Вячеслав Прах
Кофейня в сердце Парижа

Магазин с табаком на углу моего дома был открыт круглосуточно. Я поднял голову вверх, стоя посреди безлюдной улицы, посмотрел на свое окно. Там горел свет. Странно, мне казалось, что я его выключил. Ничего, такое со мной часто случается.

Не успел я дойти до угла, как из-за него вышла женщина. Это был знакомый мне человек, я ее узнал по пальто, но не по походке. Что-то странное с ней происходило в этот момент – она вся дрожала, пошатываясь из стороны в сторону. Что с вами? Я остановился и прижался к дому, спрятавшись в тени, чтобы она меня не заметила, а когда она прошла мимо меня, то последовал за ней. Конечно же, я забыл о том, зачем сюда пришел. Я шел за ней несколько сотен ярдов, прежде чем мы приблизились к тому дому, куда она так торопилась попасть. Я шел тихо, чтобы она не услышала моих шагов. Это был соседний дом, через один стоял мой. Я поднялся осторожно по лестнице, рассматривая ее спину. На третьем этаже я остановился. Женщина к тому времени поднялась на четвертый и принялась искать свои ключи. Послышался скрип двери, дверь отворилась, но я не слышал, как ее закрывали. Я подождал минуту. Две. Пять. Снова захотелось курить, и я подумал было уйти. Но дверь все это время оставалась распахнутой. Я на цыпочках поднялся на ее этаж и притаился. Стал прислушиваться. Что вы делаете среди ночи в этом районе одна? Здесь прогуливаться даже среди белого дня опасно. Вы снова пьяны? Еще минут пять прошло. Я не услышал ни звука, ни шороха. Что с вами? Вам стало плохо за дверью? Мне нужно было убедиться, что с ней все в порядке, и я вошел без стука и приглашения. Это была большая, просторная квартира. Красивая современная мебель, обои бежевого цвета. Я задержался на пороге, чтобы снять свою обувь, а затем тихо прикрыл за собой дверь. Ключи остались в замке снаружи. Я босиком направился в кухню, там никого не было. Я только краем глаза заметил джезву для кофе на кухонной плите, рядом стоял чайник. Затем я развернулся и вошел в первую приоткрытую дверь. Это была спальня, большая кровать, аккуратно заправленное снежное белье. Рядом находилась тумбочка, а на ней стояла фотография этой женщины. Да, могу теперь точно сказать – это была ее квартира. Я сделал еще два шага и увидел… Господи… Я не произнес ни слова, но в уме прокричал их с десяток. Я находился в оцепенении, мне еще никогда не приходилось видеть подобного. Она сидела, опершись спиной о стену, на холодном полу. Глаза смотрели в одну точку, и на мгновение я подумал, что она мертва. Но… Игла в левой руке. Внутренний изгиб локтя был обколот. Синяя кожа, красные точки. Туман… Она была наркоманкой, как же я сразу… Я осторожно приблизился к ней и посмотрел в ее глаза, точнее, зрачки, они были расширены до невозможности. Я приложил ладонь к ее теплому запястью. Пульс есть. Но она не дышит. Женщина не видела меня, хоть и смотрела в одну точку у меня на лбу. Я встал и отошел в сторону, она по-прежнему смотрела перед собой.

Я присел возле нее. Если вам суждено умереть сегодня, то не будем испытывать судьбу. Я в нее верю. Я не притронусь к вам, я больше никому не помогу. Никогда! Клянусь! Да, избавиться от вас теперь стало легко. Стоит только позвонить и вызвать врача. Люди в белых халатах не задают лишних вопросов, они сразу увозят, и ваш дом станет гораздо меньше этой квартиры. Гораздо белее. И больше мы никогда не увидимся. Не закажете свой горький латте, и не спрятаться вам больше за своими сонетами. Я не знаю, кто вы, и не хочу этого знать. Но вы никогда больше не зайдете в мою кофейню.

Я медленно поднялся с пола, наклонился к ней и посмотрел еще раз. Ничто в этом мире не стоит вашей жизни, слышите? Да, собственно, она ничего и не стоит. Ваша жизнь! Я долго не решался этого сделать, но, в конечном итоге, присел боком к ней и взял на руки. Привстал. Господи, зачем я это делаю? Я только положу ее на кровать и укрою. Если ей и суждено сегодня умереть, то пусть лучше в теплой постели, чем на холодном полу. На этом все! Я не трогал руками шприц, а только отбросил его ногой под кровать. Затем вернулся на кухню и заварил себе кофе. Вы позволите? Да вам и нет до меня никакого дела сейчас. Вы не знаете обо мне ничего и никогда не узнаете… Сколько она провела в таком состоянии? Час? Два? Три? Не знаю, я допил свой кофе, помыл за собой чашку и поставил ее обратно на место, в верхний шкаф. Закрыл дверцу. Затем направился к входной двери. Обулся на пороге и приоткрыл медленно дверь, чтобы достать из замка ключ. Я оставил его на полу, чтобы ни у кого не было искушения среди ночи без стука войти. Осмотрел еще раз прихожую и тихо закрыл за собой дверь. Меня не было здесь. До встречи, если проснетесь!

А она проснулась… Дверь кофейни открылась, и до меня донеслись ее шаги. Я внимательно всматривался в отражение, мне хотелось взглянуть в ее глаза. Незнакомка снова спряталась за своими сонетами, теперь я заметил, что она выбирает платья с длинным рукавом. Признаюсь, на короткое время я смог отвлечься и выбраться из своего душевного ада. Но это ненадолго.

От вчерашнего трупа и след простыл. Позади меня сидел живой и абсолютно здоровый человек. Юная девушка, какие милые черты лица. Улыбчивая, эта загадочная улыбка могла бы свести кого угодно с ума. Она была свежа, полна сил и энергии. Теперь я не дал бы ей и двадцати трех.

– Чудесно выглядите, – заметил официант.

– Благодарю, – ответила она достойно.

– Один латте, как всегда?

– Как всегда.

По ее ответу я понял, что у этого места появился еще один постоялец.

* * *

Мне иногда хотелось самому подойти к официанту и заговорить с ним первым. Например, ко мне только что пришла мысль, что если бы эта проклятая кофейня заговорила, то она произнесла бы: «Бегите!». И я хотел с ним этим наблюдением поделиться.

«– А вы не хотели бы вызвать священника?

Он на меня с пониманием посмотрел бы, словно прочитав мои мысли.

– Для того, чтобы вас отсюда изгнать?

– Нет, хотя бы для того, чтобы окропить эти стены святой водой. Ну, или обыкновенной водой из-под крана. Они грязные. Вы разве не видите?»

Как хорошо, что у меня есть такой собеседник, как я. Улыбнулся. Я много раз мысленно проигрывал диалоги, которые имели бы место быть. Но почему-то всякий раз, когда я подхожу к этому бедному человеку с подносом, у меня получается выдавить из себя какую-то дурацкую ухмылку, словно я смотрю на него свысока и насмехаюсь над ним во время его отсутствия. Сам не знаю, почему так происходит, но с недавних пор он начал обходить меня стороной.

Я, как и любой другой человек, не обделен чувством юмора. Но в последний год я забыл об этом…

Моя дочь умерла, когда ей было всего лишь три минуты. Моя жена умерла спустя три месяца… Ее убили. Пуля седьмого калибра. Такая же, как была в моем револьвере. Ее застрелили моим собственным оружием. В моей квартире. Убийца спланировал все. Он знал, что я не в состоянии был ее защитить, он воспользовался моментом, когда я был в бреду. В моей руке нашли тот самый револьвер, из которого Она была убита выстрелом в голову. Париж подставил меня, а сам к тому времени скрылся. Меня бросили в вонючую камеру, я был уверен, что там же и сгнию. Спустя несколько суток без солнца меня оттуда вытащили. Моим спасителем был ее отец, он прекрасно знал, в каком состоянии меня нашли, и что я не мог этого сделать. Этот человек видел меня насквозь, лишь потому я до сих пор сижу здесь, в этом зале, и пишу свою книгу. Мне есть о чем рассказать, и если со мной что-то случится, то мои записи попадут в нужные руки. Я в этом не сомневаюсь.

Не отказывайся от меня, лучше сразу убей. Возьми в руки нож и вонзи его мне прямо под ребра. Не уноси с собой мои слова, те буквы, которые имели когда-то вес. Это мои слова, не твои. Это мои чувства, не тронь их. Отними у меня все, ты в силах унести с собой этот город, целое небо забери у меня над головой. В аду не бывает дождей, мне незачем больше небо. Унося с собой это мгновенье, ты унесешь с собой Рай. Упади! Ведь бесы – это бывшие ангелы… И если любовь – это рай или ад, то мне не нужно ни того, ни другого. Я хочу поселиться там, где не бывает любви. Я не хочу пить вино, если от него умирают.

Она сбежала от меня. Ей казалось, что есть такое место, где она могла бы найти себя прежнюю. Той же ночью ее убили…

* * *

– У вас здесь курят? – спросила моя знакомая у официанта. Теперь, после того, как я вошел на порог ее жизни прошлой ночью, я не мог больше называть ее незнакомкой.

– Да, одну секунду, – он удалился в конец зала, затем вернулся и поставил на стол пепельницу.

– Спасибо.

Трудно было сказать – работал ли он на ее чаевые лицом или же его улыбка была столь искренней, но порой могло показаться, что он в нее влюблен.

И вправду ли она так хороша, как он о ней думает? Я видел, как вы были хороши вчерашней ночью. Играет, блестяще играет на публику… Я не могу найти в вашей жизни хоть что-то, чем можно было бы оправдать то, что вы с собой делаете. Вам нет оправданий. Вы не жертва, леди, вы – зверь. Вы губите то, что вам не принадлежит. Это я о вашей жизни.

– Кх-кх, – откашлялась она после первой же затяжки дыма. Так вы еще и дилетант. Господь всемилостивый, зачем вам нужна сигарета? К образу? Да, к нему. Образ – это в первую очередь то, что не приносит никакой радости себе, а только окружающим. Вы актриса. Вам нужны зрители. Хорошие актрисы знают, что мужчинам больше нравится, когда от женщины пахнет не сигаретой, а хорошим парфюмом с примесью молока. Табак убивает молочный запах, да и кожу старит. Посмотрите на мое лицо, как вы думаете – сколько мне лет? Нет, не смотрите. Я даже представить себе не могу, что сделает с вашим лицом героин.

– Кх-кх-кх, – она снова закашляла. И вправду, лучше курите.

Меня вдруг охватила злость. Ни с того, ни с сего. На пустом месте. Мне внезапно захотелось к ней подойти, схватить ту пачку сигарет, что лежала у нее на столе, и смять в руке с нечеловеческой силой.

– Черт бы вас побрал, что вы с собой делаете?

Я выхватил горящую сигарету из ее руки и потушил в пепельнице.

– Зачем вы ищете смерть? Зачем себя отравляете? Посмотрите на себя в зеркало: на свои губы, на свое лицо, загляните в глаза. Вы прекрасны. ПРЕКРАСНЫ! И ни один мужчина на этом свете не устоял бы от соблазна познакомиться с вами. Зачем вы отнимаете у себя то, что досталось вам даром. Ни за что! Перестаньте себя убивать. Перестаньте играть для кого-то. Живите для самой себя, наслаждайтесь каждым мгновением, хоть каплей дождя на руке. Комплиментом от незнакомого человека. Я вижу! Вы не готовы еще пока впустить кого-то в свое сердце, оно ранено, не мне вам говорить о боли. Но не заглушайте эту боль случайными, пустыми людьми. Постельных тонов. Лучшие любовники для вас сейчас – это книга и сон.

Это был еще один несостоявшийся диалог, который исчез внутри меня, где исчезали и другие диалоги. Я к ней не подошел, не сказал этих слов. Но я себя не винил за это. Вы и сами однажды к этому придете!

– Вам не идет сигарета…

Единственное, что я произнес. Я не обращался именно к ней, это было больше к себе.

– Правда?

Послышалось у меня за спиной.

– Повернитесь ко мне лицом. Я бы хотела посмотреть, что не идет вам.

На этом все. И весь наш разговор. Я ничего не ответил, да она, по всей видимости, ничего и не ждала. За все эти два месяца мы не сказали больше друг другу ни слова.

Почему я назвал эту женщину Розой? Не знаю… Это имя подходило ей так естественно, что я даже забыл, почему именно выбрал его… Впрочем, я лгу себе. Наша красная роза в цветочном горшке, что мы поливали вместе, а позже – я один. К сожалению, в моей квартире вянут цветы… Возможно, я увидел в этой женщине свою дочь, только уже взрослую. Ведь любая взрослая женщина – это по-прежнему чья-то дочь. Я не увижу, как растет мое дитя, но я увидел, как распоряжается своей жизнью чужое. Роза не была для меня женщиной в естественном смысле этого слова. Я ее не хотел… Я не испытывал к ней влечения и мимолетной страсти, как это бывает с мужчиной, разглядевшим женщину поближе. Нет, это было другое чувство.

Спустя неделю Роза больше не откашливалась после очередной тяги дыма. Она вошла во вкус.

– «Но, ограничив жизнь своей судьбою, ты сам умрешь, и образ твой – с тобою».

Она ни с того, ни с сего прочитала эту строчку Шекспира. И умолкла.

Почему именно эту? Некоторые слова приходят как никогда вовремя. Они слетают с губ тех людей, которые не знают истинной силы этих слов.

* * *

Еще одна бессонная ночь. Как же я завидую тем людям, которые ложатся спать вечером, а просыпаются утром. Как же я завидую живым. Я теперь понял, почему не чувствую радости, а в последнее время даже горя. Мне пришлось умертвить все свои чувства, чтобы больше никогда не испытывать боли. Той боли, которая не внутри меня. А снаружи. Она везде… Стоит мне только притронуться к чему-либо.

Безымянная моя, сколько я лежу уже в этой постели? У меня отекли ноги и спина. Теперь я знаю, что чувствуют прикованные к кровати больные, я знаю, когда у них начинаются пролежни. Сколько я еще буду закрыт в этом гробу? Сколько времени пройдет, прежде чем я открою свои глаза? Мне не хватает солнечного света, мне до невыносимости хочется вдохнуть глоток свежего воздуха. Там внутри, среди забитых досок и сырой земли под спиной, нет ничего, за что можно было бы зацепиться, ухватиться обеими руками и выбраться наверх. Туда не проникает даже мысль о спасении. Туда не прокрадывается даже надежда.

Снова перед глазами я вижу наши первые дни. «Прекрати! Хватит!» – обращался я к женщине, смотревшей на меня с портрета.

– А я не отравлюсь этим супом?

С кислым лицом посмотрела она в свою тарелку.

– С большей вероятностью ты отравишься воздухом, чем моим супом! – недовольно возразил я.

– Тогда я предпочту воздух! – отодвинула она тарелку на безопасное расстояние от себя.

– Как хочешь, – с испорченным аппетитом произнес я, поднося ложку ко рту.

Она с недоверием наблюдала, как я наслаждался своим творением, смакуя. Это было гениальное блюдо – мой фирменный суп. В руках мастера даже самый обычный суп становится рукотворным шедевром.

– Ну что же, убедил. Попробую!

Она подвинула тарелку к себе. А сама сморщила лицо так, словно съела дольку лимона. Она никак не могла решиться на этот шаг.

– Ну же! – не удержался я. – Либо ешь мой суп, либо ходи голодной. Кстати, здесь на углу есть… – не успел я закончить, как она проглотила содержимое ложки.

– У-у, ну и гадость! Как ты вообще можешь это есть? Он слишком постный, этот твой суп, гастрономическое чудо мировой величины.

Я побелел от ее слов. Да как ты смеешь такое говорить о моем супе. Так! Спокойствие… Это всего лишь куриный бульон.

– Значит, – многообещающе начал я, – ты не будешь есть в моем доме приготовленные мною блюда? Ты отказываешься от моей еды, верно? – с каплей насмешки на лице спросил у нее я.

Она покачала головой. Затем добавила:

– Нет!

– Вот и славно… Вот и славно!

Я поднялся со стула и начал убирать со стола тарелки. Суп из ее тарелки я демонстративно вылил в раковину. Она никак не отреагировала.

«Значит, воздух предпочитаешь. Хорошо! Посмотрим, сколько ты продержишься на своем воздухе».

Я тем временем достал из холодильника мясо, приготовленное в духовке под апельсиновым соусом. Разогрел его, а затем поставил на середину стола. Взял из шкафа приборы на одну персону и приступил к трапезе.

Минуты три она не отводила от меня своего голодного взгляда, в нем было столько надежды, он буквально молил меня, чтобы я предложил разделить это блюдо с бедной, несчастной женщиной. Но я был непоколебим. «Ни за что!»

– Хорошая погода на улице, – пробурчал я с набитым ртом.

И тут она, наконец-таки, сорвалась. Не так уж и крепок оказался орешек.

– Я закажу себе пиццу.

В тот момент я чуть было не поперхнулся.

– Никакой пиццы в моем доме. Никогда! – воскликнул приказным тоном я, вытирая салфеткой рот. – За пределами моей квартиры – пожалуйста! Но только…

Она не дослушала, встала со стула и направилась в прихожую. Я последовал за ней.

– О, – удивилась она. – Ты починил мои туфли?

– Я разве похож на сапожника?

Это был риторический вопрос, он не требовал ответа.

– По правде признаться, немного. Если бы еще только усы… – Она о чем-то задумалась, а затем посмотрела на меня с серьезным видом. – Ты никогда не думал отрастить себе усы?

– Ты сейчас смеешься надо мной?

– Нет, почему же сразу смеюсь. Было бы замечательно, если бы ты умел чинить обувь. У меня как раз дома две пары туфель, которые было бы хорошо отремонтировать. Раз уж у тебя не удался суп, надеюсь, я тебя этим не обидела, но готовить – это явно не твое. То, наверное, у тебя полно других достоинств, о которых я пока еще не знаю. Вот я и подумала…

– Я не сапожник! – разозлился я.

– Это я уже поняла, – как-то разочарованно ответила она, а затем добавила: – У тебя есть знакомый сапожник?

– Я купил эти туфли. Они в точности, как твои. Кстати, я убрал их в шкафчик, – показал рукой на шкаф у двери.

– Как банально, а я думала, что ты меня отнесешь на руках на улицу.

«И зачем я только догнал ее в парке?» – пронеслось у меня в голове.

Она тем вечером все же заказала себе пиццу. А на следующий день наводила в моей квартире свои порядки. И фразу «Чувствуй себя здесь, как у себя дома» я ей не говорил.

Сколько всего с нами произошло… Словно несколько дней у нас было. А если перемотать, как пленку, то всего лишь несколько минут. Я любил тебя. Больше жизни любил. Страсть моя, Ли…

Я подошел к окну и посмотрел на пустые, холодные улицы. Это всего лишь сон, мне нужно проснуться. Если открыть окно и выпрыгнуть вниз, то у меня получится выйти из этого глубокого, страшного сна. Я очнусь в теплой постели без боли в солнечном сплетении, без кома, застрявшего в горле, я проснусь без Нее…

Открыв окно, я набрал в легкие воздуха. Глубокий вдох. Выдох. Нет, я этого не сделаю. Моя жизнь не принадлежит только мне. Я ведь это хотел объяснить Розе, но так и не смог. Нет, пока убийца жив, я не проснусь. Прикрыв окно, я снова лег в постель и закрыл глаза.

Когда двое влюбленных слились друг с другом страстью, бесконечным желанием целовать, касаться нежно другого, и каждым своим касанием ощущать на пальцах ток… Когда двое влюбленных вон лезут из кожи, чтобы сплести свои души во мраке, в этом райском мгновении. Опьяненные, жадно вдыхают шею и волосы, когда срывают свой голос, и… Когда постель хранит запах любви, а любовники хранят друг друга в крепких объятьях… Разве можно это опошлить таким обыденным словом, как «секс»? Ночь – это когда родственные души обнажают друг перед другом свои тайны. Они бросают на пол одежду и любят. Выключив свет, закрывая глаза… Их глаза не видят того, что чувствует тело. А тело – это, прежде всего, инструмент. Его не обманешь. И, как любой инструмент в этом мире, оно издает особую музыку, когда его касается душа.

Июльская ночь. Теплая, бессонная ночь. Открытое окно. Прохладный ветер…

«Более, чем увлеченность, но менее, чем привязанность».

Мы разговаривали с ней до утра.

– У меня и вправду такой отвратительный суп? Или же это было частью игры?

Она улыбнулась.

– Нет, неправда. Он вполне съедобный.

Я удовлетворенно вздохнул, а затем она задала свой вопрос.

– А я и вправду такая тяжелая?

Я несколько секунд подумал над ответом.

– Нет. Мне на самом деле было бы неплохо сходить в спортзал.

Минута молчания.

– Я тебе нравлюсь? – этого вопроса я не ожидал.

Трудно было сказать, нравится ли мне она. Она была обаятельная, и, наверное, попросту невозможно было не поддаться ее природным чарам. Это все равно, что пойти против своей воли. Она была женственная, манерная и игривая, словно кошка. Меня привлекали ее тонкие, нежные пальцы, которыми она играла на моей спине. Я был без ума от нее. Каждое мгновение, проведенное с ней, мне доставляло радость. Я был одурманен ею, словно она – всего лишь яркий, ослепительный сон, который подходит к концу. Я не читал женщин, я читал книги. А героини из книг – они такие ненастоящие, местами сильно переигрывают, они не вызывают той эмоции, какую я испытал рядом с ней. Они совсем не похожи на нее. Как оказалось, влюбиться в женщину – это гораздо приятнее…

Я стыдился своих чувств перед ней. Как стыдятся своих обнаженных тел впервые друг перед другом. Мне казалось, что мои чувства – это тайна, которую должен знать только я. И если ее узнает кто-то еще, увидит меня в таком свете, то я лишусь своей силы, той уверенности в себе, которую мне придавала моя сдержанность. Моя недосказанность. Мой надежный секрет.

Я чувствовал, что могу сделать все ради этой женщины. Даже пойти на преступление, если она меня об этом попросит. Спустя несколько секунд я ответил.

– Я в жизни не встречал таких красивых глаз.

Она продолжила:

– А если встретишь еще…

Я ответил сразу.

– То пройду без оглядки мимо.

– Почему?

– Потому что они не твои.

Я проговорился, сказал, не подумав. Она, наверное, догадалась…

На ее лице я уловил секундную радость.

Мы снова молчали. Я нагнулся к полу и достал пачку своих сигарет. Затем подвинул к себе пепельницу. Закурил.

– Будешь? – предложил ей.

– Буду.

– Мои крепкие.

– Ничего.

Ветер приятно обволакивал наши голые тела. Перед рассветом всегда становилось прохладнее.

– Я закрою окно?

Встал с кровати и оперся рукой о подоконник.

– Зачем? – спросила она.

– Чтобы ты не замерзла.

– Летние ночи теплые, – улыбнулась она.

«Летние ночи стали короткими с тех пор, как появилась ты», – про себя подумал я.

– А где ты живешь? – неожиданно для себя спросил я, а затем обернулся к ней.

Она выпускала клубы дыма в потолок. Мои сигареты не были для нее крепкими.

– У тебя.

Я присел на край кровати.

– Нет, не сейчас. Вообще! У тебя есть дом?

На ее лице я заметил ухмылку.

– Я разве похожа на бездомную?

– Нет, не похожа, – подметил очевидное я.

– Почему тогда спрашиваешь?

Я отвел глаза в сторону.

– Мне хочется с тобой говорить.

Она с пониманием посмотрела на меня.

– Знаешь, в тот день, когда мы встретились в парке, мне до невыносимости хотелось сбежать из дома. Бежать без оглядки, куда угодно бежать, только бы не возвращаться по знакомым улицам, не видеть знакомые лица, не просыпаться в тех тошнотворных стенах. Мне хотелось бежать туда, где меня не могли бы найти. Не могли бы вернуть. Запереть. И оставить жить, как прежде. Ты меня понимаешь?

– Не совсем, – признался я.

– Это не так важно, – улыбнулась. – Я рада, что встретила тебя. Ты мне был нужен, как никто в этой жизни. И в какой-то даже степени – ты меня спас.

Ее слова были неописуемо приятными. Я мог часами слушать слова, которые заставляли вздрагивать мое сердце. «Я ей был нужен…»

– От кого спас? – не подав вида, уточнил я.

Сигарета дотлела в ее руке, пепел упал на кровать. Она пальцами стряхнула.

– Есть такой человек, который распоряжается моей жизнью, тем самым превращая ее в ад. Ему кажется, что я – не человек, а всего лишь его продолжение. В его глазах я не взрослая, самостоятельная женщина – а какое-то беспомощное дитя. Я ненавижу его всей душой…

Она смотрела в одну точку перед собой.

– Кто этот человек? – осторожно спросил я.

Она посмотрела в мои глаза.

– Мой отец.

Затем отвела свои в сторону.

Я проснулся.

* * *

Кофейня, как и всегда, была пуста. Как и всегда, в ней пахло чем угодно, но только не кофе. Роза не пришла, наверное, впервые за эти несколько дней. Я не слышал ее шагов, не слышал тихого шепота позади себя. И в какой-то момент я даже подумал, что она умерла. На холодном полу, с иглой в руке, со стеклянными глазами, застывшими в одной точке. Жуткое зрелище. Но мне не было ее жаль, как увядшую женщину, как заблудившегося в себе человека. Запутавшегося в своей паутине. Много людей умирает, и если горевать по каждому из них, то не останется совсем души, чтобы оплакивать самых ближних. Я безразличен к людям, ко всему окружающему миру. Меня ничего не касается, только дождь.

Вы забыли Шекспира на своем столике. Вы забыли здесь свою роль…

На следующий день я вновь переступил порог кофейни и Розы, как и вчера, за столиком не обнаружил. Только ее книга. Я остановился. Взял в руки сборник сонетов и открыл на первой странице. Начал читать… Прошло около часа, а может, и больше. Я вновь что-то почувствовал, когда листал знакомые страницы. Что-то совершенно живое, некий трепет, легкий мороз по коже. Автор понимал меня. Он крал мои мысли и озвучивал их от своего имени. Я его слушал. Я слушал себя…

Взяв книгу, я вышел из кофейни и ушел в известном мне направлении. Я стоял у знакомой двери, она была на этот раз закрыта, но я был уверен, что не на ключ. Постояв несколько минут, я решился войти. Тихо отворив дверь, я вошел и медленно снял свою обувь. В воздухе я почувствовал запах жженых свечей. Затем я направился в спальню, чтобы подтвердить свои опасения. Роза лежала в постели, укрывшись одеялом. Никаких признаков жизни. Никаких признаков смерти. Я должен был убедиться… Тихо подкравшись к кровати, я наклонил голову к ее губам. Дышит! Хорошо… Спасибо и на этом. Я оставил на тумбочке ее книгу, а сам направился в прихожую. Не успел я обуться, как в дверь позвонили. А затем вставили в замочную скважину ключ…

Я в спешке вбежал в ванную и закрылся там изнутри. Ботинки я держал в руках. После нескольких неудачных попыток повернуть в замке ключ, человек, наконец, открыл незапертую дверь.

– Ты дома? – послышался громкий мужской голос. – Какого черта ты не закрываешь дверь? – по всей видимости, мужчина не счел нужным разуться, так как его голос отдалялся с каждым шагом.

– А тебе какое до этого дело? – я услышал равнодушный женский голос.

– Это мой дом, если ты забыла. И мне не хотелось бы, чтобы воры обобрали всю квартиру, пока ты спишь.

Этот человек мне не понравился сразу. Что-то в его голосе было такое гадкое, неприятное слуху. И слова его были не краше.

– Что тебе нужно? – спокойно спросил знакомый мне голос.

– Я разве не говорил уже? Мне нужно, чтобы ты убралась из моего дома.

Мне хотелось этого человека ударить в лицо. Не за Розу, нет. А за себя! Мне было стыдно и неприятно слышать такие слова в адрес женщины.

– Пошел вон! – бросила она презрительно. – Пошел вон, чтобы я тебя больше не видела.

Затем она вскрикнула.

– Еще одно слово в мой адрес, и я тебя…

Секундное молчание. Она чем-то ему пригрозила.

– Полегче. Спокойнее! Дай мне его…

В голосе мужчины я уловил волнение.

– Еще один шаг – и тебе конец, – процедила она с такой ненавистью, что мне стало не по себе.

– Мне нужно забрать свои счета… – как-то замялся он.

– Забирай все, что тебе нужно, и убирайся! Дважды я повторять не стану. Ты меня знаешь.

– Ты больная!

Мне показалось, что в ее руках был нож. Минуты три не было слышно ни звука, словно ничего и не происходило. А затем последовал громкий хлопок дверью.

Роза не издала ни звука, я затаил дыхание. Но потом услышал грохот. Она упала на пол и в гневе кричала самые ужасные слова, от таких слов мне захотелось принять душ. Чтобы смыть это с себя. Ею овладели эмоции, она плакала, и с каждым разом ее крики становились все тише. Спустя некоторое время она поднялась, и ее шаги начали отдаляться. Подождав несколько минут, я аккуратно открыл дверь ванной и босиком направился к входной двери, держа в руках свою обувь. За спиной я внезапно услышал:

– Я ведь думала, что оставила ее в кофейне. Каким образом…

К тому времени я закрыл за собой дверь.

* * *

Париж, что ты почувствовал тогда, той ночью, когда приставил ледяное дуло к ее горячему лбу? Она молила тебя сохранить ей жизнь? Нет, я не думаю. Она была тебе благодарна. Я представляю перед собой ее глаза, как она смотрела тогда на тебя, в тот миг, когда ты пальцем взводил курок. Ее губы дрожали, а глаза улыбались. Ты знаешь, как улыбаются глаза? Ты видел. Ты не отобрал у нее жизнь, нет! Ты лишил ее жизни… Это разные вещи. Ты у меня отобрал жизнь, а ее лишил. Сколько тебе заплатили? Сколько бы ни было, я заплатил бы тебе больше, чтобы ты и меня лишил жизни тогда. Есть такая поговорка: «В глазах убийцы – я его палач». Ты лишен человеческих чувств, Париж, и эта поговорка тебе не подходит. В глазах убийцы пустота. Я не могу себе представить, как ты живешь – без совести и ответственности за свои поступки, без внутреннего протеста против себя и тех дел, которые ты совершил. Без ночных монологов с самим собой, без стыда за себя. Человек без морали – это конченый человек. Ты не считаешь себя виновным. Ты смываешь кровь с рук в раковине, а затем готовишь себе обед. Ты смотришь в зеркало и видишь разводы на нем, трехдневную щетину и круги под глазами. Ты ложишься спать и думаешь о боли в желудке или в спине, тебя заботят лишь мысли о докторе и завтрашнем дне. Ты не видишь в отражении монстра. Я вижу в зеркале монстра, а ты нет. Чем же мои пороки страшнее твоих? Ты чудовище. Дьявол. И отобрав у тебя жизнь, я сохраню десятки жизней людей, которые даже не догадываются о том, что на другом конце города или за соседним углом их дома, в тесном, сыром помещении стоит гроб с их инициалами.

Тебе осталось жить всего несколько недель, Париж. Наслаждайся каждым днем своим, как последним. Револьвер уже выстрелил. Пулю не в силах остановить даже Бог…

Я вставал среди ночи и в полном мраке подходил к зеркалу. Я представлял тот момент, когда приставлю к его лицу револьвер, улыбнусь ему в глаза и выстрелю. Я репетировал наш с ним диалог. Последний разговор в его жизни. Сколько страха я увижу в твоих глазах. Сколько мольбы, сколько жизни. Ты ведь хочешь жить, Париж? Я знаю, что хочешь. Ты можешь быть кем угодно сегодня, но под дулом пистолета ты будешь собой. Настоящим!

– Здравствуй…

Он посмотрел на меня, улыбнувшись.

– Ну, здравствуй…

Я поднял оружие перед собой.

– На колени!

Париж в тот же миг упал на колени и посмотрел на меня снизу вверх. Его глаза смеялись.

– Что тебя смешит? – приставил револьвер к его лбу.

– Ничего, – сказал он тихо и потряс головой. – Ничего.

– Если ты знаешь какую-то молитву, то я дам тебе время ее зачитать.

Он снова потряс головой. В его глазах я не заметил страха, а лишь насмешку.

– Стреляй!

Я закрыл глаза.

– Я прощаю тебя…

Сделал глубокий вдох и выстрелил. Его тело упало на пол. Он был мертв.

Я очнулся…

* * *

Что в тебе есть такого, чего я не видел в других? Ведь любой человек в этом мире пустой для меня. Что за силу скрываешь ты в своих холодных пальцах? Ведь когда ты ко мне притрагиваешься, я начинаю слепнуть, видеть вокруг себя мрак. Ищу руками в страхе предмет, о который можно было бы опереться. Чувство невесомости, словно я на высоте сотен метров, вокруг поют птицы, те, которые смогли долететь. Ветер гладит плечи, он в силах взять и толкнуть меня вниз. Я не вижу перед собой ничего. Но даже не видя пропасти перед собой, я ее чувствую. Обостряются чувства все на высоте, где разума больше не слышно. Разум остался внизу, там, на твердой земле, куда бы мне следовало за ним спуститься. Но. Меня привлекает страх, мне нравится, как живет мое тело. Как оно судорожно вздрагивает от мысли, что можно упасть и разбиться. Изучить язык тела, разобраться в себе, выйти на монолог откровенный. Мне жизнь не нужна, мне нужен лишь Рай. Я поднимаюсь все выше…