Яна Соколова
Приемная мама. Как я себе это представляла и как все оказалось на самом деле

Глава 5
Боевые действия

Главная моя проблема с Сашкой была не в Сашке, а во мне самой. Ну что Сашка! В свои одиннадцать лет она была на самом деле совсем маленькой. Она вела себя так, как умела, и это был не ее выбор, а стечение печальных обстоятельств.

Недавно я спросила у Сашки, почему она поначалу так много скандалила и так часто говорила мне «не хочу, не буду!».

– Не знаю! – сказала она.

– А все же? Если подумать? Почему надо было орать из-за любого пустяка?

– Ну, я просто так привыкла, – сказала Сашка. – Я привыкла драться. Если чего-то не хочу, надо драться и орать. Меня в больнице привязывали, если хотели сделать укол. А то я не давалась.

– Крутая! – сказала я.

Она была крутая, а я – нет. Я никогда не дралась и не орала. Моя вера в возможность договариваться и по сей день непробиваема. Ради мира я всегда была готова на уступки, пусть даже и чрезмерные. И в деле воспитания у меня было множество принципов. Ребенка надо любить любым. Ребенка важно уважать. Его интересы необходимо учитывать. (Я и у двухлетней Яси спрашивала в магазине, какая кофточка ей нравится больше: пусть учится выбирать!) Ни в коем случае нельзя сравнивать ребенка с другими – каждый уникален. Пока ребенок нетвердо стоит на ногах, его надо поддерживать. Интонации – только доброжелательные, доверительные. Смеяться над ребенком – это чудовищно. Если у ребенка есть болевые точки, с ними важно обходиться очень бережно. Детское самолюбие надо лелеять, детскую самооценку – повышать. Ведь дети абсолютно беззащитны.

С моими представлениями о жизни Сашка разобралась, кажется, за первые десять минут знакомства. Она со своей стороны считала, что главное – это сила. Сашкина оценка нашей диспозиции, если попробовать ее сформулировать, была примерно такой: «Моя новая мама – она очень хорошая, добрая. Но слабая. Так что командовать парадом буду я». Захват власти даже и не понадобился – я сама открыла Сашке все двери. Но от ее воцарения на троне нам всем стало очень не по себе. Власть надо было вернуть.

Так я анализирую ситуацию задним числом. А тогда у меня был более прикладной запрос: что же сделать, чтобы она хоть как-то меня слушалась?! На глобальное перевоспитание я не замахивалась – я и сейчас не знаю, насколько это возможно.

Драться и орать я бы все же никак не сдюжила. Знакомые говорили: «Тебе надо с ней как-то пожестче!» Как именно?! И куда при этом девать уважение, бережность, поддержку и прочие светлые идеалы? По-любому выходило, что принципы, которые очень неплохо работали с моими собственными детьми, с Сашей неактуальны. По крайней мере, в том виде, в котором я их выражаю. Ведь Сашка имела дело не с тем, что у меня в голове, а с моими словами и поступками.

Простите меня все те, кто считает, что, если обнимать приемного ребенка сто раз в день, жизнь наладится. Нет, она не налаживалась! С каждым моим поцелуем Сашка только укреплялась в своих боевых позициях: требовала все больше и скандалила все громче. Я чувствовала себя золотой рыбкой, которая устроилась к той самой старухе с разбитым корытом на побегушки, а в свободное от заказов время приплывает лизать своей новой хозяйке пятки.

И я стала делать то, что, по моим представлениям, делать с детьми ни в коем случае нельзя: прицельно бить по болевым точкам с целью коррекции деструктивного поведения.

Понятно было, что Сашке важно вписаться в новый мир, где она чувствовала себя не так уж уверенно, сколько бы ни хорохорилась. И я стала говорить ей, что вот с тем, с сем, с этим – она не впишется, нет. Когда Сашка лупила ногой скамейку или заборчик, ломала ветки и плевалась пожеванными листьями, я уже не объясняла ей, что нужно беречь природу и уважать чужой труд. Я говорила:

– Посмотри вокруг: никто ведь больше так себя не ведет. Все думают: что такое с этой девочкой? Из каких диких мест она приехала? Они там все лягаются, жуют листья и плюются?

Раньше сказать ребенку «все думают» было для меня абсолютным табу. Какие еще «все»? Мало ли кто и что думает, что нам за дело? Теперь я постоянно упоминала этих «всех думающих» – и как же отлично это работало!

Про драки я уже не повторяла, что это нехорошо. Я говорила:

– Ты знаешь, если ребенок постоянно дерется, все думают: а почему он такой агрессивный? Его, наверное, бьют дома?

На Сашкину грубую речь я больше не жаловалась и не причитала, как прежде, что мне противно ее слушать. Я говорила:

– Обычно по речи судят о человеке. Ты нахваталась этих слов в детдоме. Там много детей, родители которых сидят в тюрьме. Взрослые в таких семьях говорят на тюремном языке, поэтому и дети на нем говорят. Если ты будешь так выражаться, все будут думать: наверное, ее папа уголовник.

Такого рода сообщения имели прекрасный эффект. Сашка надувалась, но унималась.

К собственным детям метод кнута и пряника мною не применялся. Мне казалось, что он бы всех нас унизил, и я как-то обходилась без угроз и поощрений. Но в случае с Сашкой кнут и пряник оказались довольно действенной методой.

Не хочешь убираться? Окей, это твое право, я всецело уважаю твои желания. Но пока этот бардак не будет ликвидирован, ни одной новой вещи я тебе не куплю. Даже если тебе понадобятся контурные карты, а без них поставят «два» – прости, не куплю. И наоборот: ты хочешь лего? Давай так: ты читаешь книжку – я покупаю лего!

С собственными детьми линия «делай, как все» у меня была под запретом. Все делают, и ты должна – что за чушь? Ты можешь быть совсем другой. Но с Сашкой «делай, как все» запустилось в полную мощь. Ты не любишь школу и ненавидишь домашние задания? Но ведь все ходят в школу и делают домашку, чем ты отличаешься от других? Ненавидь, но делай. Тебе трудно учиться? Но другие-то учатся – чем ты хуже? И даже: «да ты же их всех старше, неужели тебе, такой смышленой девочке, слабо́ разобраться в том, в чем запросто разбираются младшие?».

Сашка очень самолюбива, и для нее «а слабо́?» оказалось вполне реальным вызовом. Какое-то время я дразнила ее тем, что ей просто слабо́ читать, она не умеет. Она злилась, но поддавалась. И в итоге стала читать довольно бегло – ну да, механически слепляя предложения, уныло бубня и не всегда въезжая в смысл, но хоть как-то!

Я никогда не дразнила собственных детей, я не дразнила никого на свете! Но Сашку я дразню постоянно. Эту манеру я взяла у своего сына Левика – у него флегматичный характер, и он поразительно уравновешенный человек, Сашкины выходки никак его не тревожили, однако с самого начала он сопровождал их язвительными комментариями. Не хочет убирать за собой со стола – о, это удачно, она бы непременно все разбила, это же целое искусство – донести тарелку до раковины и ловко ее туда засунуть. Кинула самокат посреди коридора – да нам повезло, занесла в дом, а могла ведь бросить на улице. Вылила на пол колу – отлично, отмоется даже въевшаяся грязь. Как-то я обсуждала с Левиком, счастлива ли с нами наша Саша, – он посмотрел на меня с недоумением и иронично сказал:

– Зря ты покупаешь ей всего один набор лего за раз. Так она счастлива только пять минут. Покупай хотя бы четыре – и целых двадцать минут счастья ей обеспечены.

Левик в свои шестнадцать лет так корректно ставил Сашку на место, оставаясь при этом неизменно доброжелательным, что его манера меня покорила. Занятно было и то, что Сашка совсем не обижалась, – она только злилась, фыркала и озадачивалась. А именно это нам и было нужно!

Безусловно, я чувствовала себя виноватой в том, что как-то многовато песочу нашу Сашу и маловато ее хвалю. Но в режиме язвительного общения она становилась все мягче и человечнее. А от похвал только грубела. При этом совсем ее не хвалить было бы гнусно: внимания Сашке очень хотелось, ласковые слова ее грели, и вообще она привязывалась ко мне все сильнее, она так долго скучала без мамы. И я старалась как-то хитро сочетать объятья и язвительность, нежность и холод. Сначала мне это было дико сложно, я перебирала то с тем, то с этим, но постепенно вошла в ритм и даже стала получать удовольствие. Хотя вымыть посуду мне и теперь гораздо проще самой – от постоянных маневров устаешь. Но усталость – это тоже неплохо: можно поныть, позлиться, устроить скандальчик. Никогда бы не подумала, что смогу так рассуждать, а вот надо же: с нашей Сашей я поняла, что иногда разборки очень бодрят.

Особенным пунктом в семейных отношениях для меня всегда была стабильность родителя. Родитель обязан быть спокойным, надежным, предсказуемым. Он не должен ныть и злиться, родитель – скала! Мне казалось, что для приемного ребенка это особенно важно. Выяснилось, однако, что и эта самая стабильность воспринимается Сашкой как моя слабость – она может вести себя как угодно, она спонтанна и непредсказуема, зато я езжу по своим рельсам как трамвай. Тогда же обнаружилось, что, если я вдруг съезжаю с этих рельсов – внезапно ухожу, не объясняя куда, закатываю на пустом месте скандал, целый день клею бессмысленные картинки или хотя бы надеваю что-то нестандартное, дурацкую шапку или разноцветные колготки, наша Саша преисполняется необъяснимым трепетом. А уж если я пообещала что-то сделать, а не сделала – ну это вообще! Идея, что мамаша не вполне контролируема и живет своей неведомой жизнью, совершенно обескураживала Сашку, и она становилась гораздо послушнее.

Конечно, я считала, что говорить с ребенком о возвращении в детдом – уже запредельный треш, и это категорически недопустимо. Однако в том, что касалось медицинской части наших проблем, а именно необходимости регулярно делать процедуры, никакие мои приемы не работали. Сашка бунтовала. И тут уже пришлось пустить в ход самую тяжелую артиллерию.

– Понимаешь, – сказала я, – когда я забирала тебя из детдома, состояние твоего здоровья было более благополучным. Выходит, что я не справляюсь, и, если следующие анализы будут совсем плохие, твой лечащий врач непременно позвонит в опеку. И, как бы мы с тобой ни упирались, тебя у меня заберут.

Новой семьей наша Саша очень дорожила – и с процедурами стало гораздо проще. А потом Сашка попала в больницу, и это так ее напугало, что она стала стараться следить за собой еще и для того, чтобы не угодить туда снова.

Собственно, еще одним правилом моего нового воспитательного стиля стал принцип: а пусть станет хуже! Я привыкла говорить детям: не делайте того-то, а то будет плохо. То есть всегда работала на предотвращение неприятностей. Но Сашка совершенно не слушала мои предостережения, я тарахтела впустую. И я подумала: да пусть уже наступит это «плохо»! Конечно, есть вещи, которые необходимо предотвращать в любом случае, – понятно, что нельзя позволить ребенку вывалиться из окна. Но, если ребенок ест то, что нельзя, пусть у него уже заболит живот. А если ребенок не хочет учиться, пусть уже нахватает двоек. Если двоек еще нет, а ты призываешь ребенка заниматься – выходит, что это нужно тебе, а не ему. Зато если двойки напрягают самого ребенка, ему можно сочувствовать, предлагать помощь – и это совсем другой расклад! Пусть наша Саша жжет траву и ее ругают прохожие – кто-нибудь да наорет так, что она испугается. Пусть она дерется – ведь неизбежна ситуация, когда ее сильно треснут в ответ, и ей станет не по себе. Конечно же, это случилось, и не раз.

– Я в него кинула снежком! – сердито говорила Сашка. – А он запустил в меня льдиной! Хорошо еще, что она сбоку меня задела. А если бы в нос попал?!

– Но ты же начала первой, – отвечала я.

– Мама, я в него запустила снежком, понимаешь? Мне хотелось поиграть! А он в меня запустил льдиной!

– Тебе хотелось поиграть, а ему – запустить в тебя льдиной. Как ты это говоришь: «Что же я могу поделать, если мне хочется драться?!» Что же он мог поделать, раз ему приспичило запустить в тебя льдиной?

– Тебе что, меня не жаль?!

– Почему, я тебе очень сочувствую, мне даже страшно представить, как это – когда в тебя запускают льдиной.

– И что, ты пожалуешься его родителям?

– С какой стати?

– Но он же запустил в меня льдиной!

– Так ты ведь первая начала.

– Но я-то кинула в него снежком!

– Слушай, если бы ты была тихая робкая девочка, которую все обижают, я бы, конечно, за тебя заступалась, жаловалась, скандалила и что угодно еще. Но ты же сама всех задираешь.

Сашка злилась, но дралась все меньше и меньше. Я отдала ее в секцию борьбы, чтобы она спускала пар там. Сначала ей нравилось, а со временем она стала все чаще прогуливать. И наконец спросила:

– А почему я вообще должна туда ходить?

– Ты не должна, – сказала я. – Но ты же любишь драться.

– Да я что-то уже разлюбила, – уныло сказала Сашка. – Что-то меня постоянно бьют, и в этом нет ничего веселого!

Зато наша Саша обнаружила, что ходить в город, в парки, в музеи – очень даже увлекательно! Произошло это после того, как я перестала ее с собой куда-либо звать. Мы собираемся куда-нибудь, а Сашке я говорю, что ей лучше остаться дома, ей ведь будет очень скучно там, куда мы пойдем.

– Почему это мне будет скучно? – возмущенно говорила Сашка. – Да ничего такого! Я хочу пойти!

– Но когда мы ходили в музей в прошлый раз, помнишь, ты все время ныла. И спрашивала, когда же мы оттуда выйдем.

– Так это когда было! А теперь мне очень даже интересно!

– Что тебе интересно?

– Все!

Я не знаю, действительно ли Сашке стало интересно или она так приспособилась к той реальности, в которой оказалась. Я не уверена и в том, что мои манипуляции нам так уж помогли – возможно, просто прошло время, Сашка привыкла к здешним правилам и успокоилась. Понятия не имею, что она на самом деле за человек. Да, она очень меняется, становится приветливой и домашней, но значит ли это, что теперь она больше похожа на настоящую себя, чем прежде? Может, она ведет себя так потому, что в этом режиме проще выживать? А через какое-то время наш мир снова пошатнется и такими простыми фокусами его уже не наладишь? Может, мне надо было вести себя иначе? Я не знаю. Живу настоящим, а там поглядим.

Глава 6
Две девочки: любовь и прочие неприятности

Когда я только думала о выборе ребенка, в Школе приемных родителей и опеке мне рекомендовали смотреть на детей младше собственных. Говорили, что чем больше разница в возрасте, тем лучше. Безусловно, это не лишено смысла. Когда вновь прибывший ребенок оказывается самым младшим, в идеале старшие ребята начинают его опекать, а он и рад. Сплошь и рядом случается, конечно, что никакая разница не спасает: старшие ревнуют и злятся, даже если изначально были настроены вполне благожелательно. Требовать от ближних бесконечной доброты и терпения все же не слишком разумно – ну да, надеешься на лучшее, а там уж как выходит. В любом случае мы нарушили рекомендуемый порядок: Саша была на десять лет старше одной моей дочки и всего на год младше другой.

Больше всего я боялась, что Сашка будет обижать маленькую Ясю. Мне чудились страшные сцены: она щипает ее, пока я не вижу, пугает, дразнит, прячет ее игрушки. Яся рыдает, а Сашка делает вид, что она тут ни при чем. Еще в детдоме меня предупреждали, что малышей Саша не любит. И я сама была свидетельницей – там же, в детдоме, – как она довольно сильно пнула пробегающую мимо малышку, – походя, просто по привычке (если бы задумалась, наверняка сдержалась бы, все же ей тогда хотелось производить хорошее впечатление). Так что за свою доверчивую Ясеньку я заранее очень переживала.

Как оказалось, совершенно зря. Никаких гадостей Сашка ей не делала. Видимо, она с самого начала решила для себя, что Яся – священное животное. И связываться с ней себе дороже, лучше ее просто избегать.

Меня волновало и то, как сама Яся примет большую новую девочку, но выяснилось, что она ее просто не замечает. В ее жизни мало что изменилось. Да, малышка выучила еще одно имя, но она не подходила к Сашке, ни о чем с ней не разговаривала, не предлагала поиграть. Девочки просто игнорировали друг друга. Раньше бы я думала, что такого рода игнорирование – болезненное и нездоровое явление. Ведь люди, живущие в одной квартире, не могут не взаимодействовать, иначе в этом будет какой-то надрыв. Но выяснилось, что еще как могут. И никакого тебе надрыва, вполне спокойные отношения. Да, Сашка ни разу за всю нашу совместную жизнь не взяла Ясю на руки, никогда и ничем с ней не занималась – она не провела с ней наедине и пары минут. Но Ясе и без этого хватает внимания, она не страдает.

Я беспокоилась и за старшего сына, шестнадцатилетнего Леву. Он был не в восторге от моих опекунских затей, тяготился общением с родной двенадцатилетней сестрой (Лея бойкая, общительная, приставучая, а Лева всегда погружен в себя), и я переживала, что его будет напрягать постоянное присутствие в доме еще одной активной девочки с не самым простым характером. Но оказалось, что Лева так поглощен своей жизнью и настолько занят своими делами, что тоже почти не заметил перемен. Его напрягала только моя взвинченность, а с Сашей он взаимодействовал, может, не слишком охотно, но вполне вежливо и мило. Помню, я попросила его сводить сестер в кино – и была уверена, что Лева откажет, ответив: «Да ну, скучно и жалко времени». Но он как-то запросто взял и сводил. И в дальнейшем у них с Сашкой совсем не было конфликтов – не могу вспомнить ни одного. Опекать ее Лева не рвался, особого интереса к ней не испытывал, над ее повадками иронизировал, но, если что-то надо – да пожалуйста, уроки проверит, велосипед вынесет, в бассейн отведет.

Так что для Левы и Яси привыкание к новой девочке прошло как по маслу – все оказалось лучше, чем я думала.

Зато моя старшая дочка Леечка, которая упоенно мечтала о новой сестре, миллион раз пересмотрела программу с Сашкиным участием, рассказывала мне о том, что влюбилась в нее с первого взгляда и видит во сне только ее, и фактически уговорила меня взять ее из детдома (сама бы я, может, и не решилась), радовалась ее появлению самое большее месяц. Лея так много себе придумала и вообразила, что разочарование было неизбежным – и превзошло своим размахом все мои опасения. Я пыталась предупреждать ее о том, что так будет, но какой прок стоять на пути у высоких чувств.

Возможно, во всем виноват еще и злосчастный переходный возраст с его поисками себя, перепадами настроений и общим расколбасом. Конечно же, психологи считают его отягчающим обстоятельством для принятия ребенка в семью, а мы не вняли советам переждать. Но у меня есть знакомые, у которых переходный возраст так и не закончился. А есть те, у которых его вроде и не было. В общем, как-то особо с ним носиться меня не тянуло.

Лея всегда была доброй, открытой, нежной, внимательной к другим. И со своей новой сестрой она поначалу взяла очень приятный тон, все ей рассказывала и показывала, была весела и участлива. На какое-то время девочки настолько сблизились, что спали в одной кровати, мылись в одной ванне и уверяли, что понимают друг друга без слов. Это было немного стремно, но в целом трогательно. Однако тогда же стало ясно, что это еще и довольно разрушительно: во-первых, в экстазе близости девочки в основном безудержно хохотали, прыгали, орали и крушили все вокруг. А во-вторых, эта близость достигалась колоссальной подстройкой Леи под Сашу. Лея стала говорить с Сашиными интонациями, переняла ее жесты и словечки, захотела так же одеваться и играть в те же игры, причем для обеих девочек все, что они делали, было явным регрессом, они скатились в своем поведении в детсадовский возраст. Если они не прыгали, то расчесывали куколок, кормили плюшевые игрушки, ползали на четвереньках, тявкая и мяукая, и наблюдать за ними было даже страшновато. Обеих хотелось встряхнуть, привести в чувство. Но девочки так сияли и так радостно говорили о том, что они теперь лучшие подруги…

Поначалу девочки настолько жгуче сливались, что я стала относиться к ним как к единому целому. Я так и стала их звать: девочки. «А где девочки? А что делают девочки?» Как если бы у них уже не было отдельных имен, занятий и дел. Вдобавок мне казалось важным подчеркивать их равенство – как будто я бы обижала Сашу, напоминая ей о том, что она с нами недавно. Все мы делали вид, что она для нас совершенно своя, что они с Леей чуть ли не близнецы. Теперь я думаю, что это было большой ошибкой. Детдомовские дети приучены к строжайшей иерархии, никакое равенство им неведомо, – убеждая Сашку в том, что она такая же, как Лея, я вовсе не поддержала ее морально, как надеялась, а чрезмерно раздула ее статус, укрепив ее властные позиции в нашей семье. Все чаще Сашка командовала Леей. А через какое-то время она вступила с ней в открыто конкурентные отношения, доказывая, что ничем не хуже – и уж точно сильнее.

Сашка стала грубить Лее, могла ее внезапно стукнуть, подставить ей подножку (и хохотать, как иначе), взять без спроса и испортить какие-то важные для той вещи, то есть делать все то, чего я так боялась по отношению к маленькой Ясе! А главное, она стала подставлять Лею в разговорах со мной. До какого-то момента девочки были едины: вместе хулиганили, вместе и отпирались, и даже выгораживали друг друга – это было симпатично. Но, укрепив свои собственные позиции, Сашка раз за разом стала сдавать свою новую сестру. Причем как-то хитро, пока той нет рядом: «Я вам этого не говорила, но Лея схватила бутылку с водой и собирается вылить ее из окна подъезда на соседского парня. А я нет! Я вообще была против! Я лучше чаю с вами попью! Обожаю пить с вами чай! Особенно вот так вдвоем». Я чувствовала, что происходит что-то не то, но не всегда могла разобраться в ситуации – меж тем получалось, что мы пьем чай, шутим, все так славно и интимно, а Лея тем временем ждет Сашку в условленном месте, обижается, что той долго нет, бежит домой ее искать и видит, что та никуда не спешит, а сладко воркует с ее мамой.

Лея оказалась ко всему этому совершенно не готова. Она прочитала много трогательных книжек про сироток и была настроена дружить и заботиться. Ее вырастили в той системе координат, когда воспитанная мартышка непременно должна предложить свой банан соседу. Помните этот мультик про мартышку, слоненка, удава, попугая и бабушку, которая занимается их воспитанием? Там не было ни слова о том, что же делать, если сосед ест первый, второй и третий из вежливо предложенных тобой бананов, а потом говорит: «А что у тебя еще есть? Тащи все, пригодится! А не притащишь, тресну». Ситуацию отягощало и то, что, когда девочки хулиганили вместе, я делала больше замечаний Лее. Имея в виду, что Саша может быть не в курсе наших правил, но от Леи-то я такого не ожидала. Девочки понимали это иначе: раз Саше позволено то, что не позволено Лее, значит, она куда более важная птица. Да и вообще она мне больше нравится. Я тогда часто говорила Сашке, как она мне нравится, – ну как же, важно ведь ее поддержать! Леечке я говорила о своих нежных чувствах двенадцать лет подряд, а тут мне нужно срочно наверстать упущенное. И вещей Сашке я покупала больше – у Леи-то все и так есть, а у Саши почти ничего нет. Конечно, хочется ее побаловать!

В итоге в какой-то момент моя нежная Леечка обреченно сказала мне, что, видимо, я давно имею к ней какие-то претензии, чем-то она меня не устраивает. И теперь я нашла ей замену. По всему видно, что Сашку я обожаю: что бы она ни вытворяла, все сходит ей с рук. Иное дело – Лея, ее я жучу за любую ерунду. Я покупаю приемной дочке штучки, которые не покупала кровной, и разрешаю Сашке то, чего никогда не разрешала Лее. Похоже, Лея мне уже не важна – ее место в моем сердце заняла Сашка. Я была ошарашена. Подобный расклад совершенно не входил в мои планы.

– Так Саша у нас пока немного гость, понимаешь? – сказала я. – А с гостями всегда больше церемонятся, чем с домашними. Ради них кладут красивую скатерть и вытаскивают спрятанную коробку конфет.

– А когда она уйдет? – спросила Лея. – Ну, раз она гость, она же должна уйти? А мы бы зажили по-прежнему.

– Да никогда она не уйдет, ты что! – ответила я.

– И что, моя жизнь навсегда превратилась в ад? Я теперь ее прислуга? Нет, я понимаю, что ее ты любишь больше, чем меня, но можно вы хотя бы не будете постоянно обниматься у меня на глазах?

Лея расплакалась, и ее невозможно было утешить.

Напоминать о том, что именно она влюбилась в Сашку с первого взгляда и уговаривала меня ее забрать, не было никакого смысла. Какая уж тут любовь, если на твое место в мамином сердце претендует твоя бывшая лучшая подруга, определившая тебя в подданные.

Я резко дала задний ход. При любом удобном случае стала подчеркивать, что Лея взрослее, ответственнее и я ей абсолютно доверяю. Я ее дольше знаю, люблю уже много лет, безмерно ценю и уважаю. Я стала разрешать и покупать кровной дочке больше, чем приемной. Поднимала ее по этой противной иерархической лестнице всеми возможными способами. Сашка надулась и смирилась. Лея немного подуспокоилась, но в ней будто что-то надломилось – вся эта история детской влюбленности с последующим разочарованием ее сильно невротизировала.

Характерно, что поначалу я очень боялась обидеть нашу приемную девочку и к любой ситуации, связанной с эмоциями, относилась как к крайне сложной. Я ставила себя на Сашино место, и мне казалось, что ее переполняют самые разные чувства. Собственно, как раз Лея с раннего детства была необыкновенно эмоциональна, впечатлительна и чувствительна, и я привыкла по умолчанию наделять такой же чувствительностью всех девочек. Выяснилось, однако, что у Саши вместо радуги эмоций есть две краски: черная (они против меня, я пугаюсь и злюсь) и белая (они за меня, я расслабляюсь и веселею) – ну и оттенки серого, когда скучно. Разговоры о сложных чувствах, переживаниях, привязанностях, влюбленностях, тонкостях отношений приводили ее в недоумение.

Увлекаться и как-то интересоваться людьми она в сущности не умела, любое взаимодействие строила на удобстве того или иного человека для ее целей – и прекрасно, надо сказать, выходило, без лишних-то сантиментов. Поэтому история о том, как разладились ее отношения с новой сестрой, для Сашки была прежде всего о том, что та сначала признавала ее лидерство, а потом перестала – разумеется, при поддержке мамаши, сама-то бы не отважилась. Обидеть Сашку было практически невозможно: оказалось, что самая заурядная обида составлена из множества эмоциональных красок, которых у нашей приемной девочки просто не было. Расплакаться – нет, никогда, ну только если сильно стукнут. Зато Лея бесконечно обижалась и плакала, и в большинстве случаев Сашка ее абсолютно не понимала.

Охарактеризовать взаимные чувства девочек на данном этапе мне трудно. Скажем так: они привыкли друг к другу, но с демонстративным облегчением выдыхают, когда им не нужно быть рядом. Между ними так много напряжения, что, кажется, можно заряжать батарейки. Но при этом иногда они друг без друга явно скучают – кто их поймет! Я до сих пор не знаю даже, что Сашка имеет в виду, когда говорит о том, как она меня любит, – видимо, что-то в духе «Слава тебе, о могущественный покровитель! Заботься обо мне получше и помни обо мне, когда делишь добычу!»

Можно порассуждать о том, что у людей вообще все не так просто с любовью. Но тут-то все как раз слишком просто. Безусловно, никакой Сашкиной вины в этом нет: с ней происходило так много плохого, что ее чувства притупились, иначе бы она не выжила. Перейти из режима выживания в режим обычной жизни ей очень трудно. Не тянуть на себя одеяло, уступать, делиться, просто замечать других – для нее это сложнейшие задачи. Я вижу, как она старается, борясь с инстинктивным желанием схватить лучший кусок и наподдать остальным. Победить это желание для Сашки – настоящий подвиг.

Изначально девочки жили в общей комнате, все делали вместе, находили у себя схожие черты, одинаково одевались и требовали, чтобы им покупали одно и то же. Сейчас они живут в разных комнатах и подчеркивают, насколько они непохожи. Они почти ничего не готовы делать вместе – ну разве только поиграть в мяч или настольные игры при условии, что есть и другие участники. Сашка ведет себя с Леей очень ровно – иногда грубовато, но в целом адекватно. Лея может в любой момент закатить скандал, в случайных Сашкиных словах и поступках она видит очередное покушение на свое место в мамином сердце и семейном гнезде, и разъясняющие беседы помогают далеко не всегда.

Но светлые минуты, конечно, случаются – иногда девочки мило болтают, играют и смеются. Ситуации Приключения (ура, мы заблудились!), Поручения (надо купить молоко, бананы и яблоки) или Тайны (что за странный человек сидит весь день на лавочке в нашем дворе?) превращают их в довольно сплоченную команду. А уж как их сближают страхи! Даже крошечный паук способен бросить девочек друг другу в объятья. Опять же – переходный возраст. Не теряю надежды, что, когда он пройдет, все наладится – с божьей помощью и при участии нашей собственной доброй воли.