banner
banner
banner
Город Антонеску. Книга 2

Яков Верховский
Город Антонеску. Книга 2

Кровавый итог

* С 16 по 21 октября 1941-го, во время так называемого спонтанного террора, на улицах города и в порту уничтожено более 8000.

* 19 октября в старых пороховых складах на Люстдорфской дороге сожжено живыми около 25 000.

* 23 октября, после взрыва румынской комендатуры на Маразлиевской, в течение пяти часов в центре города – на балконных решетках, на ветках акаций и каштанов, на специально построенных виселицах и даже на детских каруселях – повешено 5000.

* 23 октября на Дальнике расстреляно в противотанковых рвах 4000 вышедших на «регистрацию» паспортов.

* 24–25 октября там же, на Дальнике, в амбарах для хранения зерна сожжено и взорвано еще 22 000.

* В ноябре-декабре 1941-го в Богдановке уничтожено более 50 000 оставшихся в живых после бойни на Дальнике. Большая часть расстреляна в «Garla Mare», остальные погибли от тифа и голода или же были сожжены в свинарниках Богдановского свиносовхоза.

* В январе-феврале 1942-го в так называемом «гетто» на Слободке умерло от голода, холода и болезней около 1000.

* И наконец, более 33 000 последних, оставшихся в живых евреев Одессы – тех, кто был депортирован из гетто в Березовку на поезде смерти – погибли в пути, в лагерях Доманевки и Акмечетки или же были замучены немецкими колонистами из Зондеркоммандо «Rusland».

Все эти так называемые «учтенные». Зарегистрированные румынской Центральной комиссией по эвакуации, фигурирующие в рапортах подполковника Никулеску-Кока и упомянутые в докладных записках нашего первого секретаря товарища Колыбанова как «мирные советские граждане».

Но были ведь еще и «неучтенные».

Те самые «неучтенные», кто был расстрелян на старом еврейском кладбище по вердиктам «Куртя-Марциалэ». Те, кого забили прикладами, замучили, изнасиловали. Те, кто замерз на скамейках в парках. Те, кого пристрелили и бросили, как собаку, умирать в развалке…

Всех вместе их, «учтенных» и «неучтенных», более 155 тысяч.

Более 155 тысяч из тех 160 тысяч евреев, не подлежащих эвакуации и брошенных в Одессе на милость врагу.

Вдумайтесь только: более 155 ты-ся-ч, среди которых около 40 тысяч детей.

Этот итог вы видите первыми.

Трагедия евреев Одессы закончена.

Занавес опускается.

На этом можно было бы поставить точку.

Но мы, двое еврейских детей, чудом каким-то все еще живы, все еще прячемся где-то под постоянной угрозой смерти.

Личная наша трагедия все еще продолжается.

И потому продолжается наша книга.

Последействие: Ты мое Эхо…

Вседневный страх есть та же казнь вседневная.

Публий Сир, римский поэт, I век до н. э.

17 марта 1942-го —10 апреля 1944 года

Событие первое: Ревизор из «Ванзее»

Одесса, март 1942 г. 136 дней и ночей под страхом смерти

А в Одессе весна.

Светит солнце. Тает смерзшийся за долгую зиму снег. В прозрачном воздухе, совсем как прежде, слышны голоса детей и резкие звонки трамваев.

На голых еще ветвях акаций, совсем как прежде, щебечут неугомонные воробьи.

Весна. Город как будто бы просыпается ото сна и сбрасывает с себя липкую паутину кошмара. Дни стали длиннее, и улицы, совсем как прежде, заполнились гуляющими. На Дерибасовской пленяют взор вымытые до блеска витрины новых магазинов, а мимо них к Бульвару до поздней ночи течет нарядная толпа.

Совсем, как прежде.

И только странно, что в этой, по-весеннему праздничной толпе тут и там мелькает чужая военная униформа.

И только странно, что в этой, по-весеннему праздничной толпе нет ни одного еврейского лица.

А впрочем, что же здесь странного?

В Одессе больше нет евреев.

В Одессе, где евреи с самого ее основания, со времен де Рибаса и Ришелье составляли треть населения, больше нет евреев.

Более 155 тысяч евреев Одессы мертвы!

Повешены, замучены, расстреляны, пеплом стали в артиллерийских складах, на Дальнике, в Богдановской Яме, в известковых печах Градовки.

И только одному Богу известно, почему МЫ все еще живы…

Трагедия евреев Одессы закончена, а трагедии двух еврейских детей, Ролли и Янкале, все еще продолжаются, повторяя, как Эхо, друг друга…

За пять месяцев оккупации румынский палач Антонеску сумел сотворить в Одессе то, что пока не удавалось сотворить ни одному из германских палачей.

Этот «маленький румын», или как его там, «кондукаторул», «маршал», предмет насмешек всей гитлеровской своры, доказал на деле, что «окончательное решение еврейского вопроса», старт которому был дан 20 января 1942-го на совещании в Ванзее, осуществимо.

Гитлер был потрясен.

Ведь даже там, в Ванзее, среди участников этого экстраординарного совещания были сомневающиеся, были те, кто считал, что «окончательное решение» вряд ли возможно. Что вряд ли возможно, вот так просто, враз, «решить вопрос» 11 миллионов жидов!

А вот Антонеску взял, да и «решил», взял, да и осуществил «окончательное решение» в одном из самых жидовских городов большевистской России.

На Антонеску со всех сторон посыпались поздравления, а фюрер так разволновался, что, как вы уже знаете, наградил его Золотым Большим Крестом.

Но, несмотря на орден и на все прочее, это почти «мгновенное» осуществление «окончательного решения» казалось многим слишком уж фантастическим, чтобы быть правдой.

Возможно, все-таки, что этот «маршал», как бы это поаккуратнее выразиться, «малость приврал», расписывая свои успехи?!

Вопрос был настолько важным, что было принято решение проверить правильность фанфарных рапортов Антонеску, и с этой целью в Одессу был послан… ревизор.

Да-да, именно РЕВИЗОР!

Специалист по «окончательному решению», способный разобраться в обстановке и убедиться в том, что город действительно «очищен».

Эта невероятная история о прибытии ревизора озвучена здесь впервые!

Вы не найдете ее ни в монографиях историков, ни в воспоминаниях современников.

На роль РЕВИЗОРА был выбран группенфюрер Штуккардт.

О, нам хорошо знаком этот нацистский выродок!

Один из лучших юристов Третьего рейха, доктор уголовного права, 40-летний Вильгельм Штуккардт занимал пост государственного секретаря Имперского министерства внутренних дел, а также, по совместительству, был председателем «Имперского установления по защите германской крови» и автором монографии, подтверждающей правомерность Нюрнбергских законов.

Но самое главное, что он был участником того самого совещания в Ванзее, где речь шла об «окончательном решении еврейского вопроса»[13].

Судьба этого преступника интересна: в 1948-м он был судим Американским Военным трибуналом в Нюрнберге, приговорен к уплате смехотворного денежного штрафа в 500 марок и сразу же после выхода на свободу, «совершенно случайно», был сбит машиной[14].

Визит группенфюрера в наш город символичен: он связывает Ванзее – символ «окончательного решения еврейского вопроса», с Одессой, ставшей, видимо, первым «удачным опытом» осуществления этого преступления.

Штуккардт прибыл в Одессу прямиком из Берлина в специальном поезде-экспрессе, в сопровождении небольшой свиты, в которую, кроме его помощников и адъютантов, входил бургомистр Вены доктор Дельбург.

Но что понадобилось престарелому бургомистру в Одессе?

Как видно, это была идея Гитлера – в те дни в Вене оставалось в живых еще около 80 тысяч евреев, так пусть эта свинья… der Schweine!.. Дельбург поучится у Антонеску, как нужно «работать».

«Обмен опытом», так сказать.

Еще одним сопровождающим Штуккардта был его заместитель, доктор Глобке.

Ганс Глобке известен сегодня не менее, а может быть, даже более, чем Штуккардт. Ведь именно он, Глобке, был официальным комментатором Нюрнбергских законов, и именно он изобрел печально известную «систему имен», по которой евреям запрещалось изменять свои имена.

Приезд Ганса Глобке в Одессу был, как ни странно, каким-то мистическим образом связан и с нашей судьбой: буквально за два дня до его приезда, 18 марта 1942-го, Тася для конспирации стала назвать Ролли простым русским именем Валя.

О том, как это драматическое событие произошло, Ролли расскажет вам сама.

Мы же пока вернемся к визиту РЕВИЗОРА.

Таким уважаемым людям, как Штуккардт и Глобке, был оказан царский прием.

Говорят, что несмотря на позднее время – поезд-экспресс прибыл в 21:40 – вокзал был залит ярким светом, украшен флагами и гирляндами цветов.

Хотя какие гирлянды цветов в разрушенной Одессе в марте месяце?

Во всяком случае, на покрытом красным ковром перроне гостей встречал сам губернатор Алексяну с огромной свитой.

Здесь же присутствовал примарь Пыньтя, тоже с толпой прихлебателей, среди которых, как это ни прискорбно, был наш уважаемый профессор Часовников, скрывавшийся от эвакуации, как вы, наверное, помните, на 11-й станции Большого Фонтана. Теперь профессор Часовников стал ректором Одесского университета и с полным правом мог принимать участие в таких торжественных мероприятиях.

 

«Гости» пробыли в Одессе всего одни сутки, но, как сообщает «Одесская газета» от 25 марта 1942-го, очень много «успели».

Ну, прежде всего в их честь был дан торжественный обед в Воронцовском дворце и два не менее торжественных ужина в здании Думы на Николаевском бульваре. Все эти обильные застолья, естественно, сопровождались не менее «обильными» речами.

В перерывах между обедами и ужинами они ознакомились с достопримечательностями Одессы, восхитились ее потрясающей архитектурой, насладились оперой Римского-Корсакова «Царская невеста», которая специально для них была представлена в Оперном театре, и в 22:30, после торжественных проводов, отбыли в Берлин.

Но, скажите на милость, неужели такой высокопоставленный нацист, как группенфюрер Штуккардт, стал бы трястись в экспрессе все эти треклятые две тысячи километров из Берлина в Одессу только затем, чтобы провести в нашем городе одни сутки? Только затем, чтобы жрать и, плохо скрывая скуку, выслушивать в переводе с румынского приветственные речи? Только затем, чтобы восхититься архитектурой разрушенного бомбежкой города и насладиться «Царской невестой» в исполнении оставшихся в Одессе третьесортных певцов?

Нет, конечно!

РЕВИЗОР, несомненно, и даже в первую очередь, посетил Тюремный замок и опустевшее уже гетто на Слободке и убедился, что Антонеску на этот раз сказал Гитлеру правду – евреев в Одессе нет!

Да, действительно, Антонеску сказал Гитлеру правду, но, к счастью, не всю…

В городе в эти дни оставалось еще несколько десятков евреев, и мы в их числе.

И хотя облавы на улицах прекратились, наше положение с каждой минутой становилось все хуже. Так, квартира Эмильки, повисшая где-то между небом и землей в разрушенном бомбежкой доме, теперь, когда снег сошел и руины обнажились, стала не только заметна с улицы, но и грозила рухнуть каждую минуту.

Нужно было искать новое убежище.

Поисками, как всегда, занималась Тася. Теперь, на залитых солнцем улицах, это было особенно опасно: она уже не могла скрывать лицо, закутываясь в платок, и здесь, в этом родном ей городе, каждый встречный мог ее узнать и выдать.

Но вот наконец 17 марта 1942-го, под вечер, она вернулась уставшая в квартиру Эмильки и показала ключ от их нового убежища.

Как оказалось, ей удалось нанять комнату, под видом «дачи на лето», в доме, принадлежащем некой Арнаутовой.

Дом, по рассказу Таси, находится на 11-й станции Большого Фонтана, в деревне, носящей имя Дерибасовка, в достаточно глухом месте, на улице Костанди, и проживают в нем только две старухи – сама Арнаутова и какая-то ее родственница по фамилии Федоренко. Обе они производят очень хорошее впечатление: о национальности не спросили и, видимо, были рады столь неожиданно свалившимися на них «дачникам».

Ну, все – нужно уходить. До Дерибасовки более 10 километров.

Сегодня они уйдут без вещей и только вдвоем с Изей. Ролли она заберет завтра, а потом и Эмилька сможет к ним перебраться. Так она и со старухами договорилась: трое взрослых и один ребенок. И задаток за «дачу» оставила – свое обручальное кольцо.

Тася с Изей ушли и, как это ни невероятно, добрались до Дерибасовки. А утром Тася, как обещала, вернулась за ребенком. Она поднялась по висящей над пропастью лестнице на четвертый этаж, подошла к двери в квартиру и… с ужасом поняла, что дверь открыта настежь?!

Не помня себя, Тася вбежала в квартиру, прежде всего, конечно, в кухню, где должна была быть Ролли. Но Ролли там не было…

Тася бросилась в комнату и… увидела Эмильку…

Эмилька лежала полу в луже запекшейся крови.

Трудно сказать, как повела бы себя в такой ситуации другая женщина.

Но Тася даже не вскрикнула и, конечно, не выбежала в страхе за свою жизнь из этой квартиры, а стала искать Ролли. Она металась по комнатам, заглядывала во все углы, но, видимо, в смятении чувств, не догадывалась заглянуть на антресоли.

«Ролли! Ро-л-л-и!» — вопила она, не обращая внимания на то, что ее крики могли быть услышаны на улице, и уже начинала понимать, что кричит напрасно, что девочки в квартире нет и нужно уходить…

Но вдруг, неожиданно, в темном проеме антресолей, под самым потолком, показалась заспанная морда Ролли.

«Чего ты орешь? – спросила она совершенно спокойно. Ты что забыла, я же сплю здесь, на антресолях? Ты меня совсем разбудила…»

Тася после войны рассказывала, что с этой минуты она обрела какое-то ледяное спокойствие и действовала, как автомат: не говоря ни слова, она стащила эту мерзавку на пол, одела ее кое-как и почти скатилась по качающейся лестнице.

А потом все шла и шла, эти бесконечные 10 километров до Дерибасовки, таща за собой ревущую от страха, голода и усталости Ролли.

Добравшись в конце концов до Дерибасовки и убедившись в том, что и Изя, благодарение Богу, пока жив, она еще нашла в себе силы соврать хозяйкам их новой «дачи», что дочку зовут «ВАЛЯ».

Так, совершенно случайно, Ролли стала ВАЛЕЙ.

На всю дальнейшую жизнь…

Закончив описывать это событие, мы, казалось, навек расстались с развалкой на Софиевской и расстались с Эмилькой, так ничего, на самом деле, не зная о ней и не надеясь узнать – ни имени ее настоящего, ни как она оказалась в развалке, ни почему рисковала жизнью, спасая еврейскую семью.

Но вдруг, неожиданно, в интернете появилось интервью с известным одесским архитектором, Игорем Бесчастным, который, на удивление, вспоминает и о нашей Эмильке.

Как оказалось, Игорь много лет уже живет в Нью-Йорке, но не может забыть о своем родном городе и о юности, проведенной в оккупированной Одессе. Мы пытались связаться с ним, но, к сожалению, не сумели и знаем сегодня только то, о чем рассказал он в интервью.

В те давние дни 18-летний Игорь вместе с родителями проживал в квартире своего деда – легендарного главного архитектора Одессы Михаила Бесчастного.

Дом их стоял на той же Софиевской улице, рядом с нашей развалкой, и Игорь хорошо знал Эмильку, которую он называет русским именем Лена.

Лена, вспоминает он, после того, как дом ее разбомбили, вынуждена была покинуть свою разрушенную квартиру и заняла одну из комнат в квартире Бесчастных.

Какое откровение для нас!

Оказывается, что Эмильке вовсе не нужно было жить в развалке, в ее распоряжении была комната в квартире Бесчастных, и в развалке жила она временами и только ради нас, евреев, которых она укрывала.

Вспоминает Игорь: «Такую же роль для семьи архитектора Исидора Брейтбурда и его жены Натальи Тырмос сыграла наша соседка Лена. Не успев эвакуироваться, они прятались от румын в соседнем доме по ул. Софиевской, 17, и Лена заботилась о них. Мы знали об этом и иногда передавали им пищу».

Вот так неожиданно мы узнали, что и благородная семья Бесчастных принимала участие в нашем спасении.

С горечью вспоминает Игорь о трагической гибели Эмильки: «К сожалению, эта литовская женщина трагически погибла, ее нашли удушенной в развалинах, страшная смерть».

Видимо, наша квартира в конце концов все-таки обвалилась и мертвое тело Эмильки попало в развалины, поскольку ее изнасиловали и удушили еще наверху, в квартире.

К несчастью, свидетелем этого преступления была пятилетняя Ролли.

От Ролли: Развалка кончилась

Одесса, 17 марта 1942 г., вечер Развалка на Софиевской 153 дня и ночи под страхом смерти

Эмилька сказала, что не может нас больше УК-РЫ-ВАТЬ.

Она прибежала с базара вся красная и сразу стала руками размахивать:

«Бабы на базаре балакают, что из гетто на Слободке всех жидов… Ой, звыняйте, Наталия, – всех еврэев… Из гетто на Слободке всех еврэев, это, уже, угнали…»

Вот поэтому и еще потому, что зимы уже нет и весна, Эмилька не может нас УК-РЫ-ВАТЬ.

А тут еще наша развалка кончилась.

Снег начал таять, и из развалки пошел ЗАПАХ.

«Это от мертвяков, – сказала Эмилька. – Их зимой из-под снега никто не вытаскивал, а теперь они вон как развонялись. Теперь развалку будут рас-чи-щать».

Так что развалка кончилась, и мы теперь должны перейти на другое МЕСТО.

«Тебе там понравится, – уговаривал меня папа. – Это деревня такая – Дерибасовка называется. Там корова есть, и курочки, и огород. Я буду работать на огороде, а ты будешь мне помогать».

Ладно, уже! Я согласилась.

Вечером Тася переведет папу в Дерибасовку.

А я останусь с Эмилькой.

До завтра, до утра.

Я уже совсем собралась плакать, а папа снова стал меня уговаривать: «Ну же, не плачь. Завтра утром Тася тебя заберет. Помни. Завтра утром. Я буду тебя ждать в Дерибасовке, и мы с тобой сделаем из бумаги змея. С большим хвостом. Хорошо?»

Папа уже одет – в ватнике и в шапке с ушами.

Он берет меня на руки и подсаживает на антресоли, а сам машет рукой Эмильке и идет к двери. Тася за ним.

«Смотрите же, – говорит она Эмильке, – заприте хорошенько дверь и придвиньте комод».

Эмилька сердится: «А то я не знаю!»

Ушли. Эмилька крестит за ними воздух. Вздыхает.

Кутается в свой драный халат и шаркает в свою комнату.

Я знаю, сейчас она заберется на свою кровать с бомбочками, возьмет свою любимую маленькую книжечку – МОЛИТ-ВЕНИК называется, и будет долго читать в ней шепотом.

Потом она потушит коптилку.

И наступит ночь…

От Ролли: Листок из молитвенника

Одесса, ночь с 17 на 18 марта 1942 г. Развалка на Софиевской 153 дня и ночи под страхом смерти

«Не трогайте меня! Не тро-гай-те ме-ня!»

«Ах ты сука! Ах ты старая сука!»

Что это? Кто это?

Нужно проснуться. Открываю глаза.

Темно. Я на антресолях. А внизу шум какой-то и крик.

Вспоминаю. Папа ушел вчера вечером вместе с Тасей на другое МЕСТО. А я должна сидеть здесь на антресолях тихо-тихо и ждать Тасю – утром она меня заберет и отведет к папе…

Внизу все еще кто-то кричит и ругается.

Поднимаюсь тихонечко, становлюсь на коленки и заглядываю в щелочку в стене, там, где штукатурка от бомбежки отвалилась.

Отсюда, сверху, мне вся Эмилькина комната видна.

Там светло. Горит коптилка, и дядьки чужие какие-то вокруг стола бегают – ловят Эмильку. В «салки» они, что ли, играют? Два дядьки? Или даже три?

«Куда дела, стерва? Куда де-ла?» — это они на Эмильку ругаются.

«Нету у меня ничего! Ни-че-го не-ту! Забрали. Ушли. Унес-ли-и!» — это Эмилька визжит.

Ой-ой, что-то, кажется, стукнуло здесь внизу, на кухне.

Кто-то, кажется, сюда на кухню зашел.

Светит фонариком.

Я залезаю поглубже в антресоли, под самую стеночку.

Сижу. Не плачу. И даже в щелочку не заглядываю, а то штукатурка сыплется и шуршит.

Вот снова трах-х…

Это, наверное, табуретка упала, и что-то дзинькнуло и разбилось.

Ох, как Тася будет сердиться!

Она всегда сердится, когда я разбиваю.

Ну вот, фонарик погас. Наверное, этот кто-то вышел из кухни.

Встаю на коленки и снова заглядываю в щелочку.

Эмилька уже не бегает и не визжит

Лежит на полу и громко так акает: «А-а-ааа…»

А дядька, который раньше в «салки» с нею играл, теперь сел на нее прямо верхом и скачет, как на лошадке.

Я смотрю и смотрю на Эмильку, и вижу: тяжело ей, наверное, возить дядьку этого. Вот она даже акать перестала и свой МОЛИТ-ВЕНИК из рук выпустила, и он валяется рядом с ней на полу.

Но дядьке, кажется, надоело скакать. Он слез с Эмильки и стал штаны свои зеленые подтягивать. И те два, другие, тоже, кажется, куда-то торопятся. Бегают по комнате, собирают вещи разные, завязывают их в простыню.

Ого-го, какой огромный узел получился!

«Ну все… Пошли… Поехали… Рвем когти…»

Уходят. Тащат свой узел.

А тот, который на Эмильке скакал, еще наклоняется к ней и тыкает сапогом.

«Старухе хана…» — говорит.

Ушли…

И вдруг так тихо везде стало, что даже страшно и плакать хочется.

А тут еще Эмилька!

Заснула она, что ли, там на полу?

Лежит в своем драном халате и даже МОЛИТ-ВЕНИК не поднимает.

А он совсем уже растрепался. Один листок его даже отдельно валяется, и даже черный уже стал. От лужи, наверное, которая растекается под Эмилькой.

Я смотрю и смотрю, и свет от коптилки расплывается у меня в глазах…

13 Верховский Яков, Тырмос Валентина. Жизнь, поставленная на перфокарту. Израиль, 2009.
14 Die 12 Nurnbergtr Nachfolgt-Prozesse, 1946–1949. Berlin, CHRNOS, 2000.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31 
Рейтинг@Mail.ru