Вячеслав Вадимович Агапов
Трещины
В каждом уголке необъятного земного шара, на каждом клочке земли, вовлечённом в безумную и хаотичную суматоху под названием «Жизнь», царит своя, особенная атмосфера. Каждый город по-своему пахнет, иначе шумит по ночам, дождь там идёт совсем под другим углом – и не стучит по темени, а всё норовит попасть за шиворот. Этот обособленный кусочек мироздания начинается для вас с огромного щита с надписью «Тверь» или «Владимир» или «хутор Большая Паника», с особенных колдобин на дороге, какого-то совершенно невообразимого ветра, кривых и запутанных улочек…
К чему вы сразу прицепитесь? К густому, точно кисель, туману; дьявольскому пеклу; или же ясному солнышку, согревающему в погожий день. Если кто-то скажет «Питер» – сразу представите белые ночи и проливной дождь, который не прекращается круглые сутки, семь дней в неделю. Когда вы попросите описать погоду в Волгограде, я отвечу – это не погода, а сущее издевательство, проклятие с небес.
Меня не удивить метеорологическими кониками – в городе, где пляшут мосты, по определению положены раскардаш и тарарам. Летом здесь плавится от жары асфальт, а зимой пар изо рта замерзает в полёте и падает оземь хрустальными брызгами. Дождям, бичующим эту землю, ужаснутся даже жители экватора, а засухе – самые прожжённые кочевники. Абсолютно нормально, если в середине января вы не можете найти ни единой снежинки. Всё это с огромной компенсацией выпадет в апреле, и все транспортные магистрали и трассы встанут намертво на несколько дней.
К слову сказать, я умею вызывать дождь. Для этого достаточно надеть белые носки, белые туфли, белые, опять-таки, брюки, белую (кто бы мог подумать!) майку или рубашку и для пущей эффективности метода взять с собой что-то очень ценное, например, парадный костюм, важные документы или фотоаппарат без чехла. Этот нехитрый способ гарантирует тропический ливень, даже если пять минут назад в небе не было ни облачка. Увы, в обратном порядке он не работает, а выходить на новую работу во всём чистом и нарядном я уже зарёкся. И вот на тебе – лупит стеной. Повинуясь властной руке невидимого дирижёра, дождь барабанит по стёклам, усердно стучит о жестяные козырьки и держит строгий ритм, в который изредка вклиниваются далёкие раскаты грома. В мерном плеске мириад крохотных капелек, складывающихся в гигантских масштабов симфонию, мне чудится чей-то жуткий шёпот, треск ломаемых костей и даже шкворчание бикфордова шнура.
Ох, до чего не хочется работать в такую мерзкую погоду! Сейчас бы угнездиться в большом мягком кресле, завернуться, точно в кокон, в большой ворсистый плед, придвинуть поближе вазочку со вкусностями и побаловать себя здоровой кружкой кофе, сдобренного щедрой порцией корицы, ванили и кардамона. Замечательно, конечно, если есть с кем разделить эту огромную, горячую кружку, полную ароматного напитка Богов, но что поделать…
Я достал из кармана телефон, прикрыл экран ладонью, чтобы на него не попала вода. Пара капелек всё-таки заляпала сенсор, выругавшись, я вытер его о куртку, и он тут же покрылся мерцающими разводами.
«Революционная 24, квартира 9, Никитин Дмитрий. 16:14. « – значилось в последнем сообщении. Никаких пояснений или условий выполнения заказа, так даже проще. Люблю, когда предоставляют полную свободу действий.
Я огляделся по сторонам, не заметят ли моих фокусов с домофоном. Иногда, для пущего разнообразия, я люблю обзвонить соседей, представиться чужим именем и слёзно попросить их впустить, неловко извиняясь и проклиная свою забывчивость, неряшливость или глухоту домочадцев. Чаще, правда, приходится выслушать о себе немало нелицеприятных, оскорбительных и обидных выражений, зато это вносит некую приключенческую нотку в мою нелёгкую профессию. Но сегодня настроение и без того было ни к чёрту, так что я решил освежить навыки взломщика. Пара движений, – и под незамысловатую мелодию домофона я вошел в подъезд, отряхиваясь, точно дворовый пёс, пущенный внутрь на время непогоды.
Такая знакомая планировка – помнится, где-то на этой улице, так же на третьем этаже жила девушка, которую я сильно любил… Дело было в 11 классе, то бишь, самый подростковый возраст – тут и неразделённые чуйства, депрессия и прочие грусть-печаль, и песни-стихи, цветы и романтичные признания… А всё почему? Потому что иначе это был бы не я.
Умею же глянуть случайной девушке в глаза цвета океана во время шторма, нафантазировать невесть что, сотворить себе идеальный образ, а потом страдать, страдать… Эх, даже чаю не могу спокойно заварить – изойду на всяческие тревожные мысли, сомнения, верный ли я сделал выбор? А с делами амурными в моей жизни творится катавасия сродни Шекспировским сонетам. И дело не только в моих фантасмагоричных критериях подбора «Любви всей моей жизни» и не в тотальном неумении «ухаживать»… Чёрт побери, даже если вдруг какая-то девушка положит на меня глаз… В моём мозгу срабатывает датчик тревоги и начинает голосить: «Алярм! Тревога! Что-то здесь не так!! БЕЖИМ!!!
Ага, вот и девятая квартира. Двери даже не заперты. Петли, правда, заметно скрипят, но, судя по стонам, доносящимся откуда-то из спальни, моя скромная персона здесь интересна в последнюю очередь. Я осторожно прикрыл за собой дверь и достал из сумки пару чёрных перчаток из тонко выделанной кожи. Пожалуй, самый интересный атрибут моей профессии, к ним пришлось очень долго привыкать. На вид это – самые обычные перчатки, подобные штабелями валяются на рыночных лотках, цена им, как говорится, рупь – штучка, два – кучка. Но с этой парой не всё так просто. Перед тем, как надеть их, я сделал глубокий вдох, точно готовился переплывать бассейн. С первых прикосновений обжигающе холодной кожи ты чувствуешь, как темнеет в глазах и всё вокруг расплывается, словно снял очки. В висках стучит, внезапно перехватывает дыхание, точно тебе дали под дых в подворотне; в ушах поначалу нарастает звон, а затем – кристально чисто и отчетливо становятся слышны даже отдалённые голоса. Сердце постепенно замедляется со скорости пулемётной очереди до едва различимых редких толчков. Двигаешься словно в густом киселе, при этом мозг начинает работать, словно лабораторная вычислительная машина: прикидывает, что поджечь, чтобы огонь распространялся быстрее, блокируя выходы; с какой скоростью это помещение заполнится угарным газом; какое усилие и в какую точку нужно приложить, чтобы обрушить несущую стену…
При этом на интерьер, обстановку и цветовую гамму обоев я и внимания не обращал – подумаешь, типичная холостяцкая квартирка, в которую если и водить девок, так только в подобном «романтическом» полумраке. Единственное, бредя практически на ощупь в кромешной темноте, я запутался ногами в кофточке, и тихонько выругался на тему чьей-то похотливой безалаберности.
И вот – посмотрите! – развалились двое на скрипящей кровати, пыхтят, постанывают и сопровождают процесс весьма грязными терминами. Ладно, чем меньше вдаёшься в подробности, тем проще работается. Я тактично покашлял. (Ну, принято так говорить, хотя это в корне нетактично – вламываться в чужую квартиру, да ещё прерывать сладостный акт соития)
Парень вскочил с кровати, точно ужаленный, и принялся одеваться с такой скоростью, будто решил, что он находится в казарме и должен быть готов ко всем тяготам службы, прежде чем догорит спичка.
– Какого хрена? Ты кто вообще такой? Ты чего забыл в моей квартире? – кряхтел он, пытаясь натянуть джинсы задом наперед.
– Дима, ты обалдел? С кем ты разговариваешь? Иди ко мне, – сладко потянулась девушка. Надо отдать должное, её предложение было очень соблазнительным, и в иной ситуации им нужно было воспользоваться. Расположившись среди смятых простыней, она даже не пыталась прикрыться, что меня особенно радовало.
– Это я обалдел? Да вот же он, он пялится на тебя!
– Дима, завязывай с этой хернёй, это не смешно!
– Можешь с ней не спорить, – сказал я, – она меня не видит, не слышит и даже если решит пробежать в туалет прямо сквозь меня, не почувствует ничего, кроме лёгкого холода. К сожалению, я тоже не смогу оценить все прелести тактильного контакта, если ты понимаешь, о чём я.
– Ты чего несёшь? Хрена ли ты вломился сюда и порешь чушь? Чего тебе нужно?
Не дожидаясь окончания этой гневной (и откровенно бесполезной) тирады, я схватил его за плечи и встряхнул:
– Эх, Димка! Почему каждый раз, как по накатанной? Нет бы попробовать дать мне в морду! Ну, на худой конец, истерично закричать и убежать! Но к чему каждый раз это представление? «Какого хрена?» «Чего ты тут забыл»? – картинно промямлил я, – Чувствуешь, как от моих прикосновений по телу разливается слабость? Как подкашиваются ноги? Чувствуешь, как стальные обручи сжимают грудь, дышать становится нестерпимо тяжело, а внутри что-то рвётся, точно туго натянутые струны? Огонь пожирает тебя изнутри, охватывает каждую клеточку тела, и с каждым мгновением он разгорается всё сильнее. Ты отчаянно хватаешь воздух губами, проталкиваешь его к голодающим легким, но они трясутся, будто в лихорадке, отказываясь принимать кислород. Ты хрипишь, заходишься в кашле, но эта смертельная хватка не ослабевает. Слышишь, как кричит твоя Кристина? Видишь, как она вскакивает с кровати и дрожащими руками набирает телефон «скорой»? Конечно нет – все чувства купированы, мир вокруг стал таким размытым, а ты купаешься в безграничной боли, разрывая глотку нечеловеческим хрипом. Ты слышишь этот шум в ушах? Эту барабанную дробь, что неуклонно нарастает, и в ритмичном постукивании сердца ты понимаешь – вот она, Смерть.
Он попытался вырваться (а я и не особо-то старался помешать), но не удержался на ногах и с грохотом рухнул на пол, яростно раздирая скрюченными пальцами грудь. Нет сил ползти – их не хватает даже на крик, – изо рта вырываются только жалкие звуки, которые заглушают рыдания девушки, диктующей адрес врачам. Бесполезно. Те даже не успеют найти ближайшую бригаду.
– Пожалуйста! Быстрее, прошу вас! – умоляла девушка в трубку, – он же не может дышать, он… он белый как смерть, он задохнётся!
Поздно, девочка моя. Дима лежит почти неподвижно, только изредка конвульсивно подёргивается, и воздух с хрипящим звуком выходит из легких. Из уголка рта течёт алая струйка крови. Свет погас в полных отчаяния и ужаса глазах, уцепившихся за меня застывшим мёртвым взглядом. Я знаю, почему покойникам принято опускать веки… Нет никаких сил вынести их осуждение, панику, боль… Эти глаза преследуют меня, сменяют друг друга в бесконечной череде ночных кошмаров, лишают сна и покоя.
Я опустился перед телом на колени и вытащил из сумки крохотный точёный пузырёк, подобный тем, что содержат умопомрачительные ароматы от известнейших мировых парфюмеров.
Тело задрожало, выгнулось дугой, запрокинув подбородок и распахнув рот, точно стараясь в самый последний раз вдохнуть полной грудью. Из широко открытого рта вначале неуверенной, еле заметной струйкой, а потом всё гуще, гуще, повалил бледно-синий, клубящийся, плотный дым, принимающий причудливые формы. Я обхватил пальцами тугую пробку фиала и, крутанув пару раз, выдернул её со звонким хлопком, подставляя пузырёк навстречу потоку.
Девушка вздрогнула, будто что-то почувствовав, выронила телефон и тихонько заплакала. Всё верно, люди менее восприимчивы, вот кошки и собаки – те носятся кругами, голосят и затравленно смотрят на пустое, по мнению их хозяев, место.
Душа в плотно закупоренном фиале всё такая же обесцвеченная, разрывается на мелкие клочки, хаотично мечется в замкнутом пространстве. Уходила в страхе, смятении, бессилии. Хорош я, нагнал на парня ужаса. Не то чтобы я торопился забрать его побыстрее, я за показателями не гонюсь. Просто смерть выходит мучительная и жуткая, и на душу после такого просто жалко смотреть и… Эх, не знаю я, как это объяснить. Сорвался, дурак.
Я не глядя сунул флакон в сумку, с тихим «звяк» он занял своё место в специальном кармашке рядом с ещё несколькими фиалами. Посмотрел на девушку – она немного притихла, и всё так же безучастно сидела на полу, уставившись в одну точку. М-да, если друзья или родные не помогут справиться с таким шоком, возможно, через несколько дней придётся за ней вернуться.
Ночь за окном разгорелась сполохами красно-синих огней – подъехала «скорая», подвыванием сирен заботливо уведомляющая соседей, что кому-то сегодня приключилось худо. Я не успел и опомниться, как раздался требовательный стук в дверь.
– И чего ты ждёшь? – задал я вопрос девушке, – поднимайся, впускай врачей, они станут носиться со своими чемоданчиками, забитыми скудным набором лекарств, стараться реанимировать доисторическим дефибриллятором, до последнего будут пытаться запустить сердце, колоть адреналин, и что ещё есть у них там! Давай, не сиди безучастно, в тебе-то должна теплиться хоть какая-то надежда!
В кармане завибрировал телефон. Ой, нет. Это очень нехорошо. Совсем, совсем нехорошо! Прямо сейчас забрать и её? Нет, таких быстрых решений у нас не выносят. Это другой заказ, другое имя, иная судьба.
Где-то в далёкой темноте квартиры хлопнула входная дверь. Правильно, дорогие работники медслужб, не время церемониться!
Невысокая, сухонькая медсестра кинулась распаковывать объёмистую сумку препаратов, пока молодой врач сразу деловито направился к телу. И прошёл прямо сквозь меня. Мне-то что, к таким фортелям не привыкать. а вот он от неожиданности охнул и встал как вкопанный.
– Что-то… ухххх… будто меня под ледяной душ сунули… Аж сердце прихватило, трясёт всего. Обождите, дай дух перевести, парню-то, видно, уже ничем не поможешь, даже осматривать не надо.
– Проверь, вдруг нитевидный ещё ощущается. Вытащим парня с того света.
– Не с нашей снарягой, Марья Александровна, – хмыкнул он, – сколько он уже лежит? Бледный, как саван, зрачки на свет не реагируют, пульс… отсутствует. Можно заворачивать!
– Документы для начала оформи. А я пока девочку посмотрю, капельками успокоительными угощу, авось, она про симптомы какие вспомнит. Ты дверь почему не закрыл?
– Всё я закрыл! – возмущённо ответил медбрат.
– Значит, мне показалось, что она сейчас захлопнулась?
Нет, конечно! Это я поторопился выскользнуть в подъезд, глотнуть свежего воздуха, да поскорее стянуть перчатки. Каждый раз это ощущается, как похмелье после весёлого пятничного вечера – голова тяжёлая, словно пудовая гиря, в ушах – отзвуки морского прибоя, а во рту натурально кошачий туалет – сухой песок и поганый привкус.
В нагрудном кармане призывно загудел телефон, напоминая о непрочитанном сообщении. Рука привычно скользнула в недра куртки, нащупала полупустую коробку спичек, смятую упаковку жвачки, россыпь мелочи… и дыру в подкладке, которую я забываю заштопать уже не одну неделю. С грехом пополам высвободив мобильный, я по привычке пролистал длинный список уведомлений из разнообразных социальных сетей: кто-то от души забил ленту свежей пачкой фотографий в осенних листьях, кто-то прислал смешное видео с котятами, а непонятно как затесавшаяся в друзья одноклассница настойчиво предлагала проголосовать за неё в конкурсе на самую лучшую и самую романтичную пару. Ну и ересь.
А вот смс с новым именем так и не прислали, что странно. Обычно заказы приходят один за другим, только успевай бегать с одного края города на другой. Да я не в обиде – здесь поблизости весьма неплохая кофейня, где подают изумительный кофе раф. Можно посидеть в уютной обстановке, развалившись в мягком кресле, и, попивая горячий и до одури ароматный напиток, разглядывать струйки воды, бегущие по стеклу наперегонки. Ради такого удовольствия и не жалко лишний раз прогуляться под дождём.
Неспешно вышагивая по лужам, что переливаются всеми огнями вечернего города, я, как водится, размышлял о том, о сём. Может ли пингвин встать со спины; сколько попугаев в среднестатистическом боа-констрикторе и, традиционно, как же это я докатился до жизни такой – не сижу в офисе за двадцаточку, а мыкаюсь под проливным дождём и… да как правильно это назвать? Забираю людей на тот свет? Пожинаю души? Оказываю предварительные ритуальные услуги? Я даже не помню, как это записано в моей трудовой книжке. Да, всё абсолютно легально и оформлено в соответствии с Трудовым кодексом, но такими витиеватыми формулировками, что оторопь берёт. Полтора года назад, когда я устраивался на работу, я, помнится, не до конца осознавал, чем мне предстоит заниматься. Сначала от балды написанное, сухое резюме, затем самое обычное собеседование, пару вопросов с подвохом из разряда «чего бы вы хотели достичь в нашей компании», «расскажите, как вы видите себя через несколько лет». Ох, наплёл же я там… Ну а что – мне сулили поистине баснословную зарплату, широкий соцпакет и гибкий график, при этом гарантируя нетривиальную работу вне офиса вкупе с частыми командировками. При этом, требовали ПОВЫШЕННУЮ (прямо так и было написано, огроменными буквами!) стрессоустойчивость, а уж потом – стандартный набор из ответственности, пунктуальности и снова стрессоустойчивость. Теперь я понимаю, почему.
Между тем, вот и моё любимое заведение – затерявшаяся между двух бутиков скромная кофейня, совмещенная с кондитерской. Легко пройти мимо, даже если целенаправлённо искать именно её – вывеска до того маленькая и незаметная, в сравнении с гаргантюанскими сооружениями соседей. Внутри крохотные диванчики, заваленные расшитыми подушками; множество шкафчиков, полных всяческих потрёпанных книг, принесённых сюда из домашних библиотек, что когда-то давно считались семейным достоянием каждого уважающего себя интеллигента. С кухни доносятся дразнящие ароматы кофе и свежей выпечки. И, как назло, здесь полно людей: кто-то забежал укрыться от непогоды, кто – посидеть в шумной компании, поделиться новостями за чашечкой-другой, некоторые, как я слышу – за пару месяцев обсуждают предстоящий Новый год, а группа друзей за большим столом хвалятся фотографиями на экранах смартфонов.
Я не Хемингуэй, тот любил поработать в шумных кафе, будучи вовлечённым во всю житейскую суматоху. А для меня выпить кофе – особенный ритуал, который желательно проводить вдали от обезумевшей толпы. Эти ужасные, шумные скопления людей заставляют чувствовать себя совершенно неуютно, затравленно, всё вокруг становится каким-то чужим и ощущаешь себя непередаваемо одиноким и никому не нужным. Хуже только Интернет, с его лживыми обещаниями объединить людей, разлучённых расстоянием, сделать их ближе, предоставить возможность поделиться важным, сокровенным, значимыми моментами жизни.
Вокруг всё чужое, головы этих людей забиты своими, никому не интересными мыслями, и всё равно чужим на этом «празднике жизни» остаёшься ты.
С грехом пополам я отыскал свободное местечко в закутке между огромными часами с кукушкой, явно оторванными на какой-то барахолке, и барной стойкой, по пути отловил молодую, растерянную официантку и попросил принести один кофе, без десертов, пирожных и прочих излишеств – только побольше корицы и сахара. Сбросил промокшую куртку, и присел за столик, рассчитанный на таких же одиноких посетителей.
Как обычно, оставленный наедине со своими мыслями, я предался воспоминаниям, пожалуй, единственной ценности, что осталась мне в утешение. Последнее время редким гостем в этих грёзах были события из беззаботного, голоштанного детства или юности, полной поисков себя и безнадёжных романтических переживаний. Раз за разом я вспоминал тот день, когда я стал Жнецом, переживал, словно наяву, смаковал его точно приторный и вместе с тем смертельно ядовитый сок дикого растения.
Всем известен древний, как бивень мамонта, способ научить плавать даже самого отъявленного бездаря, готового идти ко дну там, где вода едва доходит до щиколоток.
Трудно сказать, чем мотивировались наверху, посылая меня в такое пекло в первый же рабочий день – не давая времени на раздумья и рефлексию, окунуть в омут с головой или отпугнуть к чёртовой матери от такого бремени.
После заполнения чудовищного вороха бумаг, изучения должностных инструкций, подписей в журналах с техникой безопасности, я ожидал, что меня ещё и проверят на психическое здоровье. На моё удивление, кадровик ответил, что нормальным людям здесь делать нечего. Пока древний матричный принтер с утробным рыком печатал страницы моего трудового договора, что-то внутри меня тряслось и предостерегало, что обратного пути не будет, это – на всю мою оставшуюся жизнь, а я сидел и безучастно наблюдал, как заполняют все необходимые формы и мрачный завхоз достаёт для меня пару перчаток с инвентарным номером, закреплённым в личном деле. Двадцать минут спустя я отправился на свой первый заказ.
В автобус без отличительных знаков тогда набилось человек пятнадцать – толпа настолько разношёрстная, что я в жизни бы не угадал в этих людях своих коллег. Немолодая женщина, сосредоточившаяся на вязании. Рабочий в спецовке, бережно сжимающий сумку с инструментами. Двое молодых парней, одетых с иголочки: безупречно выглаженные костюмы; туфли, сияющие, точно медный пятак; на запястьях у каждого красуются часы стоимостью с самолётный фюзеляж.
Рядом с ними дремал, уронив голову на мешковатый рюкзачок, парень в замызганном спортивном костюме полинялого цвета с гордой надписью «Naik»
Напротив сидела девочка с разноцветными локонами, одетая в подранные джинсы до колена, открывающие татуированные щиколотки, и светлую толстовку с нарисованными ярко накрашенными губами и надписью «Beware of bite». Девочка перебирала песни в айподе и что-то тихо бормотала себе под нос. Пересёкшись взглядами, я увидел, что у неё разного цвета глаза; один веял холодом ледяного океана, другой – сиял янтарным огнём.
Немного помявшись, я занял одно из свободных мест рядом с благообразным старичком, читающим книгу. Больше всего он походил на уважаемого профессора времён развитого социализма – очки в роговой оправе, ухоженная борода цвета гашёной извести, видавший лучшие времена плащ-макинтош. В руках, разумеется, Достоевский, «Братья Карамазовы». Старичок этот, в отличие от остальной публики, внушал действительные опаску и уважение и в полном праве претендовал на должность жнеца.
Надо сказать, посреди такого скопления незнакомых людей (с которыми мне предстояло отправиться на работу… и убивать других людей) я чувствовал себя в высшей степени неуютно, да что там! – я был в состоянии, близком к паническому. Потому я решил заговорить с кем-нибудь из окружающих, разрядить эту напряжённую обстановку и получить хоть какой-то экскурс в предстоящее дело. Докапываться до человека в наушниках я считал неприемлемым, равно как и будить того, кто в неудобной позе пытается компенсировать явный недосып. Тут мне пришла в голову остроумная идея; я принялся искать в интернете цитаты из Достоевского, чтобы хоть немного «растопить лед». Ну-ка, посмотрим… «В самом деле, выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток как человек, так артистически, так художественно жесток» – занятно, но не подходит к сложившейся обстановке. « – Я думаю, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию. – В таком случае, ровно как и Бога» Мда, оброни эту фразу невзначай – и сразу примут за умалишённого. Не найдя предлога получше, я обратился с вопросом к двум респектабельным парням:
– Ребята, а когда, собственно, поедем уже?
Те даже не обратили внимания, зато откликнулся старичок и, поправляя очки, ехидно произнёс:
– Смерти, молодой человек, спешить некуда. Она не несётся, спотыкаясь и одёргивая полы балахона, наперегонки тщательно распланированному графику. Смерть, если можно так выразиться, всегда вовремя. Это биологический, природный механизм изумительной точности, не чета тем вычурным поделкам, что выставляют напоказ эти франты, – кивнул он в сторону парней в костюмах. Посчитав свой ответ исчерпывающим, он снова уткнулся в книгу, всем своим видом демонстрируя полную отрешённость.
Адской какофонией пробудились сотовые телефоны. Модные попсовые мелодии, звуки старых механических будильников, избитые приколы вроде «Барин, почта пожаловала!» и «Я смс-ка, я пришла», звуки живой природы и просто отчаянное вибрирование слились в инфернальный хор, разом оживив попутчиков. Я осторожно тронул за плечо девушку с разноцветными локонами:
– Прошу прощения, у меня…
– Нет имени в сообщении? – язвительно улыбаясь, проворковала она, – милый мой друг, ни у кого в этом автобусе, ни в одной из полутора десятков смс не указан конкретный человек, в этом-то вся и соль. Я понимаю, ты новенький, и отчаянно жаждешь влиться в новый коллектив, хочется разрядить обстановку и пообщаться с такими интересными людьми, вот только ты выбрал неподходящий момент. Знаешь, жнецы не так уж часто работают в команде. Исключительно по очень крупным… заказам. Смекаешь? Что там будет сегодня – взрыв газопровода, полоумный с пистолетом или рухнувший самолет – жертв будет выше крыши. Только успевай бегать туда-сюда, поскальзываясь в крови, слушая крики раненых и заглядывая в глаза умирающим детям или их родителям, которые по невероятной удаче остались живы. Жнецы собираются вместе только на случай ужасной мясорубки, через которую нас пропустят наравне с теми, кому суждено сегодня умереть. Так что извини, корпоративный дух у нас хромает.
Говорила она, улыбаясь, кажущимся холодным и безразличным тоном, но в её глазах бился ужас. Зрачки бегали туда-сюда, трепетали как огонёк свечи на ветру, а пальцы, вцепившиеся в алюминиевый корпус плеера, побелели от напряжения. Девочка-Арлекин, внешне невозмутимая и хладнокровная…
– Ваш кофе-раф. Может, я могу предложить вам какой-либо десерт?
– Нет, пожалуй… лучше принесите счёт.
Я медленно провёл пальцем по ободу чашки, разглядывая причудливые пятна корицы на глянцевой кофейной поверхности. Они образовывали странные, пугающие картинки, будоражащие воображение точно тест Роршаха, хаотично видоизменяющийся в тонких струйках пара.
Да, первое время было особенно тяжело. Каждый шорох, каждый солнечный зайчик, загадочный силуэт в темноте, даже в облаках я видел лица людей, которых мы забрали тогда в торговом центре. Мы прибыли туда за несколько минут до взрыва, как раз хватило времени надеть перчатки и заглянуть в счастливые и безмятежные лица тех, кто умрёт через несколько мгновений.
Внезапно здание содрогнулось, посреди холла возник огромный сполох пламени, разметавший всё живое, как ветер опавшие листья, разнёсший эскалатор, стоящую рядом крохотную лавочку с бижутерией, и рекламные стенды.
Я не обратил внимания, как с душераздирающим скрежетом трясся и ходил ходуном огромный торговый центр, не почувствовал, когда прямо сквозь меня пролетел огромный кусок штендера с нарисованным мультяшным динозавром, зазывающим народ прийти в кино 27 ноября. У меня заложило уши от ужасного грохота, перед глазами всё двоилось, и мелькали световые пятна, а руки тряслись, точно у припадочного.
До сих пор я отчётливо помню только лица людей. Каждое из них. Всё остальное – это страшная мешанина криков, детского плача, запаха гари и обожжённой плоти. Я бродил среди бушующего хаоса, точно машина, от одного тела к другому, стараясь не вглядываться в застывшие гримасы. В каких-то было сложно угадать человеческие черты, кто-то истошно кричал и звал на помощь, тратя последние силы, а чьи-то души я доставал и вовсе из бесформенного куска мяса. В огненном аду, разверзшимся среди бела дня, осталась частичка моей души – иногда мне кажется, что она всё ещё заперта там, она плачет от боли и скулит точно побитое животное.
С поверхности кофе на меня смотрело мёртвое лицо, левая половина его была сожжена до кости, правая скривилась в безмолвном крике. Я чертыхнулся и ткнул его ложкой – ужасная картина распалась на тающие хлопья и исчезла без следа. Каждый раз эти воспоминания бередят воображение, и день за днём они не тускнеют. Они навсегда поселяются в самых дальних уголках рассудка, чтобы в минуты тоски и душевной слабости напомнить о себе, показать свою ужасную, обезображенную натуру, напомнить мне о былых прегрешениях и ошибках, лишить меня сна и покоя.
Новичкам, собравшим первые души, в обязательном порядке выдаётся несколько выходных, чтобы окончательно решить готов ли ты к подобной ноше: уносить жизни забитых в подворотне прохожих; наркоманов, решивших пустить по вене на пару грамм больше обычного; придушенных подушкой нежеланных младенцев; заблёванных пьянчуг, забывших повернуть вентиль газовой плиты, и незадачливых пешеходов, чьи внутренности на долгие метры размотаны по асфальту.
Кто-то все эти дни предается беспробудному пьянству, тщась найти забытье в алкоголе, а некоторые ищут утешения у доступных женщин. Есть те, кто замыкается в себе и пытается найти ответы на терзающие их вопросы в своём сознании, и единицы – желающие обрести их в вере. Некоторые собирают всех-всех родных и близких, на что времени раньше недоставало – уж теперь-то они знают цену отмеренным срокам.
На следующий день, проснувшись ещё до рассвета, я долгое время лежал без движения и смотрел в потолок. Там, во сне, весь этот ужас повторялся снова и снова, только вот лица случайных людей менялись на моих друзей и членов семьи, а я кричал и метался меж ними, убеждая их бежать прочь. Другой раз я сам до хруста вдавливал кнопку детонатора, наблюдая за взрывом откуда-то со стороны. Самыми лёгкими при этом оказывались сны, в которых и моё тело разрывало на мелкие куски, купало в волнах пламени, заваливало обломками: так, по крайней мере, после этого взрыва боли не приходилось мириться с ужасной реальностью.
С другой стороны, в самой реальности было ничуть не лучше – и первое время я пытался снова заснуть, ну до того страшные плясали тени по стенам, такие душераздирающие крики ещё звучали в ушах. И я знал, что с каждым днём их будет всё больше и больше. Чёрт знает, почему, но самой удачной идеей казалось сейчас, подобно древнеримским врачевателям, лечить подобное подобным.
Я сбросил одеяло и осторожно освободился из Сашиных объятий. Ночью она отдавалась с отчаянной страстью, будто стараясь прогнать, выдавить из себя терзающие страх и переживания. Помню, как, целуя её, ощущал на щеках солоноватый привкус, как она льнула навстречу каждому прикосновению… До самого утра обнимала меня так крепко, точно боялась, что и я могу исчезнуть, раствориться точно ночной морок. Сейчас же она едва слышно посапывала, на губах её играла лёгкая улыбка, а разноцветные локоны разметались по всей подушке.