Курт Воннегут
Механическое пианино
– Произошла ошибка, – сказала Анита, изучая карточки с именами гостей во главе стола. Она взяла карточку слева от себя, скомкала ее и передала Полу. На освободившееся место она передвинула другую карточку и уселась между Кронером и Бэйером, после чего подозвала официанта и велела ему убрать оказавшийся свободным прибор. Пол глянул на карточку, на ней стояла фамилия Финнерти.
За столом собрались люди практичные, не витающие в облаках, и они воздавали должное креветкам, консоме, курице под соусом, гороху и жареной картошке. Разговаривали мало, выказывая, чаще всего знаками и выражением лица, свое полнейшее одобрение кулинарным талантам хозяйки.
Время от времени Кронер одобрительно высказывался по поводу того или иного блюда; ему, как эхо, вторил Бэйер, а затем и остальные сидящие за столом удовлетворенно кивали. Был момент, когда на дальнем конце стола громким шепотом завязался спор между четверкой юнцов, вызвавших Пола на шашечный турнир. Когда глаза всех присутствующих обратились в их сторону, юнцы умолкли. Беррингер нахмурился и, начертив на салфетке какую-то диаграмму, перебросил ее остальной тройке. Один из них внес небольшую поправку и вернул салфетку. На лице Беррингера сначала отразилось понимание, а затем – восхищение. Он удовлетворенно кивнул и снова принялся за еду.
Пол пересчитал сидящих за столом – двадцать семь управляющих и инженеров с женами – полный состав штатных служащих Заводов Илиум, за исключением вечерней смены. Два места оставались свободными: пустой квадрат скатерти на предназначавшемся для Финнерти месте и нетронутый прибор Шеферда, который так и не вернулся с прогулки.
Финнерти, по всей вероятности, все еще продолжал лежать в их спальне, уставившись в потолок и, возможно, разговаривая сам с собой. А возможно, вскоре после их ухода он отправился в экспедицию по злачным местам Усадьбы. Пол надеялся, что теперь они не встретятся, пожалуй, еще несколько лет. Блестящий либерал, иконоборец, свободомыслием которого он так восхищался в юности, оказался на редкость противным, отталкивающим типом. Его уход с работы, неоправданные нападки на Аниту, преклонение перед неврозами – все это отпугнуло Пола. Отпугнуло и разочаровало. Пол ждал, что Финнерти сможет дать ему что-то – что именно, он и сам не знал, – что утолило бы его неясную, но болезненную потребность, которая, как Шеферд недавно сказал Кронеру, доводила его до психоза.
Полностью простив Шеферду его прегрешение, Пол теперь даже испытывал некоторую неловкость из-за того, что тот так расстроился, когда раскрылась его роль осведомителя. Пол встал.
– Куда ты, милый? – спросила Анита.
– За Шефердом.
– Он не говорил, что у тебя полный упадок сил, – сказал Бэйер.
Кронер поморщился, глядя на Бэйера.
– Он действительно не делал этого. Если хочешь, я сам схожу за ним. Я виноват, что заговорил на эту тему. Это не Шеферд, и бедняга…
– Я просто подумал, что это Шеферд, – вмешался Бэйер.
– Я нахожу, что это следует сделать мне, – сказал Пол.
– Я тоже пойду, – сказала Анита. В ее голосе прозвучали мстительные нотки.
– Нет, ты лучше не ходи.
Пол быстро зашагал вдоль бара и услышал, что она идет за ним.
– Я ни за что не упущу этого момента.
– Я здесь, и нечего будет упускать, – сказал Пол, – я просто скажу ему, что все в порядке и что я его понимаю. Я и в самом деле его понимаю.
– Он хочет заполучить этот пост в Питсбурге, Пол. Поэтому он и сказал Кронеру, что у тебя полный упадок сил. А теперь он притих, потому что боится потерять свое место. Сейчас он попляшет!
– Я вовсе не собираюсь выгонять его.
– Но ты сможешь подержать его некоторое время в неизвестности, пусть понервничает. Поделом ему.
– Анита, прошу тебя, это касается только Шеферда и меня.
Теперь они стояли на дерне, устилающем дорожку для гольфа, затерянные в этом мире синих и черных тонов, в хрупком свете новорожденной луны. У первой площадки, широко расставив вытянутые ноги, сидел на скамейке Шеферд. Рядом с ним в одну линию выстроились три стакана с коктейлями.
– Шефи, – мягко окликнул его Пол.
– Хелло. – Это прозвучало без всякой интонации, никаких чувств за этим приветствием не скрывалось.
– Сматывайся! – шепотом приказал Пол Аните.
Она не двинулась с места, сжимая и разжимая руки.
– Суп остынет, – сказал Пол как можно более доброжелательно.
Он уселся на скамейку. Три выстроенные рядком стакана разделяли их.
– Мне ведь совершенно наплевать на то, сказал ты им, что я раскалываюсь, или нет.
Анита стояла в дюжине ярдов от них, ее силуэт обрисовывался на фоне балконной двери.
– А по мне, так пусть тебя хоть наизнанку выворачивает от злости, – сказал Шеферд. – Ладно, я им сказал. Ну и что? Можешь теперь меня выставить.
– Шефи, Богом клянусь, никто тебя не собирается выставлять.
Пол никогда не мог толком понять, как ему быть с Шефердом, он с трудом мог поверить в то, что кто-нибудь в самом деле мыслит так, как Шеферд. Когда Шеферд впервые приехал в Илиум, он объяснил Полу и Финнерти, что намерен с ними соревноваться. Смело ставя себя в смешное положение, он говорил о соревновании и перебирал с любым, кто только соглашался его слушать, различные острые моменты, когда смогли бы раскрыться способности его или кого-нибудь другого, моменты, на которые остальные смотрели как на обычную текучку, вещь незаметную и бессодержательную. Однако для Шеферда жизнь была площадкой для гольфа. С целыми сериями нача́л и окончаний, со строгим ведением счета набранных очков – для сравнения с другими партиями – после розыгрыша каждой лунки. Он постоянно огорчался или радовался победам или поражениям, которых никто, кроме него, не замечал, однако всегда со стоицизмом относился к правилам игры. Он не просил скидок, не давал скидок и не делал никакого различия между Полом, Финнерти или любым другим из своих коллег. Он был прекрасным инженером, скучным собеседником, упрямым хозяином своей судьбы, но никак не покровителем слабых.
Ерзая на скамейке, Пол попытался представить себя на месте Шеферда. Шеферд только что проиграл раунд и теперь с мрачным почтением к правилам соревнования хочет уплатить за проигрыш и перейти к следующему раунду, который он, как всегда, преисполнен решимости выиграть. Мир, в котором он живет, трудный мир, но ему не хотелось бы, чтобы он был иным. И один только Бог ведает почему.
– Хотел закрыть мне путь в Питсбург, так, что ли? – начал Пол.
– Считаю, что я больше подхожу для этого, – сказал Шеферд. – Но какая теперь разница? Я выбыл из игры.
– Ты проиграл.
– Я пытался выиграть и проиграл, – сказал Шеферд. – Это разные вещи. А теперь валяй, можешь меня вышвырнуть.
Лучшим способом уколоть Шеферда было отказаться от соревнования.
– Не знаю, – сказал Пол, – я думаю, что ты и в Питсбурге был бы на месте. Если хочешь, я напишу тебе рекомендацию.
– Пол! – сказала Анита.
– Иди обратно, Анита, – сказал Пол. – Мы тоже вернемся через минуту.
Аниту просто распирало от желания дать Шеферду именно то, что ему сейчас требовалось, – борьбу, возможность зацепиться за что-нибудь в качестве исходной точки для нового, как он это называет, цикла игры.
– Я прощаю тебя, – сказал Пол. – И хочу, чтобы ты продолжал помогать мне, как прежде, если только ты сам этого хочешь. Лучшего человека на твое место и не придумаешь.
– И ты будешь держать меня под ногтем, так ведь?
Пол мрачно усмехнулся.
– Нет. Все останется как было. Держать тебя под ногтем? Как мог ты…
– Если ты сам меня не выставляешь, то я хочу, чтобы меня перевели.
– Хорошо. Но ты сам знаешь – не я решаю вопрос о переводе. А сейчас пойдем в столовую. Пошли? – Вставая, он протянул руку Шеферду. Шеферд, не приняв ее, прошмыгнул мимо.
Анита остановила его.
– Если у вас имелись какие-то соображения относительно состояния здоровья моего мужа, то, по-видимому, вам следовало бы в первую очередь высказать их ему или его доктору, – язвительно заметила она.
– Ваш муж и его доктор уже целый месяц прекрасно знают то, что я сказал Кронеру и Бэйеру. Пол настолько вышел из формы, что ему нельзя доверить даже ножную швейную машинку, не говоря уж о Питсбурге. – Шеферд распалялся по мере того, как к нему возвращалась уверенность в себе, а возможно, надеясь на то, что его слова будут услышаны в столовой.
Пол взял их под руки и повел в бар на виду у всех собравшихся. Все вопросительно глядели в их сторону. Пол, Анита и Шеферд, улыбаясь, рука об руку, пересекли помещение бара и направились в столовую.
– Что, нездоровится? – любезно осведомился у Шеферда Кронер.
– Да, сэр. Думаю, что это из-за эскалопа, который я съел за ленчем.
Кронер сочувственно покивал головой и повернулся к официанту.
– Я полагаю, молочный гренок не повредит мальчику? – Кронер старался любой ценой сохранить гармонию в своей семье и подсказать попавшему в трудное положение выход из него. Пол понимал, что теперь на протяжении всего вечера Кронер будет поддерживать – как сейчас с этим молочным гренком – версию о мнимой болезни Шеферда.
После кофе и ликера Пол выступил с краткой речью о включении Заводов Илиум в общую систему, подчиненную Национальному Производственному Совету. Затем он перешел к более широкой теме, которую назвал Второй Технической Революцией. Он читал свою речь, следя за тем, чтобы через правильные интервалы отрывать глаза от бумаги. Это было, как он уже пояснил сегодня после обеда Катарине Финч, старье – доклад о прогрессе, об укреплении веры в то, что они делают сейчас, и в то, что ими уже сделано в области промышленности. Машины трудились на Америку намного лучше, чем это когда-нибудь удавалось самим американцам. Теперь производилось больше товаров для большего числа людей, и производились они с меньшими затратами, и кто осмелится сказать, что это не великолепно и не заслуживает благодарности?! Это обычно повторялось всеми, кому только приходилось выступать с речами.
Во время обсуждения Кронер поднял руку и попросил разрешить дополнить доклад.
– Мне просто хочется подчеркнуть то, что ты говоришь, Пол, мне хочется указать на одну любопытную деталь. Одна лошадиная сила равняется приблизительно двадцати двум человеческим, и притом хорошим человеческим силам. И если мы переведем лошадиные силы одного из крупнейших прокатных станов в силы человеческие, то окажется, что один только этот стан за час производит бо́льшую работу, чем все рабы Соединенных Штатов периода Гражданской войны на протяжении двадцати четырех часов.
Он блаженно улыбнулся. Кронер был краеугольным камнем, источником веры и гордости всего Восточного района.
– Это очень интересная цифра, – сказал Пол, пытаясь отыскать в рукописи место, на котором он остановился. – И это, конечно, прямо относится к Первой Промышленной Революции, когда машины обесценили ручной труд. Вторая Революция, та, которую мы с вами сейчас завершаем, не так легко поддается выражению в цифрах, как это можно сделать с сэкономленным трудом. Если бы здесь была какая-нибудь единица измерения, вроде лошадиных сил, в которой можно было бы выразить усталость и раздражение человека, занятого монотонным трудом, тогда, пожалуй… Но такой единицы измерения нет.
– Но можно измерить количество брака, это уж я вам точно говорю, – сказал Бэйер, – а также самые невероятные и глупейшие ошибки, которые только можно себе представить. Убытки, простои, липу! Это прекрасно можно выразить в долларах, в долларах, которые тратились на никуда не годную работу.
– Правильно, но я всегда рассматривал это с точки зрения самого рабочего. Две промышленные революции ликвидировали два вида каторжного труда, и мне хотелось бы найти выражение того, от чего избавила людей Вторая Революция.
– Я работаю как каторжник, – сказал Бэйер.
Все расхохотались.
– Я говорю о тех, по ту сторону реки, – сказал Пол.
– Они никогда не работали, – сказал Кронер.
И опять все расхохотались.
– И они размножаются, как кролики, – сказала Анита.
– Кто это здесь отпускает грязные шуточки по поводу размножения кроликов? – спросил появившийся в дверях Финнерти. Он слегка покачивался, дыхание у него было учащенным. Видимо, он все же отыскал свое виски. – Так кто же это? Когда маленькая крольчиха пришла в кладовку к кролику, а клерк…
Кронер моментально оказался на ногах.
– О Финнерти, как ты себя чувствуешь, мой мальчик? – Он подозвал официанта. – Ты как раз подоспел к кофе, мой мальчик, к большой чашке черного кофе. – Он наложил свою гигантскую лапу на Финнерти и направил его к только что освобожденному Анитой месту. Финнерти поднял со стола карточку сидящего рядом с ним инженера, покосился на нее, а затем и на инженера.
– А где же, черт побери, моя карточка?
– Дайте ему его карточку, ради всего святого, – сказала Анита.
Пол вытащил карточку из кармана, расправил ее и положил перед Финнерти. Финнерти удовлетворенно кивнул и погрузился в мрачное молчание.
– Мы как раз говорили о Второй Промышленной Революции, – сказал Кронер, как будто ничего не произошло. – Пол говорил о том, что нет единиц измерения, чтобы определить, какое количество каторжной работы она ликвидировала. Я считаю, что это можно выразить графически при помощи кривой.
– Но только не приход маленькой крольчихи в кладовку к кролику, – сказал Финнерти.
Его замечание игнорировали все, кто следил за объяснениями Кронера.
– Если мы пересчитаем количество рабочих часов, затрачиваемых человеком, на количество действующих вакуумных трубок, то увидим, что количество рабочих часов человека понижается, а количество трубок увеличивается.
– Подобно кроликам, – сказал Финнерти.
– Да, как вы правильно заметили, – улыбнулся Кронер, – подобно кроликам. Кстати, Пол, еще один интересный аспект, о котором тебе, возможно, говорил когда-нибудь твой отец, заключается он в том, что люди сначала не обращали особого внимания на то, что ты называешь Второй Промышленной Революцией, и это тянулось довольно долго. У всех в голове была атомная энергия, и все толковали о том, что иное использование атомной энергии должно перевернуть весь мир. Атомный век – вот на что все замахивались. Помнишь, Бэйер? А тем временем вакуумные трубки множились, как кролики.
– Соответственно возрастало и потребление наркотиков, алкоголизм, число самоубийств, – сказал Финнерти.
– Эд! – сказала Анита.
– Была война, – спокойно заметил Кронер. – Это случается после каждой войны.
– Порок, число разводов, преступность среди юношества – все это росло с ростом использования вакуумных трубок, – сказал Финнерти.
– Ну-ка, Эд, продолжай, – сказал Пол, – ты не сможешь доказать логической связи между этими факторами.
– Если между ними есть хоть какая-нибудь связь, то и это уже заставляет задуматься, – сказал Финнерти.
– Я уверен, что между ними нет связи, достаточной для того, чтобы нам заниматься этим здесь, – сурово сказал Кронер.
– Либо нет достаточного воображения, либо честности, – добавил Финнерти.
– Какая еще честность! О чем вы болтаете? – сказала Анита. Она нервно комкала свою салфетку. – Ну, так как – может, мы оставим это мрачное место и посмотрим на шашечный чемпионат?
Ответом ей были вздохи облегчения и одобрительные кивки всех сидевших за столом. С некоторым чувством сожаления Пол отложил в сторону окончание своего доклада. Все присутствующие, за исключением Финнерти, перешли в комнату для игр, где целая батарея торшеров окружала стол, на котором лежала шахматная доска, незапятнанно чистая и сияющая.
Оспаривающая первенство четверка рысцой пробралась вперед, наскоро провела совещание, и трое из них отправились в гардеробную. Четвертый, Фред Беррингер, уселся за доской, загадочно усмехаясь.
Пол занял место напротив него.
– Играем по крупной? – спросил он.
– По маленькой, по маленькой.
– Погодите-ка, Фред, вы ведь из Миннесоты, не правда ли? Не предстоит ли вам проиграть шашечную корону Миннесоты, Фред?
– К сожалению, мне предстоит выиграть всего лишь звание чемпиона этого клуба, а проигрывать мне нечего.
– Ты проиграешь, проиграешь – сказал Бэйер. – Все они, все, все проигрывают, проигрывают они, Пол, правда? Все они тебе проигрывают.
– Скромность не позволяет мне отвечать, – сказал Пол. – За меня говорит таблица. – Он разрешил себе это маленькое удовольствие – поговорить о своей непобедимости. Судя по шуму, доносящемуся из гардеробной, в сегодняшней игре ожидалась какая-то эксцентричная выходка, но он был в себе уверен.
– Дорогу Шашисту Чарли! Дорогу Шашисту Чарли! – раздались из фойе крики помощников Беррингера.
Толпа в комнате для игр расступилась, и тройка вкатила завернутый в простыню и громыхающий на роликах ящик высотой в человеческий рост.
– Что там внутри – человек? – спросил Кронер.
– Там внутри мозг, мозг там, – торжествующе сказал Беррингер. – Шашист Чарли, мировой чемпион по шашкам, намерен покорять новые планеты! – Он ухватил за угол простыню и открыл Чарли – серый стальной ящик с вмонтированной в его переднюю стенку шахматной доской. На каждом из квадратов имелись красные и зеленые глазки, за каждым из которых была лампочка.
– Рад познакомиться, Чарли, – сказал Пол, пытаясь изобразить на своем лице улыбку.
Когда он понял, что́ здесь готовится, почувствовал, что краска заливает его лицо, и это привело его в тихое бешенство. Его первым желанием было убраться отсюда ко всем чертям.
Бэйер открыл заднюю стенку ящика.
– О, да-да-да, действительно, – сказал он. – Гляди, гляди, гляди – это идет сюда, а это – о, да-да-да. О, я думаю, что у него даже есть запоминающее устройство. Ведь эта же лента именно для этого, а, ребята? Память? Да?
– Да, сэр, – неуверенно сказал Беррингер. – Я полагаю.
– Это ты сам соорудил? – недоверчиво спросил Кронер.
– Нет, сэр, – сказал Беррингер. – Это мой отец. Шашки – его хобби.
– Беррингер, Беррингер, Беррингер? – вспоминал, мучительно морщась, Бэйер.
– Вы знаете Дейва Беррингера, а это сын Дейва, – сказал Кронер.
– О! – Бэйер, вновь воодушевившись, принялся осматривать Шашиста Чарли. – Клянусь Георгием, это удивительно, это удивительно, это удивительно.
Эта штука была построена отцом Фреда, одним из лучших в стране конструкторов счетно-решающих машин.
Пол, ссутулившись, сидел в кресле и покорно ожидал начала комедии. Он глянул на тупое, самодовольное лицо Беррингера и понял, что этот щенок, помимо внешних контактов и сигнальных лампочек, ничего не понимает в этой машине.
Фланирующей походкой Финнерти вышел из столовой, поедая что-то с тарелки, которую он держал на уровне челюсти. Он поставил ее на ящик Шашиста Чарли и просунул свою голову в открытую заднюю стенку рядом с головой Бэйера.
– Кто-нибудь поставил на него? – сказал он.
– Ты что – с ума сошел? – сказал Пол.
– Как прикажете, как прикажете, – сказал Беррингер. Он выложил на стол свой толстый бумажник.
Остальная тройка юнцов подключила провод Шашиста Чарли к розетке, и теперь, когда они пощелкали выключателями, ящик загудел и защелкал, лампочки на его передней панели замигали.
Пол встал.
– Сдаюсь, – сказал он. Он похлопал по ящику. – Поздравляю, Чарльз, ты оказался более способным человеком, чем я. Леди и джентльмены, разрешите мне представить вам нового клубного чемпиона. – И двинулся по направлению к бару.
– Милый, – сказала Анита, ухватив его за рукав. – О, продолжай, пожалуйста, это ведь так не похоже на тебя.
– Я не могу выиграть у этой чертовой штуки. Она просто не способна на ошибки.
– Но ты же можешь играть против нее.
– И что же я этим докажу?
– Валяй, Пол, – сказал Финнерти. – Я осмотрел этого Чарли, и он не показался мне таким уж смышленым. Я ставлю на тебя: здесь пятьдесят долларов наличными – и готов биться об заклад с любым, кто считает, что Шашист Чарли может выиграть.
Шеферд с готовностью бросил три двадцатки. Финнерти ответил равной суммой.
– Уж лучше побейся об заклад, что солнце не взойдет утром, – сказал Пол.
– Играй, – сказал Финнерти.
Пол опять уселся. Неохотно он двинул вперед пешку. Один из юнцов включил контакт, и загорелась лампочка, фиксирующая ход Пола. На брюхе Шашиста Чарли тут же загорелась вторая лампочка, указывающая Беррингеру наилучший ответный ход.
Беррингер улыбнулся и сделал то, что приказывала ему машина. Он закурил сигарету и принялся похлопывать лежащую перед ним пачку денег.
Пол опять сделал ход. Контакт был включен, и загорелись соответствующие лампочки. Так продолжалось в течение нескольких ходов.
К величайшему изумлению Пола, он взял одну из пешек Беррингера, причем это, насколько он понимал, никак не вело к его разгрому. Затем он взял еще одну пешку и еще одну. Он уважительно покачал головой. Машина, по всей видимости, далеко вперед рассчитала партию по какому-то пока еще непонятному стратегическому плану. Шашист Чарли, как бы в подтверждение его мыслей, издал угрожающее шипение, которое все возрастало в ходе игры.
– При таком положении дел я ставлю три против одного на Пола, – сказал Финнерти. Беррингер и Шеферд тут же поймали его на слове и выложили еще по двадцатке.
Пол разменял свою пешку на три пешки противника.
– Стойте, подождите минуточку, – сказал Беррингер.
– А чего ждать? – сказал Финнерти.
– Здесь что-то не так.
– Просто вас с Шашистом Чарли бьют – вот и все. Всегда кто-нибудь выигрывает, а кто-нибудь проигрывает, – сказал Финнерти. – Так уж заведено.
– Верно, но если бы Шашист Чарли работал правильно, он никак не мог бы проиграть. – Беррингер неуверенно поднялся. – Послушайте, может, нам лучше отложить партию, пока мы не выясним, все ли здесь в порядке. – Он испытующе похлопал переднюю панель. – Боже мой, да она раскалена, как сковородка!
– Кончайте партию, юноша. Мне хочется знать, кто будет чемпионом, – сказал Финнерти.
– Да вы что, не видите? – в ярости завопил Беррингер. – Он работает неверно! – И умоляюще оглядел комнату.
– Ваш ход, – сказал Пол.
Беррингер беспомощно глянул на лампочки и передвинул одну из пешек вперед.
Пол взял еще две беррингеровские пешки, а свою провел в дамки.
– Должно быть, это самая хитрая западня в истории шашек, – рассмеялся он. Теперь все это его страшно забавляло.
– В любую минуту Шашист Чарли спохватится, и тогда прощай твое чемпионство, – сказал Финнерти. – А теперь раз-два, и давай занавес, Пол.
– Точный расчет – великая вещь, – сказал Пол. Он потянул носом. В воздухе стоял тяжелый запах горелой краски, и глаза у него уже начало пощипывать.
Один из помощников Беррингера откинул заднюю стенку ящика, и дым ядовито-зеленого цвета повалил в комнату.
– Пожар! – закричал Бэйер.
Вбежал официант с огнетушителем и направил струю жидкости внутрь Шашиста Чарли. Каждый раз, когда струя попадала на его раскаленные части, изнутри вырывались облака пара.
Лампочки на фронтальной панели Чарли бешено замелькали, разыгрывая в невероятном темпе какую-то чертовски трудную партию, правила которой были понятны одной только машине. Все лампочки вспыхнули одновременно, гудение становилось все громче и громче, пока не зазвучало подобно мощной органной ноте, и вдруг неожиданно умолкло. Одна за другой выключались маленькие лампочки, как гаснут окна в деревне, погружающейся в сон.
– Ух ты, ох-ох-ох, ух ты, – пробормотал Бэйер.
– Фред, я так огорчена, – сказала Анита. Она укоризненно поглядела на Пола.
Инженеры собрались вокруг Шашиста Чарли, и те, кто стоял в переднем ряду, трогали через щели расплавленные вакуумные трубки и почерневшие провода. Сожаление было написано на всех лицах. Умерло что-то прекрасное.
– Такая милая вещь, – грустно сказал Кронер, положив руку на плечо Беррингеру. – Если хотите, я сам расскажу вашему отцу обо всем, что произошло, тогда, может быть, все утрясется.
– Фактически в этом была вся его жизнь, помимо лаборатории, – сказал Беррингер. Он был потрясен и убит. – Долгие годы. И почему так должно было случиться? – Это прозвучало как еще одно пустое эхо вопроса, который человечество задает уже миллионы лет. Можно иногда подумать, что люди и на свет-то рождаются только для того, чтобы задать его!
– Бог дал, Бог взял, – сказал Финнерти.
Прикусив губу, Беррингер кивнул, и тут только до него стало доходить, кто проговорил эти слова. Его тупое круглое лицо медленно приняло подлое и угрожающее выражение.
– Ага, – сказал он, облизывая губы, – умница. А я уж чуть было не забыл о вас.
– А пожалуй, не следовало бы. Я поставил достаточную сумму денег на победителя.
– Постойте-ка, Финнерти, – примиряюще заговорил Кронер, – давайте считать это ничьей, а? Я хочу сказать, что, в конце концов, у парнишки есть основание для расстройства и…
– Вничью? Черта с два, – сказал Финнерти. – Пол разложил этого Шашиста Чарли как миленького.
– Мне кажется, я начинаю кое-что понимать, – с угрозой сказал Беррингер. Он ухватил Финнерти за отвороты пиджака. – Ты что, умник, сделал с Шашистом Чарли?
– Спроси у Бэйера. Его голова была рядом с моей. Бэйер, я сделал что-нибудь с Шашистом Чарли?
– А? Что? Сделал что-нибудь, что-нибудь сделал? Повредил, вы думаете? Нет, нет, нет, – сказал Бэйер.
– Тогда, тучный юноша, садитесь и заканчивайте партию, – сказал Финнерти. – Либо сдавайтесь. В любом случае я желаю получить денежки.
– Если вы ничего не сделали с Чарли, то откуда же у вас была такая уверенность, что он проиграет?
– Потому что мое сочувствие всегда на стороне человека и против машины, а особенно машины, за которой стоит такой полоумок, как вы, да еще выступающей против такого человека, как Пол. А кроме того, у Чарли болтались соединения.
– Тогда вы должны были сказать об этом! – завопил Беррингер. Он указал на развалины машины. – Поглядите, нет, вы только полюбуйтесь, что вы натворили, умолчав о болтающемся контакте! Мне следовало бы твоей грязной мордой весь пол здесь вымести.
– Но, но, но, тише, тише, тише, – сказал Кронер, становясь между ними. – Вам действительно следовало бы сказать об этом контакте, Эд. Стыдно, просто стыдно на самом деле.
– Если Шашист Чарли собирался завоевать титул чемпиона, отобрав его у человека, то он, черт бы его побрал, мог бы и подтянуть свои контакты. Пол сам следит за своей сетью, так пусть и Чарли поступает так же. Кто живет электронами, тот и умирает от электронов. Сик семпер тиранис[1]. – Он взял со стола банкноты. – Спокойной ночи.
Ногти Аниты впились в руку Пола.
– Он испортил весь вечер, о, Пол, Пол!
Направляясь к выходу, Финнерти остановился подле Пола с Анитой.
– Отлично сыграно, чемпион.
– Пожалуйста, отдайте им их деньги, – сказала Анита. – Машина неисправна. Будьте честны. Разве я не права, Пол?
К изумлению всей печальной группы, Пол вдруг потерял над собой контроль и расхохотался.
– В здоровом теле здоровый дух, чемпион, – сказал Финнерти. – Я отправляюсь домой, пока эти спортивные джентльмены не нашли веревки.
– Домой? В Вашингтон? – спросила Анита.
– Нет, милая, домой к вам. У меня больше нет дома в Вашингтоне.
Анита прикрыла глаза.
– Понимаю, – сказала она.
