Эд Кузиев
Химера, дитя Феникса

Глава 3. Приманка и церемония жертвоприношения

На помост вышел Старший Храмовник в белой рясе, украшенной кисточками и вышивкой. В руках у него богатый посох с кривой завитушкой вместо навершия. Громким поставленных голосом он начал созывать горожан к молитве. Вои и стража, преклонив колени и оголив оружие, тихо шептали заговоры и тексты святых писаний. Горожане собрались очень быстро, люд из соседних поселений всё прибывал под защиту городских стен. Дозорные на стене поднимали воротом большой перекидной мост, оставив маленький пешеходный, по лестницам сновали Младшие братья и послушники, таская камни, стрелы и дротики. Городище готовились к осаде.

– Слушай, люд, и не говори, что не слышал. Орда пошла на юг, пожирая людей и круша всё на своём пути. Наши братья в осаде, знаменитые Септы Олег, Марук и Вязь. Те, кто сделал многое для нашего процветания и нанёс несчётно урона ворогу. В этот момент они нуждаются в нашей помощи, и Я спрашиваю: отвернёмся ли мы?

Толпа скандировала: – НЕТ, НЕТ!!

– Заплатим ли вероломством за долгие годы службы на благо Люда?

– НЕТ!!!

– Примем бой под защитой стен?

– Да!!!

– Побьём супостата, откинем его в болота и топи?

– Да!!! Да!!! Да!!!

– Сегодня к нам пришёл новый Светоч Светоносный, первый за долгие годы. Измученный тяжёлой дорогой и битвами с погонщиками и нюхачами, дошёл к воротам и рухнул, как подкошенный, все вы видели горбуна, что занёс его на плече. И он готов пожертвовать собой на благо мира, жизни и Во имя Святой Церкви. Приветствуем Героя!! Только сегодня он получил Послушание, но не встретил поздравлений от братьев и положенногопраздника жизни. И вот он…

Стоя за ширмой и слушая Пастора, Я дрожал от волнения. Меня переодели в белую, грубую рясу, подпоясали широким красным кушаком. В руку вложили мой трофей – Нож из когтя Погонщика. В нём просверлили отверстие и продели красный шнур. Волосы подобрали тесёмкой со святым орнаментом.

После речи проповедника меня толкнули на помост, сделав два шага, два быстрых шага босыми ногами, Я огляделся и оторопел. Глаза и руки сотен людей тянулись ко мне, Стражники лениво затягивали людей в обратную сторону. Проходя мимо воев, Я посмотрел на них, в ответ они вставали с колена и поднимали вверх оголенное оружие. Дойдя до Пастора, я преклонил колено. Все громко захлопали и закричали, подбадривая меня. Старший поднял за плечи и, откинув приличия, крепко обнял меня. Находясь близко, Я чувствовал аромат неизвестных мне цветков и видел натертое мелом рыхлое лицо.

– Давай сынок, не подведи, – сказал Храмовник и оставил меня одного, сделав шаги назад, за мою спину.

Тут же подбежали служки и, преклонив колени, протянули мне два глиняных бутылька.

Срезав сургуч когтем, по очереди выпил их.

Пастор крикнул из-за спины: – Слезы Матери!!

Народ на площади хором ахнул, кое-кто даже не сдержал слезы. Даже Вои и Стража потемнели лицом.

Почувствовав прилив сил, Я начал видеть пятна, легко провалившись в свое особое состояние.

Толпа горела золотом, стражи полыхали рыжим. За городской стеной стояла большая чёрная туча.

С криком, – Сделаем это вместе! – Я полетел над полями и лесолесьем,стремясь своим сознанием к лагерю, где мои Младшие братья бились с ордой. Вокруг горели деревья, дымились постройки, на стене у детинца резвились ветераны и септории. Таран со своими держали щиты, Волокуши швыряли камни и дротики. Поле перед стеной было усыпано трупами, но основная часть ворога ещё не вышли на лагерь. Олег что-то почувствовал, развернулся и широко улыбнулся, махнув рукой. Вдруг Я почувствовал страшное возмущение, это завыли короли. Не сдерживая свой порыв, я подлетел к ближайшему из них и махнул рукой с зажатым в ней ножом, целясь в глаза. Черепушка лопнула, как пустой глиняный кувшин. Повернувшись ко второму, Я увидел в его глазах страх. В следующим миг моя голова со стуком упала на помост…

Сознание возвращалось толчками, сначала шумы и страшный скрежет начали формироваться в узнаваемые модуляции, звуки – складываться в слова, слова приобрели интонации, узнавание голосачеловечьего.

– Голова, начисто снесл… Рубили их рубили… Дальше помчались прям на городище… Много полег… Все в огне, смрад, трупы… А… Крови много, всё залито… Следом сами пошли, после обедни, толстого того, что койки нам определял, помнишь? Обосрался, прям как был… А Олег кричит, – «Смотри, Светоч летит!», и у этого пузана бошка хлоп… И за лепешку спасибо, всю жизнь буду помнить… Куница, друг твой, не трус, Я в яме, значица, с нюхачом бьюсь, морду ему ломаю. Только он это, того… А тут следом погонщик, тварь худая, но шустрая, как ты прям.... И на меня завалилась, лапами живот дерёт, всё прикусить пытается. Тут Куница сверху её и пригвоздил жердиной, потом лесенку кинул, и мы вдвоём, прям как в молитве, плечом к плечу, спиной к спине. Побратим он мне теперича. Кровь смешали на одном ноже, у ихних фермерских так повелось, говорит, старый обычай. Из наших треть ушла за Грань, но милостью Храма родным и близким послабления будут, да помощь инструментом или одежей. Ветерана Смита жалко, посекли его крепко, не вытянет. Ты это, давай штолива, просыпайся, тебя ждут, как героя. Мирко вот спать ушёл, три дня безроздыха сидел, а Я сижу, тебе всякое болтаю, Я за месяц столько не говорил вообще, сколько за сегодня, ага. Так, пять капель из синего или красного бутыля? Тьфу ты, иглобрюх тебя побери, забыл. Куница, проснись, браток, ты не помнишь: пять капель… Ага, из синего, спи-спи, Я посижу ещё. Теперича во фляжку с водой, давай, Светоч, глоточек… Пей, родненький, пей…

Следом пришёл свет, клубились пятна, разваливаясь на цветной песок и разлетаясь в стороны, формируя новые фигуры и очертания, затем, снова рассыпавшись мухами красного цвета, собираясь в новом месте. По стене от окна ползли ломанные линии, рисуя комнату и разбивая её мебелью, прикроватной тумбой, двумя бутылями на ней и широкой чашей. В бутылках кипела жидкость, пенясь и бурля. Красное пятно справа постоянно перемещалось, второе поодаль лежало без движения. Куница и Таран. Зрение восстановилось, но теперь Я плохо разбирался, где заканчивается моё и начинается от дара. На теле Куницы видны тонкие синие и чёрные линии, руки Тарана сплошь ими покрыты, как паутиной. Поверх этих ран натянута чистая, хоть и грубая повязка.

Слух и Зрение. Беда пришла, когда Я начал чувствовать пальцы ног. Маменька родная, как же больно, пальцы корёжило, резало и выкручивало. Непроизвольно из глаз потекли слезы.

– Куница, очнись. Слезы потекли… Давай быстрее, волколачья отрыжка… Собирай костью… Да не могу я, руки от щита отсохли. Всё-всё собирай.

Боль от пяток пробила колени, взорвав их тьмой тьмущей игл. Самые крупные из них, поползли вверх по телу, калеча и пытая меня. Мамочка, бо-ооо-ольно. Пожалуйста, прекратите.

– Попёрло, попёрло. Мать честная, как будто сукровица, а не слезы. Вся в жилках. Давай я ноги прижму, брыкаться начал. Все капли собирай, иначе не поймём, всё ли вышло из него. Потерпи, браток, скоро всё кончится. Я тебе дам травку заговоренную.

– Не забудь, как до грудины дойдёт, палку в зубы воткнуть, дабы язык не откусил и зубы не покрошил, – отозвался Куница.

– Да помню я, собирай слёзки.

В животе расцвел цветок огня, разгоняясь по кишкам, обжигая всё нутро. Кости плавились в пожаре, съедая меня в пламени очищения. В горле запершило, глаза высохли.

– Всё, половина готова. Жаром пышет, кидай тряпку на грудину. Худой-то какой, как погонщик, рёбра торчат, да синий весь от вен. Ничо-о-о, откормим, ты, главное, выживи. Давай второй бутыль, ищо десять капель, да чтоб меня, из какой бутылки надобно-то?

– Синей, Таран, синей.

– Ага, пей,братко, пей.

Жар уходил, треща в костях красной золой. Я вздохнул полной грудью и захлебнулся от кашля.

– Палка где? Таран, быстрее…

– Я ж приготовил её, вот туточки было всё.

– Етить… Возьми лопатку костяную, ту, что не пригодилась. Открывай ему рот. За скулы зажми пальцами, сильнее… Вот так. Держи его… Крепче… Сядь сверху, не раздави токмо.

Громко хлопнула дверь, кто-то шумный и родной засопел за спинами ребят.

– Мирко, не лезь, тебя не велено было пускать. Да не пиши ты тут буквицы, один хрен, грамоте не разумеем. Одну собрали полную, всё до капельки. Не обронили, сберегли.

Глубокий хрип вырвался из моего рта, грудь мяло, выгибая ребра, сплетение ходило ходуном, кости ломались и скреплялись, причиняя боль. Мама, мамочка… Мама… МА… МА…

Сознание вновь улетело в даль, круша барьеры между явью и навью. Беспокойный сон, где с кровавой пеной у рта дрались мои ближники с отродьями, потом друг с другом. Мирко, выпрямив спину, поднялся над поверженным Тараном и криво мне улыбнулся. Следом ему в висок прилетел нож из тьмы, зажатый в руке Олега. Издалека эхом прилетели слова Ивана, тут все враги, а друзья – враги вдвойне… Никому не верь…

Не верь… Не верь… Верь…

И вновь голоса.

– Не хватает, тебе говорю. Капель 20-30.Может, чего добавить, воды там и вот тряпку выжмем с Босика, его потница же. – Голос Куницы был, как из бочки, глухой и протяжный.

– Мирко, ты же ветеран, скажи, что делать? – громыхнул Таран. – Что ты тычешь себе в рот, покажи тогда…

– Давай капли из бутылки, я свои слезы отдам.

– Думаешь, получится?

– Я – Страж, мы не думаем, мы делаем. Чего ржёшь надо мной, Куница? Я же не для себя это делаю. Пять капель для начала, Мирко держит, ты собираешь.

Шорох приготовлений, скрип стула, громкий глоток Тарана.

– Горькая гадость, как моя жизнь.

– Ну как?

– Кажись, началось. Точно началось. Аааа… Больно-то как.... МММММААААТТТЬ. Отец Небо, покровитель Стражи, помоги мне выдержать испыт… Ммммммаааать, мамочка… Мама… Сука, да почему так больното… Мааааа… Ть.

Тяжёлое дыхание трёх человек в комнате.

– Спасибо тебе, побратим, за Босика, за слезы. Клянусь, что никогда не скажу, что видел их.

– Боже, Куница. я не знаю, из чего сделан наш Светоч. Он с утра такое терпел, две бутылки наполнил, а я тридцать капель – и чуть не представился… У меня сердце разрывается от мысли, что он испытал. Всё,я ухожу, не могу больше смотреть на эту пыточную. Вливай ему из красной бутылки настой и мне плесни. В жопу вас всех, пойду напьюсь. Я – Страж уже три дня как, а всё трезвый, аки хворый. И бабу пойду завалю. И вхарю дам. Не смейся надо мной, Куница, не посмотрю, что побратим, в харю тресну.

– А потом чего? На сеновал потянешь? – Сквозь смех произнёс Следопыт.

– Чего?Зачем на сеновал-то тебя?

– Не посмотрю, ахах, что побратим, на сеновал оттащу… Ахаха…

К смеху присоединился Мирко, затем и сам Таран громыхнул. От нервов и пережитого смеялось легко, даже Я начал невольно улыбаться.

– Таран, смотри, ожил наш хворый, да не оставит его Мать земля!

Очнувшись от забвения, Я приподнял голову, оглядел ближников и произнёс:

– Теперь Я знаю, почему это называют ʺСлезы Материʺ. Чтоб Я ещё раз их принял, лучше сдохнуть.

– Живой, – выдохнул Таран, и меня тут же сжали стальные объятья Стража, отстранившись, он освободил место для следующего. Затем Следопыт ухватил моё предплечье. Лишь убийца, шмыгая раскрасневшимся носом, кивнул головой и вышел вон.

Через некоторое время пришли остальные братья с созыва, хлопали по плечу, жали руку, говорили тёплые и неискренние слова поддержки и благодарности, некоторые делились трофеями. Выбитыми клыками, когтями, насаженными на нитку глазами погонщиков. Какая дикость… Хотя, так подумать, люд вымещал свой многолетний страх, обиду и ненависть через такие вот трофеи, дескать, били деды, били мы и дети наши бить будут. А оставь каждого одного, как вновь крадётся липкий, холодный страх. Страх потухшего костра, одиночества, скрипа деревьев в лесолесье…

Позже меня накормили, даже, Я бы сказал, покормили. В комнату зашли двое. Дородная баба с разносом и весёлая девушка моих годов. Девушка задорно улыбалась, зыркая глазами в мою сторону, вторая же мостила на заваленную трофеями тумбу снедь.

– Ой, сколько у Вас всего, это вы их всех приговорили? – кокетничая со мной, заговорила рыжеволосая.

– Нет, это братья с южного лагеря мне принесли, – тихо ответил Я.

– А правда, говорят, Вы короля вбили?

– Да, одного.

– Ой как интересно-о-о. А расскажите про себя что-нибудь.

– Охолонись, Забава. Вой нежрамши три дня, а ты тут юбкой крутишь перед ним. Головой думай, чего ему щас надобно, – справедливо заметила женщина. – Давай, не стесняйся, меня Клавдией нарекли, а эта вертихвостка щас тебя покормит. Ещё один вопрос задашь, пока он не поест, пойдёшь в псарню с кухни.

Девушка побледнела, натужно улыбнулась и начала ложкой меня потчевать.

– Тьфу, окаянные, таз не могли за собой убрать.Смердит пуще, чем от дохлого иглобрюха. Забава, я второй раз повторять не буду! – грозно ругнулась Клавдия и, покидав тряпки, подняла лохань с пола. – Скоро обернусь.

Только баба вышла за порог, девушка тотчас переменилась. Отложив ложку и снедь в сторону, пальцем провела мне по голой груди. Затем приподняла подол платья, оголив худые, но соблазнительные коленки.

– Ну что герой, готов получить награду?

От осознания того, что Забава мне предлагает, дыхание моё спёрло, а сердце радостно затрепыхалось. Неосознанно зрение вновь переключилось,и Я увидел страх. Страх и отчаянье загнанной в угол водной крысы.

– Я пока слаб. Покорми меня… – охрипшим от досады голосом тихо прошептал, отворачиваясь от приятной глазу картины.

– Как так, ты же герой, а Я красивая.Неужто не желаешь сорвать плод? – обиженно произнесла девушка.

– Может, позже. Пока хочу есть.

– Давай,я ночью приду с бражкой или, если останется, настоящего пива принесу, могу вина слить, но за это можно руки лишиться. – Начала предлагать варианты смущенная рыжеволосая дева.

– Я пошлю за тобой, когда придёт время. ЕДЫ. Мне. ДАЙ. – чеканя слова, добил её.

– Как ты не понимаешь, я должна высказать свое уважение. Просто мне это важно, – жалобно канючила она.

Цветной спектр залился стыдом и страхом, но не передо мной. Я сразу вспомнил слова Ивана и уроки Мирко.

– Кто тебя послал? – в лоб спросил рыжую. Наблюдая, как меняется её отношение ко мне. Испуг, недоверие, страх, неприязнь.

– Что такое с тобой, да любой нормальный вой этого желает, у меня от них отбоя нет. Больно важный стал, с Храмовником пообщался, в обморок упал, как баба перед водной крысой. Теперича нос вертит, – разъярилась Забава.

Как говорил Папенька: бабу, если понесло,только понос да гром остановить может. Потому,сынко, молча ешь, а как поешь, спать идтить треба. Иногда, кроме перегара, крепких словечек и лукового смрада, изо рта Богарда выходило что-то поистине важное. Советам нужно прислушиваться, взяв ложку и миску, начал наворачивать похлебку. Мясная, с перловкой, с неизвестной мне душистой травой и клубнями. Вкуснее этого только сушённое мясо куслицы. Переломив травяную лепешку, вспомнил Тарана, Яму и Олега. Тарелка опустела, и Я перехватил овощ. Крупный, с кулак взрослого мужа, чёрного цвета, на вкус кисловатый и водянистый.

– Ты меня слушаешь вообще? Да кто ты такой…

Семечки в овоще крупные, как у тыквицы, но не такие жёсткие. Вкус поначалу казался терпким, но далее раскрывался сладостью. Нужно бы узнать название. Пить мне не хотелось. Потому, отодвинув от себя ложку, смахнул крошки с покрывала.

– Прости меня, пожалуйста. Что ты хочешь, только скажи…

Ну вот, поели, теперь можно и поспать. Повернувшись на бок и накрыв ухо рукой, чтобы не слышать плач, Я провалился в дивный сон.

Уже ночью ко мне зашёл Мирко с лампадкой в руках. Сжигаемый жир пах горкло и сильно коптил, сев на стул, легонько потрепал меня по плечу. Проснувшись, хотел было спросить Горбуна, но он прикрыл мне рот рукой. Достав дощечку и вытянув фитиль, принялся чертить буквицы.

"Как ты болит где, ходить можешь". Убедившись, что Я прочёл, указал пальцем: молчи. Протянул мне Клин. "Хорошо, болят только глаза и грудь немного. Сейчас попробую".

Откинув покрывало, только сейчас понял, что был полностью нагой. Мирко ощерился, что в бликах пламени выглядело угрожающе, но второе зрение показывало, что он просто смеётся. Я всё чаще доверял именно Таланту и заметил, что стал чётко определять эмоции.

Мирко протянул мне комплект одежды, что Я всю дорогу до городища нёс с собой, и даже короткие штаны, каких Я так стеснялся. Быстро одевшись, глянул на горбуна. Убийца хитро улыбался, Я требовательно протянул руку. Немного расстроенно ослабил кисть с тростью, передал мне обувь. Коричневые, из мягкой кожи сапожки, на маленькой подошве с утягивающими ремнями и крупными застежками из кости. Примерив, покрутил ногу на пяточке, любуясь обновкой. Оправившись, поглядел на своего спутника. Тот, приложив палец к губам, потянул меня тёмными коридорами по известному ему одному пути.

Дойдя до очередного перекрёстка, мы резко повернули налево и зашли в неприметную дверь. Зайдя внутрь, горбун сноровисто задвигал ящиками, освобождая проход; у дальней стены отодвинул тряпку, указал на нишу в стене. Подсадив меня в неё, знаком показал слушать внимательно, а сам сел на ящик и стал терпеливо ждать. Через долгое ожидание раздался условный стук подереву. Я превратился в слух, пытаясь уловить звуки. Раздался скрежет отодвигаемой задвижки,затем твёрдый голос, очень мне знакомый.

– Подожди за дверью и проследи, чтобы нас не подслушали, потом проводишь гостя. А ты проходи.

– Малец не принял угощение. – Голос был тихий и вкрадчивый.

– Отчего же? Подарок был плох или пожалели капель в воду?

– Сам выбирал.Сиротка Забава –ладная девка, да и накапал я изрядно, мертвый бы поднялся.

– Ты меня огорчаешь. Может, кто надоумил его, или мы поздно зашли?

– После пробуждения, окромя его выводка, никого не было, горбуна срочно вызвали в лагерь, восстанавливать повреждения. Там неусыпно был наш человек, никто не входил.

– Жаль, идея привязать Светоча через бабу была хороша. Убийца, что сквозь расстояния может убрать помеху без следов. О таком мы могли бы только мечтать. Сильно укрепились бы. Кто его куратор?

– Олег Сладкоречивый. Та ещё сволочь, вцепился в парня, как клещец, без топора не оторвешь. А отнять силой мы не можем. Олег – герой Пустоши, да и любому может голову своим мёдом заморочить.

– Как он его пользовать хочет? Ещё одного Мирко сделать? Калека, которого продавали десять раз, а он всё не тонул и не горел.

– Думаю, он хочет забрать химеру. Потому и отряд его такой сложный. Ветеран, три героя, хм, уже четыре. Выводок тоже хорош, перемолотили под сотню выродков, потеряв с два десятка. Да под такого командира любой святой отец поход сформирует.

– Высоко метит, химер почти не осталось. Значит так, мальца тяни через учителей, дай лучших. Можешь посадить его на гушку, только через воду трави, так следов меньше. Седмица у нас есть, а там чего-нибудь ещё примыслим. Свободен.

– Повинуюсь, Пастор.

– Хотя, стой. Забаву прибереги, подарок Крестителю сделаем. Он любит моложавых.

– Да прибудет с нами Свет.

– Иди уже.

Мирко резко встал и помог мне спуститься, подойдя к двери, долго прислушивался. Тихонько открыв дверь, нырнул в темноту, и через короткое время махнул мне из-за двери рукой. Я, находясь под впечатлением от того, что услышал, шёл следом, не разбирая дороги. Всё враги, а те, что друзья, враги вдвойне. Набатом стучало в висках. Только возле кровати пришёл в себя. Всё это время горбун терпеливо ждал.

– Ты знал про то, что тебя предали? – хриплым голосом прошептал Я.

Положительный кивок.

– И что это Олег?

Ещё один кивок.

– Отчего же ты с ним? Почему не ушёл или не отомстил?

Мирко схватил дощечку и быстро написал. Затем зажёг лампаду от огнива.

"ЖДУ ХОРОШЕГО ДНЯ А ТЫ МОЙ ХОРОШИЙ РАССВЕТ".

Затерев надпись, начертал ещё одну, скоро выводя буквицы.

"НИКОМУ НЕ ВЕРЬ ИЗВИНИ, НО ТЫ МОЙ ШАНС".

"МНЕ ЖАЛЬ".

Оставив меня наедине со своими мыслями, немой исчез в темноте.

Быстро раздевшись, Я свернулся калачиком и хотел заплакать от досады, но видно, все слезы Я пролил сегодня уже на годы вперёд.

Значит, Я для них просто средство, инструмент. Покорная овца, что ведут на закланье. Простое жертвоприношение во имя власти, а не Храма или Люда.

Глава 4. Основы мира

Утром мне вежливо постучались в дверь. Оторопев от неожиданности, Я быстро соскочил с кровати, напялил одежду и подобрал отросшие волосы под тесьму. Открыв дверь, увидел служку с ворохом одежды. Удивился не только Я, глядя на широко раскрытые глаза молоденькой девушки, увидел в них восхищение и недоумение одновременно. Быстро опустив глаза в пол, незнакомка протараторила явно заученный текст, потому как сложные слова она произносила с особой тщательностью.

– Милостью Святой Церкви и знанием о крайней нужде в чистой и достойной одежде для героя, святой отец Пастор пре-под-но-сит Вам эти необходимые в обиходе вещи, с надеждой на скорую ау-ди-енцию. Потом Я должна поклониться и вручить вещи. Ой, извините, Светоч Путеводный Босик. Не извольте злиться – мне наказали вас одеть к торжеству.

– Спасибо за участие, но как видишь, Я одет и обут.

– Как же так, мне поручили важное дело, а Я опять все испортила, – более не сдерживая слез, произнесла служка.

Втянув её в комнату и усадив на кровать, Я принялся её успокаивать. Проревев первый испуг, незнакомка вскочила, низко поклонилась.

– Не дело девочкам восседать в комнате молодого господина.Наша матрона говорит, что так и до греха недалече.

Я от души рассмеялся.

– А как ты меня одевать собралась? Через порог и не глядя?

– Я не подумала. Молодой господин не сердится? – с надеждой в голосе вопрошала девчонка.

Мне она показалась открытой и родной, скорее всего, напомнила сестру Мошью. Потом Я рассердился, небось разузнали про меня, и теперь не блудница шлют, а наоборот. Хотя, девку жаль, она такой же инструмент.

– Как твоё имя, представься?

– Агнешка.

– Кто же так представляется? Я Босик, третий сын мастера Богарда и Стеллы. Ныне брат Святой Церкви Светоч Путеводный. Давай ты теперь.

– Я Агнешка, не знаю, какая по счету дочь постояльца корчмы и блудницы Амели, ныне вещь святого отца Пастора, по праву долга. Пока его не выплачу усердием и прилежанием, не могу называться иначе.

– А как бы ты хотела, чтобы люди тебя называли?

Девчонка приосанилась, подняла подбородок и выпятила вперёд грудь.

– Я, Агнесс Огненная, дочь Святой Церкви Воительница Северной Пустоши.

– Почему Огненная?

– Ну, у меня будут длинные, рыжие волосы, собранные в косу. Красное платье и железный меч. Я назову его Карающая Длань. Я буду командовать большим отрядом и наводить ужас на отродья и тварей. И в каждой корчме будут мои портреты и барды будут петь баллады про меня. Вот.

– У тебя все получится.

– Эх, если бы не долг, пошла бы учиться. Тем, кто знает буквицу и цифры, больше платят.

– Велик ли долг?

– Ну, Маменька продала меня за 30 монет. Распорядитель, как он говорит, вложил в меня ещё столько же. А торганул за двести. Значица, хозяину Я должна выплатить четыреста.

– А почему не двести?

– Вот ты неразумный какой, а в чём интерес меня за ту же деньгу отдавать, тута всё честно.

– И много отдала?

– Эх, за полгода, что я тут, бремя только выросло. Сама виновата, то болтаю много, невнимательная, посуду недавно расколотила, скорее бы уже двенадцать зим случилось. Тогда могу греть постель господам и получать за это чешуйки. Тогда бы лет через двадцать отдала бы.

– Но это же рабство! – возмутился от души.

– Что ты, рабство – это, если бы Я выкупиться не смогла. А так всё по уму. Маменька получила возможность выплатить виру, господин – служку, я – кров, еду и надежду. Что мы тут болтаем, давай одевайся, скоро завтрак, а потом у тебя, у Вас, простите, учителя. – Поправилась Агнешка и начала готовить одежду.

Да уж, выбор Горбуна мне больше по вкусу. Широкие штаны соломенного цвета с оторочкой, такая же рубаха, то бишь косоворотка с красным воротом, поверх – безрукавка, отбитая гладким мехом. Кушак под цвет и соломенная шляпа с большими полями. Головной убор убрал сразу – только мешал смотреть и постоянно падал на нос. В завершении обувка, открытые носы и без подпятника. Да как же Я на улицу в нем выйду, али в лесолесье. Замерзну. Мысль, которая следом мне пришла в голову пронзила хуже ножа. Благодетель и не хочет, чтобы Я покидал городище. Оттого и одежда лёгкая. И всё что-то меня смущало, какая-то мелочь, пустяк, помимо того, что выйти надолго или сбежать в ней Я не смогу. Посмотрев на Агнешку, желая выспросить ответ, как узрел на груди её нашивку с стилистическим рисунком соцветия. Этот цветок Я знаю – это лилия королевская. На нашивке, конечно, не она, но очень узнаваема. Два крючка с утолщением сверху расходятся, как лира, посреди три линии с точками, символизирующими пестики и тычинки. Оглядев одежду, увидел на каждой детали такие же узоры или нашивки. Ну уж нет, клеймо на себя ставить не позволю. Взяв нож-коготь, подцепил нитку и распустил её, отрезав тем самым тавро. Оглядел результат, выглядело всё достойно. Штаны с прокрашенным узором Я отринул, оставив свои, одел лишь рубаху, пояс и безрукавку. Поверх – добрая куртка с карманами.Закинув подарок убийцы за голенище, был готов к аудиенции, не знаю, что это, но название очень грозное.

Повернувшись к служке, обратил внимание на её состояние: страх, близкий к панике, в кулаке зажаты нашивки.

– Избавься от них, лучше в огне. Я – Брат Церкви и принадлежу ей, а не святым отцам. Пошли уже, и не трусись, это мой выбор. Приходи вечером с лампадкой и углем, будем грамоте учиться, – попытался успокоить Агнесс Огненную.

В ответ она пронзительно взвизгнула и полезла обниматься.

– Полно тебе, а то, как говорит твоя Матрона, до греха недалече. – Смутив девушку, отстранился и пошёл на выход. Смешно семеня ногами, девка меня догнала, крепко сжимая кулачок и держа широкополую шляпу в другой руке.

– Куда ты, нам в обеденный зал, а это в другой стороне, – окрикнула меня и, схватив за руку, потащила прочь. Лишь краем глаза увидел тень, что шмыгнула в темноте коридора.

Ещё седмицу назад Я восхищался залом, где Септорий Олег задавал мне вопросы о таинстве посвящения. Сейчас же Я просто застыл столбом, жадно оглядывая открывшуюся картину.

Высокий потолок, украшенный картинами из священописания. На тучах восседали старцы, а толстые голожопые мальчики с крыльями, как у гужелицы после окукливания, играли им на лирах. Везде умиротворенность и величие, казалось, что большие своды сами по себе были сотканы из неба и туч, из солнечного света и звезд,потолок же покоился на массивных колоннах, кои поддерживали рослые кудрявые мужики, с листьями место промежности. Стены также расписаны во весь рост. А на стенах большие полотнища со сценами охоты. Люди верхом на криволапах, с копьем и стрелами загоняли куслицу. Но если люд был нарисован точно и в правильных пропорциях, то живность была очень плохо схожа с действительностью. Куслица была начертана зачем-то с прямыми ногами и длиннымиветвистыми рогами. Пол причудливой каменной мозаикой выложен, в центре – большой круг с чашей. У застекленных высоких окон стояли столы подковкой, за которым трапезничали вои, знатные Люды, ветераны и септы, а также святые отцы этого городища. Выйдя на центр, поклонился на три стороны. Разговор и смех за столом не утих, до меня просто никому не было дела, лишь пара человек кинули заинтересованные взгляды, и вои кивнули головой.

М-да, и что делать? Примкнуть к тем, кого знаю? Рядом с Олегом и Иваном нет свободных мест. А там, где они были, люди мне незнакомы и из разных каст. Я не вой, не храмовник, не господин. Тогда сяду туда, где мне будут рады. Нырнув в состояние Таланта, заново оглядел присутствующих.

Три золотых столпа – Святые отцы, отношение ко мне – безразличие. Более десятка человек светились багровой ненавистью, воины в большей своей части уважительно горели сиреневой дымкой, большинство мной или не интересовались вовсе, или были чёрными пятнами, не такими, как у стаи, там чистое зло, липкое и тягучее, а как тьма или туман, в котором ничего не видно, Я такое уже видел у СепторияМарука Тёмного. А вот Олег, Храмовник с площади и ещё около шести человек искрились нетерпением, предвкушением и корыстью. Что же, делать? Стою, как неразумный в исподнем пред всем честным народом, посмешище, да и только.

Трижды поклонившись на три стороны, развернулся вспять и потопал к выходу. За столом кто-то поперхнулся, и ему тут же помогли крепкими ударами по спине. Разговоры утихли.Мне в спину ударила волна возмущения, негодования, удивления и откровенной веселости. Пойду поищу свой выводок, с ними хоть покушать, выпить или умереть интереснее.

На улице мне повстречалась Забава, громко хмыкнув, горделивой походкой прошлась, одарив меня букетом презрения и обиды. Знала бы ты, какие на тебя планы у твоего господина, бежала бы, аки собачина во время гона в лесолесье. Окликнув Стража, спросил его, где ближайшая корчма. Здоровый детина окинул меня скучающим взглядом. Затем в глазах мелькнуло узнавание, брови поднялись, и лицо растянулось в дружеской улыбке.

– Ты ж, этот, как там… А, вот, Светоч! Айда провожу, слушай без обид, но правда, что ты десяток королей упокоил? – потянув меня за руку, спросил бородач.

– Только одного, Я должен был их на городище выманить и, вроде, справился.

– А ты взаправду три бутылки Слёз Матери выхлебал?

– Одну в лагере, когда спешил в городище, две на помосте.

– Это да-а-а… Я бы так не смог. В сече и в горячке, когда ворог перед мордой, а кровь кипит, то можно стерпеть любое. Мне, когда поселковых били, стрелка в плечо попала, так Я ещё четверых заколол, а потом у лекаря, покуда стрелу ковыряли, думал – уйду за Грань. Если бы знал, что щас прилетит, струсил бы, как есть струсил. А ты, зная, как крутить будет, взял и вышел. Не, то сильно для меня.

– Там мои побратимы, и мой выводок там бился с ордой. Насмерть. Как Я мог поступить иначе. А часто вы с поселковыми сечётесь?

– Да не, только когда прика… Ой, – стража хлопнул себя по губам. – Заболтался я чего-то, ты это забудь. Похвастаться решил тем, чего не было. Ваши вчера крепко в корчме посидели. Сначала чинно так, за ветеранов, септов и тебя поминали. Потом пришёл здоровый Страж, чёрный, как туча. И давай стыдить, Вы тут, как свиньи бражку жрёте, а он там… А что там поначалу молчал, схватился за голову и сидел долго, потом взял как кружку за раз выпил и поведал, как из тебя Слёзы Матери собирали, да так сказал, аж страшно стало. Ветераны, те, что знали, помрачнели сильно, и вовсе пошли с вашими за стол. А потом, как буча началась, за них вступились. Честно бились, от души, без ножей и палок, на кулаках. Самое интересное потом было, лагерные строй сбили, вот умора, кабацкая драка строем. Вперёд стража вышла, а волокуши позади на лавки стали и через голову наших били. Где это видано, чтобы волокуши стражу вбили, а ведь вбили. Уважение большое им теперь. Потом гвардия пришла и всех в острог отвела. И наших, и ваших, и ветеранов. Поутру отпустили, так они так сдружились, что в другую корчму пошли, в ту, что целая. Токмо двоих оставили, на них виру хозяин кабачка повесил. Побратимы: следопыт и стража. Вот история тоже, везде и всюду они первые недруги, а тут друг за друга зубами рвали. Эх, жаль Я на посту был, в такой драке, что будет долго на слуху, можно и глаз потерять.