Всеволод Шимов
Новые марсианские хроники
Минск встретил Соловейчика в своём духе – низким и беспросветным оттепельным небом, раскисшей грязью пополам с набухшим посеревшим снегом во дворах, туманной взвесью в воздухе – атмосферная влага с городскими выбросами и испарениями…
Родительская квартира была пуста и неуютна. Это была не та привычная тесная хрущевка, из которой Соловейчик укатил когда-то в свой удивительный «почтовый ящик» по зову профессора Бурцева. Необычная двухъярусная планировка, просторные комнаты – не избалованному бытовым комфортом советскому человеку это показалось бы сказкой. Дом с привилегиями, в самом центре, с видом на реку… Утлую речушку, протекающую через Минск, для солидности расширили в небольшое и по-своему живописное водохранилище, как раз напротив нового жилища Соловейчика. Казалось бы, живи да радуйся…
Но радоваться не хотелось. Мать постарела и опустилась, не следила ни за собой, ни за домом. С порога в нос Соловейчику ударил тяжелый старческий дух. За мутными тусклыми окнами угадывалась река, вся в оспинах подтаявшего льда. Ощущение какой-то всеохватной безысходности висело в тяжелом душном воздухе, отчего хотелось развернуться и бежать прочь из этого печального жилища.
Не менее тоскливыми были и разговоры матери. Соловейчик знал, что они будут, мысленно к ним готовился. Но готов так и не был.
–Уедем, уедем в Израиль, – говорила мать. – Твой отец, дурак, не послушался, не уехал, так будь хоть ты умный. Ты же видишь, что творится. Отец всё на что-то надеялся, что станет лучше. Не станет, никогда в этой стране лучше не станет…
Эти разговоры про отъезд в Израиль в их семье шли, сколько Соловейчик себя помнил.
Мать, из старого раввинского рода, интеллигентная и когда-то красивая своеобразной семитской красотой, всю жизнь преподавала русскую литературу на филологическом факультете, но так и не оторвалась от еврейских корней. Даже сына, когда он родился, она хотела назвать на еврейский манер Беньямином или Вениамином. Однако отец в итоге настоял, чтобы ребенка записали Валерием, рассудив, что с мальчика достаточно еврейских отчества, фамилии и внешности.
Когда из СССР началась массовая еврейская эмиграция (а Белоруссия ведь была одной из самых «еврейских» республик), мать лишилась покоя, донимая отца: уедем, уедем. Уезжали многие: двоюродные-троюродные братья и сёстры, тётки и дядья разной степени родства… Собственно, из-за эмиграции многочисленной еврейской родни и у отца, и у самого Соловейчика начался карьерный застой: их не продвигали, как потенциально неблагонадежных.
Однако уехать отец не мог. Он был инженером на заводе, внешне сугубо мирном и гражданском. Однако в недрах этого завода делалось что-то такое, что советское государство хотело хранить в большом секрете. В общем, отца из страны не выпускали, как носителя секретной информации. Да он не особо-то и рвался.
Отец от природы был человек несмелый и нерешительный. Получив в институте техническую специальность, он тянул инженерную лямку на заводе и, в принципе, был всем доволен. Есть квартира, семья, стабильная зарплата – чего ещё надо? Жизнь расписана на десятилетия вперёд. Отца вполне устраивала эта устоявшаяся жизнь добропорядочного советского мещанина. Ни антисемитские шуточки, периодически отпускаемые в его адрес, ни негласный карьерный стопор из-за неправильной национальности, ни дефицит в магазинах особо не смущали его. Он воспринимал это как неизбежность. Жизнь несовершенна, и гнаться за химерой лучшей доли где-то там, на чужой земле, жертвуя привычным бытом, он был не готов.
В этом был их главный с матерью конфликт, длившийся всю жизнь. Что больше двигало матерью в этом стремлении уехать в Израиль, зов крови или стремление к лучшей, как ей казалось, жизни, Соловейчик так до конца и не понял. Скорее всего, то и другое понемногу. Она носила могендовид, читала еврейские молитвы и даже безуспешно пыталась приучить их с отцом к кошерной пище. При этом злым шепотом, временами переходящим в змеиное шипение, ругала советскую власть, говорила, что никогда в «этой стране» не будет нормальной жизни, что мы здесь чужие, наша настоящая родина там, в Израиле, и она ждет. По вечерам мать сквозь треск глушилок любила слушать «вражьи голоса», повергая отца, члена партии, в неизменный ступор.
Слушая эти бесконечные препирательства матери с отцом, Соловейчик, естественно, пытался понять, чья позиция ему ближе и кто же он сам такой. Под влиянием матери он одно время даже следил за ближневосточными делами и бесконечными арабо-израильскими разборками. Даже пытался учить иврит. Но потом враз бросил, четко осознав, что все это не его. Никакого зова крови, влекущего в опаленные солнцем пески Ханаана, он в себе не чувствовал. Не чувствовал он близости и к смуглым людям со странными именами, бьющимся за эти пески со своими соседями арабами. Все это было далеким, чужим и неинтересным ему, глубоко русифицированному белорусскому еврею, который и о еврействе своем давно бы забыл, если бы ему постоянно не напоминали.
С какого-то момента в бесконечных семейных разборках об Израиле Соловейчик однозначно склонился на сторону отца, чем окончательно подкосил мать.
Годы шли, мать старела и все отчетливее ощущала, как утекает, как тот ханаанский песок сквозь пальцы, ее несостоявшаяся мечта. Чувство несбывшегося и не оправдавшегося, неправильно и не так прожитой жизни, наполняло ее злобой, которую она все чаще обрушивала на отца. Перепадало и Соловейчику, но сына она не винила, считая жертвой неправильных отцовских установок.
Отец, спасаясь от домашнего террора, стал все чаще прикладываться к бутылке. Атмосфера в их тесной хрущевке становилась все более тяжелой и отравленной, и это была одна из причин, почему Соловейчик с такой готовностью откликнулся на сперва показавшееся ему безумным предложение профессора Бурцева.
Когда Соловейчик был уже на Урале, жизнь его родителей сделала неожиданный вираж. Началась перестройка, которая принесла новые веяния, новое мышление, новые подходы… Вся эта пропагандистская трескотня не была пустым звуком. Перемены шли, колоссальные и грозные. Никто ещё не подозревал, что их результатом станет крушение всей страны. Но в открывшееся на короткое время счастливое окно возможностей неожиданно угодил и скромный, но толковый и исполнительный еврей-инженер, вдруг ставший большим заводским начальником.
Вместе с новым статусом пришли и причитающиеся материальные регалии: новая прекрасная квартира, автомобиль – сначала служебный, а потом и личный, доступ к спецраспределителю дефицита. Мать, оглушенная столь стремительными и радикальными переменами, казалось, даже позабыла о своем обетованном Израиле.
Но счастье оборвалось так же быстро и внезапно, как и началось. Годы стрессов и нездорового образа жизни не прошли для отца даром. Сердце у него прихватывало уже давно. А тут и новые неурядицы подоспели. Страна рассыпалась, экономика разваливалась, а вместе с ними летели к чертям и все те стратегические секретные и полусекретные производства, на которых держалась советская империя. Включая и завод, на котором всю жизнь проработал отец Соловейчика и во главе которого оказался в столь неудачное время. В общем, закончилось все обширнейшим инфарктом, который его и убил.
Мать осталась одна, на скудной пенсии, стремительно сжираемой инфляцией, и теперь, когда Соловейчик вернулся в осиротевшее родительское гнездо, принялась третировать его с удвоенной силой насчет израильской эмиграции. Самое неприятное, что и возразить-то ей особо было нечем. Действительно, ничего хорошего ждать в этой стране не приходилось. Кто мог, собирал вещи и уезжал. Уезжали последние евреи. Уезжали ученые и специалисты. Уезжали молодые женщины, спешно выскакивая замуж за богатеньких и не очень иностранцев.
Но Соловейчик уехать не мог. Для осуществления его замысла ему нужно было это безвременье, где никому нет друг до друга дела, где отменены почти все правила и нормы, и именно поэтому можно осуществлять даже самые фантастические задумки. Но объяснить это матери он тоже не мог.
Однако, прежде чем приступить к задуманному, нужно было как-то позаботиться о хлебе насущном. Тем более, затея Соловейчика предполагала серьезные материальные вложения. Буквально на следующий день, как Соловейчик объявился в Минске, ему позвонили. Звонил бывший коллега по научно-исследовательскому институту, в котором Соловейчик работал до того, как уехал в «почтовый ящик». Коллега дослужился до директора института и теперь звал Соловейчика в свои заместители. Соловейчик аж присвистнул. Его, неблагонадежного еврея, покинувшего когда-то институт в ранге рядового научного сотрудника! О, времена действительно круто изменились. Впрочем, Соловейчик прекрасно понимал, что зовут его не от хорошей жизни, а от безнадёги. Раньше их институт работал на весь Союз, в связке с другими институтами – в Прибалтике, на Украине, в России. Фундаментальная наука – удел больших, сильных и амбициозных. Она нужна там, где есть размах – где нужно покорять тундру и тайгу, взрывать горы, поворачивать реки, летать в космос. Это в СССР он, потомок местечковых евреев, мог объединиться ради решения космических задач с русским сибиряком Бурцевым, в жилах которого текла изрядная примесь какой-то то ли монгольской, то ли татарской крови. Их «почтовый ящик» был настоящим плавильным котлом, в котором варились выходцы со всех концов огромной страны. Они были в первую очередь людьми и учеными, а не русскими, украинцами, татарами или узбеками. Теперь советская наука мертва. Всё, что в ней было ценного, заберут и вывезут. Этот пир грабежа Соловейчик уже видел – там, на Урале, в своём бывшем закрытом городке. А остатки, все эти институты и лаборатории, будут влачить жалкое существование, постепенно умирая. Сесть в кресло замдиректора обреченного института – всё равно, что стать помощником капитана тонущего корабля. Поэтому Соловейчик вежливо пожелал своему бывшему коллеге успехов и отказался от его предложения.
Когда Соловейчик служил в армии, его, интеллигента-очкарика, не способного к длительным физическим нагрузкам, сослали в гараж. Там он неплохо освоил ремесло автомеханика, которое впоследствии не раз выручало его и на гражданке. Своего автомобиля у Соловейчика никогда не было, зато он с удовольствием чинил машины академиков и профессоров из своего института. Водил дружбу с механиками и слесарями, благодаря чему имел возможность быстро добывать дефицитные детали для постоянно ломавшихся академических и профессорских авто. За это институтские небожители периодически одаривали Соловейчика внеочередными премиями, каким-нибудь дефицитом или путёвками в Крым. Уехав из Минска в «почтовый ящик», Соловейчик забросил своё подпольное авторемесло. Однако, похоже, наступало время возвращаться к истокам.
Для автомехаников наступали золотые времена. После десятилетий безраздельного господства отечественных «Волг», «Жигулей» и «Москвичей» в страну хлынул поток автомобилей из-за границы. В основном – сильно подержанных, а поэтому с массой больших и малых неисправностей, а также разнообразные «конструкторы», собранные из нескольких разбитых в авариях авто, и так называемые «утопленники». Всё это нужно было ремонтировать, латать, приводить в товарный вид и т.п.
Соловейчик тонко уловил эту конъюнктуру и не раздумывая ринулся в авторемонтный бизнес. Для этого у него были все необходимые стартовые условия. Покойный отец на излете своей карьеры, помимо роскошной двухъярусной квартиры, обзавелся также гаражом и автомобилем. Практически новую бежевую «шестерку» Соловейчик без сожаления продал – для стартового капитала. Сговорившись с несколькими другими рукастыми мужиками из гаражного кооператива, Соловейчик и начал своё авторемонтное дело.
Дела быстро пошли на лад. Довольно скоро Соловейчик с удивлением обнаружил, что такого материального изобилия в его жизни, пожалуй, никогда не было. Часть дохода, правда, приходилось отстёгивать бандитам, которые взяли под опеку практически весь молодой и неокрепший бизнес в стране. Тем не менее, денег хватало на всё. Соловейчик сделал хороший ремонт в квартире, купил импортную бытовую технику. Холодильник ломился от еды, в баре стояли бутылки с дорогим алкоголем. Мать, с новыми металлокерамическими протезами во рту, помолодела лет на десять и даже практически не вспоминала про Израиль.
–Жаль, – говорила она, – твой отец не дожил. Посмотрел бы, чем капитализм отличается от коммунизма.
Да уж, думал Соловейчик. При коммунизме я решал сложнейшие математические задачи, но при этом не мог купить в магазине яйца. Теперь я кручу гайки в грязном гараже, зато могу приобрести почти всё, что пожелаю, в ближайшем ларьке.
Свой гараж Соловейчик оборудовал под административные нужды предприятия, в то время как автомастерские разместились в гаражах компаньонов. Сделал он это с умыслом, чтобы поменьше посторонних людей бывало в его гараже, который, на самом деле, превратился в тайную лабораторию.
Гараж для этих целей подходил идеально. Помимо собственно автомобильного бокса, здесь был просторный погреб. Соловейчик оборудовал люк, ведущий в погреб, тяжелой металлической крышкой, запиравшейся на хитрый замок. В этот погреб он и сгрузил прибывшее в контейнере оборудование. По вечерам, когда работа в автомастерской замирала, Соловейчик спускался в свой потайной погреб и вел там монтажные работы. Для начала погреб пришлось основательно гидроизолировать и утеплить, чтобы влага и плесень не попортили приборы. После того, как эта предварительная подготовка была проведена, закипела основная работа.
Вскоре над плоской крышей гаража выросло «ухо» спутниковой тарелки. Это никого особо не удивило, ведь как раз в это время в моду входило спутниковое телевидение, и такими «ушами» стремительно обрастали фасады домов по всему городу. В самом гараже, переоборудованном под офис, Соловейчик поставил телевизор, который действительно показывал десятки каналов со всего света. Мастера в перерывах между работой нередко заходили к гостеприимному Соловейчику, чтобы посмотреть футбол, кино, порно – ассортимент был велик и разнообразен. И никому не приходило в голову, что трансляция телеканалов была лишь маскировочной функцией спутниковой тарелки, истинное предназначение которой скрывалось под полом гаража.
Ещё одним приятным плюсом оказалась близость железной дороги. Гаражный кооператив тылами выходил прямо на полосу отчуждения, и шум поездов здесь был постоянным аккомпанементом. Во времена СССР железная дорога была режимным объектом, за невинное фотографирование которого без ведома соответствующих инстанций можно было схлопотать серьезные неприятности. Вся жизнь в СССР была такой – бардак и разгильдяйство шли рука об руку с зачастую непомерными и иррациональными строгостями и запретами. Теперь, когда все запреты рухнули и остался сплошной бардак и вседозволенность, близость железной дороги для Соловейчика стала настоящей находкой. Найдя нужные подходы к железнодорожному начальству, он договорился, чтобы за весьма небольшую мзду прямо от контактной сети к его гаражу подвели высоковольтный кабель.
«Где и когда такое ещё будет возможно?» – спрашивал себя Соловейчик. Сколько еще продлится это безвременье и чем закончится? Возможно, уставший от хаоса и бардака народ скоро взалкает «сильной руки», которая вновь наведет железный и возведенный в ранг абсурда порядок. А может, всё так и будет нестись в тартарары, пока не рухнет окончательно, железная дорога встанет и покроется ржой, а в проводах пропадет живительное напряжение. Но пока был тот дивный момент, когда гипотетический тиран с железной рукой ещё не пришёл, а железная дорога и прочая инфраструктура по инерции продолжала исправно функционировать. А значит, по проводам контактной сети текло электричество, питающее не только моторы электропоездов, но и, по нелегальной врезке, секретное оборудование в погребе Соловейчика.
И вот, настал тот день, когда все было готово. Поздним вечером, когда все уже разбрелись, и над гаражным кооперативом установилась тишина, Соловейчик тихо спустился в свой погреб. Честно говоря, всё это время он почти и не думал, а что же он там увидит. Его беспокоили куда более практичные вопросы: чтобы оборудование доехало в целости и сохранности и его не разграбили по дороге, как договориться с железнодорожниками о нелегальной врезке в контактную сеть, где найти недостающие материалы и детали… Вот и сейчас он думал о том, заработают ли приборы и не окажутся ли его усилия, на которые ушло без малого два года, напрасными. И вот, загудело электричество в приборах, экраны осветились мерцающим сероватым светом. Соловейчик начал осторожно вращать регулятор – нужно было настроиться на передатчики на земной орбите и в районе Луны – ближайшие к Земле передатчики чужаков, которые им с покойным Бурцевым удалось обнаружить.
Сказать, что увиденное произвело на Соловейчика впечатление, – это не сказать ничего. Конечно, они с Бурцевым не раз обсуждали, что же это может быть. Какая-то явно разумная и явно неземная активность, которая прослеживалась от Сатурна до Меркурия. Или всё-таки американцы?.. Гадать можно было до бесконечности.
И вот, он их увидел. Вот на него с экрана взглянули эти странные глаза, с щелевидным кошачьим зрачком и огромной радужкой каких-то невероятных цветов: от ультрамарина и пурпура до лимонно-желтого. Он увидел эти лица с тонкими чертами, эти удлиненные головы, эти хрупкие и одновременно невероятно гармоничные тела. Это были люди, несомненные люди. И это не были люди Земли. Это было ясно с первого взгляда. Инопланетяне. Такие похожие и такие другие.
Соловейчик смотрел, как завороженный. На экранах что-то происходило, из динамиков журчала речь, звуки которой ещё никогда не разносились в земной атмосфере. Но Соловейчик видел только людей, лица, глаза. Через какое-то время у него зазвенело в ушах, а голова пошла кругом. Он почувствовал, что если не выберется на свежий воздух, то упадет в обморок. Не выключая экранов, боясь спугнуть чудесное видение, он поднялся наверх и тихо притворил за собой крышку погреба.
На улице была уже ночь, светлая полнолунная ночь середины сентября, когда бабье лето согревает землю прощальным теплом. Луна наливным жёлтым яблоком катилась над кронами деревьев. Где-то там, с её обратной стороны, прячутся эти дивные существа. Соловейчик потянул носом ночной воздух, от нервного потрясения спирало дыхание. Городской воздух был, как обычно, несвеж, пах пылью, асфальтом, мазутом, какими-то промышленными выбросами. За деревьями лесополосы тяжело залязгал товарняк, и к этому букету ароматов тут же примешалась тепловозная гарь. Соловейчик полез в карман за сигаретами. Табачная отрава, оседая сажей в лёгких, впитываясь в кровь, приносила успокоение. Обыденность и неказистость окружающего пейзажа постепенно притушили остроту эмоций от только что увиденного. Выбросив окурок в заросли сорняков, Соловейчик вернулся в гараж.
И всё же потрясение было настолько сильным, что несколько дней он ходил сам не свой. Даже коллеги по автомастерской, простые грубоватые мужики, заметили, что с Ёсиповичем, как они его называли, творится что-то не то. Соловейчик отвечал на их расспросы невпопад и с нетерпением ждал вечера, когда все разойдутся, и он снова спустится в свой погреб и припадет к экранам.
Наверное, с неделю Соловейчик бессмысленно смотрел на этих «сиреневых человечков», как он их прозвал, слушал журчащую речь, не пытаясь вникнуть в смысл происходящего. Однако по мере того, как оглушающий эффект проходил, а сознание свыкалось с фактом присутствия где-то рядом чужой цивилизации, начали возникать вопросы. Собственно, основополагающих вопросов было два: кто они такие, эти сиреневые человечки, и что здесь делают.
Соловейчик начал изучать поступающие передачи более внимательно, уже пытаясь вникнуть в их смысл. Понять речь сиреневых человечков он, ясное дело, не мог, и сама возможность самостоятельно ее расшифровать казалась ему поначалу неосуществимой. Из динамиков лилось всё то же журчание, достаточно мелодичный, но совершенно бессмысленный поток звуков, в котором было невозможно вычленить отдельные слова и фразы, а не то, что понять смысл. Поэтому Соловейчику оставалось уповать исключительно на визуальную информацию.
Принимаемые передачи четко делились на несколько блоков. Первый блок, наименее для Соловейчика интересный, – это передачи с околоземных спутников, наблюдавших за Землей. Зачастую эти передачи представляли просто наборы непонятных символов – видимо, каких-то параметров: погода, давление, температура, а может, что-то касающееся землян? Более интересны были передачи земных панорам – сочные, выразительные, как будто объемные. Даже на кустарном оборудовании Соловейчика качество изображения впечатляло. Да, эти ребята за нами следят, следят во все глаза, и к добру ли это? Впрочем, какой смысл бояться сиреневых человечков из космоса, если земной человек – сам себе первый и лютый враг?..
Второй блок передач, которые удалось поймать Соловейчику, был связан с лунной базой пришельцев. Сигнал с лунной базы был самого плохого качества, потому что направлен он был от Земли, куда-то во внешний космос. Впрочем, понять, куда именно он направлен, было нетрудно – на Марс. Именно к Марсу сходились все основные космические коммуникации сиреневых человечков, именно там находилась их основная база, это они ещё с Бурцевым установили со всей очевидностью.
И, наконец третий блок передач – передачи с Марса на лунную базу. Их качество было заметно лучше (хотя и хуже, чем с околоземных спутников), так как сигнал направлялся в сторону Земли. Часть этих передач представляли собой переговоры с лунной базой, причем те, кто были на Марсе, вели трансляцию из таких же абсолютно безликих и функциональных помещений, что и их визави на Луне. Зато вторая часть – это, по всей видимости, ретрансляция обычного телевидения: новости, погода, художественные фильмы, концерты… Именно этот блок передач был для Соловейчика наиболее интересен, так как позволял составить хоть какое-то представление о цивилизации сиреневых человечков.
В первую очередь, Соловейчика волновал вопрос, а в каком мире живут сиреневые люди, что за планета? Естественно, сведения из перехваченных трансляций можно было получить весьма отрывочные, но тем не менее картина начала постепенно складываться. Мир сиреневых людей одновременно был похож и не похож на Землю, как и сами его обитатели. На перехваченных панорамах Соловейчик видел мир под насыщенным тёмно-синим небом, таким, каким бывает небо на Земле в вечерние сумерки или если смотреть на него сквозь сильно затемненные очки. Однако в этом «вечернем» небе ослепительно светило солнце и плыли ярко подсвеченные им облака, создавая непривычный для земного глаза контраст. По телевизионному изображению сложно понять пропорции, но Соловейчику показалось, что солнце на планете чужаков выглядит заметно меньше земного. Значит, или планета более удалена от своего светила, чем Земля, или само светило маленькое, какой-нибудь красный или оранжевый карлик. Некоторые панорамы и вовсе поначалу поставили Соловейчика в тупик – на них в небе можно было увидеть сразу два солнца. Двойная система? Однако загадка разрешилась, когда Соловейчик увидел космические изображения планеты, окруженной как будто роем светляков. Искусственные светила, согревающие высокие широты. Ещё один аргумент в пользу того, что планета получает тепла меньше, чем Земля. Впрочем, будь у землян такие технологии, они бы тоже, наверное, были бы не прочь подогреть некоторые места своей планеты. При этой мысли Соловейчик зябко поёжился: на улице уже царил промозглый белорусский октябрь.
Пропорции суши и воды на планете отличались от земных. Океан занимал не более 35-40% поверхности и целиком располагался в одном из полушарий. На Земле суша представляет собой острова-материки, окруженные океаном, а здесь, наоборот, океан был лишь огромным озером, окруженным со всех сторон массивом суши. Впрочем, в «сухом» полушарии также имелись два достаточно крупных водоема, не сообщавшихся с океаном.
Часть сухопутного массива, глубоко вдававшаяся в «океаническое» полушарие планеты, была практически отсечена от остального «материка» узким заливом, воды которого, казалось, заполнили какую-то огромную трещину в коре планеты. Глядя на контуры этого залива, Соловейчик испытывал смутное беспокойство – они казались ему чем-то знакомыми. Сам «остров», отделенный заливом-трещиной, также выглядел весьма необычно на фоне достаточно однообразного рельефа планеты. Он представлял собой купол, возвышавшийся над океаном и остальной сушей, на котором, подобно гигантским фурункулам, торчало три или четыре исполинских вулканических горы, достигавших стратосферных высот. Панорамы этого «острова» и его гор мелькали довольно часто – видимо, и сами сиреневые люди считали их весьма примечательными.
Эти пейзажи глубоко засели в мозгу Соловейчика. Почему же, почему они кажутся ему чем-то знакомыми? Где он мог видеть что-то подобное? Несколько дней Соловейчик мучился, напрягая память. Наконец, его осенило. Конечно же! Когда-то они с Бурцевым днями проводили над картой Марса, обсуждая, почему активность чужаков сосредоточена вокруг красной планеты. Общие мотивы были вполне понятны – удобная наблюдательная база за Землёй, с минимальным риском быть преждевременно замеченными и разоблаченными. Условия, сравнительно приемлемые для биологических форм, если исходить из того, что чужаки – это живые организмы, аналогичные нам. Да, на Марсе тонкая и не пригодная для дыхания атмосфера, пропускающая космическую радиацию, холод и большие перепады температур, но всё же инфраструктура жизнеобеспечения там требуется не такая громоздкая и затратная, как где-нибудь на Венере или ледяных лунах Юпитера. С этим более-менее понятно, а вот где пришельцы могут прятаться на Марсе? Вот, пытаясь ответить на этот вопрос, они с Бурцевым и изучали часами марсианские карты – благо, земными зондами поверхность планеты уже была картографирована довольно неплохо.
И вот, когда карта Марса выплыла из подсознания Соловейчика, он понял, где он видел эти запоминающиеся особенности рельефа планеты чужаков. Это был рельеф Марса. Купол с огромными горами-фурункулами – не что иное, как плато Фарсида. Щелевидный пролив, отсекающий купол с вулканами от остального сухопутного массива – это гигантский каньон Маринер. Наконец, два больших озера на «материке» – впадины Аргир и Эллада. Даже это деление на «океаническое» и «материковое» полушария соответствовало особенностям марсианского рельефа, где между северным и южным полушариями существует резкий перепад высот, и северное полушарие действительно напоминает ложе высохшего океана.
Это открытие ошарашило Соловейчика, пожалуй, не меньше, чем сами сиреневые человечки. Получается, Марс – это не их база. Это их родная планета. Марс населён и в общем и целом очень похож на Землю, а та сухая и холодная планета, к образу которой привыкли земляне, – мираж и обманка. Марсиане много лет дурачат земные аппараты, направляемые к их планете. Они убедили землян, что она пуста и безжизненна, при этом сами наблюдают за нами и осваивают Солнечную систему, раскинув щупальца своей цивилизации от Меркурия до Сатурна (а может, и дальше). Значит, он, Соловейчик, оказался прав, когда высказал в своё время Бурцеву казавшееся тогда абсурдным предположение, что наблюдаемый землянами облик мёртвого и сухого Марса – грандиозная мистификация…
Итак, они следят за нами, но сами не хотят, чтобы мы их увидели. Собственно, это было Соловейчику понятно с самого начала, однако теперь, когда выяснилось, что это не просто инопланетяне, прилетевшие с далёкой звезды и окопавшиеся на Марсе, а настоящие, природные марсиане, вся эта история представлялась в совершенно ином свете. И свете весьма зловещем. Они – ближайшие наши соседи. Они давно знают о нашем существовании, но контактировать с нами не желают. Они осваивают Солнечную систему, в одиночку, совершенно не сообразуясь с нашим существованием и нашими возможными претензиями на законную долю её ресурсов. Какой из этого можно сделать вывод? Да самый мрачный для планеты Земля и её жителей. Очень похоже на то, что землян ждёт участь индейцев Америки или аборигенов Австралии при их столкновении с европейцами. Впрочем, это ведь так по-человечески, так понятно. Более сильное общество сталкивается с более слабым и использует его как ресурсную и кормовую базу. Обычное дело. Не сказать, чтобы это вывод как-то особо расстроил и опечалил Соловейчика. За свою жизнь он насмотрелся столько человеческой глупости и подлости, что привык относиться ко всему с изрядным налётом цинизма. Если землянам суждено погибнуть от рук космических злодеев с фиолетовыми лицами и кошачьими глазами – так и не поделом ли?..
И всё-таки у Соловейчика были основательные сомнения в правоте своих выводов. Не верь глазам своим, как говорится. Люди тысячи лет считали, что Земля плоская, а Солнце движется вокруг Земли. Это казалось очевидным. Однако реальность оказалась совсем иной. C чего он вообще взял, что эти сиреневые – люди? Да, внешне они похожи на людей. Но что у них внутри, как устроен их мозг? Работает ли он так же, как у нас? «Наша» ли у них логика, система мотиваций и так далее? А даже если они в общем и целом люди, почему они должны общаться с нами? Может, они просто не хотят? Насмотрелись на то, как мы здесь живём, и решили, что лучше не надо? А может, несмотря на внешнее сходство, мы с ними попросту несовместимы? Может, контакт окажется гибельным как для нас, так и для них, и они знают об этом?
В общем, Соловейчик постепенно приходил к мысли, что без расшифровки языка чужаков он не поймёт, что же творится там, в космосе. Соловейчик начал напряженно вслушиваться в мелодичное щебетание, доносившееся из динамиков. Увы, он не только не мог понять смысла, но даже хотя бы вычленить отдельные слова и фразы. Да вообще язык ли это в нашем, земном смысле слова? Впрочем, англоязычная тарабарщина, забивающая сегодня эфир новомодных музыкальных FM-станций, воспринимается точно так же – бессмысленным щебетанием.
Соловейчик решил попробовать иначе. Он начал записывать фрагменты марсианских передач и прокручивать их по многу раз, пытаясь вычленить из инопланетной тарабарщины смысловые фрагменты и как-то соотнести их с тем, что происходит на экране. Дело сдвинулось с мёртвой точки, но не сказать, чтобы сильно. Через какое-то время ему удалось вычленить ритуальные фразы приветствий и прощаний во время переговоров между Марсом и лунной базой, а также некоторые простейшие слова и понятия. Однако дело двигалось слишком медленно, и Соловейчик понял, что может увязнуть с этой работой надолго. На годы. Ему нужен был помощник. Хотя бы один. Но где его взять?.. Вот тут-то на сцену и вышел скромный учитель русского языка Алексей Никитин.