Януш Корчак
Школа жизни

Странные люди устремились в нашу школу, чтобы занять в ней неоплаченные вознаграждением места. Шли люди, надломленные жизнью и желавшие вдали от неё окончить свои печальные дни; честолюбцы, рассчитывавшие сыграть заметную роль; люди нич-тожные, мечтавшие поживиться у наших миллионов; и наконец, люди энергичные и наглые, желавшие завоевать наше доверие, чтобы потом обмануть его и расхитить деньги.

Мы с любопытством изучали этот занесённый к нам жизнью разнородный материал. Перед нами встал вопрос: как приняться за воспитание этих чуждых нам и друг другу людей, с их неизвестным прошлым, пришедших к нам лишь для того, чтобы разрушить святое дело. Как образовать из них серьёзную силу, направленную к достижению одной общей цели? Что делать, чтобы школа развивалась, как живой организм, просеивающий и устраняющий вредные для него элементы, сохраняя лишь те, которые нужны для его роста и развития?

Нам ставили в укор отсутствие плана; мы возражали, что директиву предоставляем самой жизни. И опыт показал, что мы были правы.

Мало-помалу в наших зданиях зашевелилась жизнь. Получалось впечатление чего-то раньше уже бывшего, но переставшего жить по чьему-то злому велению; в нетерпеливом и вынужденном бездействии оно только ждало разрешения чар, – теперь слово сказано, исполин опять пробуждается, глубоко вздыхает, чтобы собраться с силами и вступить в борьбу со злостными предрассудками.

Каждый шёл к своему станку, как будто ещё вчера стоял у него, как будто сверхчувственным проникновением он давно знал, где его место.

Всё делалось само собой, словно по щучьему велению, в каком-то чудесном сказочном мире. Поразительно просто, без малейшего насилия, без участия выдаюшегося творческого гения. И в этом и была наша сила – сила самой творческой природы.

Мы с полною искренностью широко растворили ворота нашей школы, и жизнь ворвалась к нам мощным потоком. На знамени нашем мы чётко написали: «Для народа и за народ», и нас поняли те, кому мы хотели служить.

Утверждают, будто главная моя заслуга заключается в том, что я открыл принцип классификации человеческих действий. Но те, кто знаком с нашей школой и знает жизнь и людей, поймут, как несовершенно было ещё моё открытие, и сколько в этой области было у меня предшественников.

Каждое действие обусловлено известными физическими качествами, т. е. затратой физической силы; каждое действие требует также наличия интеллектуальных качеств: ума, знания, опыта и навыка; и наконец, каждое действие предполагает наличие известных нравственных качеств.

Паровой мотор или динамит в руднике дают нам мёртвую силу, – человек её направляет и эксплуатирует для своих надобностей.

Лошадь сама привезёт домой пьяного возницу, хотя бы он и спал, потому что она обладает уже известными интеллектуальными качествами: она знает дорогу. Автомобиль в этом случае ударил бы его о дерево или свалил в ров. Охотничья собака несёт охотнику подстреленную утку, хотя её и соблазняет запах дичи. Здесь уже действие собаки требует известных нравственных качеств, – безразлично, вызваны ли они искусной дрессировкой или просто ударами палки.

Однако в громадном большинстве случаев действия, обусловленные нравственными качествами, может выполнять только человек.

Далее: плохо, неловко или небрежно выполненное действие может причинить вред. Этот вред может быть незначительный, великий или даже непоправимый.

Великая заслуга не моя, а нашей школы заключается в том, что она с полною очевидностью показала людям, как позорна и унизительна работа, исполняемая ими под влиянием страха голодной смерти, и насколько они интеллектуально и нравственно выше требований, предъявляемых к ним известным трудом. Например, всю жизнь подавать в кондитерской кофе и печенье, или шить воротнички, или торчать у колеса машины, наклеивать ярлычки на коробках, собирать в трамвае пятаки и давать взамен билеты. Ведь это не есть один из этапов труда, не переход от одного действия к другому, от низшего к высшему, для человека, могущего идти вперёд, подниматься и совершенствоваться. Это хуже смерти, это – рабство! Удивительно ли, что люди курят, пьют, развратничают. Вы скажете, быть может, что знаете вполне трезвых и вполне нравственных работников, кондукторов, официантов, приказчиков. Я тоже встречал таких, но, кроме внешнего облика, в них не было ничего человеческого. Ведь человек тем и отличается от скотины, что он интересуется не только собственным благополучием, но и учас-тью всех людей, всего человечества. Человек тем ещё отличается от скотины, что стремится к совершенствованию: исследует, ищет, улучшает. Аист, крот, муравей тоже искусно строят свои жилища, питаются, размножаются, но они делают это уже в течение тысячелетий и тысячелетия спустя будут делать одно и то же. Человек же успел перейти от крытой соломой хижины к каменным домам с подъёмными машинами, электрическим освещением и центральным отоплением. И если людям всё-таки плохо живётся, это происходит от неумения устроить свою жизнь. Но это скоро должно измениться. Ведь и паровая машина изобретена лишь сто лет тому назад.

Яупомянул уже, что в вопросе о порядке классификации действий, от самых незначительных до высоких и сложных, у меня было много предшественников. По существу, всякого рода предприниматели и фабриканты давно уже разрешили этот вопрос на деле: наименее сложные работы возле машины и возле станка, при упаковке товаров и продаже их в магазинах они поручают детям.

Но почему кассир, сборщик, управляющий должны быть взрослыми людьми? Потому, что действия, связанные с этими должностями, требуют относительно высоких моральных качеств при невысоких интеллектуальных. Не беда, если он мало сведущ, здесь нужен лишь честный человек.

В былые времена верили, что учение облагораживает человека и нравственно возвышает его. Раньше других перестали этому верить люди наживы. Если бы человек, желающий получить место кассира в банке, сослался на «пятёрку» из «закона Божьего» или просил подвергнуть его испытанию из катехизиса и этики, его сочли бы сумасшедшим. Нравственные достоинства этого кандидата оцениваются не по его познаниям, а на основании мнения людей, пользующихся доверием. Здесь ведь речь идёт о кармане и прибыли. А чтобы сделаться аптекарем, адвокатом, учителем или врачом, достаточно выдержать полсотни или сотню экзаменов, в лучшем случае, свидетельствующих о том, что данное лицо может работать с пользой, но не о том, что оно действительно будет работать. Не всё ли равно: ведь дело касается блага общественного, интересов и благосостояния безымянной массы. Гос-пода богачи найдут для себя людей, которые будут тщательно и добросовестно охранять их интересы и здоровье, а оставшихся, забракованных ими, они предоставят в пользование пролетариата.

И вот они лицемерно жалуются на то, что современная школа обладает многими недостатками, что она далеко не совершенна.

Кстати, скажу несколько слов о так называемой протекции. Вследствие того, что старая школа не давала никаких гарантий относительно моральной подготовки учащихся, приходилось иными путями заполнять этот пробел. Школа не давала ни малейшей уверенности в том, что воспитанники умеют применять на практике якобы приобретённые ими познания; приходилось уже позднее приспосабливать их к делу и подвергать некоторому испытанию. Школы же продолжали с каждым годом выбрасывать на трудовой рынок тысячи не новых тружеников одинаковой ценности, а дипломов, гарантирующих одинаковые привилегии.

В этом причина мнимого перепроизводства сил, отсюда необходимость рекомендаций со стороны всевозможных покровителей, совершенная безурядица и широкий простор для злоупотреблений.

Отсюда же происходит и то, что во главе так называемых деловых предприятий стоят обыкновенно искусные и ловкие карьеристы, а в учреждениях общественного характера – люди, мечтающие о синекуре.

Труд при нынешнем соотношении сил является лишь в виде исключения целью для труженика, в подавляющем же большинстве случаев он есть только средство для достижения личных выгод – корысти, отличий, власти. Мои отличия и связи открывают путь к лёгкой наживе моим детям, детям моих родственников, тем, кому покровительствуют наши любовницы, и в этом болоте безнадёжно вязнет одураченное человечество.

Мемориальная доска в Киеве на доме 47 по Владимирской улице, где размещалась польская гимназия для девочек и детский сад, куда Корчак приходил работать с воспитанниками. Дом на Владимирской улице – один их трёх киевских адресов, где Януш Корчак в 1917 году работал в качестве врача с эвакуированными польскими детьми в то время, когда писал книгу «Как любить ребёнка», начатую на фронте Первой мировой войны.

Труд, деятельность должны быть синонимами жизни, жизни здоровой, нормальной, бодрой.

– Я стал садовником, потому что с детства люблю цветы; потому что садоводство даёт мне простор для новых изысканий, опытов и улучшений; потому что цветы из моего сада идут в бедные жилища работников, чтобы своею зеленью радовать измученный взор печальных тружеников; потому что сад даёт мне разнообразие впечатлений и чувств, которых я не нахожу в других сферах жизни.

Так говорит ученик нашей школы, семнадцатилетний юноша, именем которого названы две новых разновидности бегонии; он получил уже золотую медаль на выставке садоводства в Брюсселе, ему предлагал у себя место французский банкир, но он отказался. Отец же раньше отдал его в нашу школу для обучения слесарному мастерству.

Другой наш ученик отказался от повышенного вознаграждения и участия в прибыли.

Но ведь это общепринятый обычай, в этом поощрение и награда, – говорит директор предприятия. – Я сам…

Вы не были воспитанником «школы жизни», гос-подин директор, – отвечает наш ученик. – А мы черпаем поощрение и награду в самом труде.

Недоумевающий банкир и не менее изумлённый директор предприятия приезжают посмотреть удивительную, легендарную школу жизни, которая учит небывалому: любить труд.

* * *

Итак, мой час настал!..

Сегодня я дал решительный ответ моим врачам: не хочу операции; она могла бы продлить мою жизнь, но она не вернула бы здоровья. Если бы хоть единой клеточкой мозга я мог опасаться за будущность нашей школы, я стремился бы, пожалуй, прожить немного дольше.

Боли повторяются всё чаще и становятся продолжительнее. Даже жидкую пищу переношу с трудом. Меня изнуряет бессонница. К чему же страдать?

* * *

Страх смерти – детище рабства. Приучили людей жить в скорбях и бедствиях, в сумрачном полусне, больном полусознании и внушили им привязанность к этой тюремной жизни. В оправдание бессмысленного страха смерти говорят, что и животным свойственно чувство самосохранения. Но ведь животные родятся и воспитываются в неволе у более сильных животных и людей. Человеку же подобает быть свободным. Человек, прощаясь с жизнью, может сокрушаться о том, что смерть вырывает его в интересный исторический момент, но бояться он не должен.

Спарта воспитывала сынов своих так, чтобы им было чуждо чувство страха вообще. Но воспитывая этих немногих свободных мужей, она учила их покорять слабых и трусливых и внушала им чувство презрения к рабам. А молодые львы нашей школы идут в жизнь, чтобы пробуждать богатырство в дремлющих душах.

Если же только материя и энергия вечны, за пределами моего сознания и впредь будут совершаться любопытные процессы, и благодарение Тебе, прекрасная и дивная Природа, за то, что Ты даровала мне чудеснейший из даров – человеческую жизнь.

Но какова жизнь человеческая? Жизнь, урезываемая и подстригаемая школой! Люди, опомнитесь: как мало вы отошли от быта зверей и как велик лежащий перед вами путь!

Школа моя, ты вводишь десятилетнего ребёнка в область сознательного, ведущего к цели труда. Этим одним ты можешь продлить его жизнь на десять лет, – большой промежуток времени!

О, чистая, прекрасная и мощная жизнь! Как хорошо и образно говорят о тебе, что ты течёшь!

Окно моей комнаты выходит на Вислу. И она течёт. Над нею небо, восход и закат солнца, серые облака и чёрные тучи, и звёзды. Она течёт мимо бедных сёл и больших городов; из неё черпают воду, но она обильна и не ведает печали. Висла, разве трепещут боязливо твои воды, переливаясь из узкого русла в неизмеримый океан, чтобы в обновлённом виде опять явиться творческой силой?

О, чистая, прекрасная и мощная жизнь: ты течёшь!

О, радостная, щедрая Природа, благодарение Тебе за то, что Ты дала мне самый ценный из даров Твоих – познание – жизнь!

Врачи хотели утишить мои страдания наркотическими средствами. Я отказался. Даже физическую боль, стоящую на самой низкой ступени жизненных явлений, я люблю.

Люди боятся смерти, потому что не умеют ценить жизни. Люди боятся смерти, ибо не знают, что такое великолепное явление, как жизнь, не может быть продолжительно, в противном случае жизнь утратит свою прелесть и надоест.

«Дом сирот» по улице Крохмальной, 92 – в рабочем районе, малозастроенном, недалеко от зелёной зоны. Он был открыт Стефанией Вильчинской и Янушем Корчаком в 1912 году; Корчак вернулся в него в 1920 г. после службы в военных госпиталях и руководит «Домом сирот» до конца жизни.

Здание было современным, со всеми удобствами – для тогдашней Варшавы это было редкостью. Зал – столовая и в то же время место для собраний, игр, лекций – мог вместить 100 своих и 200 приходящих в гости детей. Высокие подвалы предНазначались для хозяйственНых и санитарных служб.

Под крышей – небольшая пристройка. Там, в комнате директора, Корчак проживёт до 1933 года.

В последний раз последними усилиями воли я держу в руках перо. Кому посвящу я последние слова: тебе ли, душа юноши, или тебе, великий собирательный дух человечества?

Не изменит ли мне мысль в этом последнем усилии?

Детский приют «Наш дом» в Варшавских Белянах, основанный Мариной Фальской для польских сирот в 1919 году на принципах, провозглашённых Янушем Корчаком. Януш Корчак с 1920 до 1935 год приезжал сюда дважды в неделю, консультировал персонал и лечил детей.

Фотографии воспитанников «Дома сирот» на Крохмальной улице в Варшаве, 1930-е годы

«Получив рекомендации… я прибыла на Крохмальную, 92 и увидела большое трёхэтажное здание. Во дворе я встретила человека в грязном рабочем костюме оливкового цвета, который собирал бумажки и мусор и складывал их на тележку. Я обратилась к нему, чтобы спросить, где найти Януша Корчака, директора учреждения. Он ответил: „Я не похож на руководителя этого приюта?“ Я была потрясена! В те времена в Польше директор такого учреждения не то что никогда так не говорил, но и никогда не мог быть так одет! Всегда существовала пропасть между слоями общества».

Из воспоминаний Клары Маян^[2]

В 1921-м году семья М. Коэна передала «Обществу помощи сиротам» около пяти гектаров земли с постройками в варшавском пригороде Гоцлавек – и там организовали летний лагерь. Позже его назвали по просьбе КоэНов «Różyczka» – «Розочка» – в память об их дочке, преждевременно ушедшей из жизни. Вскоре удалось присоединить к нему ещё кусок земли, на котором стали выращивать овощи и картофель для себя, а затем развернули целую ферму – фруктовые деревья, две коровы, лошадь. И стали получать доход, вывозя фрукты и овощи на городской рынок.

Воспитанники «Дома сирот» в летнем лагере «Różyczka»