Яна Саковская
Амстердам
– Наверное, если можешь и хочешь, продолжай любить и собирать это – моменты, в которых мы настоящие. И, когда мы будем забывать об этом, просто напоминай, кто мы есть на самом деле.
Оливия медленно выдыхает, тянется к письму и перечитывает несколько строчек.
– Я почему-то думала, что Виктор умрёт последним из нас. Что-то в нём было такое, что я думала, что я могу умереть, будучи спокойной за него, что ему будет нелегко, но он справится. Или даже если ты умрёшь раньше, – она косится в мою сторону. – То Виктор будет срубленным посередине ствола деревом, как эти бедные городские деревья, но он постоит так зиму или две, а весной всё равно выпустит новые ветви и листья. Это ощущение, что Виктор – переживёт, что Виктор может пережить вообще всё, что угодно. А получилось наоборот.
– Может быть, поэтому он и ушёл первым, что ему не нужно учиться переживать смерть. Это мне нужно… – говорю я и морщусь, пытаясь унять подступающие слёзы. – И ведь этот чёртов гений сделал в письме самое главное: он отделил себя умирающего от меня живущего. Он напомнил мне о том во мне, что не должно умирать вместе с ним…
Горло перехватывает, я резко встаю, иду к бару и достаю бутылку сидра минувшего года. Виктор сделал, а всё никак не выпадал случай опробовать, что получилось. Пока вожусь с бутылкой, Оливия достаёт стаканы.
От этого сидра хочется смеяться и благословлять то мгновение, в котором я живу. Я ничего не могу с собой поделать. Я смеюсь и дышу блаженством жить, рыдаю, потому что в мире больше нет человека, присутствие которого составляло половину моего счастья, и опять смеюсь, потому что вот оно, его руками сделанное и его любовью закупоренное доказательство того, что счастье есть.
– За Виктора и за то в нас, что продолжает жить, – подойдя к нам, предлагает Марселла. Достаёт из кармана телефон – и вот у нас уже есть фотография. Первая фотография эры «после Виктора».
То в нас, что продолжает жить.
Спать я опять иду в кабинет Виктора.
Перед сном достаю из чемодана «Амстердам без Амстердама», включаю торшер, укрываюсь пледом и устраиваюсь поудобнее.
Посвящение: «Сердцу, что бьётся в том же ритме». И автограф Виктора под ним. Выдыхаю, переворачиваю страницу и начинаю читать.
В три часа ночи, прочитав где-то две трети, я не выдерживаю.
Откладываю книгу, пересаживаюсь за стол, включаю его ноутбук, прикидываю, где могла бы находиться папка с материалами к книге, угадываю и начинаю изучать её содержимое. Открываю закладки браузера, и вижу двенадцать подкатегорий в папке «Амстердам», и в каждой из них – десятки ссылок. Я ввожу слово «Amsterdam» в строке поиска в его электронном почтовом ящике – и почта выдаёт семь страниц писем с этой темой.
Я, конечно, знал эту эпопею. Я видел, как Виктор часами просматривает Instagram по тегам #iloveamsterdam #iamsterdam и прочим по теме, чтобы посмотреть на город глазами тех, кто хочет запечатлеть увиденное, потому что оно как-то отозвалось в их сердце. Я внимательно слушал избранные посты, которые Виктор зачитывал из группы «Humans of Amsterdam» на Facebook. Я допускаю, что Виктор изучил карту города так, что мог объяснить, как куда пройти.
Но почему-то я был уверен, что у него не получится сделать город живым. Я думал, что для этого нам придётся поехать в Амстердам весной, и только тогда книга будет закончена. Я недооценил его. Виктор побывал в Амстердаме. Без меня.
Что, собственно, и значится на обложке.
Вот ведь гад.
Но.
А если он предчувствовал, что не доживёт до этой весны? И заранее внёс посильный вклад в нашу дурацкую неосуществлённую мечту?
Вытаскиваю листок бумаги, складываю его пополам, пишу:
«Оливия, пожалуйста, любой ценой разбуди меня утром, когда сама встанешь. И давайте печь блинчики вместе».
Отношу листок в гостиную, ставлю «домиком» на видное место, возвращаюсь, накрываюсь пледом и проваливаюсь в сон.
– Я еду в Амстердам, – торжественно объявляю я в конце завтрака.
– И ради этого объявления ты всё это устроил? – Оливия обводит жестом стол, и глаза её улыбаются. Хотя бы поэтому это было не зря.
– А вы читали?
Обе кивают.
– Я опять тормоз, да?
Обе кивают. Я цокаю языком и любуюсь ими. Иногда мне кажется, что мы не заслужили таких женщин.
– А кроме этого? – спрашивает Марселла. – Чего ты хочешь кроме этого? Амстердам – это всё же про Виктора и вас с ним. Чего ты хочешь сам для себя?
Она невероятна.
Я встаю, и стул гремит по полу. «Ещё одно объявление?» – говорят их взгляды, и я смеюсь.
– Мне нужно работать.
Я знаю, что я не провёл их, но иду к лестнице, расправив плечи.
– Вот таким я тебя и люблю больше всего, – у подножия лестницы меня настигает голос Марселлы.
Я останавливаюсь и позволяю её словам проникнуть глубоко внутрь меня.
‒ Может быть, у нас впереди не всё, потому что, будем честны, возраст уже не тот, но впереди точно что-то есть, ‒ отвечаю я и поднимаюсь.
В кабинете решительно отодвигаю в сторону его ноутбук, ставлю, подключаю и включаю свой. Беру листок бумаги, пишу заголовок «Идеи», подчёркиваю его и замираю с ручкой. В голове пусто.
«Вот таким я тебя и люблю больше всего».
Всё, что мне нужно, ‒ это немного времени.
Вечером меня всё же опять накрывает.
Мой ноутбук на его столе, а его ‒ отставлен в сторону, и он больше никогда не воспользуется им. Вместо заметок об Амстердаме или чём угодно другом, что привлекло бы его внимание и стало бы основой для нового произведения, ‒ его ручкой, на его бумаге моим почерком сделанные заметки. От «идеи» до «идеи 7» ‒ весь день я узнавал, что нового появилось в мире, пока я был в отрыве от цивилизации, и что нового принесли к нам в бизнес-инкубатор. Кабинет постепенно обрастает вещами, которые я вытаскиваю из чемодана, но Виктор больше никогда не войдёт в кабинет и не посмотрит на меня выразительно, чтобы я огляделся, признал наличие нетворческого беспорядка и прибрал бы свой хлам. Или хотя бы локализовал его на диване.
Наша жизнь продолжается, «I get by with a little help from my friends», а его ‒ закончилась. В ней больше не будет никаких изменений. Сейчас я чувствую себя как никогда ближе к нему и к себе, но далее с каждым шагом я буду меняться, со мной будет что-то происходить, а я не смогу поделиться этим с ним. Я буду всё дальше от него.
Меня мутит, и я иду вниз. В гостиной застаю Оливию с серым лицом и пустым взглядом заплаканных глаз. Я, наверное, тоже выгляжу неважно, но при взгляде на неё сердце сжимается. Сажусь рядом и обнимаю.
‒ Слушай, давай договоримся: если будет сильно накрывать, давай идти друг к другу. Хотя бы первое время.
Она кивает.
‒ На самом деле, я даже не про него сейчас, а про себя. Прочитав его письмо вчера, я стала кое-что понимать про нас с ним и вас с ним, ‒ она подбирает слова и продолжает. ‒ Я поняла только что, что я всю жизнь, почти сорок лет совместной жизни с ним не могла принять в нём его любовь к тебе. Что все его книги посвящены тебе, и ни одной ‒ мне. Что если бы вдруг перед ним встал выбор, кого спасать, тебя или меня, или за кого отдать жизнь, он бы не раздумывал ни мгновения.
‒ Да ладно, перед ним бы не встал такой выбор, ‒ отмахиваюсь я от этой идеи.
‒ Вот именно… ‒ она горько усмехается, и я наконец понимаю, что она имеет в виду. ‒ Ты бы видел, как он начинал сиять, когда ты ехал к нам. И одновременно он в твоём присутствии всегда вёл себя естественно. Я наблюдала много раз, как он, может быть, от смущения напускал на себя какой-то вид, общаясь с разными людьми, а при тебе он полностью расслаблялся. Я осознала сейчас, что я ненавидела это в нём. И получается, что мои слова о том, что я люблю его, были ложью, потому что я не принимала и не любила его в любви к тебе, а любила свой образ того, каким он должен быть.
Признаться, я поражён. Но, похоже, это ещё не всё. Она невесело улыбается и продолжает.
‒ И когда я не любила его, я в то же время не принимала его любовь ко мне. Я желала какой-то особенной любви и не желала принимать ту любовь, которую он был готов мне дать и давал. А он, сейчас я уже понимаю это, дарил мне очень много человеческой любви. Пусть он любил тебя совершенно нечеловечески, в самом лучшем и полном смысле этого слова, он очень сильно по-человечески любил меня. И я, похоже, давала ему что-то, ради чего он выбирал жить со мной, а не с тобой все эти годы. У вас была какая-то другая связь… Вы каждый познавали своё в мире, а потом встречались, чтобы самым ценным поделиться друг с другом и побыть вместе. Но при этой волшебной совместности у каждого из вас была отчётливо своя жизнь. И, похоже, Виктору был нужен спутник этой жизни, пока вы были отдельно друг от друга, и этим спутником была я, а я этого никак не понимала все эти годы. Вместо того, чтобы любить его таким, какой он есть, я ненавидела то, что он любит тебя. Вместо того, чтобы принимать его любовь, я требовала от него, чтобы он любил меня определённым образом. И вместо того, чтобы узнавать и любить тебя, Амстердам… в общем, ты сам знаешь.
