Почему так нередко любовь непрочна? Несхожесть характеров? Чья-то узость? Причин всех нельзя перечислить точно, Но главное все же, пожалуй, трусость.
Да, да, не раздор, не отсутствие страсти, А именно трусость – первопричина. Она-то и есть та самая мина, Что чаще всего подрывает счастье.
Неправда, что будто мы сами порою Не ведаем качеств своей души. Зачем нам лукавить перед собою, В основе мы знаем и то и другое, Когда мы плохи и когда хороши.
Пока человек потрясений не знает, Неважно – хороший или плохой, Он в жизни обычно себе разрешает Быть тем, кто и есть он. Самим собой.
Но час наступил – человек влюбляется. Нет, нет, на отказ не пойдет он никак. Он счастлив. Он страстно хочет понравиться. Вот тут-то, заметьте, и появляется Трусость – двуличный и тихий враг.
Волнуясь, боясь за исход любви И словно стараясь принарядиться, Он спрятать свои недостатки стремится, Она – стушевать недостатки свои.
Чтоб, нравясь, быть самыми лучшими, первыми, Чтоб как-то «подкрасить» характер свой, Скупые на время становятся щедрыми, Неверные – сразу ужасно верными, А лгуньи за правду стоят горой.
Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда, Влюбленные словно на цыпочки встали И вроде красивей и лучше стали. «Ты любишь?» – «Конечно!» «А ты меня?» – «Да!»
И все. Теперь они муж и жена. А дальше все так, как случиться и должно: Ну сколько на цыпочках выдержать можно?! Вот тут и ломается тишина…
Теперь, когда стали семейными дни, Нет смысла играть в какие-то прятки. И лезут, как черти, на свет недостатки, Ну где только, право, и были они?
Эх, если б любить, ничего не скрывая, Всю жизнь оставаясь самим собой, Тогда б не пришлось говорить с тоской: «А я и не думал, что ты такая!» «А я и не знала, что ты такой!»
И может, чтоб счастье пришло сполна, Не надо душу двоить свою. Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна Не меньше, чем в космосе или в бою!
1967
Лесная сказка
Ты хочешь, чтоб звезды посыпались Со звоном в твои ладони? Чтоб с шумом из мрака вырвались Костров гривастые кони?
Чтоб ветви, сомкнув объятья, Твое повторяли имя? Чтоб стало парчовым платье, А туфельки – золотыми?
Ты хочешь, чтоб соболь черный Дал гордый разлет бровям? Чтоб сорок ветров покорно Упали к твоим ногам?
Чтоб в курточках темно-зеленых, Посыпавшись вдруг с ветвей, Двести веселых гномов Стали свитой твоей?
Ты хочешь, чтоб в пестрых красках, Звездой отразясь в реке, Вышла из леса сказка С жар-птицею на руке?
А хочешь, скажи, ты хочешь Такою красивой стать, Что даже у южной ночи Уж нечего будет взять?..
Ты верь мне, я лгать не буду! Есть сто золотых ключей, Я все их тебе добуду! Я сто отыщу дверей!
А чтоб распахнуть их сразу В волшебную ту страну, Скажи мне одну лишь фразу, Одну лишь, всего одну!
Слова в ней совсем простые, Но жар их сильней огня. Скажи мне слова такие — Скажи, что любишь меня!
1967
Стихи, не претендующие на ученый трактат
Бывает ли переселенье душ? Наука говорит, что не бывает. – Все, что живет, – бесследно исчезает, — Так скажет вам любой ученый муж.
И уточнит: – Ну, правда, не совсем, Ты станешь вновь материей, природой: Азотом, водородом, углеродом, Железом, хлором, ну буквально всем!
Ответ как прост, так и предельно ясен. Но человек есть все же человек, И превратиться в атомы навек Я как-то не особенно согласен…
Ну как же так! Живешь, живешь – и вдруг Изволь потом в частицу превратиться. Нет, я далек от всяких адских мук, Но ведь нельзя ж кончать и на частицах!
Одних глупцов способен утешать Поклон, богам иль идолам отвешенный. И все-таки обидно как-то стать Частицей, пусть хотя бы даже взвешенной.
Прости меня, наука! Разум твой Всю жизнь горел мне яркою зарею. Я и сейчас стою перед тобою С почтительно склоненной головой.
Да, после нас останется работа. А нас, скажи, куда в конце пути? Стать углекислым газом? Нет, прости. Наверно, ты недооткрыла что-то!
Ведь даже муж с ученой эрудицией При неудачах шепчет: – Не везет… — И от судьбы порой чего-то ждет И очень даже верит в интуицию.
Нет, нам не надо всякой ерунды! Мы знаем клетку, биотоки знаем, И все же мы отнюдь не отрицаем, Что есть подчас предчувствие беды.
А разве вы порою не ловили Себя на мысли где-нибудь в кино Иль глядя на гравюру, что давно Вы в том краю уже когда-то были?..
Или в пути, совсем вдали от дома, Какой-то город, речка или храм Покажутся до боли вам знакомы, Так, словно детство прожили вы там!
Переселенье душ? Сплошная мистика? Кто ведает? И пусть скажу не в лад, А все же эта самая «глупистика» Поинтересней как-то, чем распад.
Да и возможно ль с этим примириться: Любил, страдал, работал с огоньком, Был вроде человеком, а потом Стал сразу менделеевской таблицей.
А атому – ни спеть, ни погрустить, Ни прилететь к любимой на свиданье, Ни поработать всласть, ни закурить, Одно научно-строгое молчанье.
Нет, я никак на это не гожусь! И ну их – клетки, биотоки, души… Я просто вновь возьму вот и рожусь, Рожусь назло ученому чинуше.
И если вновь вы встретите поэта, Что пишет на лирической волне, Кого ругают критики в газетах, А он идет упрямо по стране;
Идет, все сердце людям отдавая, Кто верит, что горит его звезда, Чей суд – народ, ему он присягает, И нету выше для него суда;
Кто смерть пройдет и к людям возвратится, Он – их поэт, они – его друзья, И если так, товарищи, случится, Не сомневайтесь: это снова я!
1967
Добрый принц
Ты веришь, ты ищешь любви большой, Сверкающей, как родник. Любви настоящей, любви такой, Как в строчках любимых книг.
Когда повисает вокруг тишина И в комнате полутемно, Ты часто любишь сидеть одна, Молчать и смотреть в окно.
Молчать и видеть, как в синей дали, За звездами, за морями, Плывут навстречу тебе корабли Под алыми парусами…
То рыцарь Айвенго, врагов рубя, Мчится под топот конский. А то приглашает на вальс тебя Печальный Андрей Болконский.
Вот шпагой клянется д’Артаньян, Влюбленный в тебя навеки. А вот преподносит тебе тюльпан Пылкий Ромео Монтекки.
Проносится множество глаз и лиц, Улыбки, одежды, краски… Вот видишь: красивый и добрый принц Выходит к тебе из сказки.
Сейчас он с улыбкой наденет тебе Волшебный браслет на запястье. И с этой минуты в его судьбе Ты станешь судьбой и счастьем!
Когда повисает вокруг тишина И в комнате полутемно, Ты часто любишь сидеть одна, Молчать и смотреть в окно…
Слышны далекие голоса, Плывут корабли во мгле… А все-таки алые паруса Бывают и на земле!
И, может быть, возле судьбы твоей Где-нибудь рядом, здесь, Есть гордый, хотя неприметный Грэй И принц настоящий есть!
И хоть он не с книжных сойдет страниц, Взгляни! Обернись вокруг: Пусть скромный, но очень хороший друг, Самый простой, но надежный друг — Может, и есть тот принц?!
1967
Литературные споры
Спорят о славе поэты. Критики спорят тоже. А славе плевать на это, Хоть лопни, хоть лезь из кожи!
В литературном храме, Перья скрестив свои, Поэты спорят стихами, Критики пишут статьи.
Критики дело знают: Локтями тесня друг дружку, Кого в основном читают, С тех и «снимают стружку»!
Снимают, вовсю стараются, Лупят кого-то всласть И сами же удивляются, В лужу потом садясь.
Но это не вразумляет, И вновь они ищут трещины! Я знаю, как это бывает, — Сам получал затрещины.
Эх, сколько ж меня склоняли! И как же в меня палили! Такого нагромоздили, Самим-то понять едва ли!
И все-таки самое главное, После как оказалось, Да все за эту за самую, О Господи, популярность!
Ну словно кого обманывал, Ограбил, или подвел, Иль, скажем, читателей сманивал И прятал в письменный стол.
И тем, кто приходит в ярость, Я тихо хочу сказать: – Возьмите себе популярность И дайте спокойно писать!
1967
Ночные огни
В простудном мраке, в сырости ночной Горит огонь спокойно-одинокий. Чуть-чуть печальный, трепетный такой, Загадочный, манящий и далекий…
Он, словно Марс или живой цветок, Таинственный и в то же время честный. Пылающий во мраке уголек, Кусочек чьей-то жизни неизвестной.
Огонь ли это путника в степи, Окно ли светит? Это я не знаю. Но кто-то там не спит теперь, не спит! И чья-то там душа сейчас живая!
Покажется: вот сто шагов всего, И ты укрыт от холода и ветра, Да только вот нередко до него Десятки и десятки километров…
Невольно представляешь, что вон там Сидят сейчас охотники-бродяги, Пьют чай с горячим ромом пополам И ждут к утру перепелиной тяги.
Или, быть может, там, перед окном, Сидит из сказки девушка с косою И, отложив большой, тяжелый том, Глядит во тьму с задумчивой тоскою.
Иль мать-старушка долгий, долгий срок Сидит и ждет, когда вернутся дети, А путник забредет на огонек — Она теплом и путника приветит.
Или, костром пронзая синий мрак, Влюбленные сидят в сосновой роще, А может, все совсем, совсем не так — И будничнее, и скучней, и проще…
И все же я люблю их! Я готов С мальчишьих лет всегда мечтать о чуде, Люблю огни летящих поездов — Живые кадры чьих-то дум и судеб.
Огонь в ночи!.. Ненастье… Вязнут ноги… Со снегом дождь… А путь далек-далек… И что бы стало с путником в дороге, Когда б не этот добрый огонек?!
И есть там сказка или сказки нету — Не в этом суть. Ты верь, и ты иди! Он как надежда, этот лучик света, Как искра счастья где-то впереди.
Ведь счастье тоже может быть порою Чуть-чуть не то, которого ты ждешь, Но ты страдаешь, борешься, живешь, Пока оно горит перед тобою.
Возможно, птицей с синими крылами Оно должно быть вечно впереди, И кто ответит, может быть, в пути Вот так к нему и следует идти И никогда не брать его руками?!
1967
Важные минуты
Беда ли это, если иногда Бывает в жизни кто-то мягкотелым, Доверчивым, застенчиво-несмелым, — Беда все это или не беда?
Навряд ли это повод к обсужденью. У всех, как говорят, своя стезя. И все же есть минуты и мгновенья, Когда безвольным быть уже нельзя.
Ведь ты порой и сам не замечаешь, Как средь житейских горестей и благ То там, то здесь кому-то уступаешь. И вдруг однажды словно замираешь: Тебя толкают на бесчестный шаг.
Тот шаг нередко выгоден кому-то, Кто может все. Какой же дать ответ? Вот и пришла та самая минута, Чтоб встать, чтоб бросить, как гранату: – Нет!
Весна! Планета, будто сердце, бьется. Любовь пришла. Она к тебе летит! Душа твоя ей в чувствах признается, А вот язык предательски молчит.
Но милая, едва у дома встанешь, Уже спешит проститься до утра. И ты идешь обратно и не знаешь, Пора признаться или не пора.
А вот сейчас, задумчиво-робка, Она стоит и медлит почему-то. Пора! Пришла та самая минута. Скажи. Не то пропал наверняка!
Вы с другом в горы как-то забрались. Стучали бодро крепкие ботинки. Вдруг, оступившись, друг слетел с тропинки И на скале над пропастью повис…
Судьба вдруг разом повернулась круто. Ползти к обрыву – жизнью рисковать. Пусть так. Смелей! Сейчас пришла минута — Иль вместе жить, иль вместе умирать!
Года спешат, друг друга обгоняя… Но сколько же порою там и тут, В большом и малом людям выпадает Решительных мгновений и минут!
О, как мы спорим, если иногда Бывает в жизни кто-то мягкотелым, Доверчивым, застенчиво-несмелым, — Беда все это или не беда?
Пустяк – цена всем этим обсужденьям! А чтоб людьми серьезно дорожить, О них не худо было бы судить Вот по таким минутам и мгновеньям.
1968
«Я мелкой злости в жизни не испытывал…»
Я мелкой злости в жизни не испытывал, На мир смотрел светло, а потому Я ничему на свете не завидовал: Ни силе, ни богатству, ни уму.
Не ревновал ни к радостному смеху (Я сам, коли захочется, – смеюсь), Ни к быстрому и громкому успеху (И сам всего хорошего добьюсь).
Но вы пришли. И вот судите сами: Как ни смешно, но я признаюсь вам, Что с той поры, как повстречался с вами, Вдруг, как чудак, завидую вещам.
Дверям, что вас впускают каждый вечер, Настольной лампе, сделанной под дуб, Платку, что обнимает ваши плечи, Стакану, что коснулся ваших губ.
Вы усмехнетесь: дескать, очень странно, Вещь – только вещь! И я согласен. Да. Однако вещи с вами постоянно. А я – вдали. И в этом вся беда!
А мне без вас неладно и тревожно: То снег, то солнце чувствую в крови. А мне без вас почти что невозможно. Ну хоть совсем на свете не живи!
Я мелкой злости с детства не испытывал, На мир смотрел светло, а потому Я ничему на свете не завидовал: Ни славе, ни богатству, ни уму.
Прошу вас: возвратите мне свободу! Пусть будет радость с песней пополам. Обидно ведь завидовать вещам, Когда ты человек и царь природы!
1968
Артисты
Кто выдумал, будто бы лгут артисты! Что в жизни порою ворчат и пьют, А вот на сцене трезвы и чисты, Бывают возвышенны и речисты. Артисты ни в чем не лгут!
Не просто Пушкина иль Шекспира Они зажжены вдохновенным словом. Артисты на сцене и вправду Лиры, И вправду Гамлеты и Ратмиры, И впрямь Джульетты и Годуновы!
Душа вселенной сродни лучистой, Где звезды разной величины. И вот на сцене в душе артиста Нередко ярчайшие зажжены.
Тогда почему же ярчайшие, главные, Всю жизнь постоянно в них не горят? Но главные, так же как буквы заглавные, Не могут быть всюду или подряд.
Никто же не требует от атлета Ходить со штангою на спине! И разве мы требуем от пилота Быть вечно в заоблачной вышине?!
И кто артистов порой осудит За неприглаженные пути? Артисты тоже живые люди, А не архангелы во плоти!
Герои были светлы, а все же Принц Гамлет умел и не воду пить… Да и Джульетта, коль надо, тоже, Исполнена светлой, сердечной дрожи. Могла сто нянек перехитрить.
И если где-то в житейском мире Артисты спорят иль вина пьют, Средь вас без грима все те же Лиры, Марии, Гамлеты и Ратмиры, И вы им верьте. Они не лгут!
1968
Разные свойства
Заяц труслив, но труслив оттого, Что вынужден жить в тревоге, Что нету могучих клыков у него, А все спасение – ноги.
Волк жаден скорее всего потому, Что редко бывает сытым, А зол оттого, что, наверно, ему Не хочется быть убитым.
Лисица хитрит и дурачит всех Тоже не без причины: Чуть зазевалась – и все! Твой мех Уже лежит в магазине.
Щука жестоко собратьев жрет, Но сделайте мирными воды, Она кверху брюхом тотчас всплывет По всем законам природы.
Меняет окраску хамелеон Бессовестно и умело. – Пусть буду двуличным, – решает он. — Зато абсолютно целым.
Деревья глушат друг друга затем, Что жизни им нет без света, А в поле, где солнца хватает всем, Друг к другу полны привета.
Змея премерзко среди травы Ползает, пресмыкается. Она б, может, встала, но ей, увы, Ноги не полагаются…
Те – жизнь защищают. А эти – мех. Тот бьется за лучик света. А вот – человек. Он сильнее всех! Ему-то зачем все это?
1968
Отцы и дети
Сегодня я слово хочу сказать Всем тем, кому золотых семнадцать, Кому окрыленных, веселых двадцать, Кому удивительных двадцать пять.
По-моему, это пустой разговор, Когда утверждают, что есть на свете Какой-то нелепый извечный спор, В котором воюют отцы и дети.
Пускай болтуны, что хотят, твердят, У нас же не две, а одна дорога, И я бы хотел вам, как старший брат, О ваших отцах рассказать немного.
Когда веселитесь вы или даже Танцуете так, что дрожит звезда, Вам кто-то порой с осуждением скажет: – А мы не такими были тогда!
Вы строгою меркою их не мерьте, Пускай. Ворчуны же всегда правы. Вы только, пожалуйста, им не верьте, — Мы были такими же, как и вы!
Мы тоже считались порой пижонами И были горласты в своей правоте, А если не очень-то были модными, То просто возможности были не те.
Когда ж танцевали мы или бузили, Да так, что срывалась с небес звезда, Мы тоже слышали иногда: – Нет, мы не такими когда-то были!
Мы бурно дружили, мы жарко мечтали. И все же порою – чего скрывать! — Мы в парты девчонкам мышей совали, Дурили, скелетам усы рисовали, И нам, как и вам, в дневники писали: «Пусть явится в срочном порядке мать!»
И все-таки в главном, большом, серьезном Мы шли не колеблясь, мы прямо шли, И в лихолетье свинцово-грозном Мы на экзамене самом сложном Не провалились, не подвели.
Поверьте, это совсем не просто — Жить так, чтоб гордилась тобой страна, Когда тебе вовсе еще не по росту Шинель, оружие и война.
Но шли ребята назло ветрам И умирали, не встретив зрелость, По рощам, балкам и по лесам, А было им столько же, сколько вам, И жить им, конечно, до слез хотелось.
За вас, за мечты, за весну ваших снов Погибли ровесники ваши – солдаты: Мальчишки, не брившие даже усов, И не слыхавшие нежных слов, Еще не целованные девчата.
Я знаю их, встретивших смерть в бою, Я вправе рассказывать вам об этом, Ведь сам я, лишь выживший чудом, стою Меж их темнотою и вашим светом.
Но те, что погибли, и те, что пришли, Хотели, надеялись и мечтали, Чтоб вы, их наследники, в светлой дали Большое и звонкое счастье земли Надежно и прочно потом держали.
Но быть хорошими – значит ли жить Стерильными ангелочками? Ни станцевать, ни спеть, ни сострить, Ни выпить пива, ни закурить, Короче: крахмально белея, быть Платочками-уголочками?!
Кому это нужно и для чего? Не бойтесь шуметь нисколько. Резкими будете – ничего! И даже дерзкими – ничего! Вот бойтесь цинизма только.
И суть не в новейшем покрое брюк, Не в платьях, порой кричащих, А в правде, а в честном пожатии рук И в ваших делах настоящих.
Конечно, не дай только Бог, ребята, Но знаю я, если хлестнет гроза, Вы твердо посмотрите ей в глаза, Так же, как мы смотрели когда-то.
И вы хулителям всех мастей Не верьте. Нет никакой на свете Нелепой «проблемы» отцов и детей, Есть близкие люди: отцы и дети!
Идите ж навстречу ветрам событий, И пусть вам всю жизнь поют соловьи. Красивой мечты вам, друзья мои! Счастливых дорог и больших открытий!
1968
«Дорожите счастьем, дорожите…»
Дорожите счастьем, дорожите! Замечайте, радуйтесь, берите Радуги, рассветы, звезды глаз — Это все для вас, для вас, для вас.
Услыхали трепетное слово — Радуйтесь. Не требуйте второго. Не гоните время. Ни к чему. Радуйтесь вот этому, ему!
Сколько песне суждено продлиться? Все ли в мире может повториться? Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз… Разве будет это тыщу раз!
На бульваре освещают вечер Тополей пылающие свечи. Радуйтесь, не портите ничем Ни надежды, ни любви, ни встречи!
Лупит гром из поднебесной пушки. Дождик, дождь! На лужицах веснушки. Крутит, пляшет, бьет по мостовой Крупный дождь в орех величиной.
Если это чудо пропустить, Как тогда уж и на свете жить?! Все, что мимо сердца пролетело, Ни за что потом не возвратить!
Хворь и ссоры временно отставьте, Вы их все для старости оставьте. Постарайтесь, чтобы хоть сейчас Эта «прелесть» миновала вас.
Пусть бормочут скептики до смерти. Вы им, желчным скептикам, не верьте — Радости ни дома, ни в пути Злым глазам, хоть лопнуть, – не найти!
А для очень, очень добрых глаз Нет ни склок, ни зависти, ни муки. Радость к вам сама протянет руки, Если сердце светлое у вас.
Красоту увидеть в некрасивом, Разглядеть в ручьях разливы рек! Кто умеет в буднях быть счастливым, Тот и впрямь счастливый человек!
И поют дороги и мосты, Краски леса и ветра событий, Звезды, птицы, реки и цветы: Дорожите счастьем, дорожите!
1968
Он настоящим другом был
У парня был хороший друг, Задорен и смешлив. Был друг как друг, но как-то вдруг Стал тих и молчалив.
Проведал парень: у него Был тяжко болен сын. – Держись! – сказал он. – Ничего, Ведь ты же не один.
Он продал мотоцикл без слов Какому-то дельцу. Кровь подошла? Даешь и кровь Курносому мальцу.
Потом, когда прибой похвал Приветственно гудел, Он лишь плечами пожимал, Сердился и краснел,
Как будто людям говорил: За что хвалить его? Он просто искренне дружил, Он настоящим другом был, И больше ничего!
Друг раз кого-то зло поддел И, смяв, перешагнул. И парень вспыхнул, не стерпел, Он друга взял и вздул.
Когда же кто-то упрекал Потом в толкучке дел, Он лишь плечами пожимал, Сердился и краснел,
Как будто людям говорил: Зачем корить его? Он просто искренне дружил, Он настоящим другом был, И больше ничего!
Зимой пошли на лыжах в лес. Вот мостик и разъезд. Вдруг, охнув, друг упал на рельс, А в ста шагах – экспресс!
Уж бьет прожектор по глазам! Он к другу подлетел, Он друга вниз столкнул, а сам Не спрыгнул. Не успел…
Потом был час, нелегкий час, Прощанье и венки, И митинг, и десятки глаз, Застывших от тоски.
В речах сказали, что герой, Что храбро пролил кровь, А он лежал простой-простой, Чуть приподнявши бровь,
Как будто людям говорил: Зачем хвалить его? Он просто искренне дружил, Он настоящим другом был, И больше ничего!..
1968
Худшая измена
Какими на свете бывают измены? Измены бывают явными, тайными, Злыми и подлыми, как гиены, Крупными, мелкими и случайными.
А если тайно никто не встречается, Не нарушает ни честь, ни обет, Ничто не случается, не совершается, Измена может быть или нет?
Раздвинув два стареньких дома плечом, С кармашками окон на белой рубашке, Вырос в проулке верзила-дом, В железной фуражке с лепным козырьком, С буквами «Кинотеатр» на пряжке.
Здесь, на девятом, в одной из квартир, Гордясь изяществом интерьера, Живет молодая жена инженера, Душа семейства и командир.
Спросите мужа, спросите гостей, Соседей спросите, если хотите, И вам не без гордости скажут, что с ней По-фатоватому не шутите!
Она и вправду такой была. Ничьих, кроме мужниных, ласк не знала. Смеялись: – Она бы на зов не пошла, Хоть с мужем сто лет бы в разлуке жила, Ни к киногерою, ни к адмиралу.
И часто, иных не найдя резонов, От споров сердечных устав наконец, Друзья ее ставили в образец Своим беспокойным и модным женам.
И все-таки, если бы кто прочел, О чем она втайне порой мечтает, Какие мысли ее посещают, Он только б руками тогда развел!
Любила мужа иль не любила? Кто может ответить? Возможно – да. Но сердце ее постепенно остыло. И не было прежнего больше пыла, Хоть внешне все было как и всегда.
Зато появилось теперь другое. Нет, нет, не встречалась она ни с кем! Но в мыслях то с этим была, то с тем… А в мыслях чего не свершишь порою.
Эх, если б добряга, глава семейства, Мог только представить себе хоть раз, Какое коварнейшее злодейство Творится в объятьях его подчас!
Что видит она затаенным взором Порой то этого, то того, То адмирала, то киноактера, И только, увы, не его самого…
Она не вставала на ложный путь, Ни с кем свиданий не назначала, Запретных писем не получала, Ее ни в чем нельзя упрекнуть.
Мир и покой средь домашних стен. И все-таки, если сказать откровенно, Быть может, как раз вот такая измена Самая худшая из измен!
