Япъян Зеберг
В ледовитое море. Поиски следов Баренца на Новой Земле в российcко-голландских экспедициях с 1991 по 2000 годы

День выдался теплый. Светило бледное солнце, и температура поднялась до 6,5 °C. Сегодня, наконец, я чувствую себя довольно бодрым и готов приступить к работе. Разбирая предметы, найденные в окрестностях Благохранимого дома, мы пришли к заключению, что зимовщики по большей части предпочитали работать с подветренной стороны дома. С северной стороны к нему прилегает голый, лишенный растительности камень – верный признак того, что туда ничего не выбрасывали. На южной стороне ситуация совсем иная – толстый ковер мхов простирается там на 15 метров. Во второй половине дня Рене снова поднял в воздух своего змея, и на него почти сразу напали две полярные крачки. Дирк обнаружил поблизости их гнездо. Как выяснилось, чуть подальше от моря, рядом с небольшим озерцом, гнездились сотни этих птиц. На установленную под воздушным змеем цифровую камеру мы сделали широкоугольные снимки с высоты 20, 50 и 70 метров над раскопом. Вадим Старков никак не мог понять, чего мы хотим таким образом добиться, но, когда Рене загрузил полученные изображения на свой «Макинтош», Вадим едва не сел от изумления. Рене сразу же получил приглашение фотографировать российские раскопки на много лет вперед.

Разобравшись с фотографиями, мы наконец приступили к делу. Вадим и Виктор начали копать изнутри дома, а мы с Дирком работали снаружи, на западной стороне. Поначалу я пытался рыть грунт лопатой, но мох был очень плотный, и мне приходилось разрывать крошечные растения руками, чтобы посмотреть, не лежит ли между ними какой-нибудь предмет. Оказалось, что гораздо удобнее копать маленьким совочком. Но всё равно приходилось время от времени извлекать крупные камин, мох и деревянные щепки. Ханс нанес последние штрихи на свою схему расположения четырех бревен, и они с Вадимом измерили, насколько останки дома возвышались над поверхностью.

24 августа 1993 года, вторник

Сегодня первый день, когда мы действительно копаем, а не занимаемся разметкой участка. Теперь уже все члены экспедиции следят за ходом работ, поскольку появились первые результаты. Температура воздуха 2 °C, небо затянуто тучами, слабый ветер и снег. Позавтракав, как обычно, склизкой овсяной кашей с угольками от костра, мы с Хансом пошли на раскоп. Участок вокруг дома разбит на метровые квадраты, которые мы будем исследовать один за другим. Остатки дома Ханс зарисовал в масштабе 1:50. Я буду использовать его рисунок, чтобы наносить на него значимые находки, такие как стекло, бронза, металлическая утварь, обувная кожа и большие куски материи. Керамику, кости, железные гвозди и другие стандартные находки мы будем складывать в большие пластиковые пакеты внутри каждого квадрата. Редкие находки также будут помечаться и наноситься на схему. Сегодня я отвечаю за регистрацию находок; мне также предстоит разъяснить русским методику, которой мы бы хотели придерживаться. Старкова всё устраивает, а Виктор в точности следует его указаниям. Как мне кажется, от них никаких возражений не последует.

У неспециалистов результаты наших раскопок, возможно, вызовут разочарование. Так называемый культурный слой – самый верхний слой грунта, в котором сосредоточены все находки, – не превышает 10 сантиметров в толщину. Но я ничего другого и не ожидал. Подъемный материал, которые мы собрали вокруг дома, в предыдущие дни был крупнее и понятнее – естественно, что для публики он представлял больший интерес. Теперь же лопаты были отложены в сторону, и археологи опустились на колени, пустив в ход маленькие совочки. В таком положении колени быстро деревенеют, отсыревают и мерзнут. Желающие согреться могут взять ведро, накидать туда снятой земли и отнести в отвал, устроенный в 50 метрах к северу от раскопа.

В первом же квадрате, с которого мы начали, Вадим сделал замечательную находку. С возгласом: «Циркуль Баренца! Циркуль Баренца!» – он показал нам неплохо сохранившийся сделанный из железа навигационный циркуль-измеритель. Хенри Хогевауд сразу же помчался за своей видеокамерой. Когда он вернулся, Старков должен был положить циркуль снова на землю и снова «найти» его перед объективом камеры. Но непосредственное чувство уже прошло, и, как Хенри ни старался, ему не удалось запечатлеть внезапный всплеск эмоций. По его просьбе Вадим еще несколько раз пытался воспроизвести этот эпизод, но всё, что ему удалось из себя выдавить, выглядело вяло и натужно.

Ханс и Дирк работали на западной стороне, за предполагаемыми границами дома. Они рассчитывали найти остатки песцовых капканов. Дерево, которое они находят в земле, забрать не получается. Возможно, они в конце концов что-нибудь придумают. После обеда (на этот раз у нас был суп из консервированной скумбрии) мы почти всем составом отправились на разведку к месту лагеря Кравченко. Он останавливался в Ледяной Гавани, в 15 минутах ходьбы от наших раскопок. Столы и прочие сооружения по-прежнему стоят на берегу. Можно поставить здесь палатку, и все скамейки и очаг окажутся на привычных местах. На столе стоит маленькая баночка с синими чернилами. Она простояла здесь 11 лет, но ее вполне можно использовать. Вокруг лагеря валяется много мусора, среди которого мы нашли несколько пострадавших от мороза батареек. Вернувшись, мы возобновили раскопки. Потом я заполнил формуляры сегодняшних находок, а вечером, с десяти до полуночи, мне по жребию выпало заступить в «медвежий патруль».

25 августа 1993 года, среда

Сегодня моросил мелкий дождь. В первый раз за всё это время ветер немного успокоился, в течение дня изменился с северо-восточного на восточный, а затем и вовсе стих. В это утро я с трудом встал с постели. Какое-то время я жалел, что здесь оказался, но это чувство прошло сразу, как только я приступил к работе. Остальные, как я понял, спали хорошо. Хенк иногда очень мерз по ночам. Прошлой ночью Дирк почувствовал, что у него замерзают ягодицы. Оказалось, что надувной матрас под ним травил воздух и он постепенно опустился на холодный грунт. Эту проблему удалось решить, подтянув как следует клапан. Что касается раскопок, то, вопреки всем ожиданиям, нам почти не попадаются кости и обрывки материи, но всё же к концу рабочего дня мы довольны результатами. Раскопки внутри дома принесли нам два ножа, пару пуговиц из олова и бронзы, а снаружи мы нашли много остатков одежды. Дирк копал в квадратах, прилегающих к юго-восточному углу. Здесь ему попадались большие куски материи, а также кожа и кости, лежавшие почти на поверхности. Очевидно, что это груда выброшенных вещей. В ней также попадались куски тканей, которые, вероятно, были выношены за время зимовки или использовались как половики. Трудно рассчитывать на хорошую сохранность этих материалов, особенно с учетом их возраста. Но всё же благодаря холоду многое уцелело, в том числе тонкие ткани, фетр, а также вязаные изделия. Оригинальные цвета распознать уже невозможно. Нам попался кусочек темно-синего цвета, но в целом ткани приобрели неопределенный темно-серый, земляной оттенок. Кроме того, сквозь них проросли мелкие корни лишайников, и поэтому находки очень трудно отделить от почвы. Если на месте этого сделать не удавалось, мы помещали эти вещи в пластиковый пакет вместе с комом земли, чтобы аккуратно высвободить их в лаборатории.

Вадим Старков начал откапывать очаг – плоское возвышение (20 сантиметров в высоту и 1,5 метра в диаметре) в центре дома. В окрестностях зимовки гравий почти не встречается – его принесли с берега. Я озадачен количеством усилий, вложенных зимовщиками в создание очага. Он устроен так же, как это обычно делали у них дома – в Голландии, где было нужно изолировать очаг от горючего субстрата из торфа и древесины. На каменистой почве Новой Земли в этом не было никакой необходимости. Хотели ли они поднять огонь повыше, чтобы он излучал больше тепла? Или им доставляло неудобство таяние почвы? Но так или иначе огонь благополучно горел в этом очаге на протяжении 10 месяцев. И люди сбивались в кучу вокруг него, чтобы согреться. Огонь был для них спасением, но однажды он чуть было не погубил их. Сегодня Вадим обнаружил маленькие блестящие угольки, лежащие вдоль кромки плиты. Это, вне всякого сомнения, были кусочки угля, который сожгли 7 декабря 1596 года, во время ужасной волны холода. Чтобы тепло не уходило, люди законопатили каждую щель. Они и не подозревали, что это привело к существенному повышению концентрации угарного газа, или моноокиси углерода. Первым это почувствовал больной. Но вскоре и у всех остальных начала кружиться голова, и люди стали терять сознание. Ценою неимоверных усилий самым сильным из них удалось открыть двери и дымоход. Ледяной арктический ветер, который они так долго считали своим злейшим врагом, ворвался внутрь и спас их от верной смерти. Сам Руаль Амундсен едва не погиб от отравления угарным газом во время одного из своих последних путешествий на север Сибири, а Ричард Бэрд во время зимовки в Антарктиде в 1934 году чуть не стал жертвой неисправности керосинового обогревателя. Бэрд знал, какую опасность представляет моноокись углерода, и поэтому оставлял дверь в свое убежище открытой. Однако после нескольких недель постоянного воздействия угарного газа у него начались жуткие головные боли. Много недель подряд он не мог встать с кровати. Его организм серьезно пострадал. Зимовщики в Благохранимом доме не обладали знаниями Бэрда, но на собственном опыте почувствовали, как опасен угарный газ. Только израсходовав почти все дрова, решились они снова жечь уголь, и то в незначительных количествах, при этом уже понимая, что дымоход нужно держать открытым.

У нас в лагере тоже были небольшие трудности с топливом, но они представляли собой лишь неудобства, а не опасность для жизни. Сегодня утром еще один скачок напряжения от неравномерно работающего генератора закоротил одну из зарядок для аккумуляторов GPS-приемника. Ханс Бонке вынимал аккумуляторный элемент из гнезда, когда в воздух поднялся небольшой клуб дыма, оповестивший о кончине устройства. Мы разобрали зарядку, но расплавленные пластиковые детали не оставляли никаких шансов на ремонт. У нас оставалось еще второе зарядное устройство, которое, как выяснилось, не пострадало, так что мы могли, по крайней мере, пользоваться GPS-приемником. Ханс уже водрузил его на треногу, которую мы пару дней назад установили между нашими палатками. Инструмент, который мы используем, усредняет большое количество измерений, что позволяет увеличить точность с 10–20 метров до 1 сантиметра. Поскольку Ханс занимался документированием археологических находок, у него почти не оставалось времени на длительные спутниковые измерения. Каждое измерение занимает не меньше 10 минут. Согласно первоначальному плану, предполагалось определять положение каждой археологической находки, но от этого пришлось отказаться. Для повседневных задач мы были вынуждены ограничиться мерной рулеткой. На самом деле мы не ожидали, что обнаружим внутри дома так много предметов. Почти целый день я занимался заполнением карточек с данными найденных вещей. Надо было записать, в каком квадрате был найден предмет, из какого материала он сделан и кто его откопал. Потом Ханс относил все находки, упакованные в маленькие пластиковые пакеты, к себе в палатку. Там он рассортировывал вещи по материалам, из которых они изготовлены (металл, керамика, стекло, кожа, органика), описывал и зарисовывал наиболее значимые предметы. При этом мы составляли подробную схему распределения различных предметов и тем самым смогли определить, куда зимовщики выбрасывали мусор, где зимовщики чинили одежду и обувь и как так вышло, что осколки одного горшка оказались разбросаны по всему дому. Как мы знаем по опыту других археологических раскопок, характер распределения предметов обычно отражает последние действия обитателей определенного места. Интуиция подсказывает мне, что это справедливо и в случае с Благохранимым домом, поскольку предметы, которые мы находим, большей частью не втоптаны в землю.

 

Пока мы не приступили к раскопкам, мы предполагали, что поверхность почвы в доме была полностью перекопана искателями сокровищ за прошедшие 120 лет. Вадим Старков до сих пор считает, что целостность почвы внутри и непосредственно вокруг Благохранимого дома была в значительной степени нарушена экспедицией под руководством Кравченко, попавшей сюда раньше нас. Но я так не думаю, поскольку субстрат цел и невредим и мы постоянно натыкаемся на предметы, которые, как отчетливо видно, лежат на своем месте. Так, например, сам Старков нашел большие фрагменты кожаного башмака: завязки давно истлели, но отдельные части по-прежнему лежали рядом. Найденное мной дно керамической сковороды распалось на куски, но они все располагались на том самом месте, где повар оставил эту сковороду в 1597 году. Большинство находок были покрыты очень плотным слоем мха и почвы. Искатели сокровищ, очевидно, ограничились лежавшими на поверхности крупными предметами. Однако следы некоторых не вполне системных раскопок Кравченко действительно сохранились. С западной стороны дома, непосредственно рядом с западным бревном нижнего венца, видны полуистлевшие слои мохового дерна, поверх которых растет новый мох. Хотя у него не было на то законного разрешения, Кравченко, очевидно, попробовал ткнуть лопатой в грунт тут и там. В обоих своих отчетах он упоминает о вкопанных в грунт столбах, некогда служивших угловыми и промежуточными опорами постройки. Определить назначение этих ныне исчезнувших опор можно было, лишь их раскопав. Возможно, две ямы в земле на севере от Благохранимого дома – тоже дело его рук, но об этом мы можем только догадываться.

Хенк, Рене и Тако, вернувшиеся с прогулки в Ледяную Гавань, с энтузиазмом рассказали, что впервые в жизни видели северных оленей. Тако с помощью «Радио Схевенинген» установил контакт со своим редактором Йосом Госом в Утрехте и передал ему отчет о приключениях последних нескольких дней. Сегодня Дирку исполнилось 47 лет, но все про это забыли, и даже после ужина никто так про это не вспомнил. Тогда он решил сам выступить с важным объявлением. Дирк угостил нас ликером Muier Schipper Bitter с колбасой и сыром на закуску. На этом диком, бесплодном острове, под продувающим до костей ветром мы сидели и пили за здоровье Дирка. Нам было так весело, словно мы собрались на заднем дворе его дома в коммуне Схеллингвауде за дамбой на реке Эй.

Схема раскопа Благохранимого дома. Лето 1993 года. Рисунок с оригинала Питера Флоре

26 августа 1993 года, четверг

Снова проснулся с тяжелой головой. Надеюсь, что хуже не станет: сейчас я не могу себе позволить разболеться. Рядом с собой я слышу, как Дирк ван Смердейк пускает ветры (он называет это «положить начало дню»). Снаружи температура 2 °C и очень сыро. Подкрепившись крекерами с сыром, шоколадом и жидкой овсяной кашей, я приступил к работе. Раскопки внутри дома продвигаются споро. Полагаю, что завтра мы с этой частью закончим. Виктор Державин в особенности копает очень быстро и переворачивает большое количество почвы. Трудно сказать, не пропускает ли он какие-то значимые предметы. Однако он часто подходит и просит записать особые замечания, и его производительность не меньше, чем у остальных. Сегодня он снова нашел кое-что интересное: три обтянутых кожей медных пороховых пенала для мушкета, пару круглых свинцовых пуль, лепесток шишки и железный подсвечник, подобный тому, что хранится в коллекции Рейксмузеума. Ханс обнаружил почти что целый череп песца: похоже, его обладатель, как и многие его сородичи, попался в капкан зимовщиков и был ими, надо полагать, с удовольствием употреблен.

На раскопе рядом с домом Дирк по-прежнему «потрескивает», как он это называет. Мусорная куча на западной стороне не дала нам почти ничего, кроме обычной материи, кожи и обломков керамики. У нас уже накопились сотни железных гвоздей. Около полудня прилетел вертолет. Его стрекот мы услышали издалека, но видимость была плохая, и мы его заметили, только когда он подлетел очень близко, хотя Хенк ван Вейн и Тако Слахтер всё утро тщетно разглядывали горизонт в бинокль. Мы ожидали, что вертолет появится со стороны моря, но он неожиданно подлетел с запада. Теперь у нас не будет проблем со связью и электричеством, поскольку он должен привезти новый генератор и спутниковый телефон.

Когда вертолет приземлился, первой сошла на землю Светлана Гусарова. Она была очень взволнована и, отчаянно жестикулируя, попросила нашего «доктора» подняться на борт. Тако быстро залез в вертолет и увидел там тяжелораненого парня, которого Светлана забрала с полярной станции на мысе Желания, где несколько дней назад случился большой пожар. Парнишка получил обширные ожоги на лице и обеих руках, но возможность его эвакуировать представилась только сегодня, когда нашлось горючее для нашего вспомогательного борта. Всё это время ему давали водку в качестве обезболивающего, но необходимой при ожогах помощи не оказывали вообще никакой. Я заметил у него на руках гигантские волдыри размером с куриное яйцо, некоторые из которых уже лопнули и подсохли. Тако и Дирк обработали как могли самые серьезные раны. Во время этой процедуры парень и бровью не повел: он начал протестовать только тогда, когда Тако захотел разрезать рукав его тренировочного костюма, чтобы сделать перевязку. Возможно, это была его единственная одежда. Наконец они ухитрились извлечь его руку из рукава. Потом Тако поставил ему капельницу, чтобы компенсировать потерю жидкости. Хенри и Юрий грели пакеты с внутривенным физраствором у костра. Дров не хватало, и, чтобы поддерживать огонь, мы подбрасывали в костер остатки досок и теса из Благохранимого дома.

Светлана привезла 100 литров минеральной воды, немного рыбы, взятый в аренду генератор, который почти сразу вышел из строя, несколько десятков литров «первоклассного» бензина (или того, который считается таковым) и два аккумулятора, которые оказались незаряженными. Светлана осталась с нами. Новый спутниковый телефон работает отлично. Рене весь вечер передавал снимки для субботнего издания газеты, которое выходит в цвете.

ИЗ ГАЗЕТЫ UTRECHT NIEUWSBLOED, 27 АВГУСТА 1993 ГОДА

ЭКСПЕДИЦИЯ НА НОВУЮ ЗЕМЛЮ СПАСАЕТ ТЯЖЕЛОРАНЕНОГО РУССКОГО

В грузовом отсеке вертолета лежал русский парень, на вид ему около двадцати. Он один из членов экипажа полярной станции «Мыс Желания» – самой северной полярной станции на Новой Земле и одного из самых безлюдных мест в мире, куда продукты и топливо доставляют только на вертолете. Уступив уговорам Светланы Гусаровой, пилоты согласились взять его на борт. Она умоляла нас оказать медицинскую помощь молодому человеку, и мы, конечно, сразу же согласились. Пожар случился два дня назад, и молодой механик пострадал от огня. Лишенный медицинской помощи, он просто лежал в постели с большими волдырями и открытыми ранами. На этой странной полярной станции, очевидно, не нашлось даже аптечки первой помощи. На борту вертолета ее тоже не оказалось, и инфицированные раны было просто нечем перевязать. У него обожжено около 20 % тела, главным образом лицо и руки. Пламя опалило часть волос. Хотя он держится стойко, на его мертвенно-бледном лице ясно читается боль. Судя по внешнему виду, он в состоянии шока или на грани: у него температура, пульс редкий, нерегулярный. Я спросил, как его зовут, и он тихо произнес: «Саша».

Надо было действовать быстро. Хотя Саша был слаб, он рассказал нам через Светлану как переводчицу, что случилось два дня назад. На полярной станции была примитивная сауна, и по непонятным причинам бойлер взорвался, выплеснув кипяток ему на руки, и сразу же вспыхнул пожар. Нам потребовалось два часа, чтобы перевязать Сашины раны и ввести ему 500 мл физраствора. Перед полетом я удалил внутривенную иглу, но дал ему с собой пакет физраствора со стерильным инфузионным комплектом, болеутоляющие, антибиотики и специальные противоожоговые бинты. Когда вертолет медленно поднялся в воздух и стремительно исчез в холодной мгле, мне вдруг стало грустно. Прощаясь, Саша без конца благодарил нас и в знак признательности оставил нам две пачки русских сигарет. Я вспомнил, что это тот самый парнишка, который во время нашей поездки на мыс Желания пытался пообщаться со мной при помощи пары-тройки немецких слов. Наверное, ему было очень одиноко. Уже тогда он подарил мне пачку этого ни на что не годного курева в обмен на западные сигареты, но это было абсолютно от чистого сердца. Я искренне надеюсь, что в условиях экономической анархии, которой сейчас охвачена Россия, он получит необходимую медицинскую помощь.

Тако Слахтер

ДОПОЛНЕНИЕ

ИЗ КНИГИ: МИЛОРАДОВИЧ Б. В. ПОСЕЩЕНИЕ ЗИМОВКИ В. БАРЕНЦА В ЛЕДЯНОЙ ГАВАНИ НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ. 1934 Г.

18 августа 1933 года, взобравшись на береговой уступ мыса Спорый Наволок, я увидел невдалеке остатки какого-то жилья. Они представляли собой небольшое количество бревен и досок, часть которых, по-видимому, сохранила свое первоначальное положение в виде остатков сруба, имеющего длину около 9 метров и ширину 6 метров.

Вдоль северной и западной стенок этого сруба валялось несколько полусгнивших досок – по-видимому, остатки нар и обшивки избы. Исследование развалин было произведено мною совместно с участником экспедиции Е. К. Сычуговой. Прежде всего мы тщательно осмотрели все брёвна и доски, так как на них могли быть какие-либо надписи. В этих досках и в части бревен торчали крупные кованые железные гвозди (по-видимому, корабельные). Изолированно от досок была найдена железная кованая дверная петля. Внутри сруба избы в двух местах были сконцентрированы довольно крупные камни, несущие на себе следы обжига огнем и, по-видимому, являющиеся остатками очага. Вне избы, около ее северной стенки, было небольшое возвышение – по-видимому, остатки помойки зимовщиков…

Около южной стороны избы лежали остатки бочки – клепка, днище и крупные кованые железные обручи. Шагах в восьми от бочки на земле был разлит пек, хорошо сохранившийся, но растекшийся очень тонким слоем по поверхности земли. Тут же валялось донышко от кувшинчика, в котором находилась какая-то тягучая, дурно пахнувшая желтая масса. Вблизи избушки был найден кованый, старинного фасона, железный ключ. Между избушкой и берегом лежало несколько кусков довольно крупных и толстых восьмигранных пробковых пластин…

У подножия уступа, на расстоянии 100–160 метров от берега, в той зоне, где нет еще плавника, обнаружил несколько досок и два полусгнивших шпангоута от небольшой лодки. Здесь же лежал обломок грубо сделанного весла…

Все находки по возвращении экспедиции были переданы в музей Всесоюзного арктического института.