Вячеслав Станиславович Антонцев
Одна капля в море жизни
Начало всех начал
С разными людьми случаются разные истории. Даже так: с огромным количеством людей случается масса интересных историй. Одни попадают в истории по собственной глупости или по прихоти капризной судьбы. Другие сами создают историю и берут свою судьбу и судьбы других людей в свои руки. Я не буду утверждать, клясться и бить себя в грудь, что всё, о чём здесь написано – сущая правда. Но почему бы и нет?
Давным-давно, в далёкой-далёкой Империи…
Нет, обойдёмся без высокопарных вступлений. Итак, поехали!
…Если вдруг какого-нибудь нерадивого странника занесёт на северо-запад Империи, то ничего нового он там не увидит: кругом одна нищета, пьянство, самоуправство властей на местах… В общем, полная безнадёга. Однако если ему, несчастному, взбредёт в голову дойти до самой границы, то он окажется в сумрачном, лихом и ненадёжном месте, где по ночам то тут, то там поджидает опасность, а зловещие призраки прошлого бесцеремонно вторгаются в настоящее, желая подавить и уничтожить всё живое…
Про те края ходит дурная молва, жуткие легенды и пугающий вымысел тесно переплетаются с будоражащей воображение реальностью. Вымысел настолько тесно переплетён с правдой, что никто, за исключением живущих в этих краях (и конечно же великого и могучего Императора), не знает истинного положения дел.
Повседневная жизнь в этих местах представляла собой странную, жуткую смесь из серой, смертельно надоевшей, скучной однообразной рутины вперемешку с постоянной опасностью, борьбой и нескончаемыми ужасами.
На первый взгляд не самое приятное место, не так ли? На второй тоже. Можно вообще тихонько отойти в сторонку, и притвориться, будто бы мы ничего не знаем, будто бы никто ничего не слышал и не видел. Но мы так делать не будем. Иногда сложно уловить тот самый момент, с которого всё началось. Порою предпосылки происходящих событий, подвигов, предательств, великих и малых свершений уходят корнями в такое далёкое прошлое, что совсем растворяются во тьме забытого, целиком и полностью теряя своё начало. Очень трудно сказать, когда, где и как всё началось, и уж совсем невозможно достоверно определить тот год, месяц и день, с которого стоит начинать повествование. Тем не менее, мы будем считать, что наша история началась именно здесь.
…Увы, но большое, белое, равнодушное солнце не могло прогреть серовато-коричневые, тоскливые, сплошь покрытые болотами и мелкими озерцами бескрайние просторы, что раскинулись широко и привольно, словно в попытке захватить всю земную поверхность. Деревья здесь попадались всё реже, уступая место каким-то кустарникам и корягам, высокой траве, камышу, а то и вовсе болотной тине. Весь пейзаж создавал гнетущее впечатление, и общая атмосфера этих мест вовсе не способствовала хорошему расположению духа. Если пойти ещё дальше на запад, то противная местность станет ещё более заболоченной, деревья станут ещё меньше и кривее, а вода – ещё более покрытой какой-то тиной, склизкими водорослями и сомнительной растительностью. Всякий, кто хотя бы раз слышал об этих краях (то есть почти всё население Империи), знал: продвижение на запад не сулит вам ничего хорошего.
И когда вы, в отчаянной попытке что-то разузнать, что-то выяснить, придать своему странствию осмысленности и опасности, пройдёте последнюю деревеньку, населённую какими-то вооружёнными, плохо пахнущими рыбаками, когда вы пересечёте западную границу Империи…
Вот тут-то вы и вступите на территорию Мглистых болот. На территорию, куда в наши дни редко забредает живой человек. На территорию, сплошь усеянную мертвецами. И эти мертвецы вовсе не собираются лежать в своих могилах вечно.
Неожиданно что-то непонятное, склизкое, с крайне омерзительным видом и с не менее отвратительным выражением догнивающего лица выскочило прямо перед носом Ярослава.
– Уэээх!, – выдохнул он, рефлекторно отпрыгнув и почти не успев испугаться. Даже несмотря на то, что такая мерзость стояла практически вплотную к нему, испуская зловонные миазмы и внушая невероятное отвращение, никаких рвотных позывов уже не возникало – опыт встречи со множеством ходячих трупов не проходил бесследно. Ярослав только-только успел отрубить голову прошлому мертвецу, его старенький меч уже описал приличную дугу и он просто не успевал замахнуться для ещё одного удара…
А следующая мёртвая тварь уже стояла прямо перед ним.
– Архрхрлм! – полупрорычало-полупробулькало существо, и принялось быстро махать какой-то грязной, коричневой, на вид увесистой палкой, по форме и по размеру отдалённо напоминавшей меч. Во все стороны полетели мутные брызги. Ярослав сплюнул попавшую в рот болотную жижу с явным привкусом ржавчины, и отступил ещё на пару шагов. Правая рука сильно болела.
Мёртвый воин, в котором теперь злобы и ненависти было гораздо больше, чем жизни, очень неожиданно сделал выпад. Ярослав еле успел среагировать.
– Нехорошо, – словно где-то на задворках сознания, что не были заняты смертельной битвой, вяло подумал он, – эта сволочь, судя по всему, хорошо владеет мечом, а реакция у меня уже не та…
Он не знал, сколько времени прошло. Иногда ему казалось, что течение его растянулось и всё происходит медленно-медленно, а иногда всё происходящее настолько быстро изменялось, что он едва успевал отражать вражеские выпады. Похоже, он совсем выдохся.
Исчадие болот ещё сделало несколько попыток пробить его защиту, и один раз это почти удалось. Ярослав сделал ещё небольшой шаг назад, попутно боковым зрением замечая какое-то шевеление…
Сердце, разгорячённое огнём битвы, казалось, готово было взорваться, лопнуть от напряжения. Слева к нему подкрался ещё один мертвец, он был настолько близко, что уже протянул руки, чтобы дотянуться до тёплых, живых человеческих внутренностей. Его внутренностей.
Теперь ему надо было сражаться сразу с двумя. Как это ни странно, это только подзадорило Ярослава, который уже вот-вот, и окончательно бы выбился из сил. Он со зловещей ухмылкой прыгнул вправо, и сделал такое резкое и точное движение мечом, какое не делал ни разу ни на тренировках, ни в других схватках с нежитью.
– Уээээ… ы? – сначала угрожающе, а потом удивлённо-разочарованно прорычал мертвец, в тело которого вонзилось смертоносное лезвие меча (непонятно, на сколько в данной ситуации уместно слово "смертоносный", потому что технически мертвецы уже мертвы. В любом случае, если хорошенько поработать клинком, то можно хоть и не убить, но надолго упокоить выползшее из могилы тело). Ярослав быстро выдрал меч из полуразложившийся плоти второго трупа. Тот продолжал как-то вопросительно таращиться на него пустыми глазницами. Парочка следующих молниеносных ударов окончательно сокрушила его, и воин прошлого, потеряв равновесие, с унылым всхлипом, всплеском и брызгами упал в грязную лужу.
Оставшись один на один с вооружённым мертвецом, Ярослав сделал несколько очень рискованных для него ударов мечом. В итоге, ему всё же удалось попасть по правой руке трупа где-то в районе кисти, и зеленовато-коричневая ладошка, сжимавшая древний клинок, отлетела в сторону. От этого ожившая, восставшая из болот субстанция страшно рассердилась, и, протянув руки, с ещё большим рвением и оглушительным криком кинулась на Ярослава. Тот попробовал было отскочить вправо, но внезапно оступился: нога его, вместо привычной зыбкой почвы, нащупала лишь с полметра грязной воды. Не удержав равновесие, воин Империи упал…
А мертвец тут же на него набросился, уже предвкушая вкус свежей крови. Ярослав видел эти чёрные пропасти глаз, три-четыре оставшихся гнилых зуба, древние, ветхие, поросшие тиной лохмотья, что когда-то были одеждой… Правая нога его основательно застряла, он не мог встать, он не мог ничего сделать, он мог только безучастно наблюдать, как жуткое Исчадие Мглистых болот вот-вот его настигнет и уничтожит, оставляя от него лишь воспоминания и остывающую кучку мяса…
Воин, собрав последние силы, вскинул клинок навстречу врагу. Куча плоти со странным, шипящим звуком и треском налетело на остриё меча и спустя мгновение оказалась полностью нанизанной на благородную сталь. Древний живот мертвого человека был проткнут насквозь, а его ещё почему-то функционирующее тело медленно сползало по лезвию до самой рукоятки, обдавая Ярослава ужасным смрадом. Он с энтузиазмом подумал, что если бы на догнивающих останках лица можно было бы прочитать эмоции, то, безусловно, сейчас бы он прочёл эмоции крайнего удивления и разочарования. Почему-то эта мысль ему показалась очень остроумной, и он тихонько улыбнулся.
Между тем проткнутый живот вовсе не помешал мёртвому телу продолжить битву. Висевшая на мече в нескольких сантиметрах от него тварь чуть дёрнулась, будто очнувшись от секундного замешательства, затем с заунывным, могильным, гортанным звуком протянула руки к шее Ярослава. Тот, недолго думая, собрал все свои оставшиеся силы в кулак, и как следует ударил нежить прямо в остатки носа. Голова с хрустом отскочила, обнажив остатки позвоночника и изъеденную червяками шею. Наконец-то, спустя столько лет, мертвец окончательно обрёл покой. Всё встало на свои места.
Ярослав отбросил омерзительную бесполезную тушу и предпринял попытку встать. Сказать по правде, получилось у него это не сразу: нога почти полностью увязла в тине. Однако спустя несколько попыток у него всё же получилось, хотя он, судя по всему, всё же умудрился её подвернуть. Вполне возможно, что он подвернул её и раньше, просто во время битвы не счёл этот факт достойным внимания. Весь вымотанный, грязный, немного дрожащий воин слегка перевёл дух и огляделся.
Перед его взором предстала довольно безрадостная картина: в болотах повсеместно лежали тела поверженных трупов вперемешку с ещё недавно живыми людьми, руки и ноги беспорядочно торчали и выглядывали наружу, многие тела уже начали погружаться в грязь. Ярослав, переводя дыхание и успокаивая бешено стучащее сердце, попытался подсчитать оставшихся. Многих не хватало. Когда они выдвигались из аванпоста, в их отряде было около сорока человек. Сейчас же он мог бегло сосчитать от силы до двадцати смертельно уставших воинов, некоторые из которых, как и он сам, только-только закончили битву. Солнце лениво садилось, и постепенно его редкие лучи всё меньше разгоняли мутновато-коричневую тьму, вселяя смутное тревожное чувство ожидания чего-то непонятного, неотвратимого и окончательного. Где-то метрах в пятидесяти добивали последнего мертвеца.
В неясном, зыбком свете угасающего дня Ярослав вдруг увидел, что постепенно воины собираются в одну кучку. Он поспешил туда, куда стягивались все оставшиеся на ногах. Промокший, грязный мужик с суровым видом и большим правым неподвижным глазом, вытаращенным словно в вечном испуге, стоял посередине и что-то грозно кричал. Слова разобрать было трудно.
– Хвала Императору, – с облегчением подумал Ярослав, – он жив!
Практически все уже обступили Одноглазого и внимательно слушали. Вид у всех был, скажем прямо, не самый опрятный: испачканные, все в грязи, с порванными одеждами и с ещё не перевязанными ранами, с сурово-торжествующими лицами стояли они, наперекор судьбе, возвышаясь над полем павших, словно мрачные скалы, пережившие все грозы и штормы.
– Павел, Эдвард! Обыщите все тела, помогите раненым, если они не могут встать, – громко сказал Одноглазый, широко расставив ноги и внимательно изучая всех присутствующих правым глазом. Создавалось ощущение, будто бы он ни капли не устал, хотя вся одежда у него была порвана, местами виднелась потускневшая от времени кольчуга.
– Павших же… – он немного помедлил, – хоронить не будем. Тихо всем! – сердито рявкнул Одноглазый в ответ на перешёптывание, – Да, я всё знаю, это не в наших обычаях. Но… Тихо, я сказал! – на этот раз он гаркнул так резко, что все вздрогнули и мигом присмирели. Такое за ним иногда водилось.
– Да, не в наших обычаях. Но до захода солнца нам нужно успеть отсюда убраться, если вы не хотите превратиться в кровавый фарш. Все мечи у мертвых надо забрать. Приступать!
Возразить было нечего. Каждый из них прекрасно осознавал, что Одноглазый прав. Им пришлось весь день, с самого утра догонять убегающих мертвецов, прежде чем завязать кровавую битву до наступления сумерек… Вполне логично, что им следовало уходить отсюда как можно скорее, и причём желательно было не допускать попадания в лапы врага относительно нового, казённого Имперского оружия.
Павел тем временем склонился над чьим-то телом, Эдуард помогал другому выбраться из болотной западни. Остальные стали стаскивать мечи поверженных бойцов, мысленно провожая боевых товарищей в последний путь. Как выяснилось, сегодня они потеряли девятерых воинов. Это была трудная битва.
Обратная дорога оказалась куда более терниста и длительна, чем они рассчитывали. Шли молча, стараясь не нарушать придавившей тишины. Двое-трое сильно раненных товарищей тормозили весь отряд, но бросать их здесь было нельзя. Выйти из Мглистых Болот им удалось только к ночи. Им повезло: на обратном пути они не наткнулись ни на одного мертвеца, хотя обычно те оживают под покровом темноты. Ближе к середине ночи, уже далеко после захода Солнца, они наконец-то заприметили вдалеке слабые, еле заметные огоньки сторожевых башен. Дошли!
А впереди им предстояло ещё немало трудных битв, немало потерь. Сегодня они потеряли значительную часть отряда, но кто знает, что будет завтра? Сколько ещё товарищей ляжет в бесконечной мясорубке против безжизненных тел, способных только убивать и ненавидеть? Кто падёт следующим под гнётом невыносимой, каждодневной борьбы? Только неумолимое течение времени способно ответить на эти вопросы. И то далеко не всем.
Кто-то сидел у лекаря, кто-то мылся из общей бочки, а кто-то уже спал мёртвым сном. Ни один из них и понятия не имел, что же случится завтра. Каждый из них мог пасть жертвой кровожадных мертвецов в любой момент. Любой день мог стать для них последним.
Так прошло десять лет.
…Страх. Страх, ужас и бегство вытеснили разум и рассудок. Порывистый ветер гнал чёрные, низкие тучи, под ногами хлюпали лужи, черноту постоянно ослепляли молнии. Сердце бешено колотилось, дыхание превратилось в хрип, в остекленевших глазах застыл смертельный испуг. Вой, скрежет и гром заполонили пространство и вторглись в сознание, внушая ещё больший ужас. Шум дождя бил по мозгам, насквозь промокшая одежда мешала двигаться. Он остался один, и некого было звать на помощь, а за спиной – смерть. Хуже смерти.
В свете вспышек молний проявлялись очертания каких-то развалин, покосившихся стен, мрачных руин. Острые силуэты остатков строений смотрели чёрными, тупыми провалами окон прямо на него. Среди нагромождения груд обломков, упавших башен и развороченных домов копошились тени. Тысячи сумеречных теней, олицетворяющих собой само зло, застыли в напряжённом ожидании. Они следили за ним, они ждали подходящего момента. Протяжённый вой и инфернальные всхлипы становились всё ближе и отчётливее, холодный воздух разрезал лёгкие.
Он бежал что есть силы. Ноги его уже отказывали, в бок впились острые спицы, а грудь разрывалась при каждом вздохе. Каждый шаг его отдавался чудовищной болью. Единственным спасением было бегство. Чтобы не погибнуть в страшных муках, надо выбираться из этого кошмарного места. Хоть кто-то должен выжить… Он знал, что стоит ему свернуть не туда или хотя бы на секунду задержаться, так тут же из-под каждого угла на него набросятся полчища монстров. И то были не какие-нибудь заурядные мертвецы или орки. То были существа несколько иного порядка, стоявшие на ступеньку выше в иерархии нежити и потусторонних, человеконенавистнических сил…
Он не помнил себя, не помнил, кто он такой, не осознавал происходящего. Он, словно загнанное животное, весь превратился в страх, в бегство. Дождь лил стеной. И так непроглядная мгла стала ещё более непроницаемой.
Прямо перед ним сверкнула очередная молния, сразу же грянул оглушительный гром, земля содрогнулась. На сетчатке оглохшего Ярослава прочно отпечаталась яркая вспышка, затмевая весь прочий ужасный мир. Споткнувшись о какой-то неудачно подвернувшийся камень, он плашмя упал и растянулся в грязной луже. Тени по обеим сторонам сразу пришли в движение, зашевелились, зашипели и двинулись к нему. Кто-то летел, кто-то шёл, кто-то, всхлипывая, ползал как гусеница. С каждой секундой они всё приближались. Надежда умерла. Он успел увидеть лишь небольшой краешек неуверенной, робкой Луны, но затем и она окончательно исчезла.
С пронзительными, истошными, хтоническими криками и скрежетом к нему подлетело леденящее душу Нечто. Оно было похоже на длинного, большого летающего червя с примесью какого-то доисторического членистоногого. Всё существо Ярослава обуял беспросветный ужас. Летающее существо с негромким, угрожающим потрескиванием стало приближаться к нему. В полёте чудище извивалось, шевелило бесчисленными ногами, щёлкало клешнями. Оно было похоже на огромную, летающую сколопендру, но было гораздо ужаснее и отвратительнее. Нечто становилось всё ближе…
– Тр-тр, тр-тр, тру-тру, тру-тру-тру…
Ну вот и всё, это конец. Смертельный ужас сковал ему душу. Он попытался закричать, но крик застрял у него в горле…
Последний рубеж севера
Ничего не осталось, лишь хрупкие кости
Не спят, всё воюют, и бьются, гремя.
Многоглазые твари утопают во злости.
Скоро настигнут они и тебя.
Вот уже несколько дней скакал он на Север, практически без отдыха, останавливаясь только лишь ночью, да по большой нужде. Всадник мчался в одиночестве, обгоняя торговцев, путников и бродяг, перетекающих из города и город, обгоняя военный и мирный люд. Довольно сильно выделялся он на фоне людей, что по той или иной причине пускаются в столь продолжительное странствие. Лицо его, сложенное правильными, но несколько грубыми чертами, не запоминалось совершенно, а чёрные волосы были коротко подстрижены. Одежда, хоть и покрылась за время путешествия изрядным количеством дорожной пыли, выдавала человека если не богатого, то хорошо обеспеченного, а искусно украшенные ножны ясно указывали, что их обладатель имел не только оружие и деньги, но и хороший вкус. С собой у него практически ничего не было, кроме небольшой кожаной сумки, и, конечно, оружия. На вид ему было около тридцати пяти.
Путь Всадника, хоть и был долог и тернист, всё же постоянно освещался сияющей, словно далёкие, благородные звёзды, целью. Дорога его проходила через Вавер и великие равнины, по праву почитаемые и известные как края плодородия и изобилия, через земли Астетона, через Нэртон, город ремесленников и торговцев, через нагорье Морн и дремучие леса. Наконец, Всадник вступил в малозаселённые, практически необжитые земли, что были ограничены Сумеречными холмами с востока и Бурыми равнинами с запада.
На юге и в центре Империи весна давно уже вступила в свои права, и лишь высочайшие вершины Непроходимых гор и Имперского кряжа оставались сокрытыми от посторонних взоров вечным снежным покровом. Продвигаясь всё более на север, Всадник, постепенно, день за днём приближался к Ледяным Пустошам, и всё острее чувствовал он мёртвое дыхание северных ветров, всё меньше весеннего оживления попадалось ему на пути, и даже солнце с каждым днём светило всё тусклее и нерешительней. Прямо сейчас он, верхом на верном скакуне, заканчивал долгий, утомительный переход через Бурые равнины, название которых как нельзя точно отображало их унылый облик. Живительные лучи могучего светила ещё не успели полностью согреть эти места, а потому вся местность была усеяна остатками нерастаявших сугробов, тонкие ручейки от которых в конце концов попадали в какую-нибудь грязную лужу. Одинокие деревья стояли ещё голые, безо всякого стыда протыкая воздух бесчисленными веточками и сучками, прошлогодняя трава и листва лежала без признаков жизни. Когда Всадник проезжал очередную захудалую деревеньку, состоящую из двух-трёх десятков стареньких покосившихся домиков, та казалась совсем заброшенной и безлюдной, словно жильцы навсегда покинули её.
В какой-то момент Всадник осознал ту разительную, жуткую перемену, которая произошла в его окружении: вместо цветущих, пышущих энергией, жизнью, весельем и радостью земель Астетона он оказался среди тоскливых, пустующих, почти безжизненных просторов севера. И хотя до Рессевиля, а уж тем более до Ледяных Пустошей было ещё очень далеко (в лучшие времена дней семь пути), человек уже здесь чувствовал что-то неладное, что-то нехорошее, витающее в воздухе и проникающее в лёгкие, в сердце, в разум. Быть может, виной тому была дурная слава этих краёв и той жестокой земли, что скрывалась дальше за ними, а может, он и вправду чувствовал близость сил зла. В любом случае, сворачивать он не собирался.
По левую руку раскинулись однообразные просторы Бурых равнин, справа отчётливо виднелись силуэты Сумеречных, а далеко впереди уже вырисовывались расплывчатые образы Астровых холмов. Бурые равнины простираются на многие десятки миль на запад, и словно рассеиваются, теряются на горизонте. За Сумеречными Холмами широко и привольно разворачивается Дикий лес, известный своим крутым нравом и опасными жителями-дикарями.
Солнце уже садилось, когда Всадник вплотную подъехал к Астровым холмам. С юга они были совершенно голые, пожухлая трава ещё не успела воспрять от зимнего оцепенения, а малочисленные, хилые деревья ещё и не думали одеваться и расцветать. Северная сторона холмов ещё была покрыта снегом и подтаявшими сугробами. Уставший Всадник и его верный конь успели подняться и спуститься ровно три раза, прежде чем они поднялись четвёртый раз, и им открылся вид на удивительный город Отертон.
В свете заходящего солнца то было действительно захватывающее зрелище. Привычная грязь вперемешку с камнями исчезла, под ногами оказалась дорога, мощёная тысячами квадратных камешков величиной с кулак. По бокам дороги, каждые два-три метра возвышались два ряда небольших белых столбиков, связанных друг с другом массивной железной цепью. Мощёная дорога, идущая поначалу вровень с землёй, мало-помалу начинала подниматься над нею. Любой путник или торговец, за какой-нибудь надобностью пришедший в Отертон с юга, вскоре обнаруживал, что дорога сплошной кирпичной лентой возвышается над землёй сначала на метр, затем – на человеческий рост, а затем и вовсе отрывается от земли, расширяясь и опираясь на массивные колонны из палево-серого кирпича. Арки и колонны Южного Отертонского моста, поддерживающие каменную громаду и путников наверху, скромно старели под стремительный ритм сменявших друг друга дней и времён года, но на них всё так же можно было разглядеть искусные барельефы, хоть и потёртые временем, и на них всё так же можно было положиться. Где-то у самого основания колонн лениво перетекала плоская, неглубокая речушка, русло которой было буквально усыпано множеством отмелей, небольших песчаных островков, выглядывающих из-под воды камней, целыми пучками растений. В иные времена река эта была куда более полноводна, о чём молчаливо свидетельствовали почерневшие каменные глыбы у подножия колонн моста, в наши дни сильно возвышавшиеся над поверхностью воды. Южный Отертонский мост имел множество пролётов, длинной и высотой значительно превосходя нынешние потребности в мостовой переправе. На той стороне моста дорога не поднималась полого, а сразу, с разбега врезалась в высокий холм. Там, на противоположном холме, и начинался город, весь усеянный высокими домами и утыканный печными трубами. Двух-трёхэтажные дома с беловато-серыми стенами и деревянной, изредка черепичной крышей будто лезли на вершину холма, сползая и толкая друг друга, образуя невероятные скученные пространства и узкие улочки. Иной раз и вовсе казалось, что вон тот каменный домик с маленькими окнами взгромоздился и стоит на двухэтажном строении непонятной формы, а по ветхим почерневшим балкончикам можно перебраться в другой квартал, ни разу не спускаясь на землю. Были здесь и величественные сооружения с толстыми стенами и бойницами, гордыми серыми башнями, лестницами и переходами, а были и просто захудалые теснившиеся домишки, своей невзрачностью и беднотой убранства превосходя все виденное Всадником ранее в Астетоне. Они соседствовали друг с другом, решительно не похожие, и вместе с тем составлявшие единый, гармоничный ансамбль, напоминавший выцветшее лоскутное одеяло огромных размеров. Снег в городе, в отличие от окрестностей, уже растаял, и на старые каменные городские улицы окончательно пришла весна, принеся с собой пыль, грязь, серость и ещё большую суету. Лучи заходящего солнца под острыми углами прорезали городской воздух, и от этого весь пейзаж играл новыми красками, хоть никто его о том и не просил.
Всадник, любуясь городом, в котором уже зажглись первые малочисленные огоньки, пересёк мост. Он слишком долго был в пути, и теперь глаза его, насмотревшись бескрайних просторов и обширного безлюдья, отдыхали, душа ликовала, разум радовался, а тело предвкушало. Он не спешил: с чувством крайнего удовлетворения, спешился, поправил одежду и сбрую, взял скакуна под узду, и пошёл в гору. Справа его, словно приветствуя, уже поджидало большое серое трёхэтажное здание, обращённое окнами прямиком на юг. Грязные серовато-белые стены были, как это и принято у местных, совершенно голые, и лишь двенадцать небольших окон грустно смотрели куда-то вдаль. Из деревянной, почерневшей от времени покатой крыше беспорядочно торчало великое множество печных труб. Присмотревшись внимательнее, становилось понятно, что стены домика вроде как немного наклонены. Грубая обшарпанная деревянная дверь была открыта нараспашку, обнажая непроглядную чёрную подноготную прихожей, а в одном окне угадывалась тускло горящая свеча. В общем, это был типичный домик славного города Отертона.
Одна из наиболее широких, и, пожалуй, главная улица города начиналась здесь. Она вела строго на север, на вершину холма, где виднелось воистину исполинское сооружение из стен, башен и переходов, из высоких сводов и устремлённых шпилей. Отертонская крепость была одним из величайших сооружений, когда-либо воздвигнутых человечеством, и безусловно, самым могучим, неприступным и огромным замком на всей территории подконтрольного Империей Севера. Миллионы камней всей своей тяжестью давили на Астровые холмы и на прочую Землю, слагая толстенные стены, ворота и укрепления, коих такое количество, что ни одних глаз не хватит, чтобы за раз узреть хотя бы треть от всего. Человеческий гений, в чьих смелых руках непослушное железо гнулось и тянулось, как глина, а бронза текла, как вода, воздвиг из камня, из простого булыжника не просто гигантскую крепость, способную пережить конец света и падение неба на землю, а настоящее произведение искусства, поражающее до глубины души всякого, у кого она есть. В Отертонском замке грубые, неотёсанные булыжники слагали изящные своды и арки, невероятные переходы и укрепления. Первозданная, необузданная сила природы соседствовала с изяществом и мастерством строителей прошлых эпох, десятилетиями трудившихся ради возведения Отертонского чуда.
Главная башня, облицованная чёрным базальтом, словно острый клинок вонзалась и распарывала северное небо, бросая вызов самим богам. Величественные наружные стены с бойницами, внутренние стены с большими стеклянными окнами причудливо переплетались, создавая удивительный ансамбль. Впрочем, уже темнело, а потому всё труднее было различать завораживающие, бесчисленные детали замка, но и без них он представлял собою невероятное, непостижимое зрелище.
Трудно сказать, сколько времени Всадник преодолевал Отертонские подъёмы, однако, когда он подходил к Южным воротам, Солнце село окончательно. Сумерки уже опустились, а удлинившиеся тени заполонили всё обозримое пространство. Редкий тусклый свет в окнах домов, да снующие туда-сюда запоздалые прохожие не осмеливались спорить с большой и могучей темнотой. Быть может, виной тому было влияние Севера, но иногда по ночам в Отертоне становилось жутковато. Он подошёл к наглухо закрытым воротам в три человеческих роста, что были зажаты между двумя высочайшими башнями. От них влево и вправо отходила отвесная неприступная стена, на вершине которой плясали редкие огоньки факелов. Всадник подошёл к дверям вплотную и как следует постучал.
– Кого там ещё принесло? Мы закрыты на ночь! – незамедлительно прозвучал злой, скрипучий, рассерженный голос откуда-то сверху. Эх, пришёл бы он на полчасика раньше, то вполне бы успел проскочить в ещё открытые ворота крепости…
– Это я, Всадник! – громко и чётко сказал Всадник, пристально вглядываясь в небольшое отверстие в стене, приблизительно в метре над воротами. В случае осады крепости (что, насколько было ему известно, никогда не происходило), из него на врагов должны были обрушиться целые литры кипящего масла, а то и олова со свинцом. Сейчас же оттуда доносился рассерженный голос, по-видимому, одного из ночных дежурных.
– Всадник? Какой Всадник? Убирайся прочь, и не возвращайся до утра, сказал же, что Крепость закрыта, – сказал не менее рассерженный голос из этого небольшого окошка.
Он вздохнул, но делать было нечего. Набрав как следует воздуха в грудь, он громко и чётко произнёс:
– Его Императорского Величества посланник и верный слуга принес важное известие достопочтенному лорду Антонию, властителю Отертонских земель! Прошу впустить меня, ибо дело безотлагательное!
На несколько минут над наглухо запертыми воротами повисла тишина, так что Всадник даже усомнился – не ушёл ли бдительный страж сразу после того, как приказал ему возвращаться утром? Не осталась ли его, хоть официальная, но высокопарная фраза неуслышанной? Он стоял среди навалившей тишины, под покровом полностью уже спустившейся ночи. Лишь только откуда-то из глубин города ветер порой приносил какие-то неясные скрипы, перешёптывания, робкие стуки. Со стороны же Отертонского замка, грозно и безмолвно нависающего над ним, словно отвесная скала, не доносилось не только ни одного шороха или скрежета, но даже не было видно сколько-нибудь заметного шевеления. Он довольно долго стоял, прислушиваясь и всматриваясь. Окажись рядом с Всадником человек, достаточно зоркий, чтобы в темноте разглядеть его лицо, то нашёл бы его скорее непроницаемым, чем суровым.
Всадник уже начал потихоньку задумываться насчёт ночлега, как внезапно, шагах в пятнадцати от главных ворот, раздался громкий скрип. Маленькая дверца, обыкновенно замаскированная под стену, а в неясном, тусклом свете звёзд и вовсе незаметная, открылась, и из стены вынырнул какой-то смутный силуэт, отдалённо напоминавший туловище. Силуэт двигал руками, жестикулировал и шепотом молвил: