Ярослава Лазарева
Триптих

Левая часть триптиха
Лилит и Люцифер

 
Тьма сгустилась, но солнце не встало.
Черной розы оплавленный лик
ярким абрисом, вспыхнувшим ало,
был в мгновение в вечность залит.
Сердцевина распавшейся плоти
распласталась, веками гния.
Но застой прекратили потоки
исходящего снизу огня.
Лепестки пепелища раскрылись,
цветоложе наполнилось злом.
И печати от жара бугрились,
завершался сокрытий всех взлом.
Разрасталось горящее жерло,
сотни пут раскидало вокруг,
Жало вышло отравленным жезлом.
Из огня прыгнул серый Паук.
Заметался, плетя злые сети,
источая блестящую ложь,
затянул паутиной просветы.
И уняв возбуждения дрожь,
распластался на тлеющей розе.
И угасла в плену Красота.
И Паук в торжествующей позе
замер в центре спирали костра.
И свернулся огонь свитком дымным,
заструился, к корням уходя.
Пепел с запахом горько-полынным
разлетелся, отраву неся.
И спираль раскрутилась кругами,
разошлась за края без границ.
И раскрылись, приблизившись, дали,
и сломалась система: верх-низ.
Дно поднялось и заняло место
высоты.
Небо пало во Тьму.
Беспроглядная ночь повсеместно
воцарилась, неся пустоту.
И Паук смертным сном наслаждался
и питался энергией Тьмы.
Заплетя паутиной пространство,
охранял беспросветность тюрьмы…
 
 
…Звук трубы, нарастая, бил метко
прямо в центр паутинного зла.
И Паук в разрушаемой клетке
содрогнулся, очнувшись от сна.
Максимально он лапы раскинул,
придавил брюхом чашу судьбы.
Но толчок снизу монстра подкинул.
Он завис.
Рёв небесной трубы
пригвоздил Паука к центру Сети.
И пронзил его острый росток.
Поднимался он быстро из тени,
озарился рассветом восток.
И Паук был бутоном разорван,
сквозь него Красота проросла.
Заалела прекрасная Роза,
засверкала на листьях роса…
 
 
…Распустился цветок лепестками надежды,
Тьму разрушил, раскрасив ее.
Воплотилась фигура и, скинув одежды,
обнажила не плоть – бытие.
Мягким золотом волосы плавно струились,
звезды плавились в черных зрачках,
облака в серой радужке дымно клубились,
цвет зари розовел на щеках…
Рассмеялась она, в воду чистую глядя
и любуясь прекрасным лицом.
И со лба убрала шелковистые пряди,
поиграла ненужным кольцом.
Быстро с пальца сняла, на ладонь положила,
обруч крохотный солнцем сиял.
И открылась любви златоносная жила,
но покров с тайны Яхве не снял.
Опустила кольцо она в тихую воду,
замутила зеркальную гладь.
Отказалась примкнуть к изначальному роду
и женою назначенной стать.
Блеск кольца обручального медленно гаснул,
уходя вглубь, спускаясь на дно.
Она взглядом следила.… Увидела ясно,
как в воде отразилось лицо.
Не ее. Отшатнулась и вскрикнула в страхе,
и разбила лик чуждый ногой.
Брызги в небо взлетели. На солнечной плахе
испарились. Оставшись нагой,
наклонилась и в гладь водяную вгляделась.
Стала плоской упругая грудь.
Бедра узкие,… признаки юноши тела.
– Отомстил?! – закричала. – Забудь!
Даже имя мое не останется в Книге,
не услышишь и в звуках его,
но запомнишь навек о том сладостном миге,
когда первым вошел в бытие.
– Так останься женою, – Адам ей ответил. –
И избавься от беса лилу.
Половинкою будешь ты – первой на свете!
– Из лилу превращусь в лилиту?
И надолго двуполой бесовкой я стану?
– Станешь женщиной. Вот твой удел.
– Но нас двое, Адам! Мне рожать беспрестанно,
и плодить для планеты людей?
– Путь таков! Предназначен для пары он свыше.
Ты и я, мы – созданья венец.
Мы – начало начал, часть божественной ниши.
Рай отдал нам великий Творец.
Но она отвернулась. И в воду взглянула.
И увидела: юноши лик
изменился мгновенно. Скульптурные скулы
округлились, румянец возник.
Засияли глаза, взгляд лучился лукаво
из-под длинных пушистых ресниц.
Прилила кровь к губам и окрасила ало.
Голос, звонче, чем пение птиц,
полетел из груди.
– Снова девушка? Мило!
И она засмеялась, грозя
тонким пальцем.
– Прекрасная, что ты решила?
Ты жена мне? Навечно семья?
Кулачки сжав и брови нахмурив, сказала:
– Я решила: не быть вместе нам!
Выбираю свободу, начну все с начала.
Отпускаю тебя я, Адам!
 
 
День померк. Бесы снова вселились
в ее тело и стали шалить.
Лилиту и лилу веселились
и менялись местами. Свалить
им друг друга казалось забавой,
бесконечной желанной игрой.
Но для плоти живой был отравой
двух полов симбиоз бесовской.
Но на этом небесная кара
не закончилась. Наслан был лиль –
призрак ночи. И демонов пара
приняла его третьим. Вселил
он в отступницу ненависть к солнцу,
недоступен стал ей белый день.
Подчинилась безропотно монстру,
стала жить, выбирая лишь тень.
 
 
…Роза Жизни цвела неустанно,
населялась планета людьми.
И работала Смерть, постоянно
принося пищу телу земли.
Бесы в играх на кладбищах ночью
стали мертвых покой нарушать.
В тишине кто-то вдруг захохочет,
кто-то громко начнет завывать.
Лилиту, лиль, лилу тройкой дружной
до рассвета играли бесясь.
Но хозяйке их было не нужно
в мире мертвых удерживать власть.
Ей хотелось свободы от бесов,
управляющих телом, умом.
Но избавить от кары небесной
только Ангел отступницу мог.
Дать ей имя и память очистить,
чтоб забыла утерянный рай,
чтобы новые мысли возникли,
и закончилась плоти игра.
И она по ночам на могилах
все сидела, смотря в пустоту.
Лиль являлся в изменчивых ликах.
Пара дерзких лилу – лилиту
до утра не давала покоя,
приводили тьму призраков к ней.
И бездумной ее головою
завладев, они в мире теней
оставляли неразвитый разум.
…Но однажды звук резкий влетел,
проявилось невидное глазу.
Тьма рассеялась. Ангел запел.
 
 
Лилия белая в мягком сиянии
лунной ночной красоты
с неба спустилась безмолвным посланием.
Плавно раскрыв лепестки,
в чашу ладоней легла серебрением.
Кровь на тычинках – росой.
Сладко пахнуло пыльцой и гниением.
Смерть замахнулась косой.
Лилию сбила.
И череп оскалился,
вспыхнули ямы глазниц.
Белый цветок почернел и оплавился.
Бесы, взлетев, пали ниц.
Смерть пощадила. Походкой неспешною
мимо прошла в темноту.
В чашу ладоней, на миг опустевшую,
капнули слезы. Лилу
мягко подругу обнял огорченную,
Лиль полетел за цветком.
Мертвая лилия, в прах иссеченная,
вспыхнула ярким костром.
И лепестками раскинулась пламени,
пала на землю золой.
Пепельных крыльев размах –
и лик ангела, темный, с улыбкою злой.
– Кто ты? – спросила. – Дух умершей лилии?
Божия сущность с небес?
Ангел полночный? Но не говорили ли
бесы мои, что исчез
бог навсегда! И планета оставлена
высшими силами зла,
как и добра.… И свобода объявлена,
волю всем нам принесла.
– То-то я вижу, что ты птица вольная, –
ангел с ехидцей сказал, –
что ты бесовскою жизнью довольная,
в путах вселённого зла.
Я изгоню твоих бесов, прелестница!
Будешь женою моей?
– И в небеса мне откроется лестница?
Можно подняться по ней!
Ангел, спустившийся сверху, ты радуешь
и за собою зовешь?
Я прощена? За отступницу ратуешь,
к богу с молитвой идешь.
Серые крылья убрались за спину, и
ангел мужчиною стал.
Глаз черных всполохи, волосы длинные,
и заалели уста.
– Я – Самаэль, ангел мира подземного.
Слышала ты обо мне?
– Нет, я не знаю тебя! Мне неведомо,
что происходит вовне.
– Неинтересно? Какая ты глупая…
– Но я живу, как хочу!
Грусть и веселье я в мыслях не путаю,
а над смешным хохочу.
Разум свободен, не знаю страдания,
жизнь без мучений проста.
Я ведь не Ева, и древа познания
я не коснусь никогда!
– Глупые счастливы часто. Известна мне
истина эта.… Но ты
с бесами дружишь, во мраке прелестными.
Вновь изменила черты?
Вижу, ты юношей стала в мгновение.
– Это вселился лилу.
– Не угнетает повиновение
бесам, сгущающим мглу?
– Это небесная кара отступнице:
сущность моя – не одна.
Ты обещал, если стану я спутницей,
бесов изгнать навсегда.
Не побоишься ты ярости божией?
– Я – Самаэль! Не гневи!
Если считаешь меня ты ничтожеством,
вместе не быть нам. Уйди!
– Ну не сердись! – она молвила ласково.
Юноши лик нежным стал.
И изменился. И сочными красками
девичий лик заиграл.
И поцелуй жаркий бабочкой огненной
вспыхнул, скрепив их союз.
Лиль, лилиту и лилу в страхе дрогнули:
легкость сменил смерти груз.
Троица девушку спешно покинула,
ангела Смерти боясь.
Дымно растекся туман над могилами,
заколыхался клубясь.
И сквозь него проросли стебли длинные,
и распустились цветы –
благоуханные белые лилии –
лики иной красоты.
– Ах, как прекрасно, покойно и сладостно!
Мир светом лунным залит.
– И ты свободна! И жить будешь в радости.
Я нарекаю: Лилит.
И Самаэль бросил девушку в лилии.
Пала на спину, смеясь.
Руки раскрыла…. Он скрыл ее крыльями…
Плоти бесполая связь.
 
 
Утро вызрело. Розовой розой
засиял озаренный восток.
И Лилит ощутила угрозу,
солнце жгло, будто молнии ток.
Наказал ее бог – жить лишь ночью
и бояться днем в мир выходить.
Ослепление ей напророчил,
если будет в глаза ей светить
злое солнце.
Она свято веря,
не нарушив ни разу запрет,
закрывала днем окна и двери.
Только лунный впускала в дом свет.
– Самаэль, мне пора. Убегаю!
– Но куда ты? Мы вместе теперь.
– Мне на солнце нельзя, я сгораю,
я ослепну.… Уж ты мне поверь!
И Лилит соскочила с измятых
белых лилий. Поплыл аромат.
И восход распахнулся крылато,
зацепился за край солнца взгляд.
И Лилит замерла, задохнувшись
от восторга, и страхи забыв.
Новый день поднимался, проснувшись,
в ореоле лучей золотых.
Солнце встало. Цвет неба менялся:
бледно-розовый стал голубым.
Легкой дымкой туман испарялся,
блеск росы был искристым, живым.
Белых лилий холодную свежесть
осыпала алмазная пыль.
Посмотрела Лилит вдаль с надеждой,
прошептала:
– Мы где, Самаэль?
Это рай?
Отвела она крылья,
убирая покров от лица.
Отшатнулась.
На ложе из лилий
незнакомец сиял как звезда.
– Кто ты?! – вскрикнула и отскочила.
Он приблизился, крылья сложил.
Подняла Лилит платье с могилы.
Но он вырвал его.
– Не спеши!
Ты прекрасна! Зачем одеваться?
Твое тело как солнечный свет,
блещут волосы шелковым глянцем,
и лучами облит силуэт.
А глаза, как озера, прохладны,
но пьянят, словно вызревший хмель.
Губы сладостью манят…
– Не надо! Не целуй…
Знай: мой муж – Самаэль!
– Ты не видишь меня?
Рассмеялся.
– Сущность ангела – двойственность сфер.
Самаэль в темном мире остался,
а с зарею пришел Люцифер.
Не понравился в звездном обличье?
Но прекрасен я, светел и юн.
Соблазняю тебя по привычке,
но в тебя, без сомненья, влюблен.
– Самаэль?.. Люцифер,… – еле слышно
прошептала, шагнула назад. –
Как и я, ты наказан Всевышним,
падший ангел, низвергнутый в ад.
 
 
Померкла звезда. Потемнел его лик.
Потух яркой радужки блеск.
И крылья исчезли. Вздохнула Лилит.
Стоял перед ней человек.
Блондин белокожий, с копною волос,
спадающих с плеч серебром,
глаз серых прохлада, прямой тонкий нос,
в гримасе изогнутый рот.
– Наказан. И что же? Он всем нам Отец!
Он создал весь мир и меня.
Он – всё! Он – начало, и он же – конец,
создатель и ночи и дня.
Всесилен? Возможно. Но я не слуга!
И бесит тотальная власть.
Не буду покорным ему никогда!
И с неба пришлось мне упасть.
Но разве и ты не устроила бунт,
нарушила божеский план?
От брачных, навечно связующих пут
избавилась… Что же Адам?
Тебя он забыл вмиг. И Еву принял.
Отец их в Эдем поселил.
Что им Самаэль? Скинут в бездну огня,
лишенный и крыльев и сил…
 
 
…На землю лег туман, как серый саван.
И лилии поникли, закрываясь.
И кладбище исчезло, растворяясь
в белесой дымке…
Солнце быстро встало.
И яркие лучи залили землю.
Прекрасный сад возник в цветеньи пышном.
И двое на тропинку вместе вышли,
и за руки друг друга взяв, запели,
как ангелы на небе, тонко, нежно.
Закончив песню, дружно рассмеялись.
И сев на травку мягкую, обнялись,
взгляд погрузив в небесную безбрежность.
Сияло солнце в синеве хрустальной,
тепло и красоту дарило саду.
Деревья тень давали и прохладу.
Прозрачный воздух свежестью кристальной
вливался в легкие, бодрил их ум уснувший.
И двое в непонятном им смятеньи
в глаза друг другу глянули. И тенью
сомнения их омрачились души.
Она цветы собрала, и веночек
сплела задумчиво и на него надела.
Он засмущался вдруг нагого тела,
и ей сказал, что искупаться хочет.
И побежал к воде. Венок свалился
с его волос, но он и не заметил.
Она, подняв сплетенные соцветья,
их нервно расплела. Венок развился…
…Услышала в траве какой-то шелест.
И дрогнула. Цветы к ногам упали.
Укрыл туман сияющие дали.
Услышала шипение:
– Ты прелесть!
И плод румяный, круглый, ароматный
ей лег в ладонь, раскрытую как чаша.
И райский сад зарос и стал как чаща,
непроходимый, грязный и треклятый…
 
 
…Лилит очнулась. Яркое виденье
исчезло, словно не было его.
– Так это ты? – спросила. – Ты дал Еве
то яблоко. Змеиное нутро!
– Играл всего лишь! Слишком много шума.
Закон один: не может быть добра
без тени зла. Отец наш не подумал,
рай создавая. Жизнь – всегда борьба.
– Ты с ним в борьбе.… Мне это непонятно.
Забудь о прошлом, как забыла я.
Не жить, а лишь играть легко, приятно,
и избегать земного бытия.
– Лилит, ты прелесть! Яблоко не брошу.
Тебя не привлечет запретный плод.
Вдвоем облегчим наказанья ношу.
Идем играть? Погубим этот род!
 
 
… Паук опутал розу паутиной
и присосался к алым лепесткам.
Напившись крови, жертву он покинул,
стремясь к другим, наполненным цветам.
Раскинул сеть, овладевая миром,
программой вдохновенье подменил.
Таланту став врагом непримиримым,
суть искры божьей ложью исказил.
Бездарность штамповалась, восхвалялась,
кичилась звонким золотом наград.
Паук торжествовал, Сеть расползалась,
заманивая души в личный ад.
 
 
…Город жил суетой –
муравейник кишащий.
Черно-серой стеной
лес высоток стоящих
закрывал горизонт.
Неба было не видно.
Зелень чахла. Озон
воздух быстро покинул.
Было нечем дышать,
смог висел пеленою.
Оставалось лишь ждать
ветра буйство с грозою.
Люди жили, спеша,
в суете бесконечной.
Что у тел есть душа,
позабыли беспечно.
Шли с работы домой,
утром вновь на работу.
И с больной головой,
в бесконечных заботах
о доходах, семье,
долгосрочных кредитах,
жили словно во сне,
подавляемы бытом.
Пели ангелы им.
Но не слышали люди.
Был не нужен глухим
звук небесных прелюдий.
 
 
– Ты дура!!! – Джон кричал, трясясь от гнева. –
Зачем купила столько барахла?
Мои ты деньги тратишь так умело!
Зачем тряпья так много набрала?!
Он плюнул в девушку и пнул с размаху.
И Мэри сжалась, голову закрыв.
На стол он кинул мятую рубаху.
– Погладь! Мне на работу. Хватит выть!
Она все плакала, а Джон все распалялся.
Истерик женских он не выносил.
Ударил снова.
Воздух накалялся.
И грохнул гром, блеск молний ослепил.
Паук расправил лапы, встрепенулся,
сомкнула Роза плотно лепестки.
Планеты шар в ладонях покачнулся.
И демон Гнева сжался в кулаки.
– Я ухожу! – Джон крикнул у порога. –
А ты…. сдавай покупки в магазин.
И ужин приготовь. Я буду дома
часам к семи. И пива мне возьми!
Дверь хлопнула.
И Мэри с пола встала.
Ее глаза, опухшие от слез,
смотрели в стену.
Девушка устала
жить без любви, без света алых роз.
Но слезы вновь облегчили ей душу.
Вздохнув, она открыла ноутбук.
Нашла их фото…. Вот целует мужа,…
а вот сердечко сложено из рук…
Фата взлетает облаком воздушным,
краснеют розы в белых волосах.
Два голубя легко над парой кружат.
Искрится счастье в любящих глазах.
Джон так красив…. Они стоят под аркой,
цветами оплетенной. И друзья
их поздравляют…. Он целует жарко
и говорит, что без жены нельзя
прожить и дня. Клянется быть ей верным,
оберегать, заботиться, любить…
Захлопнув ноут, рассмеялась нервно,
подумав, что любить – не значит бить.
…Холодною водой лицо умыла,
тональным кремом скрыла синяки.
И глянув в отражение, завыла
от боли, безысходности, тоски.
Обида жгла, травила душу ядом.
Не знала Мэри, как ей дальше быть.
Засохли розы. Жизнь казалась адом.
Но не пыталась Джона разлюбить.
Их связь казалась вечной, неразрывной.
Любовь, как древний опытный паук,
их оплетала длинной паутиной.
Не вырваться из прочных брачных пут.
…Она пошла на кухню.
«Что ж на ужин
мне приготовить? Что-то повкусней!»
Открыла шкафчик.
«Хлеб мне свежий нужен!
И зелень к мясу,… нет и овощей.
Схожу на рынок…»
Улыбнулась Мэри,
представив ужин с Джоном при свечах.
«Прощу в который раз. И буду верить,
что с чистого листа смогу начать».
 
 
Летний день напитал город зноем.
Было душно и нечем дышать.
Солнце сверху пыльцой золотою
осыпало горячий асфальт.
Жгло глаза от слепящего блеска
гладких плит и зеркальных витрин.
Капюшон на лицо сдвинув резко,
Мэри скрылась от солнечных игл.
Переулок прошла и свернула
на проспект. Задержалась в тени
остановки. Когда отдохнула,
то решила до рынка дойти.
В полдень город как будто бы вымер.
Ни людей, ни машин. Тишина.
Нет деревьев, цветов. Запах пыли.
И высоток безликих стена.
Вышла в сквер из стекла и бетона.
Вместо клумб насыпь гальки цветной,
и песок желтый вместо газона,
ряд гранитных скамей…
На одной
пара, тесно прижавшись, сидела.
Он ей на ухо что-то шептал,
тискал пышное белое тело,…
лямки топика с плеч ее снял.
Целовать начал нетерпеливо.
Но она отклонилась назад,
рассмеялась, лицо запрокинув
и закрыв в упоеньи глаза.
 
 
Мэри быстро шагнула за тумбу –
основание для фонаря.
И прижалась спиной. На минуту
из-под ног убежала земля.
«Это Джон?!»
Задохнулась от боли.
Слезы брызнули.
«Нет! Он не мог!
Он сказал: до семи на работе…»
Сердце дрогнуло, сжалось в комок.
Вспыхнул гнев и разросся до неба,
будто бомба взорвалась внутри.
Синева вышины потемнела,
солнце в тучи спешило уйти.
Мэри, выкрикнув: «Тварь!», подбежала.
Демон Гнева к убийству толкал,
выпускал ядовитое жало,
душу яростным злом выжигал.
Вне себя, все сильней распаляясь,
стала Мэри соперницу бить.
Отступил Джон назад, улыбаясь.
Наблюдая, решил закурить.
Драка девушек лишь веселила.
Он решил досмотреть до конца.
Пыл соперниц и ревности сила
самомнению льстили самца.
Без убийства не выпустив пара,
Гнев взорвался в бессилии зла.
Блуд и Похоть – союзников пара –
унеслись.
Налетела гроза.
Стрелы молний ударили током.
Джон в укрытие тут же сбежал.
Остудил жар страстей дождь потоком,
и сердца охладил ветра шквал.
Кулаки перестали сжиматься,
кровожадные скрылись клыки.
Были сброшены злобные маски.
Мысли стали ясны и легки.
Просветлели, разгладились лица.
Мэри встала и вытерла грязь.
Протянула к ней руку блудница,
застонала, от боли трясясь.
Дождь смывал кровь с волос ее белых.
Глаз подбит, расцарапан висок.
Мэри дрогнула. Но одолела
снова Злоба. И крест не помог.
И оставив страдалицу в луже,
прочь пошла.
Ослепил молний блеск.
Оглянулась.
– Твой Джон пусть поможет! –
прокричала сквозь грохот и треск.
Побежала, дождем омываясь,
очищаясь огнем грозовым.
Слезы хлынули, освобождая.
Ее разум на миг стал пустым.
Но печаль навалилась гнетуще.
«Бог, за что ты меня наказал?!
Я женою была самой лучшей!»
И Уныния демон восстал…
 
 
…Сумерки окутали кладбище туманом.
В мареве казались зыбкими кресты.
Холмики могильные, словно покрывалом,
укрывались дымкой. Лилий лепестки
острые и белые в сером полумраке
звездами сияли. Сладкий аромат
все вокруг пропитывал, голову дурманя,
погружал в забвение.…Нет пути назад.
Мэри горько плакала, сев на крышку гроба,
и плела из лилий свадебный венок.
Смерть назвав супругом, встала у порога,
перейти хотела в дьявольский чертог.
И убор кладбищенский, белый и венчальный,
голову украсил звездчатым венцом.
Колокольный звон поплыл, мерный и печальный…
Демон Суицида обольщал концом,
быстрым, безболезненным, лишь шагнуть в могилу
и забыть о жизни. Будущему – нет.
Все закончить разом.… Время наступило.
Ад и рай придуманы – Смерть дала ответ.
Мэри разрыдалась, горе разрывало.
Падал в душу тяжестью погребальный звон.
«Не хочу в могилу! Умереть так рано?
И наказан должен быть лишь предатель Джон!»
И венок сорвала, бросила на землю.
Растоптала яростно нежные цветы.
Мятыми останками лилии белели.
Вновь поникла Мэри. Черные кресты
начали двоиться через линзы капель,
слезы влажной пленкой искажали мир.
Девушка шептала в пустоту проклятья…
Гнев, Унынье, Злоба праздновали пир.
 
 
…Прилетел черный ворон и, каркнув зловеще,
опустился на кованый крест.
Роза вспыхнула контуром огненных трещин,
побежал длинной искрою треск.
Паутина расплавилась, спали оковы,
посветлела кромешная тьма.
Зарождался надеждой на радость день новый,
распахнулась ночная тюрьма.
Красота белых лилий с рассветом померкла,
и развеялся сладкий дурман.
Осыпала роса листья бисером мелким,
разогнал свежий ветер туман.
Мир, воскреснув, сиял розоватой зарею.
Розой яркой восход расцветал.
Смерть, с надгробия встав, замахнулась косою.
Черный ворон взлетел и напал
на паучье гнездо. Клювом бил в сердцевину.
Смерть ждала, опираясь на крест.
Но Паук в ночь ушел, тороплив покинув
поле боя. И ворон исчез.
Смерть рассыпалась прахом, с рассветом пропала.
Жар глазниц в мертвом лике погас.
На востоке мигнула звезда, засверкала,
как лучащийся радужно глаз.
Слезы высохли, Мэри с тревогой смотрела
на движение ярких лучей.
Разлетались они словно длинные стрелы,
становились темней и черней.
И звезда, побледнев, в паука превратилась,
изогнулись лучи в форме лап.
Затянулась заря облаков паутиной.
Ангел с неба в могилу упал.
Крышка гроба откинулась. Ложе из лилий.
Бледный юноша будто бы спит.
Но раскрылись глаза. Губы тихо молили
о прощении, звали Лилит.
– Кто ты? – Мэри испуганно, тихо спросила,
протянув руку юноше. Он
ухватился за кисть, с неожиданной силой
потянул резко девушку в гроб.
Мэри вскрикнула, вырвавшись, и отскочила.
Незнакомец поднялся. Глаза
засверкали как звезды.
– Хотела кончины?
Я б помог! – рассмеявшись, сказал.
– Кто ты? – снова спросила, назад отступая,
от невольного страха дрожа.
– Ангел Смерти, – ответил, – звала ты, я знаю.
Выбирай: смерть от яда, ножа?
Он шагнул к ней из гроба и руки раскинул.
Как весы закачались они.
В правой – нож, в левой – склянка.
И девушка, вскрикнув,
стала пятиться.
– Нет! Уходи!
– Как легко умереть! Жить труднее. Да, Мэри?
– Уходи! Говорить не хочу.
– Я хочу! Для тебя приоткрою я двери
в мир иной. Перейдем за черту?
Склянка, нож вдруг исчезли. И юноша мягко
обхватил Мэри крыльев кольцом.
Холод смерти объял, ее тело обмякло
перед быстрым и легким концом…
– Люцифер,… – прошептал нежный голос чуть слышно. –
Эта девушка слишком юна.
Отпусти же глупышку! Душа еле дышит.
Пригодится нам в жизни она.
Мэри вздрогнула, кровь побежала по венам,
жар разлился по телу. И взгляд
прояснился. Алело на западе небо,
догорал, угасая, закат.
«День прошел? Но ведь только восход был,… я помню!
Может быть, я уже умерла?»
Отошла от креста, опустилась на холмик.
«Смерть – не сон, а паучья нора!
Знаю это теперь. Добровольно из жизни
не уйду.… Ждет за гранью Паук.
Был и юноша бледный.… Но это лишь мысли,
просто образы…. Но холод рук
и объятий смертельных я помню так ясно!
Крылья ангела.… Нет! Это бред.
Что я делаю здесь? Все забыть. Жизнь прекрасна!
Впереди много радостных лет».
Мэри встала с могилы. Почувствовав легкость,
улыбнулась, смотря на закат.
Солнце село, и красок туманная блеклость
угасала.
– Пора мне назад, –
прошептала. – Ночь скоро. Как быстро темнеет…
Я на кладбище?! Нужно домой.
Как же Джон?.. Не прощу! Он еще пожалеет,
обошелся он подло со мной!
– Это так! – звонкий голос ответил со смехом.
Двое вышли из тени креста.
Бледный юноша в черных блестящих доспехах,
серебристых волос густота,
кожа белая, щеки без тени румянца,
голубые глаза холодны,
искривленные губы в ухмылке паяца
ненормально, кроваво красны.
Рядом девушка, нежная, истинный ангел,
в белом платье, воздушном, до пят.
И лилейный цветок, от пыльцы в красных пятнах,
на груди ее словно распят.
– Кто вы? – Мэри, спросив, отбежала от пары.
Встав за крест, попыталась унять
страха дрожь.
– Ты не бойся! Мы – готы и панки,
и по кладбищу любим гулять.
Мэри вышла. И глянув на них, удивилась.
Изменился их облик и стиль.
Парень в джинсах и майке. Тату – паутина
на груди, в центре череп блестит,
на гайтане подвешен массивным кулоном,
резкий блеск бриллиантовых глаз.
На запястьях браслеты – металла оковы…
Мэри вздрогнула.
Будто бы глас
прямо в мозг к ней вошел. И настойчиво, ясно
зазвучало:
– Скорей уходи!
Обольщение лжи иллюзорно-прекрасно,
но расплата – нет сердца в груди.
И она отступила назад, но преграда
оказалась как раз за спиной.
Обернулась и встретилась с пристальным взглядом.
Но исчезло лицо за стеной.
Белый мрамор в прожилках, без дат, безымянный.
Мэри быстро зашла за плиту.
И увидела девушку. Роза упала
из руки ее в серую тьму.
Платье белое враз почернело и сжалось,
облепив ее тело, открыв
ноги длинные.
Лилия с сердца упала.
От пыльцы красной словно нарыв
на груди. Незнакомка наряд отряхнула,
улыбнулась, и к Мэри шагнув,
протянула ей в пятнах размазанных руку.
– Я Лили, а тебя как зовут?
Что молчишь? Это Люци. Ты тоже готесса?
Парень рядом с подругою встал.
– Нет…. Я Мэри…. И к этому нет интереса.
Я тут просто гуляла… Закат
здесь красивый, кресты на краснеющем фоне
силуэтами четко видны.
– Ты художница? Любишь творить на природе?
Арты в стиле готичном модны!
Люци ей улыбнулся, и Мэри смутилась,
глядя в ясные парня глаза.
Череп, вспыхнув, погас. На груди засветилась
многолучьем паучья звезда.
Но Лили ее быстро прикрыла ладонью,
спрятав резкий струящийся свет.
Алый рот растянулся в улыбке довольной,
и заката померк красный цвет…
 
 
Город ночью не спал.
Клубов яркие двери,
словно бездны провал,
зазывали в веселье,
приглашали есть, пить,
танцевать до рассвета,
разум хмелем глушить,
оставлять без ответа
все вопросы о том,
что волнует и гложет.
Мысли мягким комком
в наркотическом ложе
нереальной мечты
шевелились, бугрились,
забивали умы.
Бесы всласть веселились.
Мэри, вслед за Лили
в клуб зайдя, оробела.
Шум людской толчеи,
блеск огней в дымке белой.
Обнажение тел,
без любви поцелуи,
страсти злой беспредел.
Блуд и Похоть танцуют.
– Поздно… Нужно назад, –
Мэри в страхе сказала.
Опустила глаза,
побежала из зала.
 
 
Но попала в объятья –
Люци встретил, и выход
ей закрыл. И распятьем
руки-крылья раскинул.
Он сдавил ее больно.
Мэри тут же обмякла
и расплакалась горько…
– Ну не будь же ты тряпкой! –
зашептал Люци в ухо. –
– Мэри, детка, надейся,
лишь на месть. Разве плохо
наказать злом злодея?
Станет легче, поверь мне!
Джон поймет, как же больно
быть обманутым. Мэри
отшатнулась.
– Довольно!
И откуда ты знаешь…
– Ты сама рассказала…
там на кладбище. Плачешь?
И Лили рядом встала.
– Месть? – спросила со смехом.
И глаза посветлели.
Мэри вспыхнула Гневом,
трубы ада запели.
И картинка мелькнула:
Джон в объятьях блондинки…
Мэри молча кивнула.
И глаза, будто льдинки,
заблестели. Но морок
разум в саван закутал.
Паука жуткий голод
на сердца бросил путы…
 
 
Джон зашел домой и хлопнул дверью.
Подождал. Ответом – тишина.
– Ну и пусть! Невелика потеря.
Мне досталась скучная жена…
Усмехнувшись, скинул он одежду.
Постоял у зеркала нагим.
– Я хорош! Красив, силен, как прежде…
Я самец! И девками любим.
Он упал в кровать, мечтами полон
о порочной страсти без преград.
Опустился сна туманный полог,
Джон закрыл глаза, забвенью рад…
 
 
… Свист плетки, боль короткая,… шершаво
по коже поползло тепло змеясь.
Джон, вырванный из сна, увидел жало
и заорал, от ужаса трясясь.
– Эй, тише, милый…
Ласково, но глухо
раздался голос. Легкая рука
коснулась лба. Слова полились в ухо:
– Я не убью…. Нас ждет с тобой игра!
Склонилась маска, в прорези лучисто
глаза сверкнули.
– Кто ты?! – заорал,
вскочив с кровати, Джон. – Уйди, нечистый!
Исчезни! Сгинь!
И крест он начертал.
Раздался хохот. Маска тут же спала.
Вгляделся он в знакомое лицо.
– Так это ты! Вернулась. Где гуляла?
Ночь на дворе…
– Не будь ты подлецом,
я б не ушла. Любовь не терпит пыток.
А я горела в пламени костра
предательства. И ревности напиток
мне горло жег, сжигал любовь дотла.
Тебя я ненавижу! Ты – мой демон,
источник зла.… Готова я убить.
– Полегче, Мэри! Слово, значит – дело.
И попусту не стоит мне грозить.
 
 
– Как голубки воркуют…. Слышишь, Люци?
Жестокая, но милая игра.
Вновь яблоко приносишь им на блюдце.
Простит его? Вмешаться нам пора!
 
 
Поникла Мэри. Слез внезапных холод
жар погасил в опущенных глазах.
И демон Гнева, ощущая голод,
призвал на помощь депрессивный Страх.
Паук расправил лапы, Сеть взлетела
и оплела пространство серым злом.
Любовь в сердцах фантомной болью тлела,
и завязалась памятным узлом.
Исчезла нежность, огрубев. И Похоть
взяла тела в привычный оборот.
– Ну, что ж ты, детка? Начала неплохо…
Убить готова?
Джон закрыл ей рот
глубоким поцелуем. И во власти
желания она легко сдалась.
Упала на кровать…. И путы Страсти
тела связали. Языки, змеясь,
сплетались, проникали и ласкали.
Сомкнулись веки, пряча зеркала.
И лица в неестественном оскале
теряли лики.… Похоть в плен взяла.
Жар рук, жар губ…. Устав от пресыщенья,
Джон распластался, тяжело дыша.
– Ну, ты даешь! – заметил, в восхищеньи
на Мэри глянув. – Это ты, жена?
Ты снова в маске…. Но зачем, глупышка?
Не прячь лицо стыдливо от меня.
Все так естественно,… меня услышь ты!
Ведь ты полна любовного огня.
Джон маску сдернул.
Перед ним, сияя,
возникла девушка.
– Не Мэри, – прошептал.
Каскад волос, как пламя окружая,
лица точеный правильный овал
подчеркивал. Глаза, как изумруды.
переливались зеленью… и злом.
В улыбке дерзкой растянулись губы.
Бровей надменный вычурный излом
лоб искривил. Но сеть морщинок-лапок
разгладилась.
– Меня зовут Лили.
Певучий голос был приятно сладок,
и сахарные нити оплели
уснувший разум. Джон заулыбался,
пробормотал:
– Ты прелесть. И мечта!
– А я? – из темноты вопрос раздался.
Белеющего тела нагота
смутила Джона. Пристально вглядевшись,
он понял: парень. В страхе обомлел.
Но плоть в союзе с похотью успешно
преодолела нравственный предел…
 
 
…Рассвет окрасил серость. Розоватым
светились окна. Спящие тела
лежали хаотично на кровати,
белела неприкрыто нагота.
Луч солнца проскользнул, коснулся Мэри.
Она очнулась. Простыню зажав,
вгляделась в мужа, в парня. Не поверив,
глаза протерла. Не исчез мираж.
Лили лежала рядом, улыбаясь.
– Привет, – шепнула. – Было хорошо…
И Мэри, вздрогнув, резко отклоняясь
от жарких губ, вскочила на окно.
И демон Суицида встал с ней рядом,
в объятьях сжал и камень предложил.
Склонилась Мэри, скорой смерти рада,
груз неподъемный шею ей сдавил.
Упасть готова, головой об землю,
чтоб все забыть, избавить от стыда
больную душу.
– Жертвы не приемлю! – раздался голос
будто бы со дна
колодца ночи.
Люцифер очнулся,
вскочил с кровати, взвился в синь небес.
Преграда-потолок над ним качнулся.
Лили, смеясь, сказала:
– Ты не бес!
Скакать вверх, вниз. Ты ангел, хоть и падший.
Забылся? Но продолжим мы игру!
Пусть Мэри в ад летит, горящий, страшный,
навеки заключенная во тьму.
– Играть душой? – раздался снова голос.
И комнату залил слепящий свет.
– Не упадет, напомню, даже волос
без высшей воли Бога. Мой совет:
подите прочь! Скорее убирайтесь!
Оставьте души для иной борьбы.
А сами… в путь к Нему, пора.… Покайтесь!
Он слышит всех. И грешников мольбы
доходят до небес. И ждет прощенье…
– Ты замолчишь? Все! Хватит, Микаэль!
Покаяться? Но мне милее мщенье!
Как и Лилит. И это наша цель.
Погубим род людской, и все разрушим!
Разврат и похоть, беспринципность зла
завладевают миром, давят души.
И демоны взлетают вверх со дна.
Дрожала Мэри, ужас сжал ей сердце.
Джон замер в страхе. Разум не хотел
поверить в то, что в ад раскрылась дверца
и ждет их предначертанный удел.
Уселся Люцифер на край кровати,
закинул ногу на ногу, смеясь.
– Я повторюсь, архангел, хватит! Хватит!
Тебя никто не звал.… Зачем же в грязь
ты падаешь? Испачкать не боишься
небесных белых крыльев чистоту?
Тебе не место здесь! Людские жизни –
игра для нас с Лилит. Мы Пауку
их души обещали. И не только
вот этих двух, запутанных во лжи.
А всех живущих на Земле…
– Довольно!
Сказал ты, Люци, лишнее. Бежим?
Лилит расхохоталась и схватила
его за руку, потянув к двери.
Но Микаэля неземная сила
преградой встала.
– Черт тебя дери!
Зачем держать? Хотим уйти! – и Люци,
пылая гневом, перешел на крик.
Джон задрожал, увидев, как их лица
кривятся в злобе, изменяясь вмиг.
Обнял он Мэри. И она прижалась,
руками мужа крепко обхватив.
Любовь вновь проросла.
Печаль и Жалость
с ней вместе поднялись. И осветив,
раскрасив темноту двух душ пропащих,
счищая грязь с золотоносных жил,
призвали поклоняться только счастью,
избавившись от паутины лжи.
Джон улыбнулся Мэри, и губами
коснулся губ дрожащих. И венец
сияющий возник над головами,
и проявилось золото сердец.
– Как глупо, – прошептал Джон. – Все забудем?
Останешься законной ты женой!
– Забудем! Мы с тобой друг друга любим, –
сказала Мэри. – Только будь со мной!
Архангел Микаэль ослабил хватку,
любуясь на влюбленных и Любовь.
В который раз проигрывая схватку,
Лилит и Люцифер умчались прочь.
Уснули Джон и Мэри, обнимаясь,
но до конца друг друга не простив.
И демоны вернулись, вновь пытаясь
вползти в их души, ложью обольстив…
 
 
…Закат накинул покрывало
на золотые небеса.
Паук проснулся, вынул жало.
И тенью смертная коса
над не простившими взлетела.
Очнулся Джон и быстро сел.
Толкнул распластанное тело.
– Вставай же! – злобно прошипел.
Проснулась Мэри, села рядом
и огляделась.
– Мы одни…
Каким нас опоили ядом?
– Что помнишь, Мэри? Кто они?
Ты привела двух неизвестных.
Под чем мы были? Просто жесть!
– Забудем, Джон! Мы снова вместе…
Нам нужно хорошо поесть,
потом мы выйдем, погуляем,
в кафешке, может, посидим.
Что скажешь, милый?
– Я не знаю…
– Давай друг друга мы простим!
– Простить?! Забыть, как ты хотела
меня, его, её…. Троих!
Вскочила Мэри. Демон Гнева
возрос, росток Любви убив.
– Ты сам не лучше! Похотливо
развлекся с Люци. А потом
с Лили…
– Не будем! – торопливо
Джон оборвал ее. – Готов
я все забыть. Мы виноваты.
Не ведали мы, что творим.
Жестокой не хочу расплаты.
Мы будто бы в аду горим.
Какая-то иная сила
толкала нас на свальный грех…
Но это ты их пригласила,
друзей для сладостных утех.
– А ты с той тварью целовался! –
вспылила Мэри. Гнев взыграл.
– Забыл, как в парке развлекался?
– Заткнись!!! – Джон дико заорал.
Ударил Мэри. – На! За дело!
Он пнул упавшую.
Золой
сгоревшая Любовь серела.
Презрительно, с улыбкой злой
смотрел Джон на жену. А демон
вернувшийся его толкал
добить несчастную. И гневом
его рассудок опалял.
Вскочила Мэри. Боль вернулась,
затмила разум.
И Лилит,
на миг возникнув, улыбнулась,
нож протянула.
И залит
бурлящей кровью, теплой, красной,
упал Джон на спину, застыв.
Зияла рана в горле. Краски
лица поблекли. Опустив
зажатый нож, завыла Мэри.
Убийца корчилась в огне.
Раздался стук, трещали двери.
Мелькнул прелестный лик в окне.
И голос четко:
– Вслед за мужем
иди скорей! Джон ждет тебя.
Уже он ангел, здесь не нужен.
Шагни в безвременье. А я
подставлю крылья.
Вздрогнув, Мэри
вгляделась в лик. Он стал светлей.
Под натиском раскрылись двери
и пропустили в дом людей.
– Стой! – Страж порядка к ней метнулся.
Но Мэри прыгнула в окно
И Люцифер лишь улыбнулся,
освободив ей путь на дно.
 
 
…Кровь вытекала, Роза побелела.
Смерть, заострив округлость лепестков,
преобразила сброшенное тело,
избавив от навязанных оков.
Произошла любви метаморфоза,
и изменился, закрываясь, лик.
Исчезла, растворяясь в небе, Роза.
И появилась с лилией Лилит.
– Где муж мой? – Мэри в ужасе спросила. –
Где я? Кто я?! И что сейчас со мной?
Я вижу тело.… Но какая сила
нас разделила? Ясен разум мой!
И ты, Лили, как будто бы реальна…
Где Джон? Ты знаешь? Ну же! Не молчи!
– Теперь он ангел, – тихо и печально
раздался голос. – Вы разлучены.
– Кто ангел?! Справедливое решенье?
Предатель и изменник. Он же гад!
– Насильственная смерть – грехов прощенье,
убийце же дорога только в ад.
Ведь ты убила мужа! Разве право
имеет человек жизнь прекращать?
Свою, чужую… Вечная отрава
свободы и возможности решать.
Бог дал вам выбор…
– Замолчи! Довольно.
Ведь это ты подсунула мне нож…
Но что со мной? Душа горит. Как больно!
Лили и Люци?.. Обольщенья ложь.
Уразумела истину я поздно,
и вижу в белой лилии – Лилит!
А твой дружок, сияющий как звезды,
он… Люцифер.… И ад мне отворит…
 
 
Взлетела Мэри, пулей проскочила
в окно. У тела мужа замерла.
Джон посерел, но кровь еще сочилась
из раны в горле.
Будто пелена
зависла перед Мэри. Светлый призрак
бутона очертанья приобрел.
Раскрылась роза белая. И хризма
засеребрилась контуром-лучом,
и поднялась из глубины соцветья
сияющим сцепленьем алых букв.
– Разделены с тобой мы на столетья,
не избежать обоим страшных мук…
Застыла Мэри, вслушиваясь в голос.
Звучал он тихо, будто бы с небес.
Метнулся в розу золотистый всполох,
и лепестков раскрытых чистый блеск
рассеял тьму. И Мэри задрожала,
увидев четко в призраке лицо.
– Я ухожу, прощай…
И хризма ало
впечаталась в горящее кольцо.
И призрак Джона стал бледнеть, туманясь
и утекая дымной струйкой вверх.
– Прощай, – шепнула Мэри, отрываясь
от тела. – Мы любили,… но не тех…
– Брак по судьбе был! Но вы не любили, –
услышала суровый приговор. –
И вас не просто так соединили,
но души были слепы до сих пор.
Вы сами все разрушили. Разлука
не будет вечной. Дан вам шанс второй…
– Но как возможно? Нет!.. Меня же мука
ждет адская…. А Джон унесся в рай.
Но голос неба не ответил Мэри.
И слушала лишь тишину она.
Проход закрылся, затворились двери,
и охватила разум темнота…
– Пора! – И лилия Лилит взлетела.
Поплыл дурман.
Огромный серый ком
возник из Тьмы.
Душа оледенела,
захваченная адским Пауком…
 
 
Рассмеялась Лилит и легко закружилась,
разгоняя тяжелый дурман,
лепестками белейшими лилий обвилась,
превратившись в бутона обман.
Ложной розой в объятья упав Люцифера,
покраснела, притворно смутясь.
Зашептала:
– Удачно закончили дело,
разорвали любовную связь.
Ад и рай разделили навечно супругов.
Демон Ревности – верный слуга –
в паре с Гневом заставили выйти из круга
обережного…
– В смерти – судьба!
Люцифер усмехнулся.
– И ты это знаешь.
Тело – клетка, и быстро сгниет.
Корм земле. Но душа в небесах расцветает,
и Отцу песни счастья поет.
Покатилась Лилит с рук, опущенных резко.
Белой лилией наземь легла.
Разорвалось грозой полотно ночи с треском,
но сгустилась холодная мгла.
Люцифер лучезарный померк. Яркий облик
затуманился, скрыв неба цель.
Но летели во тьму стрелы огненных молний.
В бездну ада упал Самаэль.
 
 
Гнев утих. Отступила гроза. Посветлело.
Новый день зародился зарей.
И закрытый бутон спящей лилии белой
встрепенулся, завис над землей.
Лепестки распахнул в ожидании мщенья,
тень накинув на нежный росток.
Но раскрылась вновь алая Роза прощенья
мертвым душам дала жизни ток…