Waldemar Knat
Светлые дебри
– Стоп!
Резко остановился: что-то показалось ему непонятным.
«Откуда в Ростове питерская водка? «Синопскую» не пьют на вокзалах!»
Перемахнул через ограждение, и взору его открылась радостная картина: прямо у полотна железной дороги, рядом с рельсами стояла скамейка, а под скамейкой валялась его сумка! На самой же скамейке сидя дремал бомж, второй лежал и храпел. Поодаль стоял и третий персонаж: молодая бомжиха, кормившая булкой голубей. На ней надеты собственные, Антона Заломова спортивные штаны славной фирмы «Адидас»! Его имущество, надетое на грязное и, вероятней всего, вонючее тело отстойной женщины не огорчило, наоборот – обрадовало. Стараясь казаться как можно более равнодушным, хотя адреналин просто сотрясал внутренности, лениво направился в сторону троицы.
Сидящий на скамейке бомж, уже осоловелый и зело удовлетворенный, получил ногой Антона удар и слетел на землю. Лежа на животе, бомж медленно загребал руками гравий, вероятно, силясь понять: что за непредсказуемая странность произошла в его жизни и существует ли связь между этим новым ощущением и употребленным напитком. Чумазая дама, кормившая голубей, обернулась, оторопело уставилась на незнакомого безмолвного человека в хорошем костюме и при галстуке, левой рукой поднимающего ее приятеля со скамейки, а правой, ударом в челюсть отправляющего его в кучу, к первому.
Выпрямился и ровным, глухим голосом приказал бомжихе:
– Ложись.
Бомжиха непонимающе смотрела на незнакомца, но с места не двигалась.
– Ты плохо слышишь? Я сказал – ложись.
Дама выглядела молодой и даже не очень опухшей, что обычно присуще бомжам. Она прокашлялась и заговорила, по южному растягивая слова:
– На скамейку ложиться?
И стала покорно расстегивать кофточку.
– Не на скамейку, дура! – рыкнул Антон.
– Только не бей меня! Может, тебе отсосать? – уже с долей любопытства, через паузу спросила любительница голубей.
Сексуальная готовность бомжихи, способная в других обстоятельствах породить приступ хохота, сейчас вызвала злобную ухмылку, которая, впрочем, тут же и улетучилась.
– К ним ложись! – уже спокойно он показал пальцем на двух лежащих мужчин. – И если какая-то падла хотя бы пошевелится, урою всех троих. Тебя ударить или ты понятливая?
Бомжиха кивнула и проворно легла на своих собутыльников, распластав руки и ноги, как наседка, прикрывающая птенцов.
Печать и бумаги на месте.
– Й-й-йе-ессс! – дернул воображаемый паровозный гудок.
Не было только водки, еды и штанов, надетых на даму дна. «Ну, так и хрен с ними… Мало ли на нашем веку не выпитой водки? А штаны… не сдирать же с нее! А то подумают, что приличный мужчина хочет оттопырить бомжиху прямо на горячих ростовских рельсах!» Эта мысль все же заставила его улыбнуться.
Сидя наконец-то в салоне автобуса, направлявшегося к вожделенным помидорам, Антон благостно думал о том, как все-таки прекрасно устроен мир и как здорово, что существует такая великолепная штука – удача! Как точно он купил именно питерскую водку, а не какую-нибудь безликую «Пшеничную» или «Столичную»! Слава «Синопской»! Слава этикетке!
Он думал, что этот ужасный день, наконец-то, остался позади и далее все пойдет спокойно и без проблем. Автобус проезжал по высокому мосту, внизу в солнечных бликах струилась какая-то речка.
От лучезарных мечтаний его отвлек громкий хлопок, автобус стало заносить вправо, Антон вдруг увидел, как приближается к его лицу металлическая решетка моста. Потом ограждение стало отдаляться, послышался скрежет, визг тормозов, автобус завихлял на мосту и замер. Весь салон вдруг разом сделал выдох «ха-а-а-ах», потом этот звук рассыпался на сотни осколков: кто визжал, кто басом бубнил…Красный как рак, водитель вышел к пассажирам и объявил, что заднее колесо лопнуло и потребуется время для установки запасного. Люди высыпали на мост и побрели на другой берег. Автобус медленно выполз туда же, встал на обочину, водитель принялся менять колесо.
Антон стоял невдалеке и курил. К нему подошел молодой человек в бейсболке и, не говоря ни слова, дрожащим жестом попросил прикурить.
– Водила молодец, – парень сделал глубокую затяжку и выпустил дым. – если бы не он, мы бы уже рыб кормили.
Антон, подставив хмурое лицо, солнцу, выдавил из себя:
– Это я виноват.
Парень в бейсболке недоуменно посмотрел на Антона и замер. Потом встряхнул головой и спросил:
– Так… ты же в салоне сидел! Я ж тебя видел! Причем тут ты?
– Да не в этом дело… У меня черная полоса, непруха. Я приношу неудачу.
Глядя куда-то в сторону, тусклым голосом рассказывал какому-то незнакомому человеку о том, как началась эта мучительная черная полоса, как судьба его предупреждала в Питере. Как он метался по ночной ростовской улице в поисках сексуальных приключений и по утренней вокзальной площади в поисках сумки.
Его рассказ вдруг прервался, Антон почувствовал, как ему на пиджак что-то шлепнулось. На плече красовался белый птичий помет. Спокойно, без малейшего признака нервозности, показал парню в бейсболке пальцем на свое левое плечо:
– Смотри. А теперь посмотри туда, – вскинул указательный палец.
Наверху ни единого облачка, очень высоко летали какие-то птицы, они казались черными точками в сияющей голубизне небесного свода.
– С такой высоты ни одна птичка не попадет, даже если очень захочет.
Парень изумленно посмотрел в небо, потом снова на белый птичий «подарок» и на всякий случай отодвинулся от собеседника. Когда колесо было прикручено, пассажиры уселись в автобус и он тронулся, у края дороги остался стоять только один равнодушный мужчина с белым пятном на пиджаке.
Антон медленно перешел на другую сторону дороги и поднял руку, чтобы ехать обратно. Взгляд его приобрел некоторую отрешенность, движения стали размеренными. Была какая-то комичная странность в том, что птичье дерьмо, свалившееся с небес так идиотически внезапно, сделало его спокойным и невозмутимым. Шеф со своими помидорами уже мало заботил, а работу можно всегда найти молодому и умному мужчине, если он этого захочет.
Уже сидя в аэропорту, Антон Заломов через наушники своего мобильного телефона слушал встревоженный голос радиодиктора:
«На украинском железнодорожном переезде грузовой состав на полном ходу столкнулся с пассажирским автобусом, который следовал из Ростова. Все пассажиры и водитель автобуса погибли. На месте трагедии работает милиция и службы скорой помощи. Движение автомобильного транспорта не нарушено».
На лице безмолвного слушателя не дрогнул ни один мускул. Тупая заноза из сердца куда-то исчезла.
ДЕНЬ ВАРЕНЬЯ
Начальница сегодня как-то по-особому недобро усмехалась.
Верка-кладовщица, которую она про себя называла «дубинушка», смотрела на нее преданными белесыми глазами, сквозь которые видна ее дебелость.
«Вот оставь ей одни только глаза, а воображение тут же дорисует тело» подумала Ирина.
Верка и вправду была забавна: светло-рыжие натуральные волосы падали на лоб, отчего он становился еще уже. Шея, не задерживаясь особо, переходила в рвущуюся наружу грудь, ниже только телесное буйство.
– Ну, чего ты? – холодно спросила ее Ирина Николаевна.
– Так… сегодня же день рождения у Гали… Ирина Николаевна, вы будете деньги сдавать? – с некоторой неловкостью, начальница все же,– проговорила Верка.
– Вер, – Ирина Николаевна оторвалась от пасьянса «косынка»,
– Я что, не член коллектива? Конечно, буду! Вы по сколько собираете?
– По двести рублей, – так же неловко отозвалась подчиненная.
– На четыреста, – Ирина взяла из лежащей на столе стопки четыре сотенные купюры.
– Ну, это же много! Ирина Николаевна, нам что, тоже по четыреста собирать? – с разочарованием в голосе Верка была похожа на девочку-школьницу, которой учительница только что издевательски сообщила, что дважды два – пять.
– Вера! – Ирина нарочито строго повысила голос, хотя ей хотелось расхохотаться при виде девочки-женщины,
– Ты что сегодня не выспалась? Я не могу дать больше чем ты? Ты мне запрещаешь?
Ирина Николаевна слегка злорадствовала, нарочно поддавая жару, чтобы Верке было неудобней стоять перед ней.
– Может, ты хочешь поруководить моим кошельком?
– Нет-нет, что вы, Ирина Николаевна!
Ира все же не выдержала и хохотнула, отчего Верка тут же облегченно выдохнула:
– Ой, ну, тогда я побежала!
– Ступай, родное сердце, – уже на смехе произнесла начальница.
Имениннице, продавцу отдела промтоваров исполнилось пятьдесят лет. Она давно овдовела, сын шесть лет назад женился и жил отдельно, а поскольку Галя еще «бабец хоть куда», требовалось найти ей мужчину, что сын и сделал, познакомив с ней своего коллегу по работе Михаила. Мишке пятьдесят три, было время – сильно пил, но теперь решил начать новую жизнь и «возродиться из пепла» – как он сам о себе говорил. Из пепла у него была пепельная – «перец с солью» грива, довольно густая, хотя от перхоти, щедро усыпавшей его плечи, волосы казались постоянно грязными.
Мишка приходил к Галине в магазин и дарил ей полуувядшие розы. Галя прыскала на них водой изо рта, в надежде сделать цветы привлекательней. Розы оставались равнодушны.
Мишка все настойчивей приглашал Галю к себе домой, чтобы, наконец-то, дружба обрела черты настоящего счастья «по-взрослому». Галя отказывалась, но и к себе не звала.
Для нее постель была серьезным шагом, она советовалась со своей начальницей, годившейся в дочери: Ирине Николаевне скоро исполнится тридцать один год. Ирина искренне не понимала этой проблемы, ей казалось, что Галя глупо кокетничает:
– Галь! Ну что ты, в самом деле, обращаешься ко мне с такими вопросами? Ты ж не девочка перед дефлорацией!
– Перед чем? – спросила несколько удивленная Галя.
– Неважно,– Ирина Николаевна обладала университетским дипломом и иногда выражалась слегка вычурно:
– Ну, переспи ты с ним наконец! Вкус арбуза можно узнать только тогда, когда его попробуешь. Других способов нет.
– Нет… Так сразу… я не могу.
– Чего ты не можешь? Раздвинуть ноги ты не можешь? Ты нормальная баба, в самом соку! Забыла как это делается?
Ирина – полноправная хозяйка в этом магазине, хотя владел им бывший бандит, а до этого, немного раньше – бывший чемпион СССР по гребле, а ныне респектабельный, уважаемый бизнесмен и депутат Игорь Лепихин. Не столь давно у него с Ирой случился непродолжительный, необременительный романчик, который закончился просьбой возглавить магазин. Для выпускницы философского факультета московского университета предложение звучало несколько неожиданным, но, поскольку выбора не было, она приняла его. Игорь владел десятком подобных заведений и совершенно не желал вникать в жизнь своей собственности, предоставив Ирине широчайшие права казнить и миловать, выбирать политику и направление торговой деятельности. Надо сказать, это умно: его интересовала только чистая прибыль. Если денег по каким-то причинам становилось меньше – присылал специалиста, который давал соответствующие рекомендации. Потому Ира не утруждала себя дипломатией со своими подчиненными, хотя высшее образование и не позволяло ей перегибать палку.
Интим со своим работодателем очень скоро сошел на нет, ибо жизнь не стоит на месте: ежегодно какие-то красивые девушки заканчивают школу и им исполняется по семнадцать лет. Игорь любил невинность, молодость и свежесть. Надо сказать, что молодость и свежесть отвечали взаимностью деньгам и депутатскому значку. В своей городской Думе он состоял в комиссии по народному образованию.
В кабинет зашел Костя.
– Подожди, – Ирина прикрыла телефонную трубку ладонью, – сейчас я договорю, потом компьютер в твоем распоряжении.
Вошедший кивнул и так же безмолвно вышел.
Костя, оператор на кассах и компьютерах – производил впечатление дебиловатого парня, но вообще-то ухватист умом и совсем не глуп. Хотя, парнем его назвать сложно: сорок два года как никак. Проглядывалась в нем некая странность или щербина, если угодно – Костя никогда не был женат. То ли в силу этого, то ли по иной причине он обладал неприятной особенностью: от него постоянно пахло мочой. Нервничая, бегал в туалет слишком часто.
Однажды, в день его рождения женский коллектив подарил Косте шампунь, дезодорант и еще какие-то парфюмные прибамбасы с явным намеком на досадный запах:
– Костя! Вот тебе подарок, надеюсь, теперь ты станешь благоухать на радость нашего нежного дамского обоняния.
Эти слова произнесла Ирина Николаевна, намек слишком прозрачен, но Костя не услышал иронию и запах мочи продолжал виться за ним шлейфом.
– Лучше б мы ему подарили дегтярное мыло и стиральный порошок «Аист», – ворчала Галя.
При этом Костя был хорошим специалистом, прекрасно знал компьютер и кассовый аппарат, умел с ними обращаться, что делало его незаменимым, на такую зарплату уж точно никто из компьютерщиков не пойдет. Собственно, его мочекислый запах терпели только поэтому.
Между тем, Костя обладал еще одной странностью: чрезмерно трепетно относился к своей матери, называя ее не иначе как «мамочка». Дважды в месяц Костя дарил мамочке цветы, ежедневно ходил с ней гулять в парк и настоящие заботы в жизни его ограничивались исключительно тем, что связано с мамой.
Это давало богатую пищу для хихиканий в женском коллективе. В полушутку, а скорее даже в полусерьез, коллеги поговаривали об инцесте. Такой предмет разговоров донельзя притягивал женское любопытство, но в той же мере собеседницы спешили показать друг другу свое отвращение.
Верка говорила:
– Ой, девки, я такая отсталая! Я вообще не понимаю этого! Я просто поверить не могу!
Галя лишь покачивала головой:
– Наивная ты Верка. В жизни еще не то бывает.
– Не, ну как же с мамой, а? Галь?! Так же нельзя! Вот как бы я, например, спала со своим отцом? Я мужчин вообще боюсь!
– Мужа тоже боишься?
– Ну, нет… – рдела Вера, – к мужу я уже привыкла. Мы с ним восемь лет поженаты.
Кроме того, недавно им в магазин прислали Машу, молоденькую девушку-стажерку, набираться опыта. Она кое-как поработала месяц в головном офисе, умела только томно улыбаться, носить мини-юбки и производила впечатление бесперспективняка.
Формально магазинами заведовал младший брат депутата Лепихина, Иван. В силу возраста он не успел побывать в бандитских рядах шумных девяностых годов, но это не мешало ему вести себя как «крутой пацан», по крайней мере, ему так казалось. Маша была, очевидно, отработанным паром его «кадровой политики», хотя непонятно: зачем он ее держал и не увольнял. Но… у начальства свои резоны, как известно.
По крайней мере, попытка научить ее хоть чему-нибудь, окончилась неудачей и Ирина просто терпеливо ждала, когда ее заберут куда-нибудь. Лучше, если совсем. «Карболитовая кукла», как окрестила ее Галя, не желала набираться ничему, потому как всему для нее необходимому она уже набралась.
Очевидно, она считала, что далее любой опыт становится бессмысленным. Впрочем, в этом логическом построении что-то было, вероятно…
К концу рабочего дня на длинном столе в подсобке стояли две большие потные бутылки с водкой, нарезанная ветчина, сыр и салаты, приготовленные Галей. А еще и горячее, – курица, томившаяся в духовке. Именинница, поминутно сдувая падавшую на глаза накрученную прядь волос, суетилась вокруг стола. Оставалось еще минут сорок рабочего времени, как Ирина скомандовала:
– Так… закрываем,– Денис-студент, подрабатывавший у них
в магазине грузчиком, радостно поскакал закрывать дверь.
Когда все уселись за стол, Ирина шепнула Денису и он внес
большую коробку с чем-то тяжелым.
Ирина Николаевна встала, чуть торжественно начала:
– Галя! Так… Все успокоились и внимательно посмотрели мне в левый глаз!
Вера, левый глаз – со стороны сердца… Да, правильно!
Галя! Мы поздравляем тебя с твоим замечательным днем рождения, с твоим золотым юбилеем! Но ты еще и золотой фонд нашего магазина, потому что работаешь здесь дольше всех, и начальство,
– Ирина показала пальцем в потолок, – справедливо оценив твои заслуги, сделало тебе подарок – шикарный набор позолоченых немецких кастрюль!
Ирина первой захлопала в ладоши, ее поддержали.
– Денис! Подарок в студию!
Коробка была внесена, Мишка радостно пропел туш, а Галя
отставила в сторону коробку. Верка тут же достала конверт с деньгами, откашлялась:
– Галя! А мы со своей стороны тоже, ну… хоть и не так шикарно,
но делаем свой подарок, – она протянула конверт с деньгами.
Дальше все пошло своим чередом, ели закуски, потом горячее,
Маша с Денисом о чем-то похохатывали в углу. Верка, жалобно
скулившая до этого, что не пьет водку и предпочла бы ей
легкое вино, пила эту водку очень даже залихватски. Ирине в какой-то момент даже захотелось слегка остудить ее пыл, но,
поскольку за Веркой должен приехать муж Леонид, начальница
махнула на нее рукой и решила не встревать в расслабление вверенного ей коллектива.
Верка выскребала миску с салатом и уже умиротворенная,
а немного даже и сонная произнесла:
– Кто-нибудь будет еще салат? – и, не дожидаясь чьего-либо ответа,
добавила:
– Ну если никто, тогда я доем…
Потом чай с тортом, после него пришла некоторая расслабуха, когда наступает настоящая демократия и нет условностей. Когда и начальство, и подчиненные, ублаготворенные спиртным, относятся друг другу как к семье. Когда слегка забыта иерархия и подчиненным хочется зажмуриться, чтобы момент этот длился подольше.
Из угла слышались взрывы сдавленного смеха Дениса и Маши: они рассматривали какой-то журнал.
– Эй, молодежь, что вы там хохочете? – отозвалась на этот слуховой раздражитель Ирина.
Денис гыгыкнул и показал обложку глянцевого журнала с голой девицей, а потом разворот, где крупно изображены несколько искусственных мужских членов. Мишка загоготал, чуть покраснев, впрочем:
– Ишь, ты! Порнуху смотрят!
Галя, улыбаясь, замахала руками:
– Тьфу на вас!
Верка сидела, подперев лицо рукой, и лениво ковырялась в остатках торта на ее тарелке. Она скосилась на разноцветные члены и на пьяном выдохе произнесла:
– А у нас три таких… большой, средний и маленький…
Верка продолжала ковырять розовый крем, не замечая уставленных на нее взглядов коллектива.
Повисла небольшая пауза.
Начальница, вначале растерявшаяся, собралась и усилием воли попыталась выправить незапланированное атанде:
– Да? Хм… Вера… хорошо тебе живется! Вон сколько у тебя мужей!
Вера, не поднимая глаз, говоря уже как бы сама с собой, пьяно выговорила:
– Это не мои мужья… это Ленькины мужья, – чем окончательно ввергла в ступор слушателей.
Вначале хихикнувший Костя, быстро приобрел молчаливый вид под строгим взглядом Ирины.
Верка, не обращая внимания ни на кого, пользуясь возникшей тишиной, продолжала, медленно ворочая языком:
– Он у меня любит анальный секс… чтоб я его дрючила этими ***ми…
– Вера! – вскричала Ирина Николаевна, – прекрати!
Вера подняла пьяное лицо с глазами мутными и уже обессмысленными.
Галя с Мишкой напряженно и с затаенным смехом смотрели на эту сцену, молодежь с округленными глазами тоже замерла в своем углу.
– Ну, а чо? – пьяная Вера говорила медленней обычного,
– у нас в семье два мужика, я и Ленька, – Вера зачерпнула ложкой остатки торта и отправила в рот.
Ситуация разрядилась взрывом сдавленного хохота: Денис тихонько ржал, Маша согнулась к полу, из нее вырывался смех, похожий на клекот птицы. Тоненько хихикал Костя, смех которого был похож на икоту, откинувшись на спинку стула, тихо смеялась Галя, громко хохотал Мишка, закрывая ладонью недостающие во рту зубы.
Ирина пару секунд пыталась сдерживаться, но потом тоже не выдержала и, поддавшись общему настроению, заулыбалась.
Лишь Вера сидела, над тарелкой с тортом.
– Дураки вы все, – так же пьяно выговорила она. По ее лицу уже струились две черные дорожки от слез. Она одна не смеялась.
В этой веселой атмосфере прозвенел звонок. Кто-то звонил с улицы, желая войти. Ирина кивнула Денису, тот вскочил и побежал открывать. Вошедший Леня, муж Веры, улыбался, видя такие же радостные и смеющиеся лица.
– О! Весело у вас тут как! Расскажите мне, я тоже посмеюсь!
Повисла довольно длинная пауза, после которой грохнули все. Одновременно. Этого уже никто не мог выдержать. Хохотал даже ничего не понимающий Леня, зараженный общим весельем.
Лишь Верка не смеялась, отрешенно глядя на стену. Она не понимала этого смеха и не обращала на него никакого внимания, думая о чем-то своем.
Леня внимательно посмотрел на плачущую жену, смеяться перестал:
– Моя уже нарытая?
Костя поднялся и стал прощаться:
– Галочка, спасибо, все было очень вкусно, можно я кусочек торта с собой возьму?
Галочка кивнула, а пришедший Леня не преминул довольно развязно спросить Костю:
– Небось для мамочки? Она у тебя что, заместо жены?
У Кости задрожали руки и кусок торта свалился на стол. Повисла дурацкая пауза, в которой один Леня пытался смеяться деланым смехом.
Мишка, доселе сидевший и тискавший под столом колено Гали, решил вдруг вступиться за Костю. То ли уже «зело вдет», то ли рыцарственно приподнят:
– Лень! Чо ты все про Костю, ты про себя расскажи! Вот скажи: тебя сення каким фаллосом дрючить будут? Малым аль большим?
Леонид пару секунд тупо смотрел на Мишку и до него наконец-то стал доходить смысл вопроса. Он понял причину хохота веркиных сослуживцев. Из-под его футболки, из-под заросшей шерстью груди стала подниматься багровость. Она так ровно заливала его: сначала шею, а потом так же линейно стала заливать лицо. Голова мелко задрожала, казалось, его вот-вот хватит удар. Справившись с собой, Леня резко развернулся и направился к выходу, потом так же резко остановился и, подойдя к жене, за шкирку вытащил ее из-за стола.
– Домой!
Жена не сопротивляясь шла, еле перебирая ногами. Ирина Николаевна посмотрела на Мишку и сделала «страшные глаза», покрутила пальцем у виска. Некоторое время еще сидели молча, как бы рисуя картину того, что сейчас происходит с Верой.
– Дурак ты, – голос Гали наполнился скорбью о своей товарке.
Миша пытался делать вид, что ничего не случилось:
– Да ладно! Пусть свое хайло не раскрывает! Костя ему ничего плохого не сделал!
Ирина Николаевна очень серьезно и тщательно выговаривая слова произнесла:
– Это последний раз, когда мы здесь, на работе пьем.
Выдержав паузу, добавила:
– Все уяснили? Больше никаких застолий не будет. А ты идиот, – обратилась к Мишке
– Дебил, кретин и долбоеб! – в ее устах мат звучал особенно значимо,
– ты понимаешь, что он сейчас сделает с Верой? Галя, собирай все и закрываемся.
Расходились без смеха.
На следующее утро сотрудники были слегка ошарашены картиной: опоздавшая на работу Верка выходила из машины мужа, громко, чтобы слышали все коллеги, сказала:
– И чтобы в семь часов был здесь! Ждать не буду.
Леня хмуро кивнул и быстренько уехал.
Из-под сильно замазанных синяков на веркином лице хитро лучились глаза.
ДЕНЬ ЗАЧАТИЯ
День был предпраздничный.
Скажем так: это индивидуальный праздник – день рождения, Кириллу исполнялось тридцать лет.
Сегодня ночью. Это был конец карьеры – так он сам себе определил.
Кирилл нигде не работал и ничем не занимался. Его профессия – вор-форточник. Индивидуал.
Несмотря на то, что форточники, как известно по фильмам и книгам, все маленькие и компактные, это совершенно не так. Кирилл высокий, даже длинный, правда, очень худой. Такой, длинный червячок, необычайно ловкий и извивистый. Тонкий и плоский – пролезал в маленькие оконные дырочки, протискивался своим жантильным скелетом в узкие проемы.
Однажды Кирилл поступил в колледж (не всю же жизнь влезать в форточки, рано или поздно организм начнет «бомбеть», живот будет выпирать, жопа округляться, перестанет Кирилл пролезать в окна! А надо иметь профессию, чтобы не умереть с голоду.
Кирилл выбрал себе айтишный колледж.
Да и… лазать по этажам на старости лет невозможно, – сноровка теряется и обязательно наебнешься рано или поздно.
Что и говорить: профессия оконного воришки весьма и весьма опасна: вылезти из окна в подъезде, по малюсенькому, шириной в десять сантиметров карнизику, выпирающему из питерской или московской стены, пройти, прижавшись к стеночке, дабы не упасть вниз с громадной высоты, дойти до нужного окна, открыть форточку или осторожно раздавить стекло, предварительно оклеив ее липкой пленкой, забраться в квартиру, а дальше уже дело техники.
Смотря по тому, что есть в этой квартире.
Конечно, самое главное найти то место, где хозяева хранят ценности, золото, брюлики, денежные купюры.
Разумеется, Кирилл скопил себе на старость, кое-что, и вот эта старость наступила.
Его куратор из ФСБ не советовал так рано заканчивать свой бизнес, но все кураторы преследуют только свои цели.
Им похер, если их подшефный помрет. Упадет-разобьется.
Перспектива же досрочной смерти расходилась с планами Кирилла: "работаю только до тридцати лет", так он себе постановил.
Жестко и безапелляционно постановил. Ага. И ни днем позже. Далее открыть какой-нибудь маленький бизнес, связанный с компьютерами. И жениться.
Хотя… с этим спешить не стоило. Все бабы – суки. Что вполне естественно по гендерному определению самого Кирилла, с детства страдавшего от дамского равнодушия. Им нравились мускулы. И наглость.
А он все ждал, когда появится та самая, которая… Поймет его тонкую, ранимую душу.
Собственно, тридцать лет со дня рождения всегда сидело в нем как мечта, он думал, что наконец-то придет этот день и он переступит жизненный рубеж.
В двадцать один год его «прихватили» фсб-шники. Они кого-то «пасли» этой скучной ночью и неожиданно заметили Кирюшу, ловко гуляющего по периметру карниза. Сначала опера приняли его за младшего научного сотрудника, тайно пробирающегося в спальню своей жены, дабы застукать с любовником. Потом поняли свою системную ошибку и решили взять его по-тихому.
Взяли.
Далее под страхом заключения заставили Кирилла работать на контору. «Иначе – сам понимаешь, старичок! Твой дом тюрьма, жизнь твоя поломатая, тюремным трахтором переехатая!»
Взяв с него все необходимые подписки-расписки, присовокупив к этому угрозы и заклинания, типо: «вход рубль, выход два», «теперь твоя жизнь тебе не принадлежит" "расскажешь кому-нибудь про наше сотрудничество, тебя расстреляют за разглашение гос. тайны.» "У нас длинные руки, даже есть специальная служба чистильщиков".
И прочие гб-шные разводки и понты. Пришлось уступить. Один-два раза в год он выполнял опасные задания всемогущей организации, за что ему обещали полную отмазку, если попадет к ментам.
Надо сказать, контора держала свое слово и пару раз он и вправду попадал: один раз сработала сигнализация, с которой он лоханулся и его повязали тепленьким. Второй раз его увидел какой-то полуночник, которому не спалось, он сообщил в полицию.
Оба раза прошло на отлично: его покровители забирали Кирилла из ментовского обезьянника, объясняя это задачей особой государственной важности, а полицейские не смели им сказать ничего против.
Но каждый раз за такое освобождение Кирилл должен отработать задание повышенной опасности, которое обязательно находилось для него в этой неугомонной службе.
В конечном итоге, эти задания всегда сводились к сухому остатку: отжать чей-то бизнес, или пакет акций. Или что-то в этом роде. Собственно, деятельность конторы мало чем отличалась от деятельности Кирилла. Ну, разве что масштабами. Он залезал для них в офисы, будучи отличным скалолазом.
Каждый раз предстояло что-то стащить. Блок памяти компьютера. Или бумаги. Иногда работали в паре или тройке: контора давала в помощь специалиста по сейфам, и Кирилл только открывал дверь. И уходил восвояси. А те заканчивали свою часть работы. Разделение труда под зонтиком ФСБ.
И вот этой профессии пришел конец. По его собственной инициативе.
Позвонила мама.
Она старуха уже, матери полтинник.
Поздравив сЫночку, мама справилась о его здоровье.
Маманя все еще думала, что он компьютерщик. Айтишник.
А он ее не переубеждал.
– Ах, Кирюша! Какой ты у меня взрослый!
Но ты к тому же умный и перспективный: кто из твоих одноклассников сам купил квартиру в двадцать семь лет? Только ты! Ты у меня талант! Компьютерный гений!
– Да мама…
– Ты хорошо кушаешь? Не устаешь у экрана своего компьютера?
– Нет, мама…
– Ты смотри, сынок, не сиди долго, а то глаза портятся!
– Да, мама…
– А жениться то ты не надумал еще?
– Нет, мама…
– Ну пора уже, сынок! Тридцать лет все же.
– Разве это важно, мама?
– Ну как же! Ты семью то собираешься заводить?
Кириллу уже начал надоедать этот разговор. Впрочем, эта тема постоянно поднималась и каждый раз с той же мотивацией.
– Собираюсь, мама. Но пока что нет подходящей кандидатуры.
– Ты не тяни, сынок! Жизнь такая, что не увидишь, как пролетит!
– Хорошо, мама.
– Ах, как я радовалась, тридцать лет назад, когда ты родился! Вот тебя не было,
и вдруг ты появился!
– Как это не было?
– Ну… ты еще не родился!
– Но разве меня не было к моменту рождения?
– Ну… ты был, конечно, но еще у меня в животе.
– Значит, я был?
– Был! Но не родился.
– А вот скажи: а чем отличается ребенок за два дня до рождения и сразу после
рождения?
Мать слегка растерялась.
– Да… ничем не отличается!
– Значит я был живой, то есть, существовал и за два дня, и за две недели, и за два месяца до моего рождения?
– Да! Ты был! Живой, только в животе.
– А за полгода до рождения?
Мама стушевалась от сложности вопроса.
– Ну, конечно! Живой. Но не такой как после рождения.
– А это неважно, мама. Через полгода после рождения я тоже был уже другой. Вот ты мне скажи: а когда я стал живой? То есть, я хочу спросить, когда моя жизнь как таковая появилась, как ты считаешь?
– Ай, сынок, ты такие вопросы задаешь!
– Мам, да это простые вопросы, скажи честно: ведь я появился на свет фактически тогда, когда папин сперматозоид достиг твоей яйцеклетки? То есть после эякуляции?
– Ну… да, наверное! А почему ты завел этот дурацкий разговор?!
– Я хочу понять.
– Что понять?
– Я хочу понять: что за праздник этот идиотский – день рождения.
– Почему идиотский?
– Ну не знаю, почему. Прикинь, муттер: когда я крутился в твоем животе за пять минут до рождения, то через пять минут я ничем не отличался от меня самого же, когда я сам начал дышать!
– Ну… в принципе да!
– Тогда получается, что день рождения – это день первого самостоятельного вздоха,
не более того! Ну, по смыслу!
– Наверное! Но ведь все празднуют день рождения!
– Да пусть празднуют. Но получается, что с рождением жизнь не началась, с
рождением она продолжилась, но в другом качестве.
– Да, получается…
Мать была слегка обескуражена: она не понимала смысла этого разговора.
– Тогда что люди празднуют? Это же не начало новой жизни, а только продолжение
той жизни, начатой девять месяцев назад!
– Тьфу на тебя! Совсем мне голову заморочил!
– Мамелла, я хочу сказать, что праздновать надо не момент рождения, а момент зачатия. Тот самый момент, когда ты вместе с папенькой моим испытала полет чувств! Вот это надо праздновать! Именно это начало новой жизни, а не дурацкое вылезание на свет божий!
