Вячеслав Манягин
Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий

Полная версия

Кирилл и Мефодий
Загадка русской письменности

Глава 1
Жизнь и Житие

Солунь

Город Фессалоники, или по-славянски Солунь, в котором родились Константин (Кириллом он стал после пострижения в монашество незадолго до смерти в 869 году), прозванный Философом и его старший брат Мефодий, был особенным.

Согласно преданию, город основал македонский царь Кассандр и назвал его в честь своей жены Фессалоники, единокровной сестры Александра Македонского и дочери македонского царя Филиппа II, фессалийской принцессы. Она же в свою очередь была названа Фессалоникой от слияния двух слов – Фессалия и Ника (то есть «Победа Фессалии»), поскольку родилась в день битвы на Крокусовом поле, в результате которой македонцы и фессалийцы одержали победу над Фокидой в т. н. Третьей Священной войне (355–346 годы до н. э.).

Древнейшее население Фессалии – пеласги, народ, населявший юг Балканского полуострова, острова Эгейского моря, Фессалию, Эпир, Крит и западное побережье Малой Азии еще до прихода в Грецию ахейцев и тем более, до появления здесь эллинов – предков современных греков. Некоторые историки (Л.А. Гиндин) отождествляют пеласгов с фракийцам – русоволосыми и серо- или голубоглазыми, судя по их описанию, которое оставил древнегреческий поэт Ксенофан. Страбон называл их, наряду с индийцами, самым многочисленным народом мира. Именно фракийцы создали в V в. до н. э. Одрисское царство, самое крупное в Европе того времени. Считается, что фракийцы передали, хотя бы частично, свой генофонд современным болгарам, румынам и молдаванам, а среди древних народов прежде всего – дакам. Дакское царство, с которым столь ожесточенно воевали римляне – тоже фракийского происхождения. Столица Фракии находилась на территории современной Болгарии близ города Карлово (открыта в 2005 г.). Фракийцами были знаменитый певец древнегреческих мифов Орфей и не менее знаменитый гладиатор Спартак. Как и другие фракийцы, два этих легендарных героя – близкие родственники славян.

Древняя агора Салоник

«Вопрос о фракийцах, – пишет кандидат исторических наук Александр Елисеев, – очень сложный, есть все основания полагать, что их этногенез был тесно связан с этногенезом славян. Так, среди фракийских племен упомянуты карпы, которых исследователи причисляют к славянам»^[17].

О родстве славян и фракийцев говорит сходство погребальных обычаев, в которых любой народ крайне консервативен и которые весьма неохотно заимствуются или изменяются.

Геродот так описывает погребение у фракийцев (в V кн.): «Когда кто-нибудь из племени умирает, то его жены (а у всех их много жен) начинают жаркий спор (при ревностном участии друзей): какую из них покойник-муж любил больше всех. Разрешив спор, мужчины и женщины осыпают супругу-избранницу похвалами и ближайшие родственники закалывают ее на могиле и затем предают земле вместе с супругом. Остальные же жены сильно горюют, что выбор пал не на них: ведь это для них – величайший позор… Погребальные обряды богатых фракийцев вот какие. Тело покойника выставляют на три дня. При этом закалывают жертвенных животных всякого рода и после погребальных воплей устраивают тризну. Затем тело сжигают или иным способом предают земле и, насыпав курган, устраивают различные состязания.

Высшие награды назначаются за единоборство, смотря по важности состязания».

Здесь можно отметить большое сходство этого описания с описанием похорон знатного руса, сделанное Ибн-Фадланом, в котором присутствуют все упомянутые Геродотом элементы: жертвоприношение животных, выбор и убийство принадлежащей покойному женщины, сжигание тела, курган на могиле и тризна^[18].

«Иоакимовская летопись» сообщает о том, что создатели легендарного «града Словенска» (предшественника Новгорода Великого) были выходцами с Балкан: «Князь Славен, оставив во Фракии и Иллирии около моря по Дунаю сына Бастарна, пошел к полуночи и град великий создал, во имя свое Славенск нарек».

Родство фракийцев и славян признают сейчас многие ученые. Так, болгарский историк Чавдар Бонев в своем исследовании «Праславянские племена» выдвинул гипотезу, в соответствии с которой часть фракийцев, под давлением Римской империи, переселилась на север и расселилась от Северных Карпат до Балтийского моря, а также в долинах р. Тиса и междуречье Днестра и Днепра. Эти переселенцы стали этнической основой трех праславянских племенных групп: венедов (вантов), антов и гантов. В VI в. западная группа приняла новый этноним «склавины», который затем утвердился за всеми тремя группами славян^[19].

Интересно, что подобная версия (с той лишь разницей, что переселенцы с Балкан стали родоначальниками «кельто-скифского» населения Скандинавии) рассказано в «Младшей Эдде»^[20] (начало XIII в.), в которой описывается, как выходец из-под Трои по имени Трор, или Тор, в возрасте 12 лет убил своего воспитателя – фракийского герцога Лорикуса и завладел Фракией. Его потомок в двадцатом колене Один, которому было предсказано, что он будет прославлен на севере, собрав множество людей, отправился в поход. Саксония, Вестфалия, земля франков, Ютландия подчиняются Одину и его роду, затем он направляется в Швецию. Шведский конунг Гюльви, узнав, что пришли из Азии люди, которых называют асами, предложил Одину властвовать над его землей.

Косвенно подтверждается переселение фракийцев на север в легенде о неврах, рассказанной Геродотом. «В VI веке до н. э. на территории украинского и белорусского Полесья появляется новая культура, названная милоградской. Юго-западные черты, отмечаемые в ней, позволяют предполагать смещение части населения от предгорий Карпат в лесистые области бассейна Припяти. По мнению исследователей, речь идет об упоминаемых Геродотом неврах, которые, незадолго до его путешествия в Причерноморье, покинули первоначальную территорию из-за нашествия змей. Обычно отмечается, что тотем змеи был у фракийцев и Геродот просто буквально воспринял рассказ о нашествии племени с таким тотемом»^[21].

Через тысячу лет начинается обратный процесс славянской «реконкисты», когда славянские племена вторгаются в Византийскую империю из-за Дуная и не просто совершают военные походы, но заселяют земли древней Фракии. Причем славяне выступают на завоевание Балкан в союзе с теми же фракийцами^[22].

«После распада государства Аттилы славяне выходят на историческую арену. – пишет А. Кузьмин. – В VI–VII вв. славяне расселяются на территории Прибалтики, Балкан, Средиземноморья, Приднепровья, достигают Испании и Северной Африки. Примерно три четверти Балканского полуострова были завоеваны славянами за столетие. Вся область Македонии, примыкавшее к Фессалонике, называлась «Склавенией» (выделено мной. – В.М.). К рубежу VI–VII вв. относятся сведения о мощных славянских флотилиях, плававших вокруг Фессалии, Ахеи, Эпира и достигавших даже Южной Италии и Крита. Почти везде славяне ассимилируют местное население. В Прибалтике – венедов и северных иллирийцев, в результате формируются балтийские славяне. На Балканах – фракийцев, в результате возникает южная ветвь славянства»^[23].

Южную ветвь славян, включившую в себя и тех фракийцев, которые остались на Балканах под римской, а затем византийской властью, немецкие и византийские источники назвали «склавинами». В VII в. славяне завоевали Фракию, Ахайю, Эпир, часть Иллирии и даже Малой Азии. Балканы стали почти полностью славянскими.

«В Македонии сложилось к середине VII в. два мощных племенных объединения – ринхины к западу от Фессалоники и струмляне к востоку от нее. Вместе они составляли союзные «части» «всего народа славян» в Македонии. Названия союзов родились уже на месте и происходили от обтекавших Халкидику рек. Струмляне, или стримонцы обитали на Струме. Главенствующим племенем здесь позже являлись смоляне. Поселения струмлян охватывали Фессалонику и с севера, ближайшее находилась в Литах, примерно в 12 км от города. Ринхины жили по Вардару. Среди них главными были дреговичи, в свою очередь, делившиеся на несколько племен со своими князьями-«риксами». Из их числа выдвигался общий «рикс» (великий князь?) ринхинов – в середине VII в. им был Пребуд. В тот же племенной союз вошли и близкородственные дреговичам берзичи. Что касается их соседей сагудатов, то они сохраняли от ринхинов самостоятельность, хотя постоянно поддерживали их. Славян Фракии объединял союз Семи родов во главе с северами»^[24].

После завоевания арабами Антиохии (Сирия) и Александрии (Египет) Фессалоники стали вторым по величине после Константинополя городом Византийской империи со смешанным славяно-греческим населением, насчитывавшим во времена его расцвета более 200000 человек. До сих пор в районе Салоников живет более 40000 славян, несмотря на непрекращающиеся попытки греческого правительства эллинизировать их. В IX же веке, когда родились Константин и Мефодий, процент славянского населения в фактической столице балканской Склавонии был на порядок больше. Город долгое время считался не греческим, а македонским^[25]. Во время Второй мировой войны Германия даже хотела передать Салоники своему союзнику Болгарии.

Таким образом, этот город был изначально основан народом, непосредственно участвовавшим в этногенезе славян, а после славянизации Балкан стал – невзирая на то, что славяне так и не смогли установить над ним свое политическое господство – фактической столицей балканской Склавонии.

Братья-славяне

Поэтому нет ничего удивительного, что у исследователей биографии знаменитых братьев возникли сомнения в их греческом происхождении, и некоторые из них стали считать Константина-Кирилла и Михаила-Мефодия либо полностью, либо наполовину славянами. К моменту их рождения былые битвы между византийцами и населявшими Фессалию славянами остались в прошлом, славяне не только роднились с греками, но и поступали на государственную службу и селились в самом городе.

Кирилл был младшим сыном в семье. Он родился в 827 году. Мефодий (в миру предположительно Михаил) был на 12 лет старше, и, следовательно, появился на свет в 815-м. А всего в семье было 8 сыновей. Их отец Лев занимал должность «друнгария под стратегом» (говоря языком Московской Руси, был «товарищем воеводы») Салоник и был известен при императорском дворе. Житие святых братьев не говорит определенно, кем они были по национальности.

В Болгарии, ссылаясь на позднюю редакцию Жития святого Кирилла, в которой говорится, что он «родом болгарин от Солуна града», считают братьев македонскими славянами, которые до XX века обычно причислялись к болгарам. Мать братьев, Марию, поздние известия называют гречанкой.

Некоторые из историков, как в прошлом (М.П. Погодин, Г. Иречек), так и современные (Э. Георгиев, К. Мечев и др.), указывая на особенности перевода святыми Кириллом и Мефодиев Евангелия и Псалтыри, доказывают, что они были славянами. М.П. Погодин, «изучая форму славянских переводов, пришел к выводу, что переводчики скорее славяне, чем греки; влияния греческого языка в переводах он не находил… В. Погорелов пошел еще дальше: он утверждал, что Кирилл и Мефодий плохо понимали греческий, поэтому этот язык никак не мог сказаться на славянском тексте; В. Погорелов безусловно считает солуньских братьев славянами (он исследовал случаи ассимиляции греческих заимствований, а также некоторые ошибки переводчиков)…»^[26].

Высказывались и другие мнения. Например, А.С. Будилович считал, что Кирилл и Мефодий «были греко-славянами в отношении как физическом, так и духовном», К.Я. Грот и М. Малецкий указывали на «лингвистические факты», позволяющие считать Кирилла и Мефодия греками.

Доктор филологических наук Евгений Михайлович Верещагин^[27], один из крупнейших авторитетов в данном вопросе, так и не пришел к окончательному выводу. «Анализ дошедших до нас памятников по этим принципиальным соображениям не может ничего дать для ответа на вопрос, греками являются первоучители славянские или все-таки славянами», – пишет он в своей работе «Из истории возникновения первого литературного языка славян»^[28].

Все это так, но считать Кирилла и Мефодия славянами позволяет прежде всего то, что они были не просто христианскими миссионерами, но основоположниками той культурно-религиозной славянской традиции в христианстве, о которой уже сказано выше. Имперская политика использовала христианство как инструмент романизации/эллинизации других народов, подчинения их своим интересам. Солунские братья, хотя и посланы были к славянам императором Михаилом III, но действовали вовсе не в интересах этой «живой иконы Христа на земле»^[29]и его правительства, а в интересах славянства, не страшась не только забвения на Родине, но и обвинений в еретичестве, церковного суда, заключения в тюрьме и смерти. Умирая на руках у брата, Кирилл говорил ему: «Мы с тобой, как два вола, вели одну борозду. Я изнемог, но ты не подумай оставить труды учительства и снова удалиться на свою гору (в монастырь. – В.М.)». И ранее – императору, посылавшему его в Моравию (как представляется, вовсе не из желания проповедовать христианство «варварам», а для усиления византийского влияния в этой пограничной стране, заполненной агентами и священниками «ветхого» Рима) – «Слаб я и болен, но рад идти пеш и бос, готов за христианскую веру умрети».

Подвиг Солунских братьев был подвигом славянских подвижников, а не византийских миссионеров.

Детство

Как справедливо заметил автор XIX в. И. Малышевский, для Льва – благочестивого отца Константина и Мефодия – было весьма нелегким делом во времена иконоборческого императора Феофила сохранить свое благочестие (читай – православие), а при благочестии – служить на важном государственном посту. Действительно, в то время теряли должности (а иногда и головы) и более важные персоны, чем «помощник» воеводы. Например, в рамках борьбы иконоборцев с «пережитками язычества», каковыми они считали иконы, был низложен с епископской кафедры Солуни православный митрополит святитель Иосиф, брат святого Феодора Студита.

Житие Константина, как водится, описывает ряд чудесных явлений, сопровождавших необычного ребенка от рождения: «Когда родила его мать, то отдала его кормилице, чтобы вскормила его. Ребенок же никак не хотел принимать чужую грудь, а только материнскую до тех пор, пока не был вскормлен. Было же это по Божиему усмотрению, чтобы добрый побег доброго корня неоскверненным молоком вскормлен был». Пораженные таким поведением младенца, «добродетельные родители решили воздерживаться от плотского общения. Так и жили по заповеди Божией четырнадцать лет как брат и сестра, пока не разлучила их смерть, никогда не нарушив своего решения».

«Когда отроку было семь лет, – сообщает его жизнеописание, – увидел он сон и поведал отцу и матери. И сказал: «Собрал стратиг всех девиц нашего города и обратился ко мне: «Выбери себе из них ту, которую хочешь иметь женой на помощь себе и супружество». Я же, взглянув и рассмотрев всех, увидел одну прекраснее всех: сверкающую лицом и украшенную золотыми ожерельями и жемчугом и всеми украшениями. Имя же ее было София, то есть мудрость. Ее избрал». И услышав его слова, сказали ему родители: «Сын, храни заповедь отца твоего и не отвергай наставления матери твоей. Ибо заповедь – светильник закону и свет. Скажи мудрости: «Ты сестра моя» и разум назови родным твоим. Сияет мудрость сильнее солнца, и если ты возьмешь ее супругой – от многих зол избавишься с ее помощью».

Хотя мальчик отлично учился, поражая своими успехами окружающих, но как и у всякого ребенка, и у него было желание развлечься со сверстниками. Однако, как сообщает Житие, Провидение, уже имея представление о будущей великой миссии Константина, решило избавить его от искушений юности. Однажды, когда дети местных аристократов забавлялись охотой, Константин также вышел с ними в поле, взяв своего любимого ястреба.

«И когда он пустил его, поднялся ветер по Божиему предначертанию и унес его. Отрок же с этого времени, впав в печаль и уныние, два дня хлеба не ел. Милостивый Бог по своему человеколюбию, не разрешая ему привыкать к житейским делам, умело уловил его – как в древности поймал Плакиду на охоте оленем, так и его ястребом. Поразмыслив о удовольствиях жизни сей, каялся он, говоря: «Что это за жизнь, если на место радости приходит печаль? С сегодняшнего дня направлюсь по другому пути, который лучше этого. А в хлопотах этой жизни дней своих не окончу»«. Так потеря сокола сделала из ребенка философа и богослова: «И взялся за учение, сидя в доме своем, уча наизусть книги святого Григория Богослова».

Однако тут в Житие происходит новый поворот сюжета (схожий, впрочем, с подобными же случаями в Житиях и других святых – что поделать, и у житийной литературы есть свои стандарты и штампы – вспомним, хотя бы, проблемы с обучением у преподобного Сергия Радонежского, описанные в его Житие): «Когда же обратился он ко многим словам и великим мыслям Григория, то не в силах постичь глубины, впал в великую скорбь. Был же здесь некто пришелец, знающий грамматику. И придя к нему, умолял и падал в ноги, предавая себя его воле, говоря: «О человек, сотвори добро, научи меня грамматическому искусству». Тот же, скрыв свой талант, закопав, отвечал ему: «Отрок, не трудись. Зарекся я совершенно никого не учить этому до конца дней своих». Отрок же опять, со слезами кланяясь ему, говорил: «Возьми всю причитающуюся мне долю отцовского наследства, но научи меня». Но тот не хотел слушать его. Тогда отрок, вернувшись домой, молился, чтобы исполнилось желание сердца его.»

Конечно же, отказ «некоего пришельца» помочь мальчику имел свое промыслительное значение. Согласись тот обучать Константина, и будущий философ мог остаться в Солуни, так и не совершив всего, что было предначерчено. Но и без этого вскоре желание ребенка исполнилась, и он смог продолжить свое обучение – в столице.

Но случилось это уже после смерти его отца, Льва, который скончался в 841 г., когда Константину было четырнадцать. Забота о семье, в которой было семеро сыновей (старшему из них, Михаилу, правда, исполнилось к тому времени 26), легла на плечи вдовы. Но ее, если верить Житию, заботила исключительно судьба младшего сына. С плачем говорила она умирающему мужу: «Не забочусь ни о чем, только о ребенке одном этом, как он будет устроен». На что тот отвечал как и полагается благочестивому христианину: «Верь мне, жена. Надеюсь на Бога, что даст ему Бог отца и устроителя такого, который благоустроит всех христиан».

Действительно, Бог дал «устроителя» не только Константину, но и его старшему брату Михаилу. Их отец был хорошо известен при императорском дворе, где у него был высокопоставленный покровитель, Феоктист Патрикий Логофет, придворный евнух императрицы Феодоры и хранитель государственной печати. Феоктист, как друг семьи, приехал на похороны Льва в Солунь, где, видимо, и познакомился с сыновьями умершего друнгария. Существует предположение, что друнгарий Лев был ранен во время сражения, а среди его заслуг было, якобы, и спасение жизни малолетнего императора-соправителя Михаила III. Именно поэтому его погребение удостоил своим присутствием высший чиновник империи, а его сыновья были фактически взяты на попечение государства.

Известно, что в это время императорское правительство предприняло решительные меры для ограничения славянского самоуправления на Балканах и в Греции. Несколько славянских племен, живших в гористых местах Южной Греции, продолжали сохранять свои племенные особенности и независимость внутреннего управления и быта. Славяне играли ведущую роль и в восстании Фомы Славянина^[30], которое случилось за два десятилетия до описываемых событий. Когда впоследствии понадобилось найти человека, который смог бы справиться со славянской вольницей, правительство в Константинополе поручило это Феоктисту. С помощью военных отрядов он приступил к «окончательному решению славянского вопроса» и приведению их под тяжелую руку византийской административной системы. Войска Феоктиста нанесли славянам ряд поражений, так что они вынуждены были платить дань империи. Видимо, в одном из этих сражений и получил смертельное ранение друнгарий Лев. В таком случае понятно и присутствие Феоктиста на похоронах своего подчиненного, и его забота о сиротах, оставшихся без отца.

Константинополь

Вскоре случилась еще одна смерть, которая круто изменила жизнь Константина: 20 января 842 года скончался император-иконоборец Феофил, оставив престол своему трехлетнему сыну Михаилу III под опекой матери Феодоры и трех сановников: уже известного нам евнуха-полководца Феоктиста, патриция Варды, брата императрицы Феодоры, и магистра Мануила.

На золотом солиде времён регентства Феодоры маленький Михаил изображён с сестрой Феклой на реверсе, в то время как портрет его матери в императорских одеждах помещён на аверсе

Феоктист тут же вызывает Константина ко двору, чтобы дать ему возможность продолжить образование, а впоследствии воспользоваться им – приставить как своего человека к малолетнему наследнику престола. Обрадованный Константин, которому едва исполнилось пятнадцать лет, поспешил в Константинополь.

Первым делом новая власть восстановила иконопочитание. Патриарх Иоанн, бывший друг и учитель умершего императора Феофила, был низложен. На патриарший престол триумвират опекунов возвел ученого монаха Мефодия, сицилийца по происхождению, православного ортодокса, за преследования со стороны иконоборцев почитаемого святым исповедником. Под председательством нового патриарха 19 февраля в первое воскресение Великого поста в Святой Софии состоялось торжество православия: было осуждено иконоборчество, восстановлено иконопочитание и установлено, чтобы торжество это праздновалось ежегодно в тот же день, т. е. первое воскресение Великого поста.

Прекращение иконоборческих смут благоприятно повлияло на просвещение, находившееся в упадке при иконоборцах. Как известно, первый император-иконоборец Лев Исавр закрыл духовные школы при монастырях, не заменив их другими, и ситуация улучшилась только при последнем императоре-иконоборце Феофиле, отце Михаила, который сам был весьма образованным человеком и приближал к себе ученых монахов. Именно он в последние годы жизни приблизил к себе Мефодия: освободил его из тюрьмы, чтобы тот объяснял ему интересующие базилевса сложные богословские вопросы. Теперь, при непосредственном участии нового патриарха, школы и училища стали восстанавливаться.

Покровителями образования были и Феоктист, и, особенно, брат императрицы Варда, устроивший высшее училище прямо в палатах Большого императорского дворца, которые назывались «Магнавра»^[31]. Магнавра была возведена в правление императора Константина I (306–337) и представляла собой трехнефную базилику со сводчатым полуцилиндрическим потолком под крышей из золоченой бронзы. Ее интерьер был богато украшен золотом и серебром, мрамором редких пород, самоцветными камнями, мозаиками и витражами. Колонны, отсекающие средний неф от боковых, были облицованы листовым золотом.

Тронный зал Магнавры считался главным из двух основных палат (наряду с Хрисотриклинием) для официальных приемов в Большом дворце. Престольное место в восточной части зала, представляло собой усеченную прямоугольную многоступенчатую пирамиду из змеевика. На ней, на фоне четырех изящных колонн, стоял главный императорский трон, а около него – кресло патриарха. Троны соправителей базилевса, если таковые имелись, располагались на один уровень ниже. Слева и справа от императорского трона в царствование императора Феофила были установлены скульптуры львов и павлинов (или грифонов, по другим данным), выполненные в технике чеканки по золотому листу и являвшиеся механизмами. При появлении императора на троне львы начинали бить хвостами, раскрывали с рычанием пасти и ворочали языками. Павлины распускали крылья и хвосты, начинали кричать. На стоявшем перед престолом по левую руку императора золотом платане начинали петь золотые птицы, причем их голоса соответствовали изображенным видам. Трон при помощи подъемных механизмов мог отрываться от престольной площадки и подниматься практически под потолок зала. Это впечатляющее зрелище сопровождалось звуками грома, органной музыкой, клубами цветного дыма и яркими вспышками света.

Возможно, уже во время описываемого царствования императора Михаила III (840–867) все эти чудеса механики были переплавлены на монеты, но, по другим данным, они существовали и позже. Обветшавшая Магнавра была отремонтирована при императоре Льве VI (870–912). В годы латинской оккупации Константинополя Магнавра, как и весь Большой дворец, была полностью разграблена и после освобождения византийской столицы в 1261 г. не восстанавливалась; к 1453 г. весь комплекс Большого дворца уже лежал в руинах. До нашего времени сохранились плинфы цокольного этажа здания. В конце XV в. золотые павлины Магнавры с вышедшими из строя механизмами составили часть приданого византийской принцессы Софьи Палеолог, супруги великого князя московского Ивана III (1462–1505) и вместе с ней попали в Москву. После поражения от шведов под Нарвой в 1700 г. царь Петр Алексеевич вынужден был переплавить их на деньги.