Эдгар Крейс
Посол Петра Великого
Глава 2
Кузница кадров
Уже начинало темнеть, когда царский шутейный эскорт прибыл в Немецкую слободу Экипажи ехали по ровным и прямым как стрела улицам, вдоль которых располагались чистенькие, опрятные дома иностранцев. Такие аккуратные домики с обязательным палисадником или небольшим садиком. Самих жителей слободы на улицах почти что не было. Они считали, что будет благоразумнее отсидеться в своих добротных жилищах, подальше от опасных зверей, которые тащили сани развесёлой, шумной компании царя. Самые храбрые из них осторожно, с опаской подглядывали через окна из-за занавесок.
Николай с любопытством наблюдал за Петром Алексеевичем, который с горящим взором оглядывал всё вокруг. Весь его вид свидетельствовал о том, что государю здесь действительно нравится. Царь обернулся и с азартом в голосе спросил:
– А скажи-ка мне, Николай, будет ли твой Лондон больше Кукуя?
– Смотря сколько жителей в твоём Кукуе наберётся, государь?
– Алексашка, ты здесь раньше жил у Лефорта в услужении! Сколько этих самых немцев у нас в Кукуе уже поселилось? – спросил Пётр Алексеевич у своего камердинера.
– Его светлость Лефорт утверждал, что уже сотни две тыщ человек наберётся, и не меньше того, ежели всех их считать вместе с семьями и детьми! А эти немцы из Европы к нам всё едут и едут! Как будто у нас здесь мёдом намазано! – без запинки ответил камердинер.
Пётр Алексеевич с довольным видом похлопал по плечу Меншикова и гордо произнёс:
– Что ни спроси у моего Алексашки – всё знает, ежели ему кто-то, когда-то, чего-то сказал! Даже всякую ерунду, и ту буквально на лету запоминает. Ему и записывать даже без надобности – всё помнит, бестия! Хотя сам он только что свою фамилию на бумаге поставить и умеет! Веришь, он мне иногда эту самую бумагу и заменяет тем, что запоминает всё, что я ему говорю, слово в слово! Одним словом – молодец! Запоминает, а заодно и сам кое-чему учится. Ведь никогда наперёд не знаешь какое тебе знание в жизни может пригодиться. А по сему – чем больше знаешь али какие навыки полезные освоил и ремёсла, тем лучше и тебе самому и семье твоей будет, да и немалая в том государству польза!
– Если так, государь, то Лондон вроде твоего Кокуя будет. У тебя ещё Москва есть. Так что, Кокуй и Москва вместе по числу жителей с английским главным городом может и потягаться! А так в Европе очень много городов гораздо меньше Кукуя будут, – ответил Николай.
– Во! Слыхал, Алексашка! В Европе в их самых больших и важных городах жителей не больше нашего Кукуя, а учиться всяким наукам нам приходится к ним ездить! Никуда такое не годится! Непорядок это! Надо нам сделать так, чтобы Европа к нам учиться ездила, а не мы к ней с поклоном да просьбами всякими ползли!
Пётр Алексеевич хотел ещё что-то сказать, но тут загрохотали выстрелы, и всё небо над Немецкой слободой озарили вспышки фейерверка. Огненные всполохи разрывались в начинавшем темнеть небосводе и ярким светом освещали восхищённое лицо царя. Внезапно к грохоту канонады присоединился рёв испугавшихся животных. Запряжённые в экипаж шутовского кортежа звери просто сходили с ума: визжали свиньи, лаяли собаки, ревели медведи в царской упряжке. С каждым выстрелом нервозность зверей всё возрастала и возрастала. Царский кучер с огромным трудом криками и кнутом пытался удержать мощные порывы медведей вырваться на свободу. Животные хотели убежать, чтобы спрятаться подальше в лесу от этого бедлама. Наконец прозвучал завершающий аккорд салюта в честь прибытия в Немецкую слободу царской особы. Он оказался самым сильным и зрелищным. На фоне самых ярких звёзд, сумевших проступить на фоне ещё достаточно светлого неба, появился пылающий вензель Петра Алексеевича в виде буквы «П». По замыслу организатора он символизировал его власть над раскинувшимися под небесами московскими землями. Государь нисколько не обращал внимания на рёв ошалевших животных. Он любовался красотой и мощью фейерверка. Для него самым важным было умение и чёткая слаженность действия пушкарей при проведении залпов орудий и запуске ракет.
– Молодец, сукин сын, Лефорт! Красотища-то какая! Награжу его! Непременно награжу! – восторженно закричал государь.
Прямо в санях вскочил на ноги и гордо оглядел собравшуюся толпу людей. В это время где-то совсем рядом раздался ещё один оглушительный залп. Царские сани резко рванули с места. Кучер попытался удержать перепуганных медведей, но теперь уже тщетно. Звери оказались совершенно неуправляемы. Они понеслись по улицам, волоча за собой сани с государем. Расхрабрившиеся жители слободы, рискнувшие показаться на глаза царственной особе и посмотреть на красивый фейерверк, с громкими криками испуганно прятались по домам.
Пётр Алексеевич потерял равновесие и завалился на сани поверх Меншикова. Тот заполошно заорал. То ли мощные царские телеса поломали ему там что-то, то ли что-то защемили, но казалось, что вопли денщика перекрывали рёв медведей, те от обуявшего их не на шутку страха понеслись ещё быстрее. Николай тоже потерял равновесие и повалился рядом с Марфой. Лицо девушки было белее мела от ужаса, но она старалась держаться и, когда Николай упал подле неё, только легонько пискнула.
– Лежи и не вставай! – прокричал Николай и на четвереньках рванул к облучку кучера.
Того уже в санях не было. Лишь где-то далеко позади раздавался его испуганный крик. Благоразумный кучер посчитал, что для него будет лучше, если он не станет проявлять никчемный героизм, а просто свалится в первый попавшийся сугроб. Своя шкура для него всё-таки оказалась ближе к телу. Тут уж не до жиру, а быть бы живу и совершенно не до спасения царя!
Николай тем временем подхватил свободно болтающиеся вожжи и попытался остановить взбесившихся медведей. Да куда там! Сил не хватало. Медведи несли как ошалелые напролом: через кустарники, овраги, при этом абсолютно не разбирая перед собой дороги. В любую секунду сани могли опрокинуться или их могло занести на крутом повороте да крепко ударить как о придорожный камень, так и об угол любого попавшегося на пути дома. Нужно было во что бы то ни стало что-то предпринять, и незамедлительно. Решение к Николаю пришло тут же. Если у пациента болит зуб, то у него удаляют именно зуб, а не всю челюсть. Сыскарь пошарил рукой в сене под облучком – и не просчитался. Запасливый кучер всегда при себе имеет средства для починки внезапно сломавшейся телеги или саней. Да и от лихого человека оборониться ими сподручно. Нащупав холодный металл да деревянную рукоять, Николай вытащил острый топор и тут же стал рубить кожаную упряжь, в которую были запряжены взбесившиеся медведи. Кожа легко поддалась. В разные стороны полетели её ошмётки, но это не помогло решить проблему. Оставалась ещё упряжь на шее медведей, а подобраться к ней поближе было затруднительно. Звери продолжали тянуть за собой сани. Их теперь стало ещё больше подбрасывать на неровностях дороги, кидать из стороны в сторону. Казалось, ещё мгновение – и гибель экипажа уже была бы просто неминуема. Тогда Николай решил рубить оглобли. Не с первого раза, но всё же ему удалось приноровиться; и с третьей или пятой попытки, но всё же перерубил их. Медведи наконец вырвались на свободу, да так и поволокли за собой обрубок оглобли. Николай для пущей острастки ещё громко крикнул им вслед и замахнулся топором на оглянувшихся зверей. Те побежали ещё шустрее и уже более не оглядывались. Лихо пересекли по льду реку да, ломая попадавшиеся на пути кустарники, бежали, пока не скрылись в густом лесу из виду.
Сани по инерции ещё некоторое время катились под гору, но наконец-то замерли у самой кромки крутого обрыва. Прямо над рекой. Ещё немного – и они могли бы опрокинуться вниз, а дальше через острые камни летели бы прямо в реку на ненадёжный лёд. Остался ли Пётр Алексеевич жив, если бы сани вовремя не остановились, – никому не известно.
Николай вытер свободной рукой со лба пот, выступивший то ли от такой шальной мысли, то ли – от суеты и волнения, да так, с топором в руке, и обернулся с раскрасневшимся лицом к лежащему в санях царю. Петр Алексеевич, увидев Николая с занесённым над собой топором, мгновенно изменился в лице. Ему показалось, что стрелец занёс над ним огромный бердыш. Кровь отхлынула от лица государя, оно стало абсолютно белым; губы сжались в узкую полоску, и царь задрожал всем телом противной, мелкой дрожью. Сознанием вновь овладели жуткие детские картины воспоминаний о кровавом стрелецком бунте, о жестокой расправе обезумевшей толпы над безоружными людьми.
В тот день разъярённые стрельцы сбросили на колья Матвеева и Долгорукова-младшего, а затем ошалевшая от вида крови толпа ворвалась в Кремль и стала убивать всех, кто был так или иначе связан с семьёй Нарышкиных. Поэтому, кроме самих Нарышкиных, были убиты: Долгорукий, Ромодановский, Черкасский, Салтыков, Языков и многие другие бояре. В тот день в Кремле человеческая кровь лилась рекой. Поговаривали, что после этих трагических событий долго ещё по ночам в палатах Кремля были слышны стон и плач людской. Тогда-то у самого Петра Алексеевича жизнь висела на тонкой, совсем слабенькой ниточке, и лишь провидение спасло его самого и мать от неминуемой погибели.
Меншиков, не раздумывая, тут же всем телом прижал собой государя к саням, не давая ему вырваться. Одновременно он стал беспрестанно гладить его по голове да что-то тихо нашёптывать на ухо. Николай растерялся. Денщик поднял голову, зло посмотрел на него и грозно цыкнул:
– Топор спрячь, дурак!
Сыскарь понял свою оплошность и быстро запрятал топор обратно в сено под облучок. Затем беспомощно оглянулся на Меншикова. Тот всё ещё успокаивал царя. Но тут неожиданно послышались приближающийся топот копыт, лошадиное фырканье да громкое гиканье наездников. Из-за поворота улицы выскочила кавалькада вооружённых пистолями всадников. Николай насторожился и быстро потянулся за пистолетом, который, как всегда, находился у него в кобуре, под левой рукой. Вспомнил, что мог применить оружие против медведей, но решил, что всё сделал правильно. Ибо раненый зверь намного хуже испуганного и непредсказуем в поведении, а промахнуться при такой тряске и суете было проще простого. Да и дикий зверь не виновен в человечьей дурости.
Меншиков недовольно обернулся и увидел приближающегося верхом «турецкого султана» в расшитом золотом халате и чалме с пером жар-птицы да в окружении свиты, с пистолей в руке. Камердинер тут же просиял лицом. Приподнял голову царю и указал на многочисленную кавалькаду.
– А вот, мой дорогой мин херц, и сам адмирал Лефорт со своей свитой к нам на подмогу пожаловал!
– Как там царь?! – взволнованно воскликнул подъехавший «султан» и ловко спрыгнул с лошади на землю.
Затем, всем видом показывая озабоченность, поспешно подбежал к царским саням, упал перед государем прямо в снег на колени и умоляюще произнёс:
– Не вели меня казнить, Пётр Алексеевич! Ради твоей потехи всё организовал! Удивить тебя очень хотел самым лучшим фейерверком, да один из пушкарей мал-мал перестарался и от излишнего волнения слишком пальнул не ко времени, а за ним с дуру и остальные палить начали! Я, как только понял, что случилось, так тут же к тебе на выручку бросился! Никак не хотел я тебя подвести, мой любимый владыка! Это только лишь неловкая конфузия, мой государь! Все мои думы были исключительно о том, чтобы только лишь обрадовать тебя. Я ведь знаю, что ты безумно любишь огненные забавы! А всех пушкарей я непременно накажу по всей строгости! Будь уверен: каждый из них получит по пятьдесят ударов плетью, а хочешь – я вообще велю их всех казнить к чёртовой матери!
Приступ у Петра Алексеевича уже закончился. Он недоверчиво оглянулся по сторонам. Увидел лицо растерянного Николая и стал внимательно всматриваться в его глаза. Долго молчал, что-то обдумывая. Меншиков боялся, что царя вновь может одолеть нервный приступ, но он внезапно заразительно рассмеялся и повернулся к Лефорту.
– Высеки пушкарей хорошенько плетьми, но не убивай и не калечь! На их обучение деньги из казны были немалые потрачены, а хорошо обученные люди нам ещё пригодятся в будущих военных компаниях! – приказал Пётр Алексеевич и повернулся к Николаю. – Вот, познакомься, Лефорт! Перед тобой прямо на санях стоит лучший кулачный боец Москвы, а теперь ещё и мой спаситель! Его зовут Николай… Как твоего батюшку-то звали, царский спаситель?
– Все Иваном кликали, – скромно опустив голову, ответил Николай.
– Значит, ты будешь Николаем Ивановичем Бельским! Прошу тебя, Франц, сего человека любить и жаловать всеми соответствующими почестями, как государева спасителя! Думаю, что ты с ним подружишься! Кстати, он и на твоём французском языке умеет хорошо изъясняться. Можешь при случае проверить его познания в языках!
Пётр Алексеевич уже совсем пришёл в себя. Будто бы и не было приступа тяжёлого недуга. Он весело оглядывался по сторонам, улыбаясь слез с саней. Подошёл к краю обрыва, заглянул вниз. До реки было саженей шесть, да весь берег внизу был усыпан торчащими из снега острыми камнями. Лишь следы убежавших прочь медведей вели на противоположный берег реки, в густой лес. Царь удивлённо присвистнул. После чего повернулся к продолжающему стоять в санях Николаю. Подошёл, крепко схватил и легко приподнял почти стокилограммовую тушу сыскаря с саней, а затем поставил перед собой на землю да трижды смачно расцеловал. Снова рассмеялся, озорно ткнул кулаком в грудь спасителю и произнёс:
– Теперь по моему указу неотлучно будешь подле меня, а в подарок за храбрость твою и моё спасение отпишу тебе деревню подле Москвы заместо той, что твой род потерял, а в самой Москве – справный дом тебе подыщу!
Царь оглянулся на всё ещё сидевшую в санях Марфу. Она уже отошла от страха. Щёки вновь заалели, указывая на молодость и здоровье.
– А что, хороша у тебя девка! Если бы не твоя была да ты был бы не мой спаситель, может, даже и отбил бы её у тебя!
От таких слов Марфа засмущалась, покраснела и скромно опустила голову. Она не смела посмотреть в сторону молодого царя.
– Во, какая скромница! Сразу видно: русская! Немки – они не такие! Стыда в них гораздо менее нашего!
Пётр Алексеевич громко рассмеялся, а когда он замолк, за его спиной внезапно раздался надменный женский голос с нотками недовольства:
– А какие они – эти немки, ваше величество?
Этот голос был прекрасно знаком государю.
Он резко обернулся, но сразу не смог определить, от кого он идёт. Верхом на лошадях сидели одни солдаты. Зазвучал заливистый смех, и только тогда государь обратил внимание на сидящего позади всех верхом на лошади молодого всадника в длинной накидке. Не по размеру шапка надвинута на самые глаза. Всадник медленно развязал завязку на тонкой шее, и плащ из грубой ткани соскользнул на снег. Вслед за ним на снег полетела чёрная треуголка. Теперь всем стало хорошо видно, что перед ним верхом на лошади сидит не солдат, а молодая дама. Она была не по сезону легко одета. В ярко-красном шёлковом платье с зауженной талией и с весьма фривольным, глубоким декольте. Царь засмотрелся на белоснежный блеск шёлка кожи улыбающейся девицы. Она весьма хорошо смотрелась в ярком свете луны. Девица громко засмеялась и протянула царю правую руку предлагая тем самым помочь ей слезть с лошади. Пётр Алексеевич бегом подскочил к даме.
– Здравствуй, Анна! Никак не ожидал тебя здесь встретить! А ты прекрасно выглядишь верхом на лошади, прямо как амазонка с заморской картины.
Пётр Алексеевич словно пушинку подхватил девушку с лошади и поставил её перед собой. Внимательно оглядел, прижал к себе и страстно расцеловал.
– Ты думаешь, что я брошу своего большого русского медведя? – томным голосом произнесла красавица, не делая попыток вырваться из крепких рук государя.
Она слегка повернула голову и вызывающе посмотрела на незнакомку, сидящую в санях. Пётр Алексеевич отследил направление её взора. Марфа в это время с любопытством разглядывала обнимающуюся пару. Для неё это было в диковинку. В Москве Иоанна Васильевича за такое прилюдное, безнравственное деяние можно было бы дорого поплатиться.
– Кто это? – надменно спросила Анна, указав недовольным взглядом на продолжающую в присутствии царя сидеть в санях девушку.
– Да так, не обращай внимания. Жена одного из моих новых слуг! – пожал плечами царь и ещё крепче сжал в своих объятиях всадницу. – Представляешь, ему сегодня удалось спасти мою жизнь! А я ведь мог до тебя и не доехать!
Анна лишь глухо ойкнула да недовольно посмотрела на государя. Затем отстранилась и фыркнула:
– Ты мне делаешь больно, русский медведь!
Тут подъехала карета, установленная на полозья, покрытая лаком и богато отделанная золотом. На её двери красовался золочёный вензель Лефорта. Владелец кареты, опережая своего кучера, стрелой метнулся к двери, открыл её и – широким жестом пригласил государя сесть на мягкие, ярко-красные бархатные сиденья:
– Прошу, мой государь! Во дворце уже всё готово к встрече!
Пётр Алексеевич взял под руку Анну и не торопясь повёл её к карете. Та в это время сравнивала оттенок цвета обивки сидений в карете с цветом своего наряда. Оттенки совпали идеально, и дама удовлетворённо улыбнулась. Она хорошо помнила, с кем каталась в этой карете и почему цвет обивки так подходит к её платью.
Проходя мимо Лефорта, царь приостановился и сурово посмотрел на своего фаворита. Отчего тот стал белее недавно выпавшего снега. Наступила полная тишина. Казалось, что даже шумящий в вершинах елей ветер смолк. Пару минут царь сурово смотрел на адмирала, с которым ещё совсем недавно вместе отбивал у турок крепость Азов. Но вдруг громко рассмеялся, отпустил руку Анны и схватил в объятия Лефорта.
– А всё-таки порадовал ты меня своим фейерверком, дружище! От души порадовал! Умеют же европейские черти праздники красиво оформлять! А у нас сегодня Масленица, а значит, и праздник для Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора! Посему всех приглашаю принять самое непосредственное участие в торжествах! Приказываю пить, веселиться и радоваться всем! Кого замечу в неискренности отмечания нашего праздника – будет лично мною наказан штрафной из «Двуглавого Орла»!
Пётр Алексеевич задорно рассмеялся и внимательно оглядел своих соратников. Те понимающе заулыбались. Они прекрасно знали объём сего царского штрафного сосуда.
– Прости ещё раз, государь, что своим фейерверком твоих зверей распугал! – низко склонившись в поклоне, произнёс Лефорт. – Сейчас же прикажу немедленно сыскать твоих сбежавших медведей и вернуть их тебе!
– Что дикие звери, мой дорогой Франц! Главное – это чтобы мои люди в трудный для меня момент зверьми не оказались. Не струсили да не сбежали бы от меня, а тем паче – не впились бы мне зубами в горло со звериной злобою и не разорвали бы на части!
Пётр Алексеевич резко сменил выражение лица. Он перестал улыбаться и с суровым видом осмотрел собравшихся. Никто не посмел и слово молвить в своё оправдание. Все лишь склонили в почтении головы, давая понять царю, что они в полной его власти. Анна сразу же отвела взгляд в сторону, будто бы и не расслышала речь царя. Она стала рассматривать растущую на берегу реки высоченную ель. Там кукушка пристраивалась в чьём-то заброшенном гнезде. Немка усмехнулась, посмотрела в глаза царя и – поспешно сделала глубокий реверанс, будто бы ненароком показывая тому выступающие из декольте округлые груди. Усы Петра Алексеевича тут же затопорщились, и он оглянулся. Но никто, кроме него, не смотрел на выставленные напоказ прелести Анны. Его свита продолжала стоять, почтенно склонив головы. Царь довольно крякнул и приказал:
– Едем во дворец! Гулять сегодня будем до упаду! Как-никак, а у нас праздник Всепьянейшего Собора!
Посадив Анну в карету и уже поставив ногу на ступеньку, он спохватился и дёрнул за рукав направившегося к лошади Лефорта:
– Как остальные мои люди? Все живы?
– С остальными твоими людьми ничего страшного не произошло, Пётр Алексеевич. Думаю, что сейчас они уже все во дворце. В отличие от твоей упряжки, их «скакуны» были не столь ретивы, как твои, и далеко убежать не успели. Мои люди поймали их всех.
Пока царь замешкался, Меншиков уже успел протиснуться в карету и теперь с довольным видом выглядывал в открытую дверь и тайком показывал Николаю язык. В нём взыграло чувство собственника на право быть первым подле государя. Теперь он таким образом показывал конкуренту на свой высокий статус и на то, что хоть Николай и князь, но ему ещё очень далеко до истинной власти царского камердинера.
Лефорт распорядился отдать Николаю лошадь, на которой приехала Анна. А сам в качестве десятника царского эскорта ускакал вместе с государем, оставив сыскарю для сопровождения одного из своих солдат.
Лошадь у Николая была лишь одна, и пришлось посадить Марфу перед собой. Девушка робела. Она первый раз в жизни ехала подобным образом, но её одновременно распирало от чувства гордости, что именно её муж оказался вновь столь ловким и спас жизнь не только её, но и царя. В этом странном путешествии многое для неё было удивительным и впервые.
Путь на лошадях оказался не столь долгим, и вскоре они уже подъезжали ко дворцу адмирала Лефорта. Это было весьма помпезное сооружение, хотя ещё и не вполне достроенное до конца. Архитектор наметил целый комплекс строений, уникальный для всей Москвы, ибо построены они были в новом европейском стиле, что для России того времени являлось ещё великой редкостью. Многие горожане приходили в Немецкую слободу, чтобы увидеть своими глазами это архитектурное чудо, в котором жил один из самых богатых фаворитов царя. Он был швейцарцем по происхождению, а именно – Женева была тем городом, где родился сей амбициозный человек, имевший великую тягу к авантюрному стилю жизни, а также – к роскоши и ко всему прекрасному, начиная с женского пола и заканчивая дорогими вещами. Ну и, конечно, он безумно любил дворцы. Именно он познакомил Петра Алексеевича с Анной Моне, дочкой простого немецкого винодела. Девушкой весьма богатой внешними данными, но из низов. Что тем не менее не мешало ей довольно прохладно относиться к притязаниям государя, а вместе с тем управлять им. Она уступала Петру Алексеевичу и одновременно оставалась для него недоступной. Царя это и расстраивало, и в то же самое время неистово заводило. Он не отпускал её от себя, хотя ему и передавали ползущие по городу сплетни про его немецкую пассию. Горожане шушукались, что она, дескать, околдовала царя, тем самым отвадив того от настоящей жены, и отвернула государя от исконно русских обычаев и главное – от веры православной. Люди считали, что оттого Петр Алексеевич и глумится над священниками всякими несуразными выходками, хотя на деле причина сего поведения Петра Алексеевича крылась совсем в другом. Несмотря на все разговоры, государю хотелось безмятежно верить, что эта женщина его всё-таки любит. Но кто из мужчин может сказать, что он до конца понял свою женщину? Если вы себя считаете таковым, то трижды подумайте, прежде чем об этом ей заявить. Поговаривают, что Анна Моне, до того как стать первой фрейлиной царя, имела весьма тесную связь с Лефортом.
Что сейчас на самом деле в это мгновение происходило в очаровательной головке Анны – никто не знал. Но когда Николай с Марфой вошли в приёмный зал, то увидели её сидящей за столом подле царя, который был в одежде голландского моряка, а в противоположность простому виду государя его избранница была одета в дорогое платье и с короной на голове, украшенной настоящими бриллиантами.
В зале творился самый настоящий балаган. Бегали и кувыркались с бубенцами в руках клоуны; отпускали остроты шуты; прямо по столу, между тарелками и бокалами, расхаживали карлики и подливали всем участникам Всешутейного, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора вино из сосудов, напоминавших огромные фаллосы. Николай немного смутился и посмотрел на Марфу, у которой вновь зарделись щёки, и она стала усердно разглядывать мозаичный пол, который, как и весь дворец Лефорта, был просто великолепен. Что Николая ещё больше удивляло, так это то, что царь сидел вместе со всеми, а во главе стола находился человек, который в весёлом царском поезде ехал верхом на бочке с вином. Он сидел на троне, который возвышался над всеми сидящими за столом. В ризе и митре с Бахусом. В одной руке посох с Адамом и Венерой, а в другой – полная вина огромная чаша с тем самым «Двуглавым Орлом». Князь-папа время от времени потягивал из чаши вино. А подле «его святейшества» стояла бочка с вином. Та самая, на которой духовный пастор Всепьянейшего Собора приехал на праздник. Карлики регулярно подходили к бочке и наполняли вином стеклянный «мужской сосуд», из которого затем разливали живительное зелье собравшимся за столом. Друзья Николая сидели аккурат напротив царя и его «царицы» и о чём-то беседовали. Тесть помахал Николаю рукой и хотел предложить ему и Марфе расположиться рядом с ними, но, посмотрев на встающего с кресла царя, передумал.
– А, наконец-то, пришёл, мой спаситель?! – громко, чтобы заглушить неимоверный шум-гам, прокричал из глубины необъятного зала Пётр Алексеевич. – Давай, проходи, не стесняйся и садись подле меня, по правую руку! Алексашка сегодня у нас не гордый – может и подвинуться! Не каждый же день ему подле меня сидеть да из моей чаши вино приворовывать!
Меншиков обиженно заворчал. Стал оправдываться, что он, мол, вино вовсе и не ворует. Но, несмотря на ворчание, всё-таки пересел и уступил место не только для Николая, но и для Марфы. Проходя мимо него, Николай шёпотом спросил, указывая глазами на Анну:
– Она что, настоящая царица?
– «Кокуйская царица»! – также шёпотом ответил Меншиков и, отвернувшись, усмехнулся.
Николай не стал переспрашивать: что значит – «Кокуйская царица»? Его отвлекли карлики. Они уже успели принести ему с Марфой здоровенные бокалы, а теперь со смехом да с прибаутками наливали им вино из своеобразного сосуда. Когда бокал до краёв наполнился, Николай встал со своего места, с бокалом в руке, и посмотрел на Петра Алексеевича. Тот во все тридцать два зуба улыбался, глядя на стеснительный вид Марфы, которая подозрительно косилась на стеклянный «фаллос», из которого карлик доливал ей вино.
– Не бойся, красавица! Эта штуковина не заразная! Так что пей до дна! У нас не принято оставлять недопитое вино в бокалах! Посмотри на штрафную с двуглавым орлом в руке князя-папы и трижды подумай, прежде чем отставлять бокал!
При упоминании о красавице сидящая рядом с ним Анна громко фыркнула, а царь на то лишь непринуждённо рассмеялся. Собравшиеся в зале дружно подхватили смех своего повелителя. «Кокуйская царица» обиженно отвернулась, а Пётр Алексеевич примирительно погладил её по руке, но та лишь нервно отдёрнула её.
– Тихо, благородные мои братья, члены Всешутейного, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора! Не видите, что ли: человек слово нам сказать хочет! – прервал их Пётр Алексеевич, громко стуча по опустевшему бокалу из венецианского стекла обглоданной куриной костью.
Николай набрал полную грудь воздуха, плавно выдохнул его и произнёс:
– Действительно, государь, хочу тебе сказать…
Пётр Алексеевич прервал его на полуслове и, подняв палец правой руки, назидательно произнёс:
– Ты у нас человек новый, а поэтому все наши обычаи ещё твёрдо не знаешь, и на первый раз тебя прощаем за твои необдуманные словеса, но за следующие ошибки будешь у нас пить «штрафные»! Так вот, Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор – это наше маленькое государство. Есть у нас свой «патриарх», он же «князь-папа» – это Зотов Никита Моисеевич. Есть и «пресветлое царское величие», это – Ромодановский Фёдор Юрьевич. Он у нас «князь-ксендз», а я здесь всего лишь скромный протодьякон, и только! Так что, ежели с какой высокой просьбой решил к Собору обратиться, то прошу к «его святейшеству» али «государю нашему» обращаться.
На «троне» пьяно икнул и гордо посмотрел на Николая «его святейшество» «князь-папа».
– А заодно, да будет тебе известно, что Ромодановский Фёдор Юрьевич в нашем Преображенском полку главой розыскных дел служит. Так что теперь это твой глава. Слушайся его указов, аки моих собственных! Будешь под его рукой, но под моей командой! – весело рассмеялся Пётр Алексеевич.
На Николая с полным бокалом в руке да с хитрой улыбкой на устах посмотрел «князь-ксендз» – весьма крепкий на вид мужчина, в телесах да тёмном одеянии.
– Не дай тебе Бахус прогневить его «пресветлое царское величие», – продолжил Пётр Алексеевич. – Будешь наказан так, что неизвестно, когда ещё очухаешься и в себя придёшь. А я здесь, как и ты, всего лишь ничтожный холоп среди этих высочайших и достойных всяких почестей, чинов и званий членов Собора. Так что будь смирен и прими свою долю с должным достоинством, а Собор присмотрит за тобой и твоими деяниями и оценит их, как тому должно быть, а затем уже решит: достоин ли ты быть принятым во Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор али нет! Ведь я правильно объяснил новичку наши уложения, «святейший патриарх»?
Человек на «троне» одобряюще икнул и, обессилив от борьбы с Бахусом, уронил голову на грудь. Пётр Алексеевич сделал смиренное лицо, встал из-за стола и низко поклонился в сторону уснувшего «патриарха». Как тот умудрялся сидя спать на высоком «троне» и не упасть с него да в то же самое время держать нерасплёсканным «Двуглавого Орла» посох – для Николая было настоящей загадкой. Видимо, сказывался весьма большой опыт сего человека в деле борьбы с Ивашкой Хмельницким.
Царь так и простоял чуть ли не целую минуту с низко опущенной головой в сторону «святого отца». Николай уже было подумал, что Пётр Алексеевич тоже уснул. Оглянулся, но никто в зале не обращал на них никакого внимания. Все пили вино из «особых» сосудов и ели не менее загадочную пищу с серебряных тарелок. Марфа брезгливо ковырялась в своей порции. Николай же мучился загадкой: то ли дальше стоять, то ли садиться? Он уже хотел спросить об этом Меншикова, который спорил с соседом по поводу цены на молодого арабского скакуна, но тут Пётр Алексеевич внезапно ожил и посмотрел на продолжающего стоять на ногах сыскаря.
– Садись, Николай, и выпей за здравие всех здесь присутствующих, за успех нашего общего дела и за нашу удачную поездку в Европу! Мы скоро отбываем, а это наш прощальный Собор перед дальней дорогой!
В это время зазвучала плавная восточная музыка, открылись боковые двери, и из них вышел хозяин дворца в том же самом наряде турецкого султана. За ним, на шаг отставая, по бокам шли две девушки в восточных одеждах. Их лица скрывала чёрная шёлковая чадра, обшитая тонкой серебряной нитью, а тела прикрывали лишь полупрозрачные шаровары да коротенькие курточки из того же материала. Девицы не сильно скрывали от окружающих свои округлости и даже оставили поджарые, обнажённые животы на всеобщее обозрение. На некотором отдалении от них семенил слуга в турецком колпаке с кисточкой и с толстым ковром, который он нёс на плече. Дойдя до середины зала, Лефорт остановился. То же самое сделали и девицы, а слуга быстро развернул ковёр позади своего господина. Лефорт с важным видом сел на него, по-турецки скрестил ноги, а слуга засеменил обратно и вскоре скрылся за тёмно-синей занавеской, на которой серебряными нитями были вышиты луна и звёзды. Девицы встали по бокам у Лефорта. Тот вытащил из-за пазухи халата тоненькую дудочку. Приложился к ней губами, и под сводами зала полилась воистину нежная райская восточная мелодия. Танцовщицы, повинуясь аккордам, выгибали свои тела, заводя мужскую часть зала. Собравшиеся за столами смолкли, зачарованно глядя на девушек.
