banner
banner
banner
Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

Яков Бутович
Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

Я невольно улыбнулся, припомнив, что Карузо мне неоднократно о нем говорил и характеризовал его как большого плута. Полагаю, что этого Шилкина знала вся читающая коннозаводские журналы Россия, так как Карузо постоянно печатал объявления о продаже той или другой лошади и эти объявления неизменно заканчивались просьбою обращаться к смотрителю завода Борис Мироновичу Шилкину. Можно было подумать, что Шилкин – большой человек, и многие простаки-провинциалы были в этом уверены.

По дороге Шилкин рассказал мне, что он, собственно говоря, всё для Карузо: и смотритель завода, и управляющий имением, и доверенное лицо. Тон у него был очень самоуверенный, сразу же было видно, что распущен он невероятно, в чем я скоро убедился в Егоровке.

Показалось имение. Оно было расположено на бугре и имело скромный, чтобы не сказать жалкий, вид. Это было не имение, даже не зажиточный хутор, а несколько небольших, обветшалых построек. Сейчас же было видно, что хозяйство не ведется, что здесь одна усадьба, а вся земля сдается в аренду. Так и оказалось в действительности. Небольшой, крытый железом дом был окружен с трех сторон садиком, где преобладала тощая акация. Поодаль от дома находилось несколько служб и две-три постройки. Еще дальше конюшня. Манежа, конечно, не было. Все постройки были глинобитные и крыты соломой. В общем, убожество. На крыльце дома меня уже ждал молодой хозяин. Мы с ним, как старые друзья, облобызались, и я впервые переступил порог его дома.

Здесь впечатление было более благоприятное. Комнаты небольшие, но уютно и со вкусом обставленные. По стенам висели старые гравюры и ли тографии лошадей, на столах лежали газеты, книги и журналы, преимущественно французские. На двух небольших столиках было разложено рукоделье, в вазах стояли букеты полевых цветов, с большим вкусом подобранные. На всем лежал отпечаток какой-то чистоты. Вы инстинктивно чувствовали, что попали в дом высокопорядочных людей.

Я был искренно рад видеть Сергея Григорьевича, он также находился в приподнятом настроении. Я без конца расспрашивал его обо всех коннозаводских новостях, так как, ведя большую переписку, Сергей Григорьевич всегда был в курсе того, что делалось в спортивных и коннозаводских кругах. С отцом Карузо мы встретились как старые знакомые. Старик приехал из Тирасполя на несколько дней и выразил удовольствие, что застал меня. Это был очень милый, необыкновенно добрый и неглупый человек. Глядя на отца и сына, я думал о том, как мало они похожи. Через несколько минут я был представлен мадам Карузо. Мать Сергея Григорьевича была почтенная старушка, по-видимому боготворившая своего сына, потому что, едва мы уединились в гостиной, она сейчас же начала говорить о нем и благодарить меня за мои дружеские чувства к нему, уверять, как любит меня ее дорогой Серёжа и как он часто меня вспоминает.

Семья Карузо вела в деревне простой и размеренный образ жизни: старушка мать с дочерью беспрестанно хлопотали по хозяйству, Сергей Григорьевич целыми днями занимался у себя в кабинете или же направлялся в конюшню, где неизменный Борис Миронович развлекал его, сообщая разные небылицы о лошадях. Я думаю, что утомленный работой ум Карузо находил в этом отдохновение, а Борис Миронович и не подозревал, что он, помимо трех основных должностей, еще имеет четвертую – развлекать «маститого редактора студбука», как в шутку именовал себя Карузо.

Осмотр завода был назначен на другое утро. Вечером был призван Борис Миронович, и Сергей Григорьевич лично сделал распоряжение о выводке, строжайше приказав, чтобы лошади были в блестящем виде. Шилкин был, видимо, не в духе и что-то пробурчал в ответ. Карузо его отпустил гневным жестом и, едва за ним закрылась дверь, проворчал: «Проклятый социал-демократ!» Это было так неожиданно, что я от всей души расхохотался и попросил объяснения этого прозвища. Карузо ответил, что он действительно называет Шилкина социал-демократом, потому что все эти господа не что иное, как социал-демократы: «Вы увидите, что они натворят, как только получат свободы и доберутся до власти». Я был далек от мысли вступать в политические споры, тем более что политикой никогда не интересовался, но все же заметил, что Шилкин весьма мало похож на социал-демократа, по виду он типичный плут, пройдоха, а по типу – настоящий кабатчик.

Почти всю ночь, как всегда при моих свиданиях с Карузо, мы проговорили о лошадях. Я выкурил при этом несколько сигар, Карузо – бесчисленное количество папирос.

Настало утро. На завод отправились решительно все, даже мадам Карузо, не говоря уже о сестре Сергея Григорьевича Марии, которая тоже очень любила лошадей. В то время в заводе Карузо не было производителя и он рассылал своих заводских маток под жеребцов в Дубровку и Хреновое. Так продолжалось в течение последних семи-восьми лет его коннозаводской деятельности. Маток было четыре или пять. Очень редко они все бывали в сборе, так как постоянно то одна, то другая задерживалась в том заводе, где была на случке. Мне повезло застать их всех в Егоровке. По поводу того, что кобылы Карузо постоянно кочевали из завода в завод, я добродушно острил, что это «завод на рельсах». Карузо в ответ приводил в пример Англию, где якобы делалось то же самое, в чем я сильно сомневался, но делал вид, что верю и одобряю такое ведение заводов английскими лордами.

Любимой кобылой Карузо была Мечта, потом следовали Брунгильда и Потешная 3-я. Балалайку Карузо только терпел, а Арфистку не любил, но держал из-за высокой породы. Это и были те кобылы, которых Карузо оставил для своего завода, только Арфистка была прикуплена в Дубровке позднее. Надо заметить, что, когда Карузо продал мне Балалайку и расстался с Арфисткой, на их место были зачислены кобылы из молодых.

Мечта (Сокол-Ясный – Защита), гнедая кобыла, р. 1894 г., завода А.А. Меншикова. Не бежала. Была куплена в возрасте четырех лет у Меншикова. Оказалась у Карузо одной из лучших по приплоду кобыл, так как дала резвую Мимозу. По себе Мечта оказалась единственной недурной кобылой во всем заводе. Она была гнедой масти и довольно рослая, длинная и низкая на ногах, утробистая и костистая, достаточно сухая. У нее были широкие окорока, правильный постав ног, превосходная спина. Она не была в типе голицынских кобыл, скорее, вышла в яньковских. У Карузо от нее и Подарка родилась очень резвая вороная Мимоза, которая с хорошим успехом бежала в Одессе и показала резвость 2.24. Мечта давала недурных по себе лошадей, а ее дочь получилась замечательно хороша по себе и служила в строю под седлом у брата Сергея Григорьевича.

Потешная 3-я была также гнедой масти и родилась в заводе Карузо в 1894 году от Кирпича и знаменитой Желанной-Потешной (пришла в брюхе матери с завода Родзевича). Потешная 3-я стала первой призовой лошадью, вышедшей из завода Карузо. Класса у нее не было, и она подвизалась только на провинциальных ипподромах. Поступив в завод, Потешная 3-я не дала ничего хорошего. Из статей Карузо известно, как высоко он ценил Желанную-Потешную. Стоит ли удивляться, что когда он вынужден был ее продать в Дубровский завод, то оставил себе ее дочь Потешную 3-ю. Надо отдать справедливость Карузо, он во всех отношениях ставил дочь ниже матери и всегда возмущался происхождением Кирпича, отца Потешной 3-й. Это причиняло ему немалые огорчения, и он говорил, что напрасно изменил своим принципам, пустив Потешную 3-ю в завод. Но тут же оправдывался: «Но ведь она дочь Желанной-Потешной и представительница крови великого кожинского Потешного! Как же можно было не оставить ее в заводе?» Желая подразнить «маститого генеалога», я возвращался к происхождению Кирпича и разбирал его породу. Кирпич был сыном кобылы Атласной, мать которой Азиатка была дочерью никому не ведомого Булата и кобылы вовсе не известного происхождения. «Да, это поистине азиатское происхождение», – трунил я и очень огорчал этим Карузо.

Брунгильда (Завет – Балалайка), серая кобыла, р. 1897 г., завода Карузо. Это была небольшая кобыла, сухая, породная и правильная. Однако ни в одном первоклассном заводе ей, конечно, не нашлось бы места. У Карузо она дала недурных жеребят, а ее сын Брен, несомненно, имел класс и был резвейшей лошадью, родившейся в этом заводе. Он выиграл Большой трехлетний приз в Одессе и сделал тогда версту в 1.36. Брен был сыном моего Недотрога, и случка Брунгильды с этим жеребцом была сделана по моему настоянию. Карузо считал, что Недотрог недостаточно аристократического происхождения, а потому не ценил его и не хотел случать с ним Брунгильду, заявляя, что это мезальянс! Однако результатом этого «мезальянса» явилась лучшая лошадь, рожденная в его заводе.

Арфистка – гнедая кобыла Дубровского завода, дочь Арапника. Она была груба, проста, сыра и имела свиной глаз. Карузо сам возмущался ее экстерьером, но она была внучкой знаменитой Бедуинки, и этого оказалось достаточно, чтобы он держал ее в заводе. Не стоит и говорить, что ничего, кроме уродов, она не дала.

Я знал и других кобыл, которым Карузо давал заводское назначение, но это были кобылы такого рода, что на них положительно незачем останавливаться.

После заводских маток были показаны молодые лошади – шесть-семь жеребят разного возраста. Воспитаны они были скверно, выглядели худыми, как, впрочем, и все остальные лошади завода, ездились мало и произвели на меня грустное впечатление. Я, конечно, не стал расстраивать хозяина и, ограничившись общими фразами, уклонился от точной оценки этих лошадей. Сам же Карузо был очень высокого мнения о своих молодых лошадях и от каждой из них ждал чудес резвости. Мечты, которым никогда не суждено было осуществиться!

Вести завод так, как вел его Карузо, было, конечно, решительно невозможно. Как этого не видел Сергей Григорьевич, я до сих пор понять не могу. Думаю, однако, что он многое сознавал, но молчал, так как из-за отсутствия средств ничего изменить не мог, а расстаться с лошадьми не решался. Завод ежегодно давал солидный убыток, и на покрытие этого убытка уходило все жалованье Сергея Григорьевича, а сам он жил скромнее скромного на свой литературный заработок. Молодежь, за исключением тех кобылок, которых Карузо в будущем предназначал в завод, он из года в год продавал в Одессу некоему Романюку, которого я знал по одесским бегам. Романюк был лихачом в Одессе, потом стал мелким барышником и наконец призовым охотником. У него всегда была конюшня из трех-четырех калек, на которых он сам и ездил. Само собой разумеется, он брал у Карузо лошадей за грош.

 

Позволю себе сделать некоторые выводы общего характера. В своей коннозаводской деятельности Карузо считался только с происхождением рысака, экстерьеру он придавал лишь относительное значение и говорил, что все формы бегут и скачут. Это тем более удивительно, что в своих статьях он всегда подчеркивал значение экстерьера для орловского рысака. Не обращал он также внимания на характер, пылкость и личные качества рысака и рассчитывал вывести чуть ли не рекордистов от такой кобылы, как Арфистка, которая сама не могла сделать четверть версты вровную! Словом, он признавал только генеалогический принцип в чистом его виде, забывая, что он хорош только тогда, когда входит в заводскую работу как составная часть. Взятый же в чистом виде, этот принцип пагубен. Это коренная ошибка коннозаводской деятельности С.Г. Карузо, усугубленная недостаточностью средств. Пусть молодые охотники убедятся в том, что односторонне понятая задача в таком живом деле, как разведение лошадей, неминуемо приведет их к плачевным результатам.

Впрочем, имя Карузо сейчас важно и дорого нам не как имя бывшего коннозаводчика. Важнее, что он был замечательным писателем и выдающимся генеалогом. В этом он почти не имеет себе равных и, благодаря своим работам, заслужил общую признательность.

Карузо в своих произведениях был романтиком. Словно сама природа предназначила этого восторженного и чистого юношу встать на защиту орловского рысака, что он и выполнил с таким талантом и присущим ему одному красноречием. Это был неисправимый идеалист, и как трудно представить историю русской культуры без Веневитинова и Станкевича, так невозможно представить историю русского коннозаводства без Карузо. Между этими тремя именами – Веневитинов, Станкевич и Карузо – существует какое-то трогательное сродство. Короткая жизнь всех троих, как оборвавшаяся мелодия, прозвучала и оставила впечатление не только тихой грусти, но и чего-то недосказанного; ранняя смерть предохранила их от всякого налета земной пошлости, и образы эти, красивые и одухотворенные, будут долго жить в памяти потомства. Нечего и говорить, что такие люди дороги нам больше всего общим обаянием своей нравственной личности.

Возвышенный подход к теме, красота, с которой писал Карузо об орловском рысаке, оказали весьма существенное влияние на охотников того времени и вызвали немало подражаний. Монографиям Карузо, посвященным знаменитым рысакам, суждено было сыграть большую роль в формировании целой школы: именно из них почерпнули свое первое вдохновение и пишущий эти строки, и В.О. Витт, и К.К. Кноп, и другие писатели того же толка. Читая строки Карузо, вы неизменно приходите к пониманию, что перед вами правда, часто облеченная в красивую романтическую форму, но всегда правда, а потому все написанное им запечатлевается в уме и памяти навсегда. Автор, весь во власти своих образов, переживает невзгоды, выпавшие на долю орловского рысака, призывает вас бороться за лучшее будущее этой породы, и вы с трепетом следуете за ним и готовы откликнуться на его призыв.

Следует сказать, что Карузо родился вовремя. Его появление на коннозаводском поприще должно было принести и принесло наиболее обильные плоды. Он жил именно тогда, когда должен был жить, чтобы сыграть в вопросе пробуждения интереса к орловскому рысаку ту исключительную роль, которую он в действительности сыграл. Тем ужаснее, тем тяжелее, тем трагичнее эта преждевременная смерть.

Карузо покончил жизнь самоубийством 17 февраля 1912 года в Одессе. Я не стану касаться причин этой трагедии, лишь выражу скорбь по поводу этой преждевременной кончины.

Завод А.В. Якунина

Александр Васильевич Якунин был одним из старейших заводчиков рысистых лошадей в Херсонской губернии. Я имею в виду рысистые заводы на чистопородной основе, ибо в Херсонской губернии рысистые жеребцы как производители в полукровных заводах использовались с 1850-х го дов. Уже тогда Щербинский, отец Д.С. Щербинского, Н.К. Гербель, брат генерала Д.К. Гербеля, члена совета Государственного коннозаводства, де Лакур, князь Аргутинский-Долгоруков, Гроссул-Толстой и другие имели в своих полукровных заводах рысистых жеребцов, преимущественно из Хреновского завода. Первым по времени возникновения рысистым заводом в этой губернии стал завод князя З.Г. Кугушева. Он был основан на первоклассном рысистом материале и велся правильно и хорошо. Затем возникли заводы Мартоса и Якунина. Первый был основан на кугушевском материале, а второй – на охотниковском. Еще позднее появились заводы Аркаса, также на кугушевском материале, и моего отца, исключительно из лошадей завода Борисовских. Все эти рысистые заводы были старейшими в Херсонской губернии, пользовались наибольшей известностью, в основном на их племенном материале возникли потом почти все остальные заводы губернии.

Завод А.В. Якунина с первых же лет своего существования взял курс на производство призового рысака и остался верен избранному направлению до конца. Из этого завода вышло немало резвых лошадей со знаменитыми Бедуином и Петушком во главе.

А.В. Якунин принадлежал к старинному дворянскому роду. Его отец в давние времена переселился в Херсонскую губернию, где по просьбе известного богача и вельможи князя Воронцова принял управление его обширными новороссийскими поместьями, которые по количеству десятин земли равнялись любому немецкому княжеству. Якунин-отец был в приятельских отношениях с князем Воронцовым и сам являлся богатым человеком. Первоначально он не предполагал на всю жизнь остаться в Новороссии, но затем привык, полюбил этот изобильный край и навсегда обосновался там. Он купил несколько превосходных больших имений. У него было трое сыновей, все они стали лошадниками и получили известность в спортивных кругах. Старший сын, Николай Васильевич, был известным ездоком-охотником и с большим успехом подвизался на ипподромах. Лучшей его лошадью был Бедуин, на котором он выиграл много призов. Старый холостяк, он всей душой был предан лошадиному делу. Н.В. Якунин, так же как и его брат, имел рысистый завод, но поскольку он был очень расчетлив, чтобы не сказать скуп, то его завод велся неудовлетворительно и был составлен из бракованных лошадей завода А.В. Якунина и разных полукровных кобыл. Из завода Николая Васильевича не вышло ничего хорошего, и завод этот не имел никакой репутации.

Александр Васильевич Якунин стал знаменитым коннозаводчиком, но о нем и его заводе я поведу речь ниже. Наконец, младший из братьев, Владимир Васильевич, красавец, донжуан и одесский лев, был не только сам богат, но и женат на очень богатой женщине и на своем веку прокутил в Одессе и проиграл в Монте-Карло громадное состояние. Это был игрок по натуре. Однако с годами он остепенился и сделал карьеру: стал одним из основателей Новороссийского общества поощрения коннозаводства, затем вице-президентом общества, служил в земстве, был предводителем дворянства в своем уезде, пожалован в камергеры и впоследствии назначен саратовским губернатором. Якунины имели большое влияние в губернии, а в Одессе, где жили зимой, принадлежали к сливкам местного общества.


А.В. Якунин с Петушком


А.В. Якунин, которому я был представлен еще гимназистиком третьего класса, часто бывал у нас, когда моя мать жила в Одессе, и был в превосходных отношениях с моим отцом. Когда я делал свои первые шаги на коннозаводском поприще, он не прочь был оказать мне поддержку. Якунин ввел меня в Новороссийское общество поощрения коннозаводства, и благодаря его влиянию я был единогласно избран в действительные члены. Он всегда интересовался моей коннозаводской деятельностью и говорил, что желает мне всяческого успеха и счастья. Я знал Якунина близко, а потому, казалось бы, нарисовать его портрет для меня не составит особого труда. К сожалению, это далеко не так. Якунин был таким непосредственным, живым и темпераментным человеком, что воссоздать его образ очень нелегко. Он был небольшого роста, очень красив. В молодости он был блондином. Глаза у него были очень живые, черты лица тонкие, аристократические, руки маленькие. Сложён он был превосходно, ходил быстро, говорил ярко и страстно. Это был человек огромного темперамента, очень горячий и вспыльчивый. Барин до мозга костей, он не лишен был некоторой доли упрямства, даже самодурства. Вместе с тем ему были свойственны великодушие, благородство и исключительная доброта. По натуре Якунин был человеком рискованным и твердым в своем слове. Пользовался большой любовью в спортивных кругах и глубоким уважением всех, кто имел удовольствие знать его. Нечего и говорить, что лошадь он любил до самозабвения и был настоящим охотником и коннозаводчиком. Знал он лошадей превосходно, глаз имел верный, сам замечательно ездил и на своем Петушке показал чудеса. Однако его темперамент привел к гибели многих резвейших рысаков: он умел показать лошадь как никто, но после этого немало замечательных молодых лошадей его завода уже больше никогда не видели ипподрома. В этом было его несчастье, вернее, несчастье его завода, но он так любил езду, что не мог от нее отказаться. Лучшим примером того, как он любил лошадей, может служить следующая печальная история. В заводе Якунина появился сап. Почти все лошади были заражены, и их пришлось перестрелять. Якунин не упал духом, организовал второй завод, переехал с ним в другое имение и продолжал его вести. И там у него было неблагополучно насчет сапа, но он не сдавался, боролся – и выдержал. До конца своих дней он вел конный завод и умер коннозаводчиком. Мало охотников на его месте выдержали бы это страшное испытание.

Братья Якунины, Николай и Александр, жили вместе. Николай Васильевич был холостяк, а Александр Васильевич женат и имел двух детей, сына и дочь. Трудно себе представить более различные характеры, более несходные темпераменты. Александр Васильевич был горяч, взбалмошен, любил кутнуть, жил широко; Николай Васильевич скуп, угрюм, сосредоточен, ни у кого не бывал и обладал большим терпением и выдержкой. Братья были привязаны друг к другу, но из-за несходства характеров всю жизнь ссорились. Их ссоры всегда кончались примирением, но со стороны было забавно смотреть на эти перепалки, и когда ссора начиналась, то присутствующие добродушно подмигивали друг другу, зная, что она ничем серьезным не кончится. Ссоры возникали из-за всяких пустяков, но чаще всего из-за лошадей. Николай Васильевич обвинял брата, что он не так ведет завод, не так работает лошадей, а брат поначалу оправдывался, потом начинал горячиться. Николай Васильевич критически относился к тому, как брат ведет дела, говорил, что он проживает много денег, мотает, плохо ведет хозяйство и в конце концов разорится и пустит по миру семью. Александр Васильевич упрекал брата в скаредности, смеялся над ним, трунил над его заводом и говорил, что он из скупости даже не женился. Особенно забавны бывали эти ссоры на бегу. Наступает утро, оба брата обязательно направляются на беговой ипподром наблюдать за работой своих рысаков, а иногда и ездить. Александр Васильевич с неизменным черным зонтиком в руках на случай непогоды, хотя всем известно, что дождь в Одессе так же редок, как хорошая погода в Петербурге, и Николай Васильевич с черной тростью в руках выходят из квартиры и поджидают конку (остановка конки была почти против их дома). Усевшись рядышком, оба брата едут через весь город до вокзала. Одесские конки, запряженные парой хорошо подобранных лошадей, ходили быстро, вагоны были удобные, и этот способ передвижения являлся самым дешевым. Это была уступка Александра Васильевича брату, ибо тот ни за что не поехал бы на бега на извозчике – из-за дороговизны. Кондукторы хорошо знали братьев и, не спрашивая, выдавали им билеты до конечной станции. На вокзале Якунины направлялись к заставе. И вот уже пыхтит маленький паровик с десятком вагонов, ходивший на Фонтаны – красивое и самое любимое дачное место одесситов на берегу Чёрного моря. Третья остановка – бега. Якунины идут к ипподрому. Сначала они заходят к себе на конюшню, осматривают рысаков, справляются об их здоровье, затем решают вопрос, кого и сколько ездить. Здесь же в конюшне неизменно разыгрывается первая ссора: оба брата никак не могут прийти к соглашению, как сегодня работать Петушка или Вара, и, повздорив, расходятся. Александр Васильевич начинает работать лошадей, а Николай Васильевич с беззаботным видом идет на ипподром, но при этом внимательно наблюдает за работой и прикидывает рысаков. Но вот работа окончена, и Александр Васильевич слезает с американки. Тут начинается форменная перепалка. Николай Васильевич обвиняет брата, что он сумасшедший, только и делает, что прикидывает, а тот оправдывается. Оба петушатся, а собравшиеся охотники добродушно потешаются. Якунины наконец успокаиваются и начинают обсуждать шансы своих и чужих рысаков. Тогда молодые охотники подходят к ним, просят их проехать и проверить лошадь, спрашивают совета. Якунины очень отзывчивы: советуют, ездят, наставляют молодежь. Николай Васильевич более снисходителен, а его брат очень строг в оценках лошадей, но всегда справедлив. Когда кто-нибудь из них чувствовал себя нехорошо и не мог работать лошадей, то его заменял наездник Баранов, служивший у А.В. Якунина. Баранов был истинный мученик, ибо оба брата сводили с ума советами, указаниями и наставлениями, а потом критикой его езды.

 

Я однажды присутствовал в заводе Якунина при весьма интересной сцене, которая, по-видимому, повторялась там часто. Дело было в мае. Вместе с А.В. Якуниным я пошел на ипподром. Николай Васильевич ездил двухлеток. «Вот восьмушка от этого столба до этого, – показал рукой Якунин на два столба по прямой. – Тут я прикидываю двухлеток». Это означало, что Якунин прикидывал своих двухлеток на одну восьмую версты. Выехал Николай Васильевич и аховски проехал восьмушку. «С ума сошел!» – обратился ко мне Александр Васильевич, показывая часы. Резвость была действительно выдающаяся. Так продолжалось довольно долго, и Петушки не бежали, а прямо летели. А.В. Якунин был в восторге, но все же приговаривал: «Чересчур гонит, не умеет работать лошадей, перепортит молодежь. Надо будет запретить ему езду». Наконец выехал Петушок 3-й, копия отца и по себе, и по ходу. Александр Васильевич, который рассказывал мне чудеса о его резвости, начал волноваться, как пройдет его любимец. Схватив меня за рукав, он воскликнул: «Смотрите, смотрите, третий выехал! Третий выехал!» Спросив его, что это значит, я получил объяснение, что так он сокращенно называет Петушка 3-го. «Третий» прошел феноменально резво для своего возраста. Когда Николай Васильевич подъехал к нам на середину круга, Александр Васильевич набросился на брата, крича: «Ты с ума сошел?! Ты знаешь, как ты проехал?! Если перевести на полторы версты, ты проехал 2.10! Погубишь мне лошадь!» Николай Васильевич пробурчал в ответ, что он всегда ездит с часами, и поехал в конюшню. А.В. Якунин торжествовал, любовно глядя на удалявшегося «третьего», затем неожиданно заявил: «Я проеду на нем второй гит, и вы увидите, что я проеду резвее!» – «Зачем, Александр Васильевич, не нужно», – стал я его уговаривать. Но он стоял на своем, и мы пошли к конюшне. Обратившись к Баранову, он сказал, что сделает второй гит, и приказал его выводить хорошенько. Тут набросился на брата Николай Васильевич, обвиняя его в том, что он сумасшедший, что на двухлетке, да еще в мае, после такой резвости нельзя ехать второй гит, и закончил тем, что объявил: «Это тебе обидно стало, что я так резво проехал!» Никакие уговоры не помогли, и братья поменялись ролями. Александр Васильевич сел на Петушка 3-го, а Николай Васильевич пошел со мной на круг. А.В. Якунин ездил уверенно, красиво и лихо и был необыкновенно картинен на езде. Это была полная противоположность брату: Николай Васильевич ехал спокойно, чисто по-американски, а Александр Васильевич гикал, посылал и сам готов был вылететь из американки, при этом его бородка развевалась, а корпус был откинут назад. Он размял Петушка и так проехал осьмушку, что чертям стало тошно! Нечего и говорить, что, когда ехал Николай Васильевич, у жеребенка еще оставался запас, но Александр Васильевич взял у него действительно всё.

За обедом братья препирались, были недовольны друг другом, и Николай Васильевич предсказывал, что Петушок завтра будет хромать. «Типун тебе на язык!» – крикнул Александр Васильевич, сорвался с места и побежал на конюшню. Там все было благополучно.

Когда Александр Васильевич ушел, я спросил Николая Васильевича, как может отразиться эта езда на Петушке 3-м. «Все равно он его погубит, – угрюмо ответил Николай Васильевич, – как погубил прикидками многих детей старого Петушка». – «Да, это большое несчастие для завода, – согласился я. – Удивительно, как этого не понимает Александр Васильевич. Ведь об этом все говорят и даже трунят над этими прикидками». – «Он это прекрасно понимает, – ответил мне Николай Васильевич, – но ничего не может сделать со своим темпераментом. Уж больно у него много сердца у самого…»

А.В. Якунин и в самом деле погубил немало резвейших лошадей, родившихся у него в заводе, и в этом, между прочим, кроется одна из причин, почему якунинский Петушок не дал в этом заводе ни одной первоклассной лошади.

Материал, который лег в основание якунинского завода, был настолько хорош, что, несмотря на все невзгоды, неудачи и катастрофы, которые пришлось пережить этому заводу, он себя оправдал. Из завода А.В. Якунина вышел ряд резвых лошадей, две из них, я имею в виду Бедуина и Петушка, обладали настоящим всероссийским классом. Строгий, Вар, Милый, Воевода и другие в свое время были видными рысаками не только на юге России, но и в Москве.

А.В. Якунин основал свой завод в 1876 году. Осенью этого года он купил десять кобыл в заводе В.П. Охотникова. Якунин сам рассказал мне о том, как он начинал свой завод. Приведу здесь его рассказ.

«Осенью 1876 года, – начал Якунин, – я взял 15 000 рублей и поехал в Россию за лошадьми. Урожай в этот год был замечательный, я продал на 40 000 рублей гирки (род пшеницы). Денег было много, дела шли хорошо. Я решил завести завод, о чем давно мечтал. У моего отца имелся большой завод упряжных лошадей, но по разделу он достался старшему брату, а мне хотелось завести такой завод, равного которому у нас на юге ни у кого бы не было. В то время я уже хорошо разбирался в лошадях, так как с детства их наблюдал в заводе отца, с ранней юности начал сам ездить, а потому меня нельзя было считать новичком в этом деле. Впрочем, о породе я имел самое смутное представление и генеалогии совершенно не знал. Решил я ехать в Хреновое и осмотреть там завод, а если представится возможность, то и купить лучших лошадей. Когда я приехал в Хреновской завод, который произвел на меня грандиозное впечатление, то узнал, что не только лучших, но никаких лошадей я купить не смогу. Все, что было назначено в продажу, уже продали. Я был очень этим расстроен, но решил подробно осмотреть завод. В Хреновом я познакомился со штутмейстером Пономарёвым, поселился у него на квартире и прожил там десять дней. Хреновские кобылы меня прямо с ума свели, а вот жеребцы мне понравились меньше. Пономарёв стал моим учителем относительно значения того или другого завода, у него по вечерам собирались местные охотники и вели бесконечные беседы о старом времени и лошадях. Здесь я узнал много интересного, но все эти разговоры окончательно вскружили мне голову, и я уже не знал, кого слушать и куда ехать за лошадьми. Одни советовали взять подовских лошадей, другие – тулиновских, старший наездник советовал купить кобыл «с призов» или у Воронцова-Дашкова. Во время этих коннозаводских бесед часто упоминалось имя Охотникова. В тот год жеребец Гордый завода Охотникова выиграл Императорский приз, и об этом много толковали. Часто упоминалось еще имя Верного, тоже охотниковской лошади. От Пономарёва я узнал, что Охотников купил половину завода Шишкина, что у него страшно резвые лошади высокой породы, что это один из наших знаменитейших коннозаводчиков. “Вот где нужно купить кобыл”, – подумал я и сказал об этом Пономарёву. “Не одоб ряю, – спокойно ответил мне Пономарёв. – У Охотникова лошадь мелкая, жидкая, без фасону и иногда при опущенной спине”. Затем он мне пояснил, что хотя эти лошади знаменитой породы и очень резвы, но молодому коннозаводчику надо иметь в виду прежде всего формы. В пример он привел своих хреновских кобыл: “Вот это матки. Что ни кобыла, то дом! А уж о правильности и красоте и говорить нечего”. Целую ночь после этого я не спал, раздумывал. Меня увлекало то, что охотниковская лошадь – призовая. И наутро я решил ехать в завод Охотникова и купить там кобыл. Распрощавшись с Пономарёвым, щедро с ним расплатившись, я собрался в путь. Провожая меня, Пономарёв сказал: “Вижу, что вы человек богатый, щедрый, лошадь люби те и понимаете, а потому из вас выйдет знаменитый коннозаводчик. Если уж купите у Охотникова кобыл, приезжайте обратно в Хреновое. Я отпрошусь у генерала и поеду с вами по заводам, помогу вам купить жеребца. Душой не покривлю, а за труды не оставите меня”. Я с радостью принял это предложение и поехал к Охотникову.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru