Эдогава Рампо
Волшебные чары луны
– Довольно! Слышите, довольно! – вскрикнула Сидзуко и вцепилась в меня. Прильнув щекой к моему плечу, она залилась слезами. Эти слезы обжигали меня сквозь рубашку.
– Почему вы плачете? Почему все время вы порываетесь остановить меня? Не потому ли, что для вас это вопрос жизни и смерти? Уже одно это дает мне основание подозревать вас. Но слушайте дальше. Я еще не кончил. Почему жена Сюндэя Оэ носила очки? Почему у нее были золотые коронки? Почему она приклеивала к правой щеке болеутоляющий пластырь? Почему носила стрижку на европейский манер? Вспомните «Страну Панораму» Сюндэя. В этой повести можно почерпнуть уйму сведений об искусстве камуфляжа. Здесь и изменение прически, и очки, и ватные тампоны, которые закладываются за щеки и меняют черты лица. Вспомните наконец рассказ «Медная монета», один из персонажей которого надевал на здоровые зубы золотые коронки. Боковые зубы у вас крупнее остальных, и это запоминается. Поэтому вы и надевали на них коронки. На правой щеке у вас родинка, и вы скрывали ее под болеутоляющим пластырем. А для того чтобы ваше удлиненное лицо казалось более круглым, вам оставалось всего-навсего изменить прическу. Так вы превращались в жену Сюндэя. Позавчера вас видел Хонда. Он ручается, что, если заменить вашу прическу на стрижку, надеть на вас очки и золотые коронки, вы будете вылитой женой Сюндэя. Что вы на это скажете? Не вздумайте дурачить меня, мне все предельно ясно.
Я оттолкнул от себя Сидзуко. Она упала на кровать и сквозь слезы чуть слышно произнесла:
– Хирата. Хирата.
– Хирата? Значит, вам все еще угодно дурачить меня? Вы хотите, чтобы я поверил в существование Сюндэя, коль скоро вы притворялись его женой? Нет, Сюндэй не существует и никогда не существовал. Он всего лишь плод воображения, фантазия. Для того чтобы всех сбить с толку, вы превращались в его жену и встречались с сотрудниками журналов. По этой же причине вы переезжали с места на место. Однако долго так продолжаться не могло, поэтому вы подкупили бродягу из парка Асакуса и заставили его играть роль «лежебоки» Сюндэя. Не Сюндэй превращался в странного человека в шутовском наряде, а этот бродяга перевоплощался в Сюндэя.
Сидзуко молча лежала на кровати. Издали можно было подумать, что она мертва. При взгляде на нее гнев мой остыл, и я смущенно сказал:
– Сидзуко-сан, я погорячился. Мне следовало быть более сдержанным. Но вы так настойчиво мешали мне говорить, так сбивали меня с толку своим кокетством, что я поневоле вышел из себя. Простите меня. Постарайтесь меня не перебивать, а я попытаюсь рассказать, как все было дальше. Если я буду неточен, поправьте меня, ладно?
Вы наделены редкими для женщины умом и литературным даром. Я это почувствовал уже по письмам, которые вы мне присылали. Вполне понятно, что вам захотелось попробовать себя на литературном поприще, и вы решили написать детективную повесть, взяв своим псевдонимом мужское имя. Неожиданно эта первая проба пера возымела успех. Как раз в то время, когда к вам пришла литературная слава, г-н Коямада на два года отправился за границу. Чтобы скрасить свое одиночество, а еще более из-за пристрастия ко всему необычному вы затеяли страшную игру, в которой вам надлежало исполнять сразу три роли. У вас есть рассказ «Единый в двух лицах». В реальной жизни вы пошли еще дальше, избрав для себя не две, а три ипостаси.
Под именем Итиро Хираты вы сняли квартиру в Нэгиси. Прежние ваши пристанища – в Икэбукуро и в Усигомэ, – по-видимому, предназначались только для получения корреспонденции. Под разными предлогами: нелюдимости, путешествий и так далее – вы скрывали от людей человека по имени Хирата и, переодеваясь его женой, вместо него вели переговоры даже с издателями. Когда вы писали свои произведения – вы превращались в Сюндэя Оэ, или Хирату, когда разговаривали с сотрудниками журналов или снимали очередной дом – вы становились женой Хираты, в своем же доме вы были г-жой Коямадой. Так вы играли одновременно три роли. Для того чтобы успешно справляться с ними, вы должны были каждый день надолго отлучаться из дома. Для окружающих был найден хороший предлог: занятия чайной церемонией и музыкой. Полдня вы были г-жой Коямадой, остальные полдня – г-жой Хиратой. Изменение прически, переодевание и прочее требовали значительного времени, поэтому вы не могли позволить себе тратить много времени на дорогу. Вот почему, переезжая с места на место, вы неизменно останавливали свой выбор на тех районах, до которых от вашего дома не более десяти минут езды на машине.
Я тоже своего рода охотник до всего необычного и поэтому хорошо вас понимаю. Разумеется, подобная игра требовала немалой затраты сил, но зато сулила неземное наслаждение.
Мне вспоминаются суждения одного критика. Разбирая какое-то из произведений Сюндэя, он отмечал, что оно насквозь проникнуто гнетущей подозрительностью, на которую способна только женщина. Читая книги Сюндэя, писал дальше критик, словно видишь перед собой затаившееся во мраке чудовище. Это очень точные слова.
Но вот промчались два года, и г-н Коямада вернулся в лоно семьи. Вы больше не могли играть три роли, как прежде. Вот тогда-то и исчез со сцены Сюндэй Оэ. Но поскольку он слыл человеком странным и до крайности нелюдимым, никому и в голову не пришло считать его загадочное исчезновение подозрительным.
Почему вы решились на это страшное преступление, мне, мужчине, не вполне понятно, но из книг о психических аномалиях я знаю, что склонные к истерии женщины нередко сами себе посылают угрожающие письма. И в Японии, и за рубежом тому немало примеров.
Здесь заключено, с одной стороны, желание испугать себя, а с другой – стремление вызвать сочувствие со стороны какого-нибудь другого человека. Мне кажется, что и вами руководило подобное желание. В самом деле, какое щекочущее нервы ощущение – получать угрожающие письма от известного писателя, в которого временами превращались вы сами!
Со временем стареющий муж стал все больше и больше докучать вам. Кроме того, вам не хотелось расставаться с увлекательной и привольной жизнью, к которой вы привыкли в его отсутствие. А если выразиться еще точнее, вас теперь, как написал некогда Сюндэй, неудержимо влекла сладость преступления, сладость убийства. Тут-то вам и понадобилась вымышленная фигура – исчезнувший Сюндэй. Сделав его убийцей, вы, оставаясь вне подозрения, избавились от опостылевшего вам мужа, унаследовали огромное состояние и отныне могли жить так, как вам заблагорассудится.
Но этого вам показалось недостаточно. Для полного спокойствия вы решили создать вторую линию обороны. Ваш выбор пал на меня. Зная о моем отрицательном отношении к Оэ, вы решили отомстить и мне, превратив меня в послушную вашей воле марионетку. Слушая мою докладную записку, вы, наверное, с трудом сдерживали смех. Сбить меня с толку было нетрудно. Ведь в моем распоряжении, казалось бы, находились несомненные улики: кнопка от перчатки, дневник, журнал «Синсэйнэн», наконец, «Развлечения человека на чердаке». Однако, как вы не раз отмечали в своих произведениях, преступник всегда хоть в чем-нибудь, но допускает промах. Так и вы, завладев кнопкой от перчатки г-на Коямады, использовали ее в качестве весомой улики, но при этом не потрудились выяснить, когда именно она оторвалась. Вы даже не подозревали, что перчатки давным-давно отданы водителю такси, который возил вашего мужа. Казалось бы, такой незначительный промах! Что же касается ран на теле г-на Коямады, то я думаю, что прежние мои предположения можно считать правильными. Только г-н Коямада не сорвался с карниза. Скорее всего, трагедия произошла, когда вы остались наедине с ним в спальне (поэтому на нем и был парик) и вы каким-то образом вытолкнули его из окна.
Ну что, Сидзуко-сан, прав я или нет? Скажите же хоть что-нибудь. Если можете, возражайте мне. Сидзуко-сан!
Я сказал все, что хотел, и теперь в растерянности стоял возле кровати. Женщина, которую я еще вчера считал своей возлюбленной, сейчас предстала передо мною в своем истинном обличье. Поверженное чудовище во мраке. При взгляде на нее у меня на глаза невольно навернулись слезы. Взяв себя в руки, я сказал:
– Теперь я должен уйти. Поразмыслите хорошенько над всем, что я здесь говорил, и образумьтесь. Благодаря вам в этом месяце я открыл для себя новый, неведомый мне ранее мир любовного безумия. Мне и теперь нелегко расстаться с вами. Но оставаться после всего, что случилось, мне не позволяет совесть. Прощайте. – Я поцеловал Сидзуко и вышел вон из райской обители, в которой мы с ней провели столько счастливых дней.
Казалось, небо опустилось совсем низко над землей. Духота стала еще более невыносимой. Весь в испарине и до боли стиснув зубы, я, точно безумец, метался по улицам.
12
На следующий день в вечернем выпуске газеты я прочел сообщение о самоубийстве Сидзуко.
Она бросилась в реку со второго этажа своего дома. Видно, так уж распорядился злой рок, что труп ее был обнаружен утром одним из прохожих неподалеку от той же пристани у моста Адзумабаси.
В своем простодушии автор статьи писал: «Судя по всему, г-жа Коямада трагически погибла от руки того же преступника, который незадолго до этого убил ее мужа».
Разумеется, гибель некогда любимого мной человека опечалила меня, но в то же время я воспринял ее как лишнее доказательство вины Сидзуко, поэтому подобная развязка показалась мне оправданной. Около месяца я пребывал в полной уверенности, что так оно и есть.
Но в один прекрасный день, когда мой пыл несколько поостыл, мне в душу закралось страшное сомнение.
Ведь я так и не услышал от Сидзуко ни одного слова покаяния. Единственное, что у меня было, – это улики, которые я толковал по-своему, полагаясь лишь на здравый смысл. Мои подозрения не были доказаны с той же бесспорностью, с которой можно утверждать, что дважды два – четыре. Однажды мне уже пришлось полностью пересмотреть свое первоначальное предположение, исходя всего лишь из показаний шофера и подрядчика, производившего уборку в доме Коямады. Можно ли ручаться, что подобное не произойдет и на сей раз?
Во время моего последнего разговора с Сидзуко я меньше всего стремился выдвинуть против нее какое-либо обвинение. Наоборот, я хотел спокойно изложить ей свои соображения и выслушать ее объяснения. Но ее поведение во время этого разговора укрепило мои подозрения. Я несколько раз призывал ее хоть что-нибудь ответить на мои вопросы, но она отмалчивалась, и это молчание я истолковал как свидетельство ее виновности. Но было ли это толкование единственно правильным?
Да, она покончила с собой. (Кстати, откуда известно, что это было самоубийство? А что, если это было убийство? Тогда должен существовать и убийца, а это уже страшно!) Но допустим, что это было все-таки самоубийство. Можно ли видеть в нем несомненное доказательство ее виновности? А вдруг на этот шаг ее вынудило какое-нибудь иное обстоятельство? Скажем, услышав от меня, человека, в котором она привыкла видеть свою опору, столь страшные обвинения и не сумев опровергнуть их, она (в конце концов, Сидзуко была всего лишь женщиной) поддалась минутному настроению и решила свести счеты с жизнью.
Если так, то выходит, что Сидзуко убил я. Пусть не своими руками, но все-таки я. В самом деле, что это, как не убийство?
Но это еще куда ни шло. Гораздо хуже другое. Сидзуко, несомненно, любила меня. И сейчас, после ее смерти, я не могу не задуматься о том, что должна была испытать эта женщина, когда любимый человек заподозрил ее в преступлении. Быть может, она решила покончить с собой именно потому, что любила меня и просто не сумела отвести от себя обвинений, которые я ей предъявил. Но предположим, что мои обвинения были вполне обоснованны и справедливы. Так почему все же эта женщина решилась убить мужа, с которым прожила много лет? Могли ли одни только соображения свободы и денег склонить ее на это страшное преступление? Не виновата ли в этом любовь? Любовь, объектом которой был я.
О, куда деваться мне от этих мучительных сомнений? Повинна ли Сидзуко в смерти своего мужа или нет, ясно одно – эту несчастную женщину, так неистово любившую меня, убил я. Как после этого не проклинать себя за злосчастную приверженность к справедливости? В мире нет ничего сильнее и прекраснее любви. Но я с безжалостностью черствого моралиста разбил вдребезги эту хрупкую и прекрасную любовь.
Если мои предположения верны и Сидзуко и Сюндэй Оэ действительно одно лицо, я могу до некоторой степени быть спокоен.
Но как теперь это проверить? Г-на Коямады нет в живых. Нет в живых и Сидзуко. Наверное, и Сюндэй Оэ навсегда покинул этот мир. Хонда сказал, что Сидзуко похожа на жену Сюндэя. Но одно дело слова Хонды, а другое дело – неопровержимые доказательства.
Я несколько раз заходил к следователю Итосаки, но, судя по его туманным объяснениям, никаких перспектив разыскать Сюндэя у него не было. Я попросил своего знакомого побывать в префектуре Сидзуока и навести справки об Итиро Хирате. Мои надежды, что этого человека вообще не существовало, не оправдались. Оказалось, что человек по имени Итиро Хирата в самом деле там жил, но давно уже куда-то уехал оттуда. Однако одного факта, что Итиро Хирата реально существовал и даже, возможно, был когда-то любовником Сидзуко, было мало, чтобы утверждать, что он был писателем, пользовавшимся псевдонимом Сюндэя Оэ, и что г-на Коямаду убил он. Во-первых, найти его нам не удалось, а во-вторых, Сидзуко вполне могла использовать имя своего бывшего любовника в задуманной ею игре просто потому, что оно первым пришло ей на ум. С разрешения родственников Сидзуко я осмотрел ее личные вещи – письма и другие бумаги, надеясь найти в них хоть какую-нибудь зацепку. Но и эта моя попытка не увенчалась успехом.
Сколько бы я ни корил себя за скороспелые выводы и подозрения, поздними раскаяниями делу уже помочь было нельзя. Я готов из конца в конец исходить всю Японию, да что там Японию – весь мир, только бы отыскать следы Хираты – Сюндэя, хотя и понимаю, что это бесполезно. Однако, даже если бы мне удалось найти Сюндэя и выяснить, виновен он в преступлении или, наоборот, не виновен, это лишь умножило бы мои страдания – разумеется, по-разному в каждом из этих случаев, но все равно умножило бы.
Со времени трагической кончины Сидзуко Коямады минуло полгода. Я по-прежнему ничего не знаю об Итиро Хирате. И мучительные сомнения с каждым днем все неотступнее преследуют меня.
Дьявол
Кисть руки
В то лето писатель Сёити Тономура, автор детективных романов, проводил отпуск у себя в деревне S. префектуры Нагано.
Зажатая со всех сторон горами, деревня эта кормилась с террасных полей; была она холодна, угрюма, но все же воздух ее живительно действовал на писателя.
Дни здесь были почти вполовину короче, чем на равнине: только рассеется утренний туман и засияет солнце, как уже, глядишь, опускается вечер.
Дремучие рощи вековыми деревьями, будто щупальцами, сжимали клочки ухоженной земли, и без того теснимые скалистыми зубьями гор. Безуспешны были старания усердных крестьян отвоевать для террас еще хоть немного земли.
В эту патриархальную картину совершенно не вписывалась железная дорога, громадной змеей извивавшаяся по лощинам. Восемь раз на дню проходили по ней поезда, и каждый раз, когда, задыхаясь на подъемах и изрыгая огромные клубы дыма, черный паровоз натужно тащил за собой состав, окрестности сотрясались, как при землетрясении.
Лето в горах пролетело быстро, по утрам уже явно ощущалось прохладное дыхание осени. Пора возвращаться в город. Пора расставаться с наводящими тоску горами и долами, полями-террасами, железной дорогой…
Молодой писатель брел по тропинке, мысленно прощаясь с каждым деревцем и кустиком, которые за два месяца стали ему родными. Следом шел Кокити Ооя, сын старосты, самого зажиточного человека в деревне.
– Скоро тут станет совсем тоскливо… Когда уезжаешь? – спросил Ооя.
– Завтра или послезавтра. Больше не могу задерживаться. Никто, правда, меня дома не ждет, но пора заняться делом, – ответил Тономура, бамбуковой палкой сбивая с травы росу.
Тропинка пролегала вдоль железнодорожной насыпи, прорезавшей зелень полей и черноту лесов, и тянулась к сторожке перед тоннелем на самой окраине деревни. Примерно в пяти милях отсюда на плоскогорье располагался оживленный городок, и поезда, связывавшие с ним деревню, чем дальше в горы, тем чаще ныряли в тоннели, но этот был первым.
Молодые люди частенько приходили сюда поболтать с охранником, дядюшкой Нихэем; им нравилось поозорничать – углубившись метров на десять в тоннель, поорать там в гулкой темноте.
Нихэй служил тут уже лет двадцать, помнил уйму жутких происшествий; он рассказывал об окровавленных кусках человеческих тел, которые приходилось с трудом отдирать от колес паровоза, о дергавшихся на рельсах руках и ногах, о кровавом месиве, мстительных духах погибших, с которыми не раз встречался в черноте тоннеля…
– Скажи, пожалуйста, – с некоторым смущением обратился к другу Тономура, – ты вчера вечером поздно вернулся из города?
– Поздно. А почему это тебя волнует? – Вопрос, очевидно, был Оое неприятен, и он с трудом скрыл раздражение.
– Просто до двенадцати ночи я разговаривал с твоей матушкой и видел, что она очень беспокоилась.
– Велосипеда у меня нет, а пешком идти долго, – неохотно объяснил Ооя.
Здесь необходимо сообщить читателю, что между городком и деревней курсировал всего лишь один полуразбитый автобус, шофер заканчивал работу в десять часов вечера; в самом же городе N. – да, собственно, какой это город, затерявшийся в горах маленький городишко – было всего четыре-пять такси, и нанять машину удавалось отнюдь не всегда. А более никакого транспорта нет.
– То-то у тебя такой усталый вид. Спишь, наверное, мало.
– В общем-то, да… Хотя нет, не так уж мало… – Ооя провел рукой по лицу, действительно очень бледному, и смущенно улыбнулся.
Тономуре была понятна причина его смущения. Дело в том, что Ооя был обручен с дочерью местного богача, уважаемого человека, но свою невесту терпеть не мог. А в городок часто ездил на свидания со своей тайной пассией, о которой его матушка говорила: «Не знаю, кто она, что она, но видать сразу: без роду без племени, и распутная к тому ж».
– Не расстраивал бы ты мать, дружище, – стараясь быть поделикатнее, посоветовал Тономура.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Ооя, – сам разберусь в своих делах.
Какое-то время оба молчали, шагая по влажной от росы тропе. В просветах меж деревьями изредка мелькала насыпь. По другую сторону ее синели горы. Деревья вдоль тропинки были старые, в два обхвата, и, наверное, потому друзьям казалось, что идут они дремучим лесом.
Неожиданно шагавший впереди Тономура остановил друга:
– Стой! Здесь кто-то есть. И происходит неладное что-то. Давай возвращаться.
Даже в неверном сумеречном свете было заметно, что Тономура побледнел от испуга. Встревожился и Ооя:
– Что случилось? Кто здесь?
– Туда взгляни. – Ускоряя шаг, Тономура указал на огромное дерево метрах в десяти от них.
Ооя взглянул и обмер: из-за дерева, ощерившись, наблюдало за ними какое-то животное. Волк? Но никогда они не подходили так близко к человеческому жилью. Одичавшая собака? А с мордой у нее что? Пасть в крови, алые пятна отблескивают в коричневой шерсти, кровь капает с морды, полные злобы фосфоресцирующие глаза устремлены на людей.
– Похоже, одичавшая собака. Наверное, крота загрызла. Лучше не бежать, а то хуже будет. – Ооя быстро оправился от испуга и, прицокивая, осторожно приблизился к собаке. – Тьфу ты, черт, да я же ее знаю. Она тихая, часто тут бродит.
Животное тоже, будто признав Оою, неторопливо вышло из-за дерева, обнюхало следы Оои и ушло в лес.
– Столько крови от одного крота? – Тономура все еще был бледен.
– Ха-ха, ну и трус же ты! Неужели ты думаешь, что здесь бродят звери-людоеды? – Нелепость ситуации рассмешила Оою, но скоро и он понял, что тут и в самом деле происходит что-то странное.
Не успели молодые люди выбраться из чащобы на узенькую тропку, как из густой травы выскочила еще одна собака – и тоже вся в крови. Увидев людей, она резко остановилась и стремглав бросилась назад в лес.
– Ты заметил, что она другой масти? Неужто все собаки в округе только и делают, что охотятся на кротов? В величайшей степени странно… – Тономура опасливо вошел в заросли, куда только что скрылась собака, чтобы убедиться, нет ли там трупа какого-нибудь зверька. Ничего, однако, он не обнаружил. – Что-то мне здесь не нравится. Пошли-ка лучше домой.
– Пошли. Только напоследок посмотри вон туда, там тоже собака.
У самой насыпи мелькало в траве еще одно животное. Полностью его не было видно, угадывались только огромные размеры и силуэт, явно не собачий. Молодым людям стало жутковато. И было отчего.
Тропа шла через безлюдную, удаленную от селений местность. Темный лес сжимал с двух сторон эту узкую полоску земли. Холодный, острый блеск рельсов и чернеющая вдали дыра тоннеля дополняли этот сумрачный, безжизненный, словно в кошмаре пригрезившийся пейзаж. А тут еще какие-то призрачные собаки, шныряющие в зарослях…
– Смотри, у нее что-то в зубах. Белое, в крови.
– Вижу. Не пойму только, что это.
Тономура и Ооя остановились, напряженно вглядываясь в кусты и деревья. Собака тем временем подошла поближе, и предмет, торчавший из ее пасти, постепенно приобрел четкие очертания.
Формой он напоминал редьку. Только цвет какой-то синюшный и… Что это за редька с пятью стеблями?! Бог мой, да это рука! Кисть человеческой руки! Пальцы скрючены, будто только что в предсмертной агонии хватали воздух, локтевая кость обглодана, сухожилия болтаются красной тряпицей.
– Вот дьявол! – воскликнул Ооя, схватил камень и бросил его в собаку.
Собака-людоед взвыла и стремглав бросилась прочь. Камень, похоже, попал в цель.
