Вячеслав Марченков
Смех и только!
Голод, не тётка!
– Товарищи солдаты, сержанты и офицеры!
Командирским голосом, громко и не торопливо произнёс комбат. На плацу коробками повзводно стоял батальон, а перед ним, словно сирота, одиноко повесив голову, переступая с ноги на ногу, ёжился солдат.
– Какое наказание придумаете вы этому балбесу?
Строй взорвался смехом. Было понятно, о ком идёт речь, а комбат тем временем продолжал:
– Это ж надо, офицерский состав батальона оставить без завтрака, подорвать боеспособность нашей армии! Да ты шпион!
– Засланный казачок!
Закричал кто-то из строя.
– В военное время таких, как ты, расстреливали без суда и следствия.
Не унимался старый служака.
– Дайте ему пять суток «губы»!
Опять вмешался какой-то шутник.
– Нет, лучше отпуск!
Поправил его другой, и батальон снова задрожал от смеха.
– В моей практике,
Не обращая внимания на выкрики, растягивал слова комбат,
– Дай бог припомнить, такого случая не было. Ну, костью давились. На ходу теряли штаны, набитые хлебом. Расстройством желудка не в меру страдали, но такого! Сынок!
Обратился он к солдатику,
– Поделись с товарищами опытом, как ты смог в одиночку слопать целую выварку котлет? А помер бы ненароком? Что мне родителям отписывать пришлось бы? Ваш сын геройски погиб при выполнении задания в офицерской столовой? При этих словах старый офицер, а вместе с ним и подчинённые, неудержимо зашлись хохотом. Давая время всем успокоиться, комбат выдержал паузу, а затем скомандовал:
– Батальон, смирно! Капитан Бондарёв, выйти из строя!
Обратился он к командиру роты, из которой, видимо, был солдат. Чеканя шаг, из строя вышел офицер, ниже званием и моложе годами.
– Приказываю! Рядового Волкова на время несения службы в нашей части в наряд по офицерской и…
Здесь он опять фыркнул, сдерживая смех,
– Солдатской столовой не назначать!
– Есть!
Ответил ротный.
Уже полгода рядовой Волков, это я! Где-то там, за забором нашей части, остались мои родители, друзья, моя девушка, одним словом, гражданка! До дембеля ещё пыхтеть и пыхтеть, но сейчас речь не об этом. Я хочу вам рассказать о том, каким образом оказался в таком идиотском положении. Раньше, то есть до армии, я никогда не страдал припадками аппетита, проще говоря, обжорством, да и в начале службы со мной такого не было. Наверно, правильно говорят деды, «пока мамкины пирожки не выветрились. Но потом со мной что-то произошло. Времени, отведённого для приёма пищи, мне вечно не хватало, а прятать хлеб в карманы не позволяла гордость. Думаю, поэтому во мне и накопилась голодная злость ко всему съестному. Однажды я просто не смог с ней справиться. Это произошло вчера. Итак, все по порядку. Перед вечерней проверкой меня к себе в каптёрку вызвал наш старшина Лакашин, человек в годах, живший с юмором и спиртным в дружбе и не терпевший пререканий со стороны солдат, одним словом, прапорщик. В этот раз он был в явно хорошем расположении духа, потому что шутил, пытая своего зама, старослужащего Дивненко.
– Ну, что, хохляра, признавайся, куда замыкал пять банок тушёнки с «НЗ»? Обменял, сволочь, у «сверчков» на пиво или посылкой отправил своих бендеровцев кормить?
Тот, конечно, отнекивался, божился и крестился, что знать не знает, ведать не ведает, куда проклятая свинина могла деться, лукаво глядя на старшину:
– Товарищ прапорщик, зря вы меня обижаете! Месяц назад сами докладывали ротному, что крысы три «парадки» и два бушлата сожрали, падлы. Скорее всего, тушёнкой они закусывали.
Лакашин ничего не успел сказать, так как в это время в разговор вмешался я:
– Можно, товарищ прапорщик?
– Можно Машку за ляжку, козу на возу, а всё остальное, разрешите! Понял, солдат?
Не оборачиваясь ко мне, сострил старшина:
– Так точно, разрешите?
Исправился я.
– Входи, рядовой Волков. Вызвал я тебя потому, что стране угрожает опасность.
Начал он издалека.
– Ефрейтор Левчук, находясь на боевом задании в офицерской столовой, потерял равновесие и подвернул ногу, пришлось срочно эвакуировать в тыл. Передовая ждёт подкрепления! Поэтому приказываю: Бросай «Катю» (так называют полотёр), одевай сапоги-скороходы и мигом в столовую.
– Есть!
Отчеканил я и пулей вылетел из каптёрки.
– Ну, Лева, ну, гад!
Крутились у меня в голове мысли о сослуживце.
– Надо же, закосил!
Пословица: «Держись подальше от начальства, поближе к кухне», не всегда соответствует действительности, особенно в армии. И вот почему. Прибежав в столовую, первым делом я обратился за инструкциями к шеф-повару. Она же по совместительству и заведующая, женщина, возрастом не старше моей мамы, но комплекцией больше похожая на мясника из лавки.
– Слушай меня внимательно, сынок!
Начала она;
– Во-первых, начистишь картошки. Во-вторых, почистишь от нагара плиты, подметёшь и помоешь полы, вынесешь мусор, наточишь ножи…
Здесь заведующая запнулась, набирая воздуха в лёгкие, но, подумав немного, сказала:
– Ладно, хватит пока и этого. Смотри, если что-то пропадёт, порублю на отбивные!
Сомневаться в искренности этих слов, судя по её виду, не приходилось.
– Приду, проверю!
Уходя, добавила она.
– Вы даёте мне нереальные планы!
Крикнул я вслед известную фразу, но так, чтобы никто не услышал. От запаха продуктов, висевшего туманом в столовой, сводило живот. Недавний ужин для желудка остался не замеченным, и я ради любопытства заглянул в кастрюлю, стоявшую на плите. О господи! Лучше бы я туда не заглядывал. Повара, для того чтобы не возиться рано утром, приготовили котлеты заранее. Оставалось их только подогреть и подать к завтраку. Грамотно сделали, что тут скажешь? Одного не предусмотрели они. Это, голодного солдата в «наряде». Увидев котлеты, я окончательно потерял власть над собой, руки произвольно потянулись за ними.
– Только одну!
Попытался образумить я себя, но не тут-то было. За первой последовала вторая, за ней третья, четвертая… После восьмой или девятой я сделал передышку, чтобы промочить горло водой. Глядя на кастрюлю с котлетами я понял, что мне конец. Ничто теперь не могло спасти меня от расправы. Успокаивало одно, умирать буду не голодной смертью!
Мои челюсти, как жернова, перемалывали котлеты, уничтожая боевой запас офицерской столовой. Когда я увидел дно кастрюли, живот уже раздулся так, что пришлось расстегнуть ремень и пуговицы на брюках. Желудок давно насытился, но оставлять недоеденными котлеты мне показалось кощунством и расточительством! А когда с проверкой нагрянула заведующая, в глазах у меня уже плыли разноцветные круги, голова кружилась, и я с трудом держался на ногах, но жевал! Она поняла все сразу, вызвала «дежурку» и меня в срочном порядке, как и предшественника, отвезли в санбат. Там быстренько сделали клизму, после которой я всю ночь дежурил на унитазе, а утром
отправили в часть.
Вот так я и оказался здесь, на этом плацу, полным идиотом, и посмешищем для всего батальона. Голод не тётка! Ну да ладно, с кем не бывает!
Шутка!
Земля медленно отходила от холодной зимы. Растаявший недавно снег наполнил талою водой реку, которая тут же затопила луга и низины. Но и её власть длилась недолго. Отступив, она оставила после себя разбросанные повсюду глубокие лужи и мокрую жёлтую прошлогоднюю траву. Лишь кое-где на возвышенностях под ярким весенним солнцем земля просохла, сразу же пустив зелёные ростки. Природа просыпалась. Птицы возвращались из дальних краёв на знакомые, обжитые места. Косоглазые зайцы, сразу почуяв тепло, и трусливо озираясь по сторонам, сбивались парами. А в водоёмах на бой пошла рыба. Здесь-то всё и началось. Азартом рыбалки заболело всё мужское население окрестных деревень. Ничто не могло удержать их дома, даже рыбоохрана, исполнявшая, как всегда, добросовестно свои обязанности. Пасха в этом году была ранняя, и многие, отдав дань уважения памяти родным и знакомым, прямо с кладбища отправлялись на ночёвку, прихватив с собой экраны, сачки и сети. У железнодорожного моста, там, где река на булыжниках превращалась в некий водопад, собралась одна из многочисленных компаний. Здесь, несмотря на то, что русло реки было узким, места для рыбалки хватило всем. Расставив снасти, мужики развели костёр, расстелили походную скатерть, выложили на неё нехитрую закусь вместе с выпивкой и уселись, ожидая улова. Завязался разговор. Здоровый и высокий парень с впалыми щёками и острым подбородком, которого звали Николай, спорил с менее крепким на вид, но полнее лицом, Пётром о способах ловли. Они так увлеклись спором, что пропустили ходивший по кругу стакан, наполненный деревенским самогоном. Заметив эту оплошность, приятели тут же сменили тему, переключившись на водку.
– Спорим, я стакан самогона с земли подниму зубами, не пролив ни капли, и выпью, даже кадык не дёрнется!
Приподнимаясь с места, сказал Петро.
– Брешешь!
Ответил Коля, и многие сидящие рядом мужики поддержали его.
– На что спорим?
Не унимался спорщик.
– Если сможешь, бутылка с меня! Если нет, ты бежишь за пузырём! Согласен?
Не веря в успех собеседника, предложил Николай. Круг раздвинулся шире, освобождая место для циркового номера. В центр поставили наполненный стакан с самогоном, а Петру, леской связали за спиной руки. Он стал на колени, наклонил голову, зубами уцепился за стакан и выпил всё до дна, ни разу не дёрнув кадыком. Секрет этого номера выяснился сразу. У Петра не было двух зубов, отсутствие которых он искусно прятал верхней губой. Мужики громко засмеялись, а проспоривший приятель поднялся и отправился за призом. После недолгого отсутствия он вернулся с бутылкой мутной жидкости в руках. Поставив её в центр круга, Николай предложил проверить снасти, так как начинало темнеть. Все поднялись, и на некоторое время поляна опустела. Улов выдался на славу. Петя притащил двух щук, весивших не менее двух килограмм каждая. Кто-то принёс окуней. Одним словом, никто не вернулся пустым. Последним пришёл Коля. Выглядел он поникшим, сумрачным, и все поняли, что неудача и здесь преследовала его неотступно. Чтобы хоть как-то поднять другу настроение, Пётр налил ему стакан самогона, но тот отказался, сославшись на головную боль. Не придав этому значения, остальные выпили. Когда закончилось спиртное, солнце давно уже скрылось за лесом, но сматывать снасти никто не захотел. Сбросившись, кто сколько мог, собрали приличную сумму на выпивку. Осталось решить, кто пойдёт. Никому не хотелось покидать насиженное место. И здесь неожиданно эту проблему вызвался решить Николай. Удивлённо посмотрев на него, мужики отдали деньги. Но стоило тому отойти, решили проследить. Очень уж было интересно, откуда так быстро в прошлый раз появилось спиртное. Петя и ещё один доброволец по имени Сергей, который был моложе, но физически крепче напарника, отправились следом. Отойдя в направлении деревни с полкилометра, посыльный развернулся и направился обратно к реке. Но не к пославшим его товарищам, а в сторону кладбища, находившегося за рекой. Преследователям стало ясно, откуда самогон. Шла пасхальная неделя, и на могилах, естественно, усопшим оставляли наполненные этим напитком рюмки. Чтобы проучить спекулянта, решили его напугать. Время близилось к полуночи, когда шутники, опередившие ходока, спрятались за могилками. Сосновый лес, раскачиваясь на ветру, перешёптывался ветвями, а на могилах по крестам хлопали памятные ленточки. У затаившихся парней от этой кавалькады звуков бежали по телу мурашки, но признаться, друг другу, конечно же, было стыдно. Когда, наконец-то, во тьме показалась фигура Николая, им стало немного легче. Петя, привстав на одну коленку, засунул два пальца в рот и стал тихонько посвистывать. А Сергей стал на четвереньки и зарычал не понятным зверем. Но в этот момент театрализованное представление нарушила чья-то рука, опустившаяся на плечо Петра, и раздался незнакомый голос:
– Мужики! У вас не найдётся сигаретки? Не курил уже тысячу лет!
Обернувшись, он увидел перед собой грязное, небритое лицо. Сергей с четверенек взял низкий старт и рванул так, что грязью из-под ног обдал своего друга. А Пётр почувствовал, как волосы на голове встали дыбом и мгновенно поседели. Пальцы застряли в горле, в глазах побежали разноцветные круги, и он потерял сознание. Только потом, в больнице, Николай рассказал ему, как спас его от неминуемой смерти, вытащив пальцы изо рта, что напугал шутников простой бомж, ночевавший на кладбище, для которого Пасха, это рай, и закусить, и выпить, всё в одном месте. Единственно, с чем напряг, так это с куревом. Но даже такие объяснения не вернули психику товарища в прежнее состояние. С той поры он начал заикаться и замкнулся в себе. Но была и положительная сторона этого случая. Пётр бросил пить и вскоре женился. Вот такие шутки бывают в нашей жизни.
Хотите, верьте, хотите, нет!
Чёрной неблагодарностью отплатим мы нашим предкам за кровь, пролитую ими во имя мира и жизни на нашей земле, если не защитим их достоинство, их честь, героизм и мужество. Сейчас не отдельные люди, а целые страны хотят показать те события не столь катастрофическими для всей планеты, принизить значение моего народа в достижении мира, коверкая события и факты. Нагло смеются над подвигами наших предков. Они не хотят вспоминать о тех миллионах наших соотечественников, павших в кровавой бойне двадцатого века. Я, как внук ветерана, с болью в сердце смотрю на это безнравственное и умышленное оскорбление моей страны. Моя душа полна возмущения, потому что только мой народ, народ-победитель вправе отделять реальность от вымысла. Он заслужил это своей кровью. Только мой народ имеет право шутить и смеяться над собой, потому что он – герой!
По дороге, жёлтой змеёй ползущей от леса к деревне, шатаясь из стороны в сторону и горланя песню, шёл человек:
– «Пошёл солдат в широко поле, на перекрёсток трёх дорог, нашёл солдат в широком поле травой заросший бугорок…»
Солнце только что опустилось за лес, и в летнем безветренном сумраке голос эхом отзывался где-то в лугах за деревней. Ребятня, оседлавшая бревна, аккуратно сложенные у забора на выгоне, громко захохотала в ответ.
– Васек! Дед твой идёт!
Сквозь смех сказал кто-то из них. С бревна поднялся рослый и крепкий не по годам, лет четырнадцати, парень. Присмотревшись, он промямлил:
– Ага, Тимофеевич. Прячьте всё и прячьтесь сами. Щас рассказами одолеет всех. Я пошёл за бабусей, пусть сама забирает его.
– Да ладно, Вась! Не гунди.
Остановил его один из товарищей.
– Он у тебя спокойный, не в пример «лысому». У того вечно в кармане молоток лежит.
Давай басни послушаем, они у него классные, лихие.
– Ну, как хотите!
Вася опять уселся на место. Поравнявшись с ребятами, дед сначала хотел пройти мимо, но задор, ёжиком сидевший в его нестареющей душе, не дал этого сделать. Круто развернувшись, он подошёл к ним.
– Здорово, орлы!
Хрипло обратился старый вояка к молодёжи.
– Что молчите, ёшкин кот? Али языки проглотили, или героя испугались?
Детвора захихикала.
– А, живые! Значит, есть порох в пороховницах!
– Дедуль! Пошли домой!
С бревна опять поднялся его внук, но старика было уже не остановить.
– Ты какого полку будешь, гренадёр?
– Тимофеевич ! Это же Васька, твой внук!
Крикнул кто-то. Дед, приблизился вплотную к парню и, приглядевшись, гордо произнёс:
– Мой будёновец! Вижу по росту, весь в меня!
Хотя сам шапкой, которую не снимал даже летом, не доставал внуку до подбородка. Все в деревне, да и не только в ней, уважали старого за то, что он прошёл всю войну не в обозе, а на передовой и имел множество наград, заработанных своей кровью. Но знали и его слабость. Очень уж дед, любил выдумывать всякие небылицы. За глаза многие называли его «Андерсен», потому что от сказки они мало чем отличались.
– Эх, унучек! Вот ты зовёшь меня домой. А иде он,
Размышлял вслух Тимофеевич.
– Как говаривал мой штурман: «Мне небо заменит дом, а эскадрилья —родную семью».
– Деду?
Перебил его один из подростков,
– Ты же прошлый раз говорил, что танкистом был.
– Молчи, стервец! Не лезь наперёд батьки. Кем я был, не твово ума дело. Лучше слухай да на ус мотай. Помню, было это под Смоленском…
Начал свой рассказ старый вояка:
– Только мы с еродрома поднялись на ероплане, к нам на хвост «месс еры» сели. Мы туды, сюды. Куды деваться? А фашисты свинцом поливают, как водой с трансбоя. Тут я принимаю решение: «В бой не вступать! Задание важное, ответственное – доставить срочный пакет», а их, как комаров на лампе, тьма тьмущая! Внизу речка текла, а над ней мосток. Я не сплоховал и камнем кинулся вниз, под мост то есть. Включил «нейтралу» и битый час простоял так. Ждал, пока все разлетятся.
Здесь молодёжь не выдержала и засмеялась так, что в соседних домах собаки, испугавшись, залаяли. Дед, воспользовавшись образовавшейся паузой, вынул из кармана фуфайки четвёрку с мутной жидкостью, освободил её от самодельной пробки, сделанной из клочка газеты, и на четверть опустошил бутылку.
– Дальше-то что?
Успокоившись, наперебой стали просить рассказчика ребята.
– А что дальше? Я «заднюю» включил, потихонечку из-под моста вылетел, гляжу вокруг никого. Втыкаю «переднюю» – и пошёл, пошёл… За ето мне медаль дали.
Ребятня снова засмеялась.
– Дедуш! Расскажи, как ты в разведку за «языком» ходил.
– И ето было!
Тимофеевич, отглотнув ещё из четвёрки, продолжил:
– Вызывает как-то меня командир полка. Я тогда лейтенантом был. «Сынок», говорит, – нужен нам немец разговорчивый и красноречивый, как етот…»
Здесь он, что-то вспоминая, нахмурил брови:
– Мефистофель?
Подсказал один из слушателей.
– Во, во, Пистофиль!
По-своему повторил дед.
– «Так вот, – говорит, – иди, и не просто иди, а хоть куды, но один не вертайся». Что делать? Я, ему и говорю: «Вынь и положь, товарищ полковник, мне для ендова фляжку спирта, пять головок лука, три головки чеснока и хрена на закусь. Тады все будет». Он, тогда, не спрашивая, зачем, отдал приказ адъютанту добыть мне усе. Я сложил продукты в вещмешок – и шасть на ту сторону! Слышу, в землянке они по-своему гикают. Дер, бер, мер – в общем, разговаривают. Я расположился рядом, достал фляжку, жахнул по-нашенски и давай заедать луком да чесноком. А дело-то зимой было. Мороз страшенный. Они греются в землянке, а я снаружи спирт наяриваю. Чую, живот стал артачиться. Ну, думаю, пора! Горбылёк от стеночки отодвинул и давай им туда шептуньчика пускать. Через полчаса один только и смог выползти оттуда, остальные задохнулись насмерть. Я его, полуживого, и притащил. Отдал полковнику и ушёл отдыхать, а тот меня опять вызывает. «Тимофеевич, – говорит, – молчит твой гитлеровец. Мы его пытаем, а ён молчит, мы его пытаем, а ён, стервец, молчит». «Щас заговорит», – отвечаю я ему. Прихожу в штаб, скидаю штаны и запускаю шептуньчика. Со штаба даже крысы с тараканами вакуировались. Помещение стало не пригодным к жилью до конца войны. И етот бедолага, чтоб больше не испытывать на себе мою химическую атаку, заговорил не на их нем, а по-русски, лучше меня. Мне снова за ето медаль дали.
Последние слова деда уже ни кто не слышал. Вся ребятня, как больные, скрючившись пополам от смеха, оставив бревна, каталась по земле. Дедуля тем временем, допив четвёрку, совсем захмелел. Видя это, внук Васька взял его под руку и вместе с ним направился домой. Тот что-то бубнил себе под нос, пытаясь вырваться, но силы, естественно, были не равны. Наконец Василий разобрал:
– Тихо, унучек, тихо, дедушка хочет посюкать.
Минуты три Тимофеевич пытался добраться до ширинки на старых офицерских штанах, потом, глубоко вздохнув, произнёс:
– А, веди, унучек, я уже в штаники посюкал.
Внук, улыбнувшись, повёл деда дальше. Утром по деревне от соседа к соседу пополз слух. Мол, Тимофеевичу ночью плохо стало. Думали, от самогона, вызвали «скорую», а это осколки зашевелились, опять проснулись. А ещё через неделю в сельском клубе представитель Совета ветеранов из области вместе с первыми лицами районной власти вручали бабе Нюре, не стали тревожить старика, орден. Он нашёл своего хозяина через много лет после войны. В наградном листе говорилось:
«За мужество и героизм, проявленные при взятии города Праги!»
И это была уже чистая правда. Хотите, верьте, хотите, нет!
Незапланированная халява!
Пелагею Никодимову провожали на кладбище всей деревней. Нет, она не была председателем колхоза или секретарём сельского совета. Она даже не работала в родной деревне и уж тем более не числилась в партии. Она была одинокой женщиной, которая прошла всю войну и умерла в очень почтенном возрасте, не имея ни дочери, ни сына, ни даже дальних родственников. И похоронили бы её совершенно обыденно, не окажись в это время в деревне человека из райкома партии. Он заглянул сюда к своей родственнице по линии жены, которая работала в совхозе профсоюзным руководителем. Дорогой гость сидел за столом и слушал, как нескончаемо тарахтит женщина. Поручение жены он выполнил, навестив родню, и собирался уже на выход, когда в дверь постучали и на пороге появился её сосед.
– Михаловна!
Обратился он к ней.
– Никодимиха померла!
– Как померла?
Не сразу поняла его соседка и повернулась, пожав плечами, к родственнику.
– Что, ты не знаешь, как отходят в мир иной? Бабы два дня не видели её на колонке, заглянули домой, а она готова. Что делать будем? Надо ж схоронить! Все-таки ветеран войны!
При этих словах партийный лидер посмотрел на Михайловну и сказал:
– Надо бабулю похоронить со всеми почестями, как полагается участнику войны. Выделите, Наталья Михайловна, на это средства, выделите. Не так уж много осталось их среди нас.
Профсоюзный руководитель и рад был бы спустить, как обычно, это дело на тормозах, но слово не воробей, тем более сказанное на таком высоком уровне и при посторонних.
– Ладно, Петрович! Что мы, не люди, оставим бабулю на лавке? Раз ты пришёл, тебе и карты в руки! Назначаю тебя организатором похорон.
Поддержала Михайловна родственника.
– Да ты что, соседка? Я всю жизнь в коровнике про горбатился, а здесь организатором?
Стал отказываться мужчина, но, поймав на себе строгий взгляд начальства из района, тут же согласился, с одним условием:
– Дай тогда в помощники хотя бы Пряхину Валю и Ткачёву Нинку, один не осилю.
– Хорошо! За деньгами придёте ко мне в кабинет. Я скоро! И смотрите, отчитаетесь за каждую копеечку,
Предупредила предпрофком, и Петрович исчез также внезапно, как и появился. Провожая родственника до автомашины, Михайловна по-свойски ему призналась:
– Зря мы это затеяли! Нажрутся полдеревни и передерутся. Закопали б по-тихому!
– Ничего, ничего! Посевная закончилась, скоро сенокос. Люди и так без выходных работают, а здесь повод. И мы с тобой о ветеранах думать должны? Должны! А то не о чем сказать будет на отчётном.
Заключил райкомовский работник и, сев в автомобиль, умчался.
– Тебе хорошо давать указания. А я тут расхлёбывай!
Вслед уезжающему родственнику пробурчала Михайловна. Но делать было нечего. И она направилась в сторону конторы, у которой уже ожидали её организаторы похорон.
– Так!
Говорила она, открывая железный сейф, в котором находилась касса взаимопомощи:
– Купите ящик водки и ящик вина, селёдки, консервочек, сырку, печенья, конфет, в общем, всего понемногу. Не свадьба. Выпили, помянули – и хватит! Понятно?
– Хорошо! Хорошо!
Кивая головами, соглашались активисты, но, выйдя из кабинета начальства, Валентина, которая была старше годами своих коллег, распорядилась по-другому.
– Короче, Петрович, бери деньги и дуй к Лявонихе за самогоном. Фляги хватит, я думаю. И на тебе могилка. А ты, Нин, в столярку насчёт гроба и собери баб к Никодимихе, надо будет собрать бабку да сегодня же и схоронить. И так два дня лежит на лавке. Ну, а я организую столы, закуску, в общем, всё остальное. Встречаемся у покойной.
Организаторы, поделив выданные деньги, разбежались в разные стороны, и уже к двенадцати часам дня всё было готово. Похоронная процессия, положив усопшую в гроб, двинулась к кладбищу, которое находилось за деревней. Церемония прощания длилась недолго, без траурных речей и слёз, необходимых в такой ситуации. Впереди были поминки, и этот ритуальный обряд решили единогласно провести в клубе, где уже всех ожидали накрытые столы. Закопав деревянный крест, народ дружной толпой двинулся к месту проведения поминок. За столом, за отсутствием родственников у умершей бабули, первое слово взял председатель колхоза. Специально для этого оторвавшись от текущих дел.
Для него отдельно нашлась бутылка водки. Коротко напомнив присутствующим имя и отчество покойной, а также пожелав ей земли пухом, он залпом выпил и поспешил удалиться, дабы не стеснять народ, не забыв при этом, как и полагалось в таких случаях, назначить ответственным за мероприятие зоотехника колхоза Сидоренко. Тот, согласившись, кивнул головой, и церемониал продолжился.
– Петрович! Скажи теперь ты речь! Кто у нас сегодня главный организатор?
Торопили голоса активиста похорон. Тот поднялся, покряхтел, вспомнил хорошим словом односельчанку и тоже выпил. Народ последовал его примеру. После этого люди ещё поднимались, что-то тоже говорили, но мало уже кто прислушивался к этим речам. В это время Петрович, который сегодня перед тем, как купить самогон, не раз попробовал его на вкус, ослаб на прочь. Осмотрев грозным взглядом клуб и скрипнув напоследок, зубами он уткнулся лицом в салат, стоявший рядом с ним. Но, не заметив такой потери, поминки продолжились без его участия, скорбных речей и воспоминаний. Кто-то из старшего поколения завёл поминальную песню, которую народ тут же поддержал, а закончив её, начал следующую, но уже немного веселей. Не прошло и часа, как за столом слышались совсем не поминальные ритмы. Вскоре на сцене появился магнитофон с танцевальной музыкой. И молодёжь, да и не только, абсолютно забыв назначение мероприятия, принялась танцевать. А те, кто потяжелее, подпевая, помогал им из-за стола. Кульминацией банкета стал тост Петровича, который проснулся от шума и выкриков танцующих. Подняв голову из тарелки салата, он никак не мог сообразить, где находится, кем и на какое мероприятие был приглашён. Наконец из колонок магнитофона он услышал долгожданную подсказку:
«Обручальное кольцо, не простое украшение, Двух сердец одно решение, обручальное кольцо!»
Он набрал воздуха в лёгкие и что есть мочи прокричал:
– Горько! Горько!
Валентина, сидевшая по воле случая рядом с Петровичем, услышав этот тост, хотела повернуться, чтобы возразить говорившему, но соскользнула со стула и с грохотом завалилась на пол. Сельский клуб вначале притих. Кто-то выдернул шнур магнитофона из розетки, и тот, прохрипев для приличия, тоже замолчал.
– Я так и предполагала всё!
Раздался в наступившей тишине голос Михайловны, которая наблюдала за происходившим, стоя у входа.
– Да он просто нажрался, как свинья! Дорвался до халявы!
Крикнул кто-то из зала, чтобы разрядить обстановку, и это было единственным правильным решением для оправдания данной ситуации. Тут же молодые люди подхватили под руки очумевшего от самогона Петровича и поволокли к выходу. Женщины снисходительно запричитали о нехорошей выходке односельчанина и также поспешили ретироваться. Люди, распихивая по карманам недопитое спиртное, стали медленно расходиться по домам с чувством глубокой досады за мероприятие, испорченное недостойной выходкой Петровича, оставляя после себя горы мусора и профсоюзного лидера с глубокой и не совсем идейной мыслью в голове:
– Нет, не умеют наши люди скорбеть тихо! А может быть, и правильно! От этого любое горе не станет меньше, а наша жизнь лучше!
