Эдель Кюстер
Современный Диоген
Февральское солнце облило розовым сиянием лавочки в снегу и городище на детской площадке. Всё кругом блестело и переливалось, будто зачарованное.
По веткам скакали лимонные синицы и, забавно дёргая хвостом, крутились на месте, словно неповоротливые барыни в полушубке.
На провисших проводах сидела, сгорбившись, ворона с ободранным клювом. Она по-старушечьи вытянула вперёд шею и хрипло каркнула, разогнав своим голосом копошившихся возле мусорных баков голубей. Те забили крыльями и разлетелись кто куда. Некоторые из них сели на тот же провод, на котором была нарушительница порядка. Но спустя пару мгновений летающие крысы вновь набросились на чёрствую буханку и принялись долбить её клювами, разбрасывая во все стороны крошки.
Ворона посмотрела вниз – на бестолковых голубей, а затем почесала шелудивой лапой голову. Удивлялась ли она? Скорее нет. Птицы навряд ли умеют удивляться.
Возле мусорных баков появилась грязно-белая собака с розовым носом, она что-то быстро подобрала, выронила, лизнула и, не поднимая морды, пошла дальше. Колечко хвоста раскачивалось над её спиной, а затем расправилось. Дворняга набрела на буханку, которую неистово дербанили голуби, тут же дрались и женихались. Без задней мысли собака подхватила хлеб и убежала с ним, снова забросив на спину пушистое кольцо.
Щёлкнув клювом, ворона расправила крылья, распустила драный веер хвоста и слетела на замёрзшую дорогу, а затем пошла своей важной походкой вдоль колеи.
Этим утром было тихо. Не шумел ветер обмёрзшими ветками одичавшего абрикоса, не качалась на серебристых рельсах электричка и не гудели запущенные с автозапуска двигатели автомобилей. Ещё рано.
Возле спящих частных домиков, рассыпанных, словно бисер посреди многоэтажек-великанов, ни души. Засыпаны следы ушедшего в небытие вчера. Прикрыты искрящимся пухом колеи, будто там их и нет вовсе, но уже совсем скоро здесь начнут шлифовать авто. И до этого не будет никому дела. Разумеется, кроме того, кто будет держаться за баранку.
В одном из дворов, который был обнесён ржавой рабицой, возле крыльца стояла собачья конура. Сторож – молодой ротвейлер. Он, свесив лапы с порога будки, смотрел куда-то вверх из-за тряпки. Смотрел на розовое небо и считал чёрные силуэты пролетавших ворон. Интересно, как им, птицам, не зябко резать крыльями морозный воздух? Не лень лететь куда-то, чтобы потом возвращаться обратно?
Вдруг кто-то хлопнул подъездной дверью и побрёл через снежные завалы, взяв на себя роль первопроходца. Некто шёл, придерживая шапку, и чертыхался на всё, что попадалось на глаза: на снег, на осколки ледянок и на занесённые машины. Досталось и дворнику – Григорию Николаевичу, который ещё не вышел на работу.
Можно подумать, что Григорий Николаевич – пенсионер и на него грех ругаться, однако Григорию всего лишь шёл двадцать седьмой год. Григорием Николаевичем он был только для председателя ТСЖ, а для всех остальных – Гришкой. Фамилии Гришки никто не знал, а кто и слышал, то тут же забывал, но в попытке вспомнить говорил: «У него какая-то философская фамилия». Философская, не философская – разницы нет, главное, что душа у него была такой. И жизнь он вёл как философ и всё утверждал: «Спешка при ловле блох уместна на белом брюхе кошки, а помахать лопатой, пошмыгать веником всегда успеется». В целом он был щедр на подобные меланхоличные высказывания, за что получил ещё одну кличку от не совсем крепких на язык и ум старушек – «миланголик».