Татьяна Баззи
Берег скифской мечты. Том 1. В тени затмения
ИСТОРИЧЕСКИЙ ЛЮБОВНЫЙ РОМАН
ПОСВЯЩАЕТСЯ МОЕМУ ОТЦУ
ГОРНОМУ БОРИСУ ГРИГОРЬЕВИЧУ
ПРЕДИСЛОВИЕ
ЧЕРЕЗ ПРОШЛОЕ В РЕАЛЬНОСТЬ БУДУЩЕГО
В движении от ночной полутьмы истоков человечества, с противоречивой и невнятной эпопеей в сотни тысяч лет, до предрассветных сумерек бесконечного будущего есть небольшой, относительно ясный промежуток современной истории, оттолкнувшись от которого, наш взгляд может быть направлен как в одну, так и в другую сторону. Какова судьба скифского золота, и только ли в металле его суть? Чем разрешится нынешнее политическое противостояние? Получим ответы, когда проникнемся правдой разницы, которая возникает при сравнении сегодняшней действительности с сутью времени второго тысячелетия до нашей эры. Вооружившись знаниями, как некогда скифы мечами, нам проще будет заглянуть в реальность будущего. Какие бы долгие годы не стояли между нами, сегодняшними, они не могут помешать нам, рассмотреть прошлое, чтобы узреть и выбрать достойный вариант грядущего. Какие сражения проходили в античные времена, каковы были война и мир; узнав, получим ответы на вопросы, что делать, чтобы приблизить желанное будущее. Отголоски скифской песни, то рыдающей, то ликующей, пытаются пробиться сквозь корку тысячелетий. Какую правду хотят донести они до нас?
ВВЕДЕНИЕ
Государству скифов принадлежало большинство земель Крыма, за исключением Керченского полуострова, входившего в состав земель Боспорского царства, и небольшой территории
в юго-западном Крыму, принадлежавшей Херсонесу*
(середина – конец второго века до н. э.).
П. Н. Надинский
Нам не убежать от того, что в основании, на котором высится культурно-исторический пласт, называемый русской цивилизацией, по праву принадлежит народам, которых принято объединять под одним емким названием – скифы. Окунаясь вглубь веков, пытаясь подстеречь улетевшие мгновенья, мы можем проследить истоки тех потоков, которые определяют нынешнее состояние социальное и культурное, эмоционально-нравственное теперешнего человека, проживающего, как и тогда – более двух тысяч лет назад на территории Тавриды.
Для разрешения двойной задачи – узнать насколько чувства Homo sapiens античности были близки мироощущению современных людей и насколько над ними довлели общественные отношения, как скифы и греки справлялись с вызовами времени, я попытаюсь использовать разрозненные исторические источники, научные открытия в археологии, данные архивов и собственную интуицию. Рассвет и закат цивилизации сколотов в научных данных современных ученых и свидетельства, восходящие к Геродоту и Страбону, помогут прочувствовать личные драмы, любовь античного человека; отношение к миру и войне, приведут к пониманию онтогенеза чувств и эмоций человека того и нынешнего времени. Происходящие сегодня процессы конкурентной борьбы между государствами начались не год назад, не три, или десять, сто лет назад. Корни уходят на века и тысячелетия. Пусть ретроспектива поможет объяснить события далекого прошлого, и затем – увидеть будущее. Желая понять давно минувшие события, необходимо не упускать из виду, что человек того времени был неразрывно связан с природными условиями, он был дитя природы (климата, ландшафта) гораздо в большей степени, чем современные люди. Итак, наш компас – попутный ветер, вперед!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВОЙНА И МИР СТЕПЕЙ ТАВРИДЫ
СКИФСКИЙ ХОЛМ
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
Александр Блок
Холм над скифским городищем всегда на страже. Кажется, с момента сотворения мира он на границе нескольких миров; отделяя бирюзовую вселенную моря от зеленой дали степи, наблюдает, как вслед за нескончаемыми облаками скользят годы один за другим. Мириады звезд глядят на холм, суммируя мгновенья в века, спрессовывая события в металл и камни. В атмосфере, среди стереофонических звуков, которые дробятся разной громкостью и тональностью, отталкиваясь от колышущихся видений, отражаемых в реке времени картин, удаляясь, приближается лодка, взгляд из которой превращает мозаику аккордов и призраков в киноленту, доступную нашему восприятию. Читатель, если тебе случилось оказаться на этом судне, вместе с тобой мы отправимся в обнаженную реальность все выше (или все ниже), устремляясь за полетом дерзновенного воображения памяти, туда, где время двинулось вспять.
– Золото, зо-ло-то, дети, де-ти, война, вой-на – многоголосьем раскалываются слова, которые складываются во фразы.
Эти слова становятся громкими, они воскрешают силуэты людей; и теперь явно ощущается прохлада полынной росы, улавливается топот многочисленного табуна выносливых коней и шум недалекого прибоя у высоких стен селения, вырисовываются копья мчащихся всадников в островерхих красных шапках.
В то хмурое предзимнее утро, когда холодный, сильный ветер разбивал о берег черные волны и доносил соленые брызги почти до самых стен башни, скиф, почему-то для нас Безымянный, и теперь уже нам никогда не узнать его имени, вышел с дозором на самый верх семи метровой военной башни. В каждом небе есть своя птица, степи и лесу – свой зверь, у каждого города есть своя башня, а в ней – свой воин. Невысокого роста, с черной окладистой бородой, в шапке-митре*, облаченный в серую сисиру*, сшитую из вотолы*, и темные узкие анаксариды* из грубой шерстяной ткани, он всматривался в морское пространство. Скиф смотрел вдаль с напряжением, придававшим строгую суровость его некрупным, правильным чертам загорелого лица – там, на самом горизонте, показалась темная точка, затем еще две, которые росли, и, наконец, стали ясно прочерчиваться силуэты несколько кораблей, борющихся за жизнь с бурной стихией Эвксинского понта*.
В этом краю мало удобных мест для гавани, и появление здесь чужеземных кораблей всегда настораживало скифов. Воинственные племена, привлеченные когда-то на этот холм не столько плодородными землями, сколько важным стратегическим положением возвышенности, строго пресекали вражеские вылазки на свои земли. Здесь, между двумя озерами, находилась и развилка древних дорог. Одна из них соединяла Северо-Западную Тавриду с Неаполем скифским*; вторая – поворачивала на юг и тянулась вдоль побережья к Херсонесу*, были и другие тракты. Воины селения, занимавшие самую высокую точку территории, контролировали пересыпи озер и проходившие по ним пути. Возможность просматривать морской залив давала перспективу наблюдать и морские границы. Владеющий ключами от башни на холме, владел и воротами в Северо-Западную Тавриду.
Скиф с пристальной тревогой всматривается в приближающиеся с юго-запада очертания кораблей и подозревает, что это не торговые суда. Он подает резкий условный сигнал, и немедленно рядом с ним оказываются еще несколько дозорных.
– Корабль, и не единственный! – говорит один из них, пристально наблюдая за продвижением водных суден. – Прослежу за ними, а вы поднимайте тревогу!
– Что за скорлупки? – выясняет подошедший молодой скиф в красном кафтане из охраны князя, пока не решаясь озвучить страшную новость.
Убегает драгоценное время, пока картина приобретает определенность.
– Не иначе понтийцы, купцы или военные? – продолжают они дознание.
– Люди, сидящие на веслах не простые рабы, рядом с ними видны воины, – уточняет старший дозорный, первым увидевший непонятные объекты.
Дальнозоркий с детства, скиф и сейчас лучше других может рассмотреть в общих чертах, что происходит с ближним судном. Он смотрит, он слушает, он скрипит зубами от нетерпения сразиться с врагом. Волны, словно живые языки то высовывают триеру* из черной пасти моря, то прячут ее. В кормовой части морской посудины, над высоко поднятым и загнутым вовнутрь форштевнем*, прослеживался таран в виде трезубца. Корабль, сделанный по типу греческой келеты*, имеющий трюм с большой вместимостью и специальный отсек для перевозки лошадей, пытается развернуться и взять курс к берегу. Людям на сторожевой башне теперь видно, что вдоль борта с левой стороны расположились тридцать гребцов в два ряда и рулевой, кроме них на палубе сгрудились понтийские солдаты. Второй и третий корабли еще не приблизились к берегу, и слабо видны. Скифам теперь понятно, что греки предприняли масштабную морскую операцию, преодолев расстояние около 1500 стадиев*, и она требует от ее участников отваги и умения.
– Возможно, прибудут и другие суда кроме этих, – предполагает опытный воин.
Скиф не видит лиц понтийцев, но может поклясться, что следя глазами сквозь пенные гребни волн, он силой своего внутреннего чувства осязает уставшую дрожь их тел на холодном ветру, видит тонкие змейки пара в неуютном морском воздухе, слышит резкие, грубые окрики и скрип весел в уключинах.
Как того требуют военные правила, он повязывает вокруг талии портупейный ремень, к которому крепятся акинак*, длинный железный нож и медная чаша. К войне готовились, но рассчитывали, что понтийцы не станут торопиться с десантом, предстоящие осенне-зимние холода вынудят их отложить наступление до весны. Беда всегда внезапна, и перед воинами с башни Птэхрама разворачивается неутешительная картина.
– Спешат на помощь херсонеситам, порази их гром, – говорит высокого роста, широкоплечий страж, доложивший старшему скифу, что сигнал тревоги для воинов и жителей окрестностей подан.
– Пусть потопят эти корабли Арей* и волны Тана*.
Но ветер наоборот стихает, и на суднах пытаются установить светлые паруса. Теперь наблюдателям понятно, что три парусно-весельных корабля, один из которых – таранный, подгоняемые морским орлом на дельфине (герб древнего города), успешно преодолели опасный путь от Синопы* к западным берегам Тавриды. Скифы замечают и то, что от одного из кораблей отделилась легкая камара*, которая с несколькими воинами на борту направляется в сторону Херсонеса.
– Смотрите, вон еще корабль идет к Херсонесу, а эти передумали, видно, причалят здесь. Мчись предупредить Палака*, (в то время войско скифского царя держало Херсонес в осаде), – приказывает старший дозорный своему товарищу, моложе его по возрасту, у которого самый быстрый конь из всех, что запряжены и стоят у ворот башни. – Лети быстрее молнии!
«Tempori parce»* – отбивают копыта под всадником.
И тот спешит на юго-запад, где главные ворота уже открыты, пропуская скифа прямо на развилку дорог. То и дело, понукая послушного коня, он бешено скачет по тракту, ведущему в Херсонес.
Тем временем, тревожная музыка, извлекаемая из старинных костяных труб, призывает собираться жителей Птэхрама. Сигнальные огни и дым костров на холме у сторожевой башни на берегу моря замечены в Бозайране, Достайри, Акриволофосе* и других селениях Западного побережья понта Эвксинского, в них слышны крики людей, звон металла, фырканье лошадей, дружно собираются пешие и конные воины. И во главе одного из небольших конных отрядов – скифский воин Олгасий.
КРОВНЫЕ СИЛЫ
В последний раз – опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский
Пир сзывает варварская лира!
Александр Блок
Скиф мчится в сторону греческого полиса, он не подозревает, что там, за тополями несколько пар глаз следят за ним из поросли серебристого лоха, как и не знает того, что почти по всей дороге, ведущей в Херсонес, небольшие вражеские отряды сидят в засаде. Они готовы соединиться с пешими и конными воинами, прибывшими из Синопы. И, разумеется, он не может видеть, как происходит неожиданная перемена во взгляде двух темных глаз, особенно внимательно рассматривающих большую медную бляху с изображением волка в прыжке, прикрывающую значительную часть живота и груди воина, и эти глаза, кажется, что-то вспомнили и внезапно переиначивают решение. Пристальная пара определенно задумывает изменить ход событий – спасти всадника. Атакующий еще не знает точно, что он будет делать в следующий миг, но начинает выступление в тот самый момент, как слышит движение в соседних зарослях, он опережает на миг других греческих воинов, поднимая руку вверх, как бы приказывая подождать; при этом каждый его шаг сейчас взвешивается на вселенских весах справедливости. Когда оба всадника сближаются, и взгляды их пересекаются, одни и те же мысли поражают обоих: «Не может быть, но так и есть! Неужели это он?». «Брат…» – решает сармат, «Свой, брат…» – отмечает скиф. Сармат и сколот, непредсказуемо встретившиеся на боевом перекрестке, были братьями после обряда кровного побратимства, заключенного ранее в степях Борисфена. Много лет назад они в одном отряде, бок о бок, бились с общим врагом. Обычай обязывал одного спасти другого даже ценой своей жизни.
– Тикай, Нап, сверни в поля на другую дорогу! В объезд прорвешься! Я задержу их, – только и успел крикнуть сармат, готовя меч к бою с греческими воинами – соратниками, (древние обычаи сильнее политических распрей), которые пришли в короткое замешательство от такого поворота событий – «Как? Против своих прешь?»; но, опомнившись, сошлись, чтобы повергнуть предателя в неравной схватке.
– Я отомщу тебя, Мадий, – последнее, что слышит сармат, отдаваясь в полную власть вселенского рока.
Здесь нужно небольшое пояснение относительно неоднородности войск, выступавших на стороне Херсонеса, в которых кроме эллинов были наемные отряды фракийцев, сармат, понтийских солдат.
А в это время скифское население Птэхрама и его окрестностей спешно готовится к битве с опасным и сильным врагом. Послали гонца за помощью в столицу скифской Тавриды – Новый город. Но это было напрасно, навстречу ему из Неаполиса уже мчится посланец, который везет горькие вести – «Внезапно опасный недуг сразил царя скифского Скилура*». В ответственный момент он не смог самостоятельно вскочить на своего коня, как это бывало раньше, без него царская конница бьется с неприятелем у крепости Хабеи. На воинов главного города возлагали большие и неоправданные надежды. Скифам с трудом пока удается не подпускать вражеское нашествие к Неаполису, но мира вокруг нет – во многих пригородных селениях и по дорогам, ведущим в Пантикапей и Феодосию видны отряды фракийских и греческих воинов. Неполная сотня хорошо вооруженных конных, это все, что смог направить Новый город в помощь собратьям. Старший сын Скилура – Палак горит в новых столкновениях с греками у стен Херсонеса. Помощи ждать неоткуда и не стоит. Быстро минули времена спокойствия для Северо-Западного Побережья, и короткие годы процветания скифов в Тавриде, когда молодой и энергичный Скилур, унаследовавший трон от отца – царя Аргота, строил Новый город, своей красотой и размахом, поразивший эллинов.
– Nihil dat fortuna mancipio*, – сказал мудрец, и он был прав.
– Наши на помощь не придут, – молвил старый воин. – Все наши – это мы и есть: воины бывшей хоры, жители Птэхрама, Бозайрана, Достойри и их окрестностей.
– Нам надо остановить неприятеля до того, как он ударит в спину Палаку. Вставай, буйное, воинственное племя рядом с духами предков!
Не для мирных переговоров прибыли корабли, направленные понтийским царем Митридатом шестым Евпатором* по просьбе жителей греческого полиса.
Сущность человека стихийна, и история борьбы элит за господство изобилует войнами. Клубок проблем скифо-греческих взаимоотношений стал столь запутанным, что потребовалось вмешательство третьей силы, чтобы разрешить его. Понтийские воины направлялись на помощь Херсонесу, жители которого предпочли попасть в зависимость к царю Митридату Ⅵ, стремившемуся укрепить свои позиции на Северном побережье. Войско под предводительством Диофанта*, который будучи не только проницательным стратегом, но и тактиком в последний момент меняет курс большей части своих кораблей и пытается высадиться на берег между Херсонесом и Керкинитидой*, к берегам, поблизости к которым стоит дозорная башня Птэхрама. Маневр его удается, не зря он слывет талантливым воеводой и отмечен наградами самим грозным царем Митридатом Ⅵ. Расчет оказывается точным – войско Палака не может быстро в полном составе прибыть к новому месту сражения, большая часть скифских воинов продолжает вынужденные бои под Херсонесом, отбивая усиливающиеся атаки херсонеситов. Тимей, верный шкипер Диофанта, уже должен быть там, в главном городе полиса, с посланием жителям полиса, в котором великий воин требует от них выйти за стены города с оружием в руках, оттянув к осажденному селению как можно больше конных и пеших Палака. И уже в начале сражения понтийский стратег получит из рук Тимея ответную скиталу, в которой архонты* города заверяют его в точном исполнении приказаний Диофанта.
БИТВА
Гей вы! Слушайте, вольные волки!
Повинуйтесь жданному кличу!
У коней развиваются челки,
Мы опять летим на добычу.
В. Я. Брюсов
Олгасий и Бальза друзья-побратимы, первый – из селения Бозайран, другой – из Птэхрама, как некогда Амизок и Дандамис*, готовы жертвовать собой для спасения друга; они молоды, но это их не первое серьезное сражение. Во дворах Птэхрама среди сборов и прощания не заметно слез, жены крепко обнимают своих мужей, желая победы, дети помогают налаживать конскую сбрую, в суматохе кто-то потерял свой дротик, который отдают сотнику пеших, высокому, плотному мужу, в воинской выправке которого чувствуется опыт и уверенность. Он следит строгим взглядом, все ли вверенные ему люди с мечами и щитами. Закаленный в сражениях воин скупо улыбается в тонкие, загнутые кверху усы, заметив на поясе одного из скифов, деревянный горит*в форме оленя, украшенный орнаментом, который изображает охотящихся волков на рогатых животных с подогнутыми ногами.
– Где ты его достал? – обращается он к старику, ставшему в воинские ряды. – Не иначе, как в прошлом веке?
Старый скиф не обращает внимания на грубую шутку, он потомственный лучник, и горит с особым стрелами и луком достался ему от предков, побывавших в грозных сражениях. Окинув орлиным взором ряды, военный начальник убеждается, что у каждого в левой руке блестит прямоугольный щит из кожи, расшитый железными пластинами, правая – надежно сжимает акинак, ксифос* или копье, на поясе у многих прикреплены секиры. Неумолимая рука двигала ход истории в определенном направлении – из бронзового века в железный.* А скифы издревле славятся мастерством в обработке металла.
– Мечи у них есть, но давно ли скифы-пахари держали их в руках? – так рассуждает сотник, делясь своими сомнениями с гоплитом*, из тех, кто входит в княжескую дружину гарнизона Птэхрама.
Не всякий земледелец при необходимости мог легко взяться за меч, как некогда его не столь далекий предок. Относительно мирная жизнь рождала и мирных людей, обделенных военными навыками.
– Да, выучки им не хватает, – окидывая критическим взглядом разношерстные шеренги, отвечает тот. – Нас, маловато, успеет ли Палак со своими бойцами домчать сюда и построить войско?
Рядом с ними задержался конный, показывающий рукой на обочину дороги:
– Эй, пешие, кому нужна кираса*? Забирай, мне не пригодится – кричит всадник на гнедой лошади. Он одет в гибкую кольчугу, не стесняющей его движений.
Когда ряды были построены, прозвучала команда:
– Выступать будем в сторону тракта, соединяющего Херсонес с Керкинитидой.
В суматохе военных приготовлений никто не замечает необычную сцену торопливых сборов, проходящих на бедном подворье с единственной лачугой из неровного сырцового камня. Немолодая женщина в старой шерстяной накидке, плохо скрывающей яркие заплаты на выцвевшем синем платье, отбиваясь от тянущихся к ней малых детей, кричит на двух своих юных сыновей: «Забыли, кто лишил нас крова! Пока я жива, не пущу! Зачем пойдете умирать, добро ненавистных князей своей кровью отмывать». На слабые возражения и возгласы недоумения: «Что же нам делать?», она орет, как безумная, ведя двух тонких коней – «В дальние кочевья пробирайтесь, куда угодно! Скачите к Гермонассе или в Фанагорию*. А за Тамира не дам вам умиреть, порази его, Арес. Торопитесь, сынки!». Когда молодые скифы пытаются клясться, что это бред, и они ее не оставят – «Как же вы? Что будете делать?», зыбкий ветер доносит в ответ: «Пешком пойдем вслед за вами! Да, поможет нам Папай!».
Чернеет горизонт со стороны понта Эвксинского. В ответ темным силам ширь степи перегородили пиками скифские воины. Закрыли не столько оружием, сколько силой своего духа. Вместе с тучами ржавого марева наступает вражеская пехота, а над ней черный дождь смертоносных стрел и копий стремительно приближается к самому центру скифских шеренг. По краям с лютым остервенением готова ударить греческая конница. Смуглые, синеглазые степные воины в серых кольчугах и островерхих красных шапках или литых металлических шлемах, как великий богатырь своей грудью защищают родную степь.
Бальза, в чешуйчатом панцире с пластинками и шлеме округлой формы с небольшим шишаком на верхушке, сражается в пеших отрядах. Не впервой приходится ему примерить на себя набедренники и поножи*, несколько лет назад купленные у старого грека. Они не новые, с неглубокими вмятинами и царапинами, эти поножи хранят на себе следы прошлых сражений. Рядом с ним, облаченный в кирасу из овечьего меха, густо покрытую металлическими пластинами, препоясанный на уровне бедер широким поясом с крупными железными накладками, юный воин из Птэхрама, как и Бальза готовый к самой жестокой схватке. Молодой муж замечает среди многочисленных неизвестных ему скифов и знакомые, сосредоточенные фигуры и лица. Его и других молодых воинов, только начавших прокладывать свою жизненную дорогу, берегут старшие вояки. Из-за их напряженных спин он видит черный лес поднимающихся копий греческой фаланги, провал… отдельных и группами летящих на них конных греков в железных доспехах. После первых перестрелок поле усеяно убитыми навылет воинами, пораженных стрелами и копьями, пригвоздившими их к вечности. В быстро меняющейся мозаике сражения Бальза отмечает, как скифские дротики устремляются на колонны пельтастов*, но тех сменяют тяжеловооруженные гоплиты. Металлическое звучание их оружия смешивает порядок в скифских рядах. У Бальзы длинные, необычайно крепкие руки, от его копья спотыкаются и падают несколько понтийцев, пустота… И вот уже он быстро и точно разит врага ксифосом. По усиливающемуся движению, звону мечей, неистовым крикам впереди Бальза понимает, что из Херсонеса подспевают конные отряды Палака, и начинается настоящее сражение. После полудня стало темно, как ночью, это черные клубы дыма от пожарищ уничтоженных селений наполняют пространство снизу и высоко вверх едким запахом гари. Уже сильно редеют скифские ряды, многих, очень многих отчаянных воинов уже не досчитываются, но стоят и держатся скифы. Когда звуки переходят в настойчивый рев людей и оружия, молодой скиф видит, как впереди него напрягаются сильные тела сражающихся, как некоторые из них падают, быстротекущая картина все больше наполняется кровью. Он пробует всматриваться в ряды врагов и следить за действиями опытных воинов, но вскоре ловит себя на том, что все смешалось. Провал… Бальза едва различает лица людей, а сам почему-то держит длинный железный нож и идет в рукопашную со старым понтийцем, замахнувшегося на него мечом, который внезапно выпадает из руки врага. Кисть, державшая меч поражена ножом, который имеет непонятную природу. Еще мгновенье, и он видит мальчика в остроконечной красной шапке, который выглядывает из-за тела упавшей раненой лошади и смертоносными метательными жестами точно разит цели.
– Как оказался Гиндан на поле боя? – мелькает в голове у скифского воина.
Молодой скиф напрягает все свои мускулы, сжимая холодное оружие, мгновенным ударом в живот, он прекращает жизнь грека. Поверженный неприятель лежит, согнувшись пополам, его широкоплечая кольчуга придавливает тело к обагренной земле. Выдернув из погибшего мужа меткий нож Гиндана, воин возвращает его своему владельцу и строго наказывает ребенку покинуть поле битвы. Сам же быстро перемахивает через лежащие внизу тела, взмахивая непривычно тяжелым греческим мечем, он яростно рубит и мнет пространство, бесконечно пополняющееся новыми фигурами врага. Рядом истошно заржал, безвозвратно потеряв седока, скифский конь. Молодой воин, с детства обученный езде верхом, быстро принимает решение. Он вскакивает верхом на испуганное животное, взнуздав его, разворачивает обратно в бой. Бросив вражеский меч и прихватив с собой более привычный для его рук акинак погибшего скифа, Бальза устремляется к тому месту, где сражается конный отряд Олгасия.
Сам Олгасий отбросил лук, еще в начале сражения. Молодой воин израсходовал все свои стрелы с самыми прочными и крупными наконечниками, которые он держал в кожаном колчане. Теперь он в разодранной кольчуге, с окровавленными руками и непокрытой защитным шлемом головой взмахивает мечом и в исступлении кричит оставшимся в живых конным воинам, чтоб те, соблюдая порядок в рядах, отходили в сторону башни. Его красивое лицо посерело от усталости и боли, оно искажено гримасой ужаса и ожесточенности, серо-синие глаза горят яростью. Олгасий рад тому, что жив его друг и сейчас сражается вместе с ним:
– Прорвемся! – кричит он Бальзе, и слышит в ответ отчаянное «Ура-ха».
Излюбленный тактический прием скифов – конная атака лавой с метанием стрел и притворным отступлением не удалась, а тяжелая панцирная кавалерия, орудующая длинными мечами и копьями, играющая вспомогательную роль, была малочисленной и не устояла перед хорошо вооруженными понтийскими солдатами. Поле было завалено убитыми обеих армий, удручающая воображение жуткая картина воочию являла, как техническое совершенствование оружия может беспощадно уничтожать тысячи людей. Далеко не только в мирных целях применялся важнейший вид сырья – железо, сыгравшее революционную роль в развитии человека. Вместе с эпохой железного плуга и топора народы переживали и времена власти железного меча.*
ЗА БАГРОВОЙ ПОЛОСОЙ
Нет, вперед, вперед!
Уильям Шекспир*
А из селения доносятся одинокие, скорые звуки скифских флейт – кто-то сзывает оставшихся в живых, дуя в полые кости орлов и коршунов. В то время, когда душа воина, ограждая разум юноши от страшной картины побоища, витала где-то далеко вольной сайгой, силуэт Олгасия настроил съехавшую и разорванную кольчугу; потянувшись вперед, он поправил снаряжение коня. Разодранная подпруга повисла с одной стороны и потянула молодого воина в сторону. Он соскочил на землю, нашел невдалеке от поля боя уцелевший литой из металла шлем, пошатываясь от усталости, держась за повод и увлекая за собой понурившегося, еле держащегося на ногах своего вороного коня Кинка*, двинулся в селение. Замедлив шаги перед самой оградой, воин прислушался и медленно вошел в открытые ворота, – призывные звуки сразу стали громче, знакомее. Олгасий опасался коварной ловушки понтийцев, теперь он знал, играли свои, простые, как и он, воины для сбора уцелевших людей после побоища.
Сидя на небольших покатых камнях или просто на земле, изнуренные раненые, наспех перевязывали друг друга лентами из кусков светлой льняной ткани, двое измученных усталостью скифов, извлекали из пустых костей орла зазывающую мелодию. Остальные – полсотни человек – по-разному расположились вокруг музыкантов и слушали, кто, подперев кулаком отчаянную голову, кто, опершись на сарматский меч* или дротик, кто, отпуская в небеса нехитрые проклятия на головы врагов. В быстрых сумерках они, вместе с оставшейся немногочисленной конницей, составляли страшащую картину остатков разбитого большого войска.
Незаметно наступающая, тихая осенняя ночь наполняла картину оцепенением и раздумьем. Некоторые из воинов подняли руки, приветствуя появление еще одного живого скифа, Олгасий ответил им скромными жестами; выразительно улыбнулся своему верному другу – Бальзе, который ранен в грудь, но жив, и освободил ему место рядом с собой. Они сели, прислонившись друг к другу, скрестив между собой руки, на большее выражение чувств не было сил. Напротив них, рядом с небольшим строением суетились женщины, негромко покрикивая на детей, помогавшим им грузить на повозку военное снаряжение, сбрую для лошадей и домашнюю утварь, они забирали только самое необходимое: железные сосуды и мечи, секиры, колчеданы со стелами, деревянные дротики с металлическими наконечниками. Дальше, на небольшой площадке, перевязывали тяжело раненных скифов, молча принимавших мучения, неизбежно сопутствующие увечьям. Старуха с седыми волосами, поднявши руки к небу, рыдала, что нет у нее теперь ни сына, ни мужа и что она осталась одна на белом свете.
Постепенно на призыв музыки стеклось около ста шестидесяти человек, сражавшихся в войске Палака, большая часть, из которых – раненые; они, вместе с оставшимися женщинами и детьми из прилежащих селений, не успевших покинуть территорию побоища, образовали семь неполных сотен – все, что, уцелело от некогда грозного народа Западного побережья Тавриды после кровопролития.
Последними явились лазутчики, таща на себе тяжело изувеченных скифов, подобранных по пути. Они исследовали местность и сообщили, что понтийские войска не выкинули победный флаг с понтийским орлом. Значит, не уверены в окончательной победе; и собираются в районе соленого озера, ближе к Керкинитиде, подсчитывают потери и, вероятно, утром двинуться к городу, после взятия которого, недалеко и до Калос Лимена*, не исключено, что вражеские дружины утром займут и эту крепость. Скифские поселения вокруг Птэхрама сожжены дотла, ничего не уцелело: ни жители, ни их жилища, ни ямы с зерном.
Коротко посовещавшись, как сошедшиеся вместе Ликурговы апеллы и герусии*, простым голосованием (в дни сражений у скифов была принята военная демократия) было решено уходить, минуя осажденный Неаполис, в степи Тавриды, и дальше, в низовья Борисфена. Не решались разводить костер, остерегаясь неприятеля поблизости, – и вот, развели на непродолжительное время. Быстро вскипятили воду, чтобы умыться и обмыть раны, в общем котле приготовили кашу, зажарили нескольких баранов в дорогу. Работали все одинаково: мужчины, дети и женщины выполняли общее дело. Поклонились мечу, вонзенному в верхушку возвышения из дерна, принесли жертвы и клятвы у новоявленного алтаря, обращаясь к духам предков за советом и помощью. Когда все необходимые для дальнего странствия вещи были погружены на повозки, сели за общую молчаливую трапезу. Затем внимание Олгасия рассеялось, и он медленно склоняясь, впал в тревожный, тяжелый сон.
ЧТОБЫ ЖИТЬ – НАДО УМЕРЕТЬ
Non est ad astra mollies terries via.*
В преданиях скифского народа жила память о многих славных победах и над греками, и над персами. Но последние годы фортуна оставила скифов и их вождей. Защитное вооружение и длинные мечи были высокотехнологичными изделиями своего времени и требовали достаточного развития соответствующего базиса, который и помогал грекам колонизировать Северо-Западную Тавриду. Рабовладельческий строй, давший возможность эллинам сосредоточить в своих руках несметные богатства, полученные не столько за счет выгодной торговли, сколько благодаря присвоению товаров в результате жесточайшей эксплуатации рабов, оставлял военное преимущество за греческими городами-полисами.
