Яков Минченков
Брюллов Павел Александрович
Смычок не прыгал в стаккато, не пел сильным вибрирующим тоном, выходило все скользяще, слабо.
Брюллов сердился: «Ах, черт, здесь бы надо вот так, а в смычке или пружина ослабела, или…» – и досадливо махал рукой.
Всё чаще и чаще приходилось ему выражать музыкальную мысль рукой в воздухе.
О, какая злая шутка старость! Она притупила выражение сильной и красивой мысли, намерение приводила к бессилию и гордую фигуру окутывала жалостью.
Хорошо, что у Брюллова все же не появилось озлобления на наступившую слабость, она не сделала его брюзгливым, ворчливым стариком. Житейская усталость лишь смягчила его порывы. Он стал более созерцательным и радостно просветленным, с его лица не сходила приветливая улыбка.
Но почему его так долго не видно?
Говорят – лежит уже Брюллов тяжело больным.
У него хранились счетоводные книги и чековая книжка на деньги Товарищества. После Лемоха он был казначеем. Как быть? Взять книги – значит указать ему на опасность его положения, он поймет близость конца.
Решено было не беспокоить его денежными расчетами и обходиться проходящими по выставке суммами.
Дело – делом, а жизнь и спокойствие больного товарища были для нас всего дороже.
Но Брюллов был аккуратен и берег свое доброе имя.
Внезапно на квартире Дубовского раздался звонок телефона.
Кто звонит?
– Это Брюллов, приезжайте, я умираю.
Почуяв свой конец, он слабой рукой привел все счета в порядок, подписал чек на всю сумму и буквально дополз к телефону, чтобы вызвать к себе Дубовского, который застал Павла Александровича при последних минутах.
Когда подали в банке чек, там сказали: «Только зная передвижников, мы верим и выдаем по этому чеку деньги. Подпись вашего кассира не из этой деловой жизни – одна волнистая черта».
Получаю записку от Маковского: «Приходите сегодня, помянем Павла Александровича».
Застаю у него наш кружок товарищей-передвижников, а среди гостей – нового молодого виолончелиста.
