Мисс Ивенс объявила, что номер прекрасный, и тотчас плюхнулась на ближайшую из кроватей. Кровати удерживала на почтительном расстоянии молочно-зеленая, разрисованная золотыми цветами спинка.
Галант подошел к окнам и отодвинул одну из штор. Хмуро обнажились закрытые ставни. Разобравшись в механизме, он открыл ставни. За окном оказалась темно-охровая стена с точно такими же ставнями, как и на их окнах. Из чего возможно было предположить, что и стена, и окна принадлежат их же отелю. В щель между стенами из куска венецианского блеклого неба, похожего на бледную зелень спинки кровати, вдруг излился слабый, цвета оливкового масла луч солнца. Этого луча оказалось достаточно, чтобы мисс Ивенс взбодрилась, вскочила, взяла сумочку, сбросив сапоги, улеглась опять и принялась изготавливать джойнт.
Виктор в это время исследовал шкаф и повесил на плечики плащ и пиджак. После этого он ушел в ванную комнату, закрылся там ненадолго и появился оттуда довольный, заново причесанный и пахнущий одеколоном.
– Очень хорошо здесь, – сказал Виктор, пряча расческу в карман.
«Здесь по крайней мере тепло, – подумал Галант. – Потому и хорошо». Не верилось, бродя по слякоти в мусоре пьяцца Сан-Марко, что внутри венецианских скалистых и суровых снаружи сооружений может быть тепло. Но баночные деньги мисс Ивенс оказались способны приобрести тепло для всех троих. Лежа в банках, деньги ничуть не утратили ценности. Вешая токсидо в шкаф, Галант отметил, что шкаф отдает обувным магазином. Или вещи Виктора вобрали запах обувного магазина, где он прежде служил, или же до них в комнате жил владелец множества пар хорошей кожаной обуви. Может быть, владелец нового кожаного пальто?
Мисс Ивенс, уже привычно набившая машинку травой, вставила в нее лист сигаретной бумаги и через мгновение вынула из зубов верной машинки тугой джойнт.
«Слишком тугой», – решил Джон, когда мисс Ивенс, закурив джойнт и втянув в себя пару раз марихуанные облачка, передала его Джону. Тянулся он несвободно.
– Слишком туго, мисс Ивенс, свернули вы джойнт, – изрек Галант и сбросил, поддев их с задника и не развязывая, туфли. Одна и другая тупо ударились об пол. Джойнт он передал Виктору. Виктор сидел в кресле против кровати – переодевшийся в желтый свитер, тугие синие джинсы обтягивали крепкие ноги. Колебля мисс Ивенс и кровать, Галант лег за ее спиной. Одну руку он положил на грудь мисс, поверх черного свитера, другую – себе под голову. Он пролежал в таком положении некоторое время, перемещая руки только тогда, когда приходила его очередь затянуться марихуанным облачком.
Он медленно погружался глубоко в рай. Мисс Ивенс про что-то журчала рядом, обращаясь к Виктору. Совершив над собой небольшое усилие, Джон мог бы понять, о чем они говорят, но ему не хотелось понимать, ему хотелось лежать, и слушать журчание мисс Ивенс и светлые ответы Виктора, и ловить его причесанные, гладкие, чистые взгляды.
Через некоторое время он, однако, начал хулиганить. Повинуясь влиянию животного тепла, исходящего от тела мисс Ивенс, он перекатился на бок и прижался плотнее именно к той части тела, откуда исходило наибольшее количество тепла – к нижней части.
Верхняя часть тела – о, к ней Джон относился скептически, – верхняя часть принадлежала свихнувшейся английской мисс. Голова мисс Ивенс, в частности, была набита месивом сведений об аллергиях и других сверхсовременных болезнях… Чем еще? Он подумал, что если найти способ распознать и записать, то есть каталогизировать содержимое памяти мисс, то… среди прочих ингредиентов в каталоге непременно оказалась бы популярная информация о летающих тарелках, джоггинге, реинкарнейшн, войне во Вьетнаме, хэлффуд, уродливые схемы Пикассо и Мондриана – все говно, внушенное ей ее любимым калифорнийским Чарли за десять лет жизни в Стэнфордском университете. Интеллигентской начинкой нафаршировал Чарли сознание Фионы Ивенс.
Оказавшись в купе, они распределили полки. Виктор получил нижнюю, Галант – самую верхнюю, поскольку мисс Ивенс облюбовала место посередине. Галант открыл бутылку «Вальполичелла», купленную в магазинчике у Лионского вокзала, и предложил итальянского вина спутникам. Виктор выпил полстакана, но мисс Ивенс от вина вовсе отказалась.
– Вы злоупотребляете алкоголем, Джон, – заметила она. – Алкоголь засоряет тело и изменяет состав крови.
– Согласен. Однако я люблю вино. – Галант выпил еще стакан вина и влез наверх.
– Я предлагаю вам следующее развлечение, – сказала мисс, улегшись. – Вы слушаете, мужчины?
– Да, – отозвался притихший было внизу Виктор.
– Каждый из нас расскажет свою историю. Разумеется, только то, что считает нужным рассказать. Раз уж мы оказались втроем в одном купе… – Мисс рассмеялась надтреснутым серебряным колокольчиком. – Если мы с Виктором немного знаем друг друга, то о мистере Галанте нам известно только то, что он американец и что он издает литературный журнал. Кстати говоря, у вас очень французская фамилия, Джон…
– Деклерк? О да, очень французская…
– Нет, но ваша невенецианская фамилия Галант наверняка была завезена в Соединенные Штаты кем-то из ваших континентальных предков из Франции.
– Вероятно. Я мало что знаю о своих предках. Уже мой прапрадед родился в Канаде. OK, вы хотите, чтоб я исповедовался первый?
– Как угодно. Пожалуй, будет справедливее, если начну я, поскольку это я всех спровоцировала. Вы согласны?
Они были согласны. Мисс Ивенс задрала одну сиреневую ногу на другую (она сняла брюки и лежала теперь в сиреневых пенти) и начала:
– Я родилась в Шотландии, в городе Эдинбурге, от английского отца и шотландской матери. Детство мое было безоблачным и красивым, потому я не стану на нем останавливаться. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, мой отец сошел с ума… – Мисс Ивенс произнесла «сошел с ума» так беззаботно и радостно, так звякнула звуками, что можно было подумать, что событие это доставило ей массу удовольствий. И доставляет до сих пор. – Мама моя умерла совсем недавно от жуткой формы рака, сопровождавшейся накожными заболеваниями.
Галант на верхней полке было подумал, что мисс Ивенс пародирует свою биографию, что вот сейчас она рассмеется и, признавшись в шутке, начнет сначала. Нет. Мисс Ивенс вздохнула наконец и объяснила:
– У меня очень плохая наследственность. Как и у всех в нашей семье. У моей старшей сестры – двое детей, и оба ребенка – дебилы… Но проследуем дальше. Когда мне исполнилось семнадцать лет, я познакомилась с Чарли. Чарли тогда было тридцать восемь. Мы познакомились в Лондоне, где я в это время жила. Я приехала в Лондон, чтобы стать актрисой… Чарли уже был известным ученым, я не стану называть вам его фамилию, вам это совершенно ни к чему, хорошо, мужчины?
– Хорошо, – ответил Виктор снизу.
Судя по иронической интонации в голосе латиноамериканца, он относился к странному энтузиазму, с каким мисс выделяла болезни и смерти, терпимо. К тому же, возможно, он уже слышал эту историю.
– Чарли явился в Лондон из Стэнфорда, чтобы работать вместе с английскими физиками над каким-то общим проектом. С первой же встречи Чарли подавил меня своей эрудицией, мудростью и гениальностью. У Чарли супермозг. Я до сих пор утверждаю это, хотя мы и расстались. Уезжая в Стэнфорд, Чарли увез меня с собой. Я прожила с ним девять лет, мужчины! Слышите вы, девять лет. Он загубил мою сексуальность, этот человек, он подавил меня полностью, но я никогда больше не встретила мужчину с таким сильным мозгом…
– Загубил сексуальность? – переспросил латиноамериканец.
Поезд вдруг стал снижать скорость.
– Он делал со мной любовь только первые полгода. Через полгода он отказался делать любовь, объявив мне, что сексуальная активность его унижает и противна ему. Что половой акт низводит его всякий раз до состояния животного…
Галант присвистнул, а Виктор издал звук, напоминающий звук лопающегося шара бабл-гама. Но оба воздержались от комментариев.
– У Чарли были сложные отношения с матерью. Очень сложные. Ему снилось, что он засовывает свою мать в печь. Будучи в реальном мире примерным еврейским сыном, он мучился ужасом и отвергал свои сны. Но сны повторялись. По-видимому, подсознательно он ненавидел мать и всех женщин вместе с нею.
– Почему же вы жили с ним девять лет, Фиона? Следовало тотчас же развестись.
– Разводиться не было необходимости. Мы никогда не оформляли наш брак официально. Чарли боялся связывать себя какими-либо земными узами.
– Что за бастард! – сказал Галант.
– Конечно! – радостно согласилась мисс Ивенс. – Бастард! Все гении жестоки и требовательны. И не похожи на нас, простых смертных.
– Но ты, надеюсь, тотчас же завела себе любовника, Фиона? Девушка восемнадцати лет не может жить без секса… – Виктор встал и приподнял штору на окне, пытаясь увидеть, что происходит. Поезд остановился.
– Представьте себе, что нет… Первый любовник появился у меня только в последний год жизни с Чарли. Вам этого не понять, мужчины… Я была девчонкой. И девчонка встретилась с гением. Я делала все, что он от меня требовал. Если бы он сказал мне, что я должна проституировать на улицах, я бы проституировала для него. Однажды он попросил, чтобы я участвовала в марафонском забеге. Забег был организован университетом. Это случилось через два месяца после моего приезда в Стэнфорд. Чарли бегал тогда уже пятнадцать лет, а я – десять дней. У меня было десять дней на подготовку. И я побежала. И я пришла двадцать первой! Из женщин – второй! А в забеге участвовали четыреста человек, мужчины. Так я хотела, чтоб он был мной доволен. И он был доволен. Он очень гордился мной перед коллегами по университету…
Если мисс Ивенс платит за перенесение его тела в Венецию, это еще не значит, что Галант не должен высказать своего мнения по поводу сукина сына Чарли.
– Какой же он son of a bitch[7]! Я извиняюсь, Фиона, но он сукин сын, ваш Чарли. Он отнял у вас девять лучших лет. Интеллектуальными уловками и ухватками он сумел захватить в плен женщину, чтобы затем игнорировать ее. По его сексуальной холодности никакая женщина не должна ему принадлежать. Зачем? Чтобы что с ней делать? Только дабы польстить своему самолюбию, он заставил девчонку жить с ним… Ну и что, через столько лет вы до сих пор считаете, что он гений?
– Да, считаю, – мелодично откликнулась мисс Ивенс.
– Хорошо, но ваш Чарли, он хотя бы доказал свою гениальность? Получил какую-нибудь премию, сделал уникальное открытие? Десятки тысяч профессоров физики работают в университетах мира, но из этого далеко не следует, что все профессора физики – гении.
– Чарли почти получил Нобелевскую премию… – торжественно прошептала мисс.
– Следовательно, он не получил Нобелевской премии, так? Но даже если он однажды получит ее, это еще не будет свидетельствовать о его гениальности. Вы вообще что-либо понимаете в физике, Фиона?
– Я девять лет наблюдала жизнь Чарли и его коллег.
– Наблюдая жизнь Чарли, вы могли убедиться в одном несомненном факте. Что в современную эпоху открытия совершаются коллективами ученых, обычно после долгой работы над проектом. Крайне редко один человек вдруг совершает открытие. Чаще всего это происходит в области математики. Времена Кюри, Нильса Бора и Эйнштейна давно миновали. Гениальность вашего Чарли крайне сомнительна. По меньшей мере, ничем не подтверждена. Скорее всего, Чарли навсегда прославится лишь как феномен вашей персональной истории…
– Кто ВЫ такой, злой американец с французской фамилией? – фыркнула мисс Ивенс. – Чем ВЫ можете похвалиться?
– Calmez-vous, calmez-vous![8] – Виктор встал и опустил одну руку на плечо мисс Ивенс, другой взял за руку Джона. – Не ссорьтесь!
– Теперь, я так понимаю, именно время сообщить мою автобиографию? – Галант досадовал на себя за то, что слишком далеко зашел в нелюбви к никогда не встреченному им Чарли. Однако в последнее время он постоянно натыкается на след присутствия «Чарли» в прошлой жизни женщин определенного возраста. Выясняется, что «Чарли» – это феномен. Многие женщины, оказывается, напоролись однажды в жизни на такого «Чарли».
– Пожалуйста. Уступаю вам слово. Хотя я и не закончила свою историю.
– ОК. Заканчивайте. Моя биографическая справка будет короткой.
Мисс Ивенс закурила сигарету «Кент» и выдохнула клуб дыма. Клуб, расщепляясь на волокна, затянул купе.
– Виктор, ты можешь, плиз, приоткрыть окно?
Приоткрыть окно оказалось делом невозможным, потому Виктор приоткрыл дверь. В процессе операции он несколько раз подморгнул Галанту на его полке. Подмаргивание в сочетании с полуулыбкой воспринималось мэсиджем, читающимся приблизительно как «Расслабься. Будь снисходителен, не принимай мисс Ивенс и ее историю слишком уж всерьез. Что возьмешь с женщины…».
– Может быть, я бы так и жила с Чарли, но позвонила однажды ночью моя сестра и сказала, что у матери обнаружили рак. И я вылетела в Эдинбург, понимая, что уже не вернусь в Калифорнию никогда. Чарли был очень грустный. Без сомнения, он чувствовал, что я не вернусь, несмотря на то что я оставляла все мои вещи…
Галант, невидимый мисс Ивенс, состроил гримасу, выражая свое презрение к Чарли-профессору. Английская девчонка была нужна Чарли для престижа, для того, чтобы сопровождать его на университетские парти, стоять с ним рядом в то время, как он будет философствовать с бокалом черри в руке. Будет нести профессорскую свою демагогию. Чарли, изображающий настоящего мужчину, нуждался в девчонке в коротком платьице (тогда, в шестидесятые, носили именно короткие платьица), преданной ему телом и душой. Мерзкий комедиант.
– …Перед самым отъездом я вдруг почувствовала страшную боль в uterus. Я не сказала об этом Чарли, не хотела его волновать и отвлекать от науки. Я не захотела обращаться к университетскому гинекологу, так как результат исследования непременно стал бы известен Чарли. Я сама нашла врача-гинеколога в Станфорде. Осмотрев меня, он сказал, что внутри у меня опухоль, «как сырой гамбургер», и что нужно ее удалить. Я согласилась. Полчаса он жег опухоль электродами безо всякой анестезии. Мне было чудовищно больно. В операционной пахло горелым мясом. Да-да. Я думаю теперь, что доктор нарочно отказался от употребления анестезии. Он мстил мне, как все мужчины-доктора, за то, что он был несчастен с женщинами. После операции я сказала ему, что он садист… Что он великолепный экземпляр типичного садиста…
– Я мало что понимаю в медицине, – успел вклиниться в монолог Галант, – но, возможно, доктор и в самом деле не мог применить анестезию? Я не вижу достаточных мотивов для обвинения его в преступлении.
– Мог, я уверена. Но ему хотелось отомстить мне за неудачи с женщинами. Все мои отношения с мужчинами сексуальны. Я очень хорошее животное… – Мисс Ивенс прервала речь серебряной трелью смеха. – Я думаю, я очень хорошее животное. И доктора-мужчины чувствуют это. Мой дантист как бы случайно всегда касается моей груди. Я хожу без лифчика. Я чувствую, что ему хочется иметь меня в приемной на диване… Бизи согласна со мной. У нас с Бизи один и тот же дантист.
– Фиона, Джон не знает, кто такая Бизи, – проявился снизу голос Виктора. Голос был ласковый, как бы даже чуть отеческий. По меньшей мере напоминал голос старшего брата.
– Бизи – моя подружка, Джон. Она часто живет со мной. Американка, как и вы, Джон. Ей двадцать два года.
– Гуд лукинг?
– У, я не знаю… Она perfect, Бизи, она очень сексуальна, очень хорошее животное, однако красивой я бы ее не назвала. Что ты думаешь, Виктор?
– She is fat[9], – сумел сказать Виктор и перешел на французский, – но что-то такое в глазах… Грязное…
– Мужчины все без ума от Бизи, хотя она действительно толстая. Сейчас она живет у Исайя – ее бой-френда. Исайя – марокканский еврей. Совсем молодой мальчик, восемнадцати лет, но очень мачо. Покровительствует ей. Однако Бизи тяжело покровительствовать. Она самостоятельная. Вернемся в Париж, я вас познакомлю с ней, Джон. Но помните, что Исайя опасный тип, всегда ходит с ножом. И любит ее безумно…
«Соотечественница, должно быть, противная, рано созревшая баба с большой, толстой белой задницей», – подумал Галант насмешливо. Но марокканскому тощему, чернявому и волосатому Исайе эта ее белая задница и отечественная американская легкость в отношениях между полами кажутся небесным даром. Расовое различие – вот что его привлекает. Однако мисс Ивенс… Может быть, она сохранила свежесть и энтузиазм по поводу мира и его обитателей, потому что провела девять лет в холодильнике Чарли? У него, сверстника мисс Ивенс, давно уже не осталось энтузиазма по поводу человечества. По крайней мере, по поводу цивилизованной его части. Он был твердо убежден в том, что захватывающие, героические типы не живут в цивилизованных странах. Что героический тип вымер в Европе и ее «колониях» – в Северной Америке, Австралии, России и прочих, что герой враждебен современной белой цивилизации среднего человека. Его можно найти еще лишь на окраинах Азии, Африки и Америки… Плюс нездоровое сознание редактора литературного журнала нашептывало Галанту, что человеческие существа начинают иметь какое-либо значение только после того, как они превращены в героев литературных произведений. До момента превращения в героев истории и Бизи, и Исайя, и мисс Ивенс – лишь капли плазмы.