1942 года, стал очень удачным. Один за другим мы громили полицейские участки и целые гарнизоны. 21 февраля налетели на гарнизон в Кузьмичах, разогнали волостную управу, а бургомистра казнили в назидание другим предателям.
Вот пометки в дневнике Коржа:
«6 марта 1942 года. Разгром долговской полиции. Убиты 11 полицаев, взято 25 винтовок.
7 марта 1942 года. Разгромлена Копацевичская волость, разогнана полиция, освобождены два арестованных.
9 марта 1942 года. Разогнали полицаев в деревне Величковичи. Стояли два дня, отдыхали люди и лошади. Отбили налет немцев, которые попытались выбить нас из деревни. Убили несколько гитлеровцев.
18 марта 1942 года. Разгром сковшинской полиции. Убиты два, остальные удрали. Взято семь винтовок».
Во время разгрома гарнизона в Долгом применили тот же метод с переодеванием, что и в ноябре 1941 года в Красном Озере. Два десятка партизан, нацепив повязки «шуцполицаев», на подводах двинулись к зданию школы, где квартировал гарнизон. Командир группы зычным голосом назвал пароль и приказал полицаям без оружия собраться в большом классе. Мол, «пан комендант» будет говорить о задачах по борьбе с партизанами.
Пока шли эти разговоры, я с товарищами захватил полицейское вооружение, стоявшее в «козлах». Те слишком поздно поняли, что их одурачили. Одиннадцать человек попытались оказать сопротивление и вырваться. Все они были уничтожены.
К сожалению, во время того рейда ушел от возмездия Логвин, начальник полиции в Величковичах. Местные жители рассказывали, что он не мог сесть завтракать, если не застрелит еврея или пленного красноармейца.
Но когда группа партизан окружила дом садиста, в нем обнаружили только семь или восемь голодных и оборванных детей. Логвин так берег свою жизнь, что бросил на произвол судьбы даже семью. Доложили Коржу и комиссару Бондаровцу. Те приказали оставить детям продуктов и уходить. Вот такая история.
Громили гарнизоны и другие отряды. Очень важно и то, что активизировались и те небольшие партизанские группы, которые пережидали зиму. В первый день апреля мы разгромили гарнизон на железнодорожной станции Постолы, взяли станковый и ручной пулеметы, много винтовок и боезапас. Крепла вера в победу не только у нас, но и у населения.
Проведение митинга, собрания в каждой деревне стало правилом. «Разговор с народом» – эта пометка постоянно появляется в записях Василия Захаровича. Одно то, что из села в село, из района в район с боями двигались партизаны на нескольких сотнях санных подвод, производило неизгладимое впечатление на население.
Мы уходили, а за нами тянулась легенда, что партизан очень много, по фашистским тылам движется регулярная советская воинская часть, чуть ли не дивизия.
