Вячеслав Киман
Джек

– Не совсем удобно так разговаривать, ты выйди сюда, – очень вежливо попросил Митяй. Вовка понял, что всё-таки придётся выйти. Он открыл калитку и сделал шаг навстречу Митяю, но тот резко отошёл в сторону, а вместо него перед ним оказался этот пугающий, противный Стенька. Володя хотел забежать обратно, но Митяй прикрыл калитку и встал перед ней., перекрыв дорогу к отступлению.

– Стень…? – пробубнил Володька. – А ты тоже тут?

– Как видишь! – слегка красноватые щёки дали понять Вовке, что это действительно, правда.

– Что вам надо от меня? – слегка дрожащим голосом спросил он.

– Ты должен знать, что случилось тогда, на ручье!

– Но я ушёл оттуда раньше вас, – оправдывался Володя.

– Ха…Ха! Или убежал? – вставил язвительную реплику Митяй.

– Ну…меня дома ждали, и ничего я не убежал…

– Короче, что ты знаешь о выжившем волчонке? – не выдержал Стенька и задал вопрос, который его интересовал в первую очередь.

– Я ничего не слышал ни о каком волчонке, я даже из дома не выходил, – с тревогой в голосе сказал Володя.

– Ты таскаешься с Витькой везде и не знаешь ничего? – с нарастающим гневом, уже шипя сквозь зубы, проговорил Стенька.

– Я не видел его с тех пор, правда…слышал, что он болеет. Мамка к нему вчера вечером заходила, сказала, что он простыл сильно…, – оправдывался, как мог, Володька.

– Что-нибудь ещё говорила? – не унимался с расспросами Стенька.

– Ничего, разве что, собаку они ещё одну завели, вроде…Щенок раненый почему-то, забинтованный…больше ничего. А, да – ещё у Витьки фингал и нос опух…

Стенька побледнел, медленно отвернулся от Володьки и процедил сквозь зубы:

– Да пошёл ты со своим фингалом, придурок!

– Ну, я пойду, а то мамка скоро придёт? – осторожно спросил Володя.

– Рискни, – буркнул Стенька, уже и сам сделавший несколько шагов по улице, напрочь забыв про Митяя. Он всерьёз задумался о том, что было бы неплохо сбежать из дома, но решил отложить побег на некоторое время. Почёсывая то место, куда ожидалось прикладывание ремня, он побрёл домой.

-19-

Стенька отворил коричневую, с облупившейся краской, калитку и зашёл в ограду. Поросший сорняками огород с изредка торчащими сухими дудками старых растений, узенькая тропинка к крыльцу, кривому и некрашеному, навевали тревогу и тоску. Стоящее посреди зарослей пугало с ржавым дырявым ведром вместо головы отпугивало своим видом не только ворон, которым и так незачем было залетать сюда. Даже кузнечики не прыгали тут, хотя опасности быть съеденными птицами никакой не было.

За углом дома, вдали от всех глаз, был разбит небольшой огородик в три грядки. Там Зоя Георгиевна выращивала немного моркови, свеклы и лука. На большее у неё не хватало сил, здоровье не радовало её в последнее время. Со смерти мужа она стала угасать, перестала улыбаться, а жизнь воспринимала, как божье наказание или что-то естественное, обычное, но затянувшееся. Когда Фёдор женился на Полине, у Зои Георгиевны появилась хоть какая-то отрада среди серых нескончаемых будней, но продлилась радость недолго. Фёдор быстро остыл к Полине, стал её бить и напиваться. Потом родился Стенька – ещё один лучик надежды для Зои Георгиевны, но со смертью Полины и он угас.

Фёдор не подпускал свою мать к Стеньке, не позволял «распускать сопли». Мальчик тянулся к ласке, ждал доброго слова, похвалы, поддержки, но получал лишь злобный взгляд отца, а позже и град пощёчин. Кожа на лице ребёнка от постоянных ударов стала настолько чувствительной, что краснела по любой причине. Стыдно ли было или он злился на что-то – лицо его становилось красным, а позже совсем багровело.

Зоя Георгиевна пыталась защитить Стеньку от тирании Фёдора, но получала такой поток брани в свой адрес, что потом долго сидела в своём уголке за занавеской и боялась шевельнуться.

Шум точильного камня разрывал вечернюю тишину и вызывал у Стеньки озноб по всему телу. Фёдор был в сарайчике, пристроенном к крылечку дома, и точил топор. Пройти незамеченным у мальчишки не получилось, отец заметил его. Он всегда всё замечал, иногда было такое впечатление, что у него на затылке под рыжими волосами есть ещё одна пара глаз, которые постоянно вращаются в своих орбитах.

– Стой! – крикнул он сыну, одновременно выключив наждак. Звук падающего самолёта от тормозившего точильного камня был ещё громче, чем несколько секунд назад.

Фёдор вышел из сарая, синяя форменная рубаха, закатанная выше локтей в рукавах, старые форменные штаны мрачно предстали перед Стенькой. Вот он, исполнитель закона, власть с топором в руке и мальчишка, готовый принять свою участь.

– Я слушаю, говори! Что ты знаешь? – медленно, как учитель, читающий диктант ученикам, спросил Фёдор.

– Я…я…

Стенька не мог выговорить ни слова. Его челюсть сковал страх, зубы стучали, а язык налился свинцом.

– Сколько раз я тебе говорил, не мямлить? – всё так же спокойно и с расстановкой задал вопрос Фёдор. Для Стеньки это был самый пугающий тон – лучше бы отец орал, брызгая слюной.

– В…в…вол…волчёнок у…у…Саввушшкиных…, – выдохнул наконец Стенька, слёзы побежали по его раскалённым щекам, но их не было видно в вечернем мраке. Странно, что они не шипели, как капли воды на раскалённых углях.

Фёдор с силой воткнул топор в дверной косяк и посмотрел на него, словно собираясь с мыслями. Оцепенение длилось недолго, он тряхнул головой, оторвал взгляд от топора и принялся шарить рукой по стене сразу за дверным косяком сарая. Нащупав старую портупею, он подошёл к Стеньке и схватил его за предплечье. Словно тряпичную куклу он потащил его в сарай, почти приподнимая над землёй. Мальчишка заскулил, безысходность победила. Он вдруг вспомнил, что хотел убежать, эта мысль была такой свежей, она родилась всего полчаса назад, хотя вынашивалась уже очень давно. Почему он не убежал! Почему он не сделал этого хотя бы минуту назад? Как бы он сейчас бежал, ах, как легко он рассекал бы ладонями встречный воздух. Пусть бы он позже умер с голоду, но сейчас, сию минуту, он бы не боялся так сильно, он был бы просто счастлив!

– Отпусти мальчика, Фёдор! – раздался позади резкий окрик. Он был настолько неожиданным, что Фёдор просто встал, как вкопанный, продолжая держать свою добычу за предплечье.

Мать Фёдора стояла в трёх шагах от сарая и держала ружьё, направив его на сына. Два чёрных отверстия смотрели ему прямо в живот.

– Отпусти ребёнка, или я тебе кишки вышибу, ублюдок, – тихо сказала женщина. Она была спокойна, потому что всё для себя решила. Жизнь больше не имела никакого смысла, она закончилась уже давно, когда повесился её муж, отец Фёдора. Она не могла винить сына за ту смерть, но в глубине души носила этот груз до этого дня, и вот сегодня больше не смогла его поднять – он стал слишком тяжёл для неё.

– Я только сегодня поняла, какой ты ублюдок, сынок, – продолжала она, сжимая ружьё, свою исповедь.

– Ты из-за какого-то выжившего волчонка готов пришибить сына. Твоя гордыня, твой гнев, чёрная душа не дают тебе покоя. Это нельзя исправить. Пусть я умру, но Стенька будет счастлив, без тебя!

Ружьё медленно клонилось дулом к земле, но Зоя Георгиевна приподняла его выше и продолжала.

– Твой отец умер, потому что родился ты, рыжая бестия! Он мог бы смириться с тем, что ты не похож на него, но его нутро чувствовало отвращение к тебе. Ты отвергал его и сам, вы были чужими. Это ты убил его, сволочь!

– Убери ружьё! – прошипел Фёдор, но женщина только крепче сжала его в руках.

– Ты и Полину убил! – с дрожью в голосе и с горькой обидой продолжала мать. – Она не смогла бы покончить с собой, потому что любила сына!

Она снова подняла опустившееся вниз дуло ружья. Фёдор молча слушал мать, продолжая держать Стеньку ниже плеча.

– Будь проклята моя жизнь! – с этими горькими словами Зоя Георгиевна нажала на спусковые крючки, но оглушительная тишина повисла над посёлком. Выстрела не последовало, ружьё было не заряжено.

Фёдор ещё несколько секунд смотрел на пару чёрных ноздрей ствола, потом посмотрел на мать. Она стояла босиком с распущенными до пояса седыми волосами и отсутствующим взглядом смотрела на ствол ружья. Фёдор отпустил Стеньку, который тут же упал на колени и на руки, пытаясь отползти в дальний угол сарая. Той же рукой, которой только что держал сына, он схватился за ствол ружья и резко дёрнул на себя. Мать отпустила руки, её тело пошатнулось, ноги в коленях подогнулись, и она упала на землю. Фёдор, держа в одной руке ружьё, а в другой портупею, гордо возвышался над распростёртым телом матери.

-20-

«Скорая» прибыла через полчаса, медики успели спасти женщину. Её погрузили на носилки и поместили в машину. Когда серое пятно УАЗа скрылось за поворотом, Фёдор вернулся в дом и достал бутылку водки. Чувствовал ли он вину или испытывал угрызения совести – это вряд ли. Он выполнил то, что должен был сделать нормальный человек, но этот случай не вписывался в рамки «нормального». Он не взял бы трубку телефона и не набрал 0-3, если бы не вспомнил про Стеньку, наблюдающего за ним из-под верстака в дальнем углу сарая. Он бы оставил мать лежать тут до утра, чтобы наверняка, но ему пришлось поднять её на руки и отнести в дом. Положив её на кровать, он вернулся к сараю и подобрал ружьё.

– Иди в дом! – рявкнул Фёдор, но никто его не услышал. Сарай был пустым.

На следующее утро в посёлке узнали о случившемся. Клавдии Ивановне позвонили в сельскую поликлинику, чтобы уточнить подробности карты больной. Так стало известно, что поздно вечером Зою Георгиевну доставили в больницу райцентра с инфарктом. Её удалось спасти только потому, что женщину будто судьба не отпускала на тот свет. По рассказам медиков, забравших женщину на «скорой», она всю дорогу до больницы держала медсестру за запястье и не отпускала до самой операционной. «Казалось, что она что-то не успела сделать», – говорили они.

Клавдия Ивановна позвонила Оле в магазин, а там уже и весь посёлок узнал о случившемся. Несмотря на то, что Зоя Георгиевна редко показывалась на людях, её помнили и любили многие. О событии узнал весь посёлок, но только причина трагедии так и осталась тайной, притаившейся за оградой Дементьевых.

Марина продолжала ухаживать за волчонком, делая ему перевязки. Кровотечение полностью прекратилось, все раны подсохли, и перевязку решено было прекратить.

– Поправляемся мы с тобой, чудо ты моё! – ласково сказала она, гладя волчонка по мягкому брюшку. – Скоро будем выходить во двор, засиделся ты тут.

Витя пил чай и качал ногой. Он рассказал отцу о случившемся ещё тогда, ночью, когда мама была без сознания. Он подробно описал всё, даже место за ручьём, куст ивы, где нашлись гильзы, мёртвую волчицу с волчатами. Только про драку и про разбитый бинокль Витя промолчал. Ему было стыдно перед отцом, поэтому он решил не сливать все беды в один котёл, а немного подождать. Марина посмотрела на Витю и перестала чесать живот волчонку.

– Вить, тебе уже получше, как ты думаешь – можно ли тебя оставить завтра на полдня одного? – спросила она.

Витя знал, что мама не ходит на работу уже три дня. Она наклеила на дверь библиотеки записку, что идёт ремонт, а сама отпросилась в муниципалитете, сказав, что ребёнок заболел. Заменить её было некому, поэтому Марина не могла найти себе места, зная, что дети не могут взять книжки.

– Конечно, мама! – с гордостью в голосе ответил Витя. – Я уже большой и могу о себе позаботиться.

Слова сына готовы были вызвать смех у матери, но она сдержалась, при этом даже смогла сохранить серьёзный вид.

– Марти мы впустим в дом, ты никому не открывай дверь, приглядывай за малышом, – Марина указала на волчонка. – Ему уже лучше, смотри, чтобы у него была вода.

– Хорошо, мам, – покорно ответил Витя, допивая свой чай с малиной.

Когда он закончил обязательную чайную церемонию, то с облегчением вздохнул и спрыгнул со стула. Волчонок лежал на животе, мягкий полушубок щекотал ему нос, из-за чего тот постоянно тряс им налево и направо. Он ещё плохо понимал запахи, их было немного в его короткой жизни, но эти новые нисколько его не тревожили. Запах Марти стал для него родным, как и запахи Марининых рук, Витиного свитера, полушубка Павла и этой неизвестной овечки, которая была такая мягкая и нежная.

Силы возвращались в это хрупкое существо, несмотря на большую потерю крови. Об этом заявлял влажный нос и блестящие глаза с глубокой голубизной. Витя успел несколько раз перечитать странички в энциклопедии, подаренной ему в прошлом году, где написано про волков. У волчат могут быть голубые глаза, которые потом станут коричневыми, жёлтыми или оранжевыми. Но вот окраска шерсти действительно странная – чёрные волки встречаются редко, при этом они крупнее обычных серых волков.

– Я назову тебя Джек, можно? – спросил Витя, присев на корточки и взяв в ладошки мордочку волчонка. Так делал его отец, когда разговаривал с Марти, а тот был в восторге от такого внимания к себе.

– Мам, а можно я назову его Джеком? – спросил, обернувшись к маме, Витя, словно, внезапно вспомнив о ней.

– А почему бы и нет? – согласилась она, как ребёнок, затаив несбыточную надежду на то, что волчонок останется с ними навсегда. Но тут же её глаза стали грустными – она знала, что его придётся отпустить на волю.

Витя вышел на крылечко и сладко потянулся. Всё-таки, как хорошо болеть! Всё внимание к тебе, даже мама с тобой весь день. Это ничего, что малиновое варенье такое противное – ради этого можно и потерпеть. Его взгляд упал на скамейку возле баньки, и вдруг как будто его кто-то окатил из ведра холодной водой. Там лежал его разбитый бинокль, а рядом выстроились стёклышки, круглые и сверкающие на солнце. У Вити перехватило дыхание, он не мог оторвать глаз от скамейки. Но как, когда, кто его принёс и положил сюда? Видел ли папа это и если нет, то что делать? А если видел, то что теперь ему сказать? Ему было стыдно признаться сразу, что ценный подарок разбит, а теперь, когда выяснится, что он умолчал – практически, обманул отца – ещё хуже.

Витя грустный зашёл домой и решил не предпринимать ничего, пока не придёт отец, а потом признаться во всём. Он сел за стол в своей комнате и медленно потянул на себя самую верхнюю книжку из стопки, выстроенной на углу стола.

– Тимур и его команда, – грустно прошептал Витя. «Как же стыдно перед папой…» В глазах сверкнули слезинки, которые высохли сами, спустя какое-то время.

– Я люблю тебя, папа… Я постараюсь быть лучше…, – прошептал он.

Так прошёл этот долгий день. Витя боялся вечера, но одновременно и ждал его с большим нетерпением. Наконец, радостное повизгивание Марти оборвало эту бесконечность. Павел открыл дверь и поцеловал в лоб Марину, встретившую его у порога.

– Ну что, герой? Как ты сегодня себя чувствуешь? Лучше? – отец просто колол Витю каждым произнесенным словом, будто иголкой.

– Пап, прости меня, что я не сказал сразу про бинокль. Я очень виноват, мне больше не надо подарков, никогда-никогда, – с грустью воскликнул Витя, но отец положил руку ему на плечо и улыбнулся.

– Ладно, не переживай. Ты не виноват в этом, не до бинокля тогда было. Да и пусть он провалится сквозь землю, мы тебе ещё купим, – с радостью произнес Павел, глубоко тронутый признанием сына.

– Ты, наверное, хочешь узнать, как он здесь оказался? – спросил Павел. Витя чуть заметно кивнул головой. – Я на следующее утро после того случая вышел на работу пораньше и сходил на ручей. Было уже достаточно светло, я нашёл то место, про которое ты мне рассказал.

Павел выдержал небольшую паузу и посмотрел на Витю, будто оценивая на глазок его возраст. Сын поднял голову и с интересом слушал отца, хотя, что нового он мог там увидеть? «Странно, зачем он туда пошёл?» – мелькал вопрос в голове.

– Я взял тогда с собой лопату, чтобы похоронить зверей, если всё, что ты мне сказал тогда, совпадёт с действительностью.

Короткий взгляд на Витю. Испуганный взгляд на отца в ответ.

– Я похоронил их, Витя. А ты, герой, считай, что совершил поступок, достойный настоящего мужчины.

Павел обнимал за плечо Марину и сиял, сверля Витю глазами. Его усы не находили покоя, не в силах больше скрывать счастливую улыбку.

-21-

Стенька потихоньку вылез из под верстака в сарае, когда отец понёс Зою Георгиевну в дом. Теперь он решил твёрдо – бежать. Сделать это нужно сейчас, другого случая может не быть. Перешагнув через лежащее на земле ружьё, он пригнулся и побежал к калитке. Он смог сделать несколько глубоких вдохов, только когда оказался за забором на пустой улице. Он отчётливо слышал, как отец потребовал идти в дом, но уже не подчинялся его словам. Когда подъехал серый УАЗик «скорой», Стенька стоял совсем рядом, в нескольких метрах, скрытый ночной темнотой. Он видел, как вынесли на носилках бабушку, как её погрузили в машину и как скрылись за поворотом красные сигнальные фонари.

Убежать из дома было не так сложно, как это можно представить себе поначалу. Дети бегут из домов часто, они сталкиваются друг с другом на выходе, выстраиваются в нескончаемый поток беглецов, вьющийся змейкой по дороге к последнему столбу на окраине посёлка. А там они стоят и галдят, перебивая друг друга, строя грандиозные планы. Такие взрослые и самостоятельные! Потом подъезжает большой жёлтый автобус, который увозит весь этот шумный рой в сказочный городок, где дети живут безмятежно, без всяких там родителей.

Стенька не ждал жёлтый автобус в Город безмятежности. Он сидел в канаве возле главной дороги, сжав колени и съёжившись от холода, но это сейчас его волновало меньше всего. Он остался один! Совсем один на всём белом свете, без друзей, без мамы. Вот и бабушки у него больше нет. Но он ни секунды не думал о возможности вернуться к отцу. Замёрзнуть здесь, в канаве, было бы намного приятнее, если выбирать из двух бед одну.

Так он просидел несколько часов, в горьких раздумьях. Когда небо начало приобретать цвет, его глаза закрылись, и он уснул, склонив голову над коленями. Наступило утро среды, люди потянулись на комбинат. Пастух уже собрал всех коров и повёл их на поляну возле леса. Там они будут целый день жевать сочную траву, а потом пойдут к пруду и будут пить воду, долго, не торопясь, вдоволь… Собаки вступили в утренние переговоры, подавая первые голоса. Они как будто докладывали своему вожаку, собачьему начальнику: «Я поел!», «Я грызу кость!», «Мне несут суп!».

Стенька подождал, пока на дороге никого не осталось, и вылез из своей засады. Урчание в его животе напоминало ласкового кота, нежившегося под рукой хозяина. Последний раз этому коту доставалось перекусить только прошлым утром, поэтому урчание было достаточно громким и настойчивым. В памяти всплыли его вчерашние рассуждения о голодной смерти, которая его тогда совсем не пугала. Куда идти, он пока не мог решить. Убежать из дома совсем без подготовки, вот так – с пустыми руками, не входило в его планы, даже смутно очерченные какими-то набросками, иногда мелькавшими в его мыслях. Коробок спичек и ржавый складной ножик – вот и всё его богатство. Старые ботинки на ногах, штаны от прошлогодней школьной формы да свитер, связанный бабушкой. Бабушка. Как же сейчас её не хватало Стеньке. Она была единственным человеком, которая любила его, заменив когда-то погибшую мать. Это она встала на его защиту перед разгневанным отцом, из-за него её увезли куда-то в ночь.

С такими тревожными мыслями он шёл по дороге, постоянно оборачиваясь и спрыгивая в придорожную канаву, заросшую кустами. Он вспомнил слова, которые говорила бабушка, держа ружьё, но так и не смог понять их смысл. Отец виноват в смерти Стенькиного деда, виноват в смерти мамы… Как это может быть правдой? Он вдруг представил оскалившийся рот отца со слюной в уголке губ, от этого его передёрнуло, как от электрического разряда. Голод вызывал тошноту, которая сдавила горло, но облегчения не последовало – желудок был совсем пуст.

Впереди показался сельский магазин, в котором работала Ольга. До его открытия ещё два часа, поэтому небольшая вытоптанная площадка перед его входом была безлюдной. Стенька зашёл за угол магазина и присел на завалинке. Холодный бетон фундамента вызвал лишь страдания вместо отдыха. Он слез с него и присел на корточки. Его лицо вытянулось вниз от давивших на него несчастий, даже губы стали тоньше, чем раньше. Стенька не знал, зачем он тут сидит и чего ждёт, но и куда теперь идти, он не представлял. С того места, где он спрятался, была видна вся дорога. Если бы вдруг появился отец, то Стенька смог бы быстро скрыться, оставаясь незамеченным. Время совсем остановилось, он ощущал каждую секунду, которая упруго и нехотя уходила в прошлое.

На дороге показалась Ольга, было уже почти девять утра. Она шла в широком белом сарафане, на согнутой в локте руке висела маленькая плетёная корзиночка, накрытая белым платочком. Новый день радовал её, как и все остальные дни, будь то дождливый понедельник или знойное воскресенье. Она любила свою работу, этот прилавок, своих покупателей. «Сто килограммов доброты» – так прозвали её местные жители, а любители появиться у прилавка «навеселе» называли её по-своему: «Сто кило справедливости». Были и другие любители остроумно высказываться, но всё сводилось к «ста килограммам». Оля не обижалась на них за это, у неё не было способности к этому.

Уже около магазина, поставив корзинку на ступеньку и гремя ключами, она заметила Стеньку, выглядывающего из-за угла.

– Стеня, а ты что тут делаешь? Бабушка за хлебом поди послала? Так ещё не привозили.

Тут она поняла – что-то случилось. Бледное лицо мальчишки, до этого обычно розовое, сразу бросалось в глаза.

– Стень, подойди поближе, пожалуйста.

Оля положила руку на затылок Стеньки и внимательно посмотрела на мальчика. Его измученный вид сильно обеспокоил её

– Отец? – просто спросила она Стеньку. Тот смотрел в землю и молчал, но Ольга всё и так понимала.

– Тёть Оль, дадите попить? – робко спросил Стенька.

– Конечно! Заходи в подсобку, – распахнув дверь, сказала Ольга.

-22-

– Да ты голодный, давай я тебя покормлю, – предложила Ольга. – Господи, да что случилось-то такое?

Стенька набросился на предложенную ему котлету и проглотил её, почти не жуя.

– Бабушке стало плохо, она упала, – с набитым ртом пытался говорить Стенька. – Её в больницу увезли…

Ольга поняла, что ребёнок попал в сложную ситуацию, но как ему помочь? Что стряслось с Зоей Георгиевной? Ответов на эти вопросы не было. Вдруг зазвонил телефон, так внезапно и пронзительно, что Ольга вздрогнула и с тревогой взяла трубку.

– Оль, привет, – голос Клавдии Ивановны стал неожиданностью в столь раннее утро.

– Здравствуй, Клавдия. Что случилось?

– Сейчас звонили с районной больницы, Зою Георгиевну вчера вечером увезли с инфарктом, слышала?

– Инфаркт?.. Что же теперь будет…

– Просили информацию по истории болезни. Говорят, операцию сделали, пока очень слаба.

Оля положила трубку на аппарат и задумалась.

– Тёть Оль, спасибо, пойду я, – сказал тихо Стенька, словно нехотя, встав со стула и направившись к двери.

– Стень, куда же ты пойдёшь? Посиди ещё, – с жалостью в голосе попросила Ольга.

– Дел много, боюсь не успеть, – сказал Стенька, стараясь делать голос грубее и ниже, почти как у взрослого.

– Жаль, а то сиди хоть весь день тут, в подсобке, ты мне нисколько не помешаешь.

Ольга подозревала, что Стеньке некуда пойти, поэтому любыми способами пыталась оставить его рядом. Но тот взялся за ручку двери и приоткрыл её. С осторожностью глянув на дорогу, он приготовился сделать шаг. Ольга видела беспокойство и растерянность мальчика, подошла к нему и взяла его за руку.

– Стень, скажи мне правду, что случилось? Ты боишься отца?

– Н-нет, чего мне его бояться?

Ольга почувствовала, что рука мальчика при упоминании об отце дрогнула. Она сжала её крепче и посмотрела в глаза Стеньке.

– Послушай, Стень. Я могу тебя спрятать на время, тебя никто не найдёт!

– Нет, тёть Оль. Ни к чему это. Пойду я, спасибо за котлету.

– Подожди, Стень! У меня ещё булочка есть.

Она кинулась к столу и схватила корзиночку, но услышала скрип закрывающейся двери. Стенька ушёл. Может быть, мальчишка торопился, а может быть, он считал, что не имеет право пользоваться людской добротой после своего поведения – эта тайна так и осталась скрытой в душе Стеньки. Он снова побрёл по дороге, которая, минуя последние дома на окраине, потянулась вдоль засеянного поля. Чёрный ворон начал было скакать вдоль дорог ряда с шагающим Стенькой, глядя на него стеклянными глазами-бусинами, но вдруг сорвался с места и улетел.

Дорога манит людей, извиваясь загадочной лентой, уходящей к горизонту. Дальше она становится тонкой, как нить, пока совсем не исчезает в небе. Многие люди не могут найти себе покоя, пока однажды не встанут на дорогу и не сделают первые шаги туда, где она упирается в финишную черту. Как будто у дороги есть конец! Нет, она бесконечна, даже в точке соприкосновения с линией горизонта она не приблизит путника к концу его пути. Тысячи дорог, таких разных, соединены в одну причудливую паутину. Они разговаривают между собой, передают друг другу новости и заплутавших путешественников. Иногда эта паутина не хочет отпускать полюбившегося ей путника и заводит его в самую середину своего узора.

Стенька знал эту дорогу, он много раз по ней ездил с бабушкой в город. Вот и поворот на ближайшую деревеньку Лукино. Несколько обветшалых домиков – вот и все постройки, которые можно тут встретить. Местные жители давно покинули это место. Многие уехали в центр, а некоторые перебрались в посёлок Тулинский, поближе к комбинату.

На обочине дороги Стенька заметил небольшой камень и присел отдохнуть. Солнце начинало припекать, поэтому он снял кофту и завязал рукава на поясе. Со стороны деревни по заросшей травой узкой дороге шёл старичок. Он вёл на верёвке козу, которая топала впереди него, и сразу было не понятно, кто кого ведёт. Видно, коза уже привыкла к таким прогулкам и хорошо знала дорогу. Старичок поравнялся со Стенькой и остановился.

– Здоровьица тебе добрего, внучек, – проскрипел дедушка и поклонился Стеньке.

– Здравствуйте, дедушка.

В любой другой день он бы не стал отвечать какому-то старику, но сегодня всё было по-другому. Он даже был бы не против, если тот скажет ещё что-нибудь. Ах, да чего уж там – даже если побранит его за что-то, ну и пусть. Он хотел бы услышать вновь этот скрипучий голос, и старичок начал говорить.

– Когда-то я был таким же юным, как и ты, внучек. Кхе-кхе…

Он достал из кармана мешочек с махоркой и скрутил самокрутку, глядя из под мохнатых белых бровей на Стеньку.

– Ах ты, что-ж так…огня забыл из дома взять. Внучек, у тебя, случайно, нет коробка спичек?

Стенька вскинул удивлённый взгляд на старичка: «Откуда дед знает про спички в его кармане?»

– Вот, дедушка, возьмите.

Старичок прикурил самокрутку и отдал коробок обратно.

– Я уже давно живу на этом свете, внучек, кхе-кхе…

Коза дёргала жёсткую траву возле дороги, терпеливо жевала её и поглядывала на хозяина квадратными зрачками, как будто знала: «Хозяин тут не просто так». Старичок покряхтел ещё немного и продолжал говорить.

– Так вот, расскажу я тебе про то время, когда я был таким же юным, как ты…

Старичок опёрся на старую чёрную рогатину, служившую ему незаменимой помощницей в его годы. Он пошамкал губами, скрывающими беззубую челюсть, и продолжил.

– Давно это было, большевики были у власти только четыре года, жить было трудно. Мне было всего одиннадцать лет, как и тебе, внучек…

Стенька смотрел на старичка, как завороженный. Он уже не удивлялся тому, что дед знал о нём всё. Если бы он сейчас назвал его имя, то Стенька принял бы это спокойно. «Наверное, это колдун», – думал он. «Интересно, а это добрый колдун или злой? Наверное, злой, ведь колдунов добрых не бывает. А может быть, это волшебник? А что, если он превратит меня в птичку, и я смогу полететь высоко-высоко и увидеть там маму…»

Старичок подождал, пока Стенька закончит свою мысль, как будто всё понимал. Он улыбнулся, пошамкал губами и продолжил свой рассказ.

– Жили мы под Оренбургом, время было голодное. Многие тогда умерли в нашей деревеньке. Я да бабка моя, больше никого у нас и не было. Когда хлеба почти не осталось, бабка перестала есть, но мне не сказала. Она всё совала и совала мне корочки старого хлеба, а я всё понимал. Я стал прятать эти кусочки в коробку из-под ниток, подальше от мышей. Через несколько дней бабка слегла от слабости. Я тоже ослабел к тому времени, но ещё держался на ногах. Я тогда достал из коробки засохший хлеб, понемногу размачивал его в солёной воде и давал бабушке, объясняя, что какие-то военные проезжали мимо их деревни и угостили его целой буханкой. Так мне удалось сохранить ей жизнь ещё на несколько дней, а потом в деревню прибыл обоз с едой.

Старичок замолчал, как будто вспоминая о чём-то. Стенька слушал с открытым ртом и не вытерпел:

– Дедушка, что же было дальше?

– Ну что дальше…, – старичок погладил козу по шее и продолжил. – Бабка поправилась, потом жить стало немного полегче. О моей тогдашней хитрости я не рассказал, так она и не узнала правду. Но вот ведь как вышло: бабка хотела, чтобы я выжил, но пожертвовала собой. А я не ел, чтобы спасти её. Может быть, и не стоял бы я тут сегодня, если бы не накормил её тогда спрятанными сухарями.

Стенька отвернулся и вытер слезу.

– Дедушка, что же мне теперь делать?

Старичок покряхтел немного и снова улыбнулся. Коза ткнулась розовым носом в Стенькину ладошку, отчего тот улыбнулся и удивился сам себе. Это была не злобная ухмылка, которая обычно была всегда при нём. Нет! Он улыбался до боли в ямочках щёк, это было так неведомо и ново. Маленькие иголочки кололи его лицо, но это было приятное покалывание, совсем не похожее на боль от ударов по щекам.

– Ты уже делаешь. Всё у тебя будет хорошо, внучек. Кхе-кхе…

Белоснежная коза посмотрела на Стеньку квадратными чёрными зрачками и лизнула его в ладошку.

Старичок пошёл обратно по дорожке к деревне, вскоре он вовсе исчез из виду. «Что это был за странный старичок?» – думал Стенька, широко раскрыв глаза и не понимая, что всё перед ним уже другое. Небо прекрасного голубого цвета, а облака такие мягкие и пушистые. Даже трава выглядит по-другому. Запах первых летних цветов просто дурманит. На коленку присела бабочка и пошевелила усиками. «Зачем старичок приходил сюда? Неужели он знал, что я тут сижу?» Теперь Стенька знал, что ему делать. Он должен увидеть бабушку, а потом – будь что будет. Твёрдым шагом он отправился в путь, сердце приятно жгло в груди. «И всё-таки это был волшебник. Спасибо тебе, дедушка!»

-23-

В то утро, когда Стенька шёл по дороге в центр, Фёдор поднял голову над столом, заваленным окурками и колбасными объедками. На его лбу был большой красный отпечаток от рук. Он с силой двинул рукой и смёл всё на пол, стаканы и пустые бутылки рассыпались осколками, слившись чудным звоном с отвратительным рыком проснувшегося чудовища. Даже не умывшись, Фёдор накинул рубаху и пошёл в опорный пункт на службу. «Этот щенок так и не был наказан!» – было первым, что пришло ему в голову. Он шёл тяжело, голова давила на шею, ноги, словно сваи, не хотели сгибаться в коленях. Мысли о матери его не волновали, они его даже не посетили в это утро, впрочем, как и мысли о ненакормленных свиньях. «Малолетний выродок! Я найду тебя, и ты пожалеешь, что появился на свет!» – гудело в голове Фёдора. Так он дошёл до участка на окраине посёлка.