Вольфганг Лотц
Шпион в шампанском. Превратности судьбы израильского Джеймса Бонда
Славное прошлое
Когда мы подъехали к двухэтажной вилле фон Леера, там уже скопилось много автомашин. Привратник дирижировал расстановкой автомашин на парковке.
– Ваше имя, сэр? – вежливо осведомился он.
Такая проверка посетителей частного дома была довольно необычной процедурой. Так же, как необычным был и короткоствольный автомат, который скрывался под белой галабеей[2] привратника. Тайная полиция, несомненно, относилась к охране фон Леера крайне серьезно. Другой слуга, который, судя по его манерам, уже не был переодетым полицейским, провел нас в дом.
У входа нас встретили супруги фон Леер. Хозяин дома – уже глубокий старик с редкими прядями седых волос и водянистыми, ничего не выражающими глазами.
– Входите, мой дорогой Лотц. Хайль Гитлер! – приветствовал он нас дрожащим голосом.
Его жена, на несколько лет моложе своего супруга, бросилась навстречу Вальтрауд, которая была шокирована формой приветствия ее мужа.
– О! Какая очаровательная молодая леди, госпожа Лотц! Проходите, пожалуйста, моя дорогая. Мы просто счастливы с вами познакомиться.
После того как я поцеловал руку хозяйке дома и произнес все, что от меня в таком случае ожидалось, нас провели в просторную гостиную, где уже находилось человек тридцать. Они пили коктейли и разговаривали между собой по-немецки, по-английски и по-арабски.
– Сегодня вы увидите немало старых друзей, – сказала фрау фон Леер. – Сейчас я познакомлю вас с теми, кого вы еще не знаете. Но сначала расскажите, как прошла ваша поездка? Как Германия? Она, наверное, так изменилась.
– Поездка была замечательной, – ответил я. – Но я рад возвращению.
– О, конечно, мы тоже рады. Мы так любим Египет. Если бы не тоска по родине, которая иногда так мучит Иоганна. Если бы мы могли съездить туда хоть на короткое время, хоть один раз!
– Для профессора это будет связано с большим риском, – осторожно заметил я.
– Да, да. Об этом не может быть и речи! Евреи бросят его в тюрьму.
– Евреи?
– Конечно! В Германии власть снова захватили евреи. Никому бы и в голову не пришло навредить такому пожилому и безобидному человеку, как мой муж. Господин Лотц, вы сами разве не рискуете, так часто посещая Германию?
– Рискую? Чем?
– Ну, я просто подумала… не обращайте внимания. Вы знаете, вчера у нас был замечательный гость. Я поклялась никому о нем не рассказывать! Он приехал инкогнито. Из Южной Африки. Они с Иоганном без умолку говорили два дня. Боже, это было как в добрые старые времена.
– Меня зовут Омар Амин, – представился Вальтрауд престарелый нацист.
– Перестань говорить глупости, мой дорогой, – вмешалась его жена. – Тебя, как и прежде, зовут Иоганн фон Леер, и нет никаких оснований стыдиться этого имени. Это честное имя, и когда-нибудь немецкий народ снова будет им гордиться.
К нам подошел высокий седой мужчина с морщинистым лицом.
– Мое почтение, уважаемая фрау и герр профессор.
– Хайль Гитлер, герр доктор, – скрипучим голосом отозвался хозяин дома.
– Я думаю, в этих условиях более уместно было бы сказать «добрый вечер», – поморщился доктор, оглядываясь по сторонам.
– Ах, не обращайте внимания на Иоганна, он любит снова переживать прошлое. Доктор Эйзель, позвольте представить вам очаровательную пару, господин и госпожа Лотц. Доктор Эйзель, официальный врач авиационных заводов. Он заботится о немецких специалистах.
Так вот какой он, доктор Эйзель. Я заметил, как у Вальтрауд перехватило дыхание. Этого убийцу разыскивала полиция по меньшей мере дюжины европейских стран. Как врач в нацистских концлагерях, он проводил медицинские «опыты» на узниках, обрекая тысячи мужчин, женщин и детей на медленную и мучительную смерть. Я слышал, что он жил в Египте, что правительство предоставило ему убежище и хорошо оплачиваемую работу, но я впервые лично с ним встретился. Я предостерегающе взглянул на Вальтрауд, опасаясь, что она может выдать себя. Нам нужно было играть свою роль, и это было частью нашей игры. Отказавшись от рукопожатия и нескольких дежурных слов вежливости, мы обратили бы на себя внимание всех гостей. Я кратко пожал ему руку и сказал несколько ничего не значащих слов, что-то вроде того, что я рад с ним познакомиться. Вальтрауд достала носовой платок и стала тереть глаза.
– Извините, кажется, мне что-то попало в глаз. Фрау фон Леер, могу я пройти в ванную?
– Разумеется, дорогая, – сочувственно ответила фрау фон Леер. – Я вас провожу.
«Очень элегантно, молодец, Вальтрауд», – отметил я про себя.
Я хорошо понимал отвращение, которое вызвала у моей жены перспектива пожать руку убийце. У меня у самого от этого мурашки забегали по коже. С другой стороны, некоторые немецкие специалисты занимались здесь созданием бактериологической начинки для египетских ракет, и их надо было остановить любой ценой.
К нам подошел египтянин, которого фон Леер представил как какого-то Ахмеда, который завел с Эйзелем разговор о новейшем рентгеновском оборудовании. Тем временем фон Леер взял меня под руку и отвел в сторону.
– Пойдемте, дорогой Лотц, присядем на веранде, выпьем по чашечке кофе или бокалу вина. Хотите верьте, хотите нет, но у меня есть бутылка настоящего мозельского!
Он подозвал слугу и на медленном, академическом арабском языке приказал принести бутылку. Мы устроились в плетеных креслах в углу веранды. Дневная жара прошла, уступив место прохладному бризу. Фон Леер предложил мне сигару и зажег ее. Сам он не курил. Слуга принес бутылку вина и бокалы.
– Прозит, мой дорогой мальчик!
– Ваше здоровье, профессор.
– О, какое прекрасное вино. Просто физически ощущаешь себя на юге Германии.
– Да. Прекрасно. А как там хорошо!
– Как хорошо, что ветерок отгоняет москитов.
Мы еще отхлебнули из бокалов.
– Вы раньше встречались с доктором Эйзелем?
– Нет. Он редко бывает в каирском обществе.
– Я имею в виду, вы не встречались с ним в Германии во время войны?
– Нет, я его никогда не встречал. Германия очень большая, профессор.
– О да. Но она была еще больше в дни нашего величия. Я думал, что вы с ним встречались во время войны. А где вы служили?
– Я служил в Африканском корпусе, 115-я дивизия. Я уже, кажется, рассказывал вам.
– Да, помню, вы говорили мне. И я понимаю, почему вы это всем говорите. Это очень предусмотрительно. Было бы глупо говорить всем правду. К тому же это опасно.
– Не понимаю вас, профессор? Это действительно правда.
– Ну-ну, Лотц. Вы достаточно умны. Но вам не надо играть со мной в эту игру. Разве мне нельзя верить? Фюрер мне верил, доктор Геббельс мне верил, и я никогда не подводил их.
– Я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Никто не сомневается в вашей порядочности, профессор, но какое это имеет отношение к теме нашего разговора?
– Хорошо, хорошо, – понимающе улыбнулся фон Леер. – Если вы не хотите выкладывать все карты на стол, никто не заставляет вас делать это. Во всяком случае, уж я-то вас, дорогой оберштурмбаннфюрер, никогда не выдам.
– Оберштурмбаннфюрер? Не выдам? Это шутка?
– Нет, не шутка. Пожалуйста, дорогой Лотц, не считайте меня полным идиотом. Я старый человек, и кое-кто говорит у меня за спиной, что я выжил из ума, но у меня отличная память на лица. Я встречался с вами на одном собрании в Ванзее. Я уже не помню точно повод и дату этого собрания, но это происходило ближе к концу войны. Вы были в шикарной форме оберштурмбаннфюрера. Не отказывайтесь, мой дорогой мальчик. Я рад, что вы один из нас и храните наши секреты. Никто, кроме нескольких избранных, не узнает об этом, я вам обещаю.
– Несколько избранных, профессор, вы ошибаетесь! Вы меня путаете с кем-то, и, пожалуйста, не говорите об этом никому. Вы хотите разрушить все. Неужели вы не понимаете, какой вред это может причинить мне, если не здесь, то в Германии.
Я был не на шутку расстроен, но постепенно верх взяло чувство изумления. Я общался с довольно неприятными людьми, но сам не являлся частью этой компании. Постепенно у меня созрело определенное решение.
– Хорошо, – сказал он с обидой в голосе. – Я понимаю, почему вы не хотите, чтобы об этом стало известно. Вы должны быть счастливы тем, что можете бывать в Германии. И я, конечно, не хотел бы лишать вас такой возможности.
На веранду вышла Вальтрауд в сопровождении полковника Мохсена Сабри. Сабри отвел меня в сторону и спросил, как мне понравились сегодняшние скачки.
– Очень, – ответил я. – А как ты? Как обычно, выиграл?
– Нет. Проиграл последнюю рубашку. В самом деле, я абсолютно на мели. Послушай, Рыжий, не мог бы ты снова дать мне взаймы некоторую сумму? Мне срочно нужны деньги. Ты окажешь мне большую услугу.
Итак, речь шла еще об одной «ссуде». До нее уже было три или четыре подобные «ссуды». Естественно, что вопрос о возврате денег никогда не возникал. Для таких лиц богатые иностранцы представляли собой естественную добычу. Отказывать ему было определенно не в моих интересах.
– Сколько тебе надо, Мохсен? Пятьдесят фунтов хватит?
– Дай семьдесят пять. И пожалуйста, Рыжий, можно в долларах, а не в египетских фунтах. За них я получу больше.
Ничего не поделаешь, подумал я, доставая свой бумажник. Израильским налогоплательщикам придется взять на себя это бремя.
Взяв Вальтрауд под руку, я прошел с ней в конец большой Г-образной комнаты, где около фортепиано собралась веселая и шумная компания, в которой выделялись немецкие специалисты Бреннер и Шонманн. На верхней крышке инструмента стояли несколько бутылок шампанского и бренди. Бреннер, с более, чем обычно, раскрасневшимся лицом, размахивал своим бокалом перед носом Шонманна.
– И я утверждаю, что испытание прошло успешно! – повторял он на повышенных тонах. – С лопатками все было в абсолютном порядке. Если бы не твои гении, которые ухитряются сделать г… из всего, к чему они прикасаются, мы бы уже через полгода запустили бы эту штуку в массовое производство. Из-за твоих болванов мы все еще на стадии экспериментов.
Этот спор, подумал я, может прояснить многое.
Бреннер, откинув голову назад, залпом осушил свой бокал и снова его наполнил. Шонманн отхлебнул бренди и стряхнул сигаретный пепел с рукава своего костюма.
– Вам легко так рассуждать, Бреннер, – промурлыкал он на своем мелодичном австрийском диалекте, – а еще легче перекладывать вину на других. Вы знаете не хуже меня, в чем причина неудач. Это качество работы местных так называемых инженеров, задержки с поставкой запасных частей и миллион других причин. В довершение ко всему власти сковывают нашу инициативу своими бюрократическими препонами. Месяцы уходят только на то…
– Бросьте! У меня на заводе все в полном порядке! Всегда! Почему бы вам не приехать и не убедиться? Вы увидите кое-что, чему стоит поучиться.
– Семейная ссора, господа? – вмешался я. – Я думаю, восьми часов в день на заводе достаточно, чтобы наговориться о производстве. Господа, я хочу познакомить вас со своей женой.
– О, новая госпожа Лотц! – воскликнул Бреннер. – Это большая честь, милая фрау. Должен признать, что у нашего наездника отличный вкус.
– Пожалуйста, садитесь, мадам, – сказал Шонманн после того, как я представил его Вальтрауд. – Вам принести что-нибудь выпить?
– Только не шампанское, – сказала Вальтрауд. – Пожалуйста, немного виски и много содовой.
– Один момент. А что для вас, Лотц?
– Я знаю, чем он травится, – засмеялся Бреннер. Он налил джин в стакан со льдом и протянул его мне. – Опрокинь это, дружище. Тебе надо нас догонять.
– Прозит! – поднял я стакан. – За ваши болты и гайки, или чем вы еще там целыми днями занимаетесь, ребята. Похоже, что даже по ночам. Надеюсь, что я не прервал ваше производственное совещание.
– К черту. П-п-ростите, милая фрау, – не унимался Бреннер. – Я не верю ни в какие совещания. Это все трепотня. На своем заводе я отдаю приказы, и их вы-п-п-олняют без всяких совещаний и подобной чепухи. Если кто делает шаг в сторону, я разрываю его на куски. Только так! Вот в этом ваша беда, Шонманн, – никакой дисциплины. Все вы слишком мягкие. Прежде чем принять кого-то на работу, я смотрю на его военный послужной список. Это говорит все о человеке. Самые лучшие – из люфтваффе. Пилоты, инженеры, некоторые из них летали в эскадронах самоубийц перед концом войны. Это замечательные ребята. Помните их песню? Та-ра-ра рам-та-та… – Он опрокинул еще один стакан, сел за фортепиано и ударил по клавишам. – Помните слова? Давайте споем вместе!
А если самолет свалился в океан,
То виноват пилот, что в ст-е-е-льку пьян…
Подошел улыбающийся фон Леер, покачивая головой в такт песне.
– Я вижу, веселье идет по-настоящему, – сказал он старчески дрожащим голосом. – Господин Бреннер у нас всегда душа компании. Надеюсь, господин Лотц, это напоминает вам прежние дни, когда молодые были готовы умереть за идеалы в своем сердце. Сегодняшняя молодежь интересуется только транзисторами и декадентской американской музыкой. Когда я вспоминаю наших аккуратных немецких мальчиков и девочек в форме, марширующих под настоящую музыку… Давайте вспомним какую-нибудь из тех прекрасных песен. Может быть, «Мы маршируем дальше» или «Наше знамя зовет вперед». Я уверен, что Лотц еще помнит слова, – добавил он с заговорщической ухмылкой, которую заметили все присутствующие.
Большинство гостей подошло к нам, пение и питье продолжалось. Мы спели две песни, которые заказал фон Леер, и, войдя во вкус, с большим подъемом исполнили песню «Хорст Вессель» – песню штурмовиков, а также «Когда наступает золотой закат»[3] и дальше в том же духе. Я пел вместе со всеми, изображая высокий душевный порыв и лихорадочно стараясь вспомнить слова.
Все это, конечно, убедило фон Леера, что он не ошибся в отношении моей биографии, но мне ничего не оставалось делать. Все присутствовавшие и так знали меня как немецкого националиста, бывшего офицера вермахта и большого любителя подобных пирушек. Многие египетские гости слушали и наблюдали этот концерт с большим интересом. Более молодые немцы, которые во времена нацистского рейха были еще детьми, чувствовали себя не в своей тарелке. Вальтрауд, уловив мой взгляд, последовала примеру других немецких женщин, которые присели за ближайшим столом и с нескрываемым восхищением наблюдали за веселящимися мужчинами.
Бреннер вполне прилично играл на фортепиано. Не желая терять время на наполнение своего бокала, он теперь отхлебывал прямо из горлышка бутылки. Такое веселье продолжалось еще около часа, но затем гости стали уставать, вытирать платками вспотевшие лица и посматривать на часы. Мы уехали вместе с основной частью гостей.
По пути домой Вальтрауд спросила о моем разговоре с фон Леером.
– О да, он узнал меня. Точнее, ему кажется, что он узнал меня.
– Узнал тебя! Значит, он знает, кто ты?
– О, упаси Боже. Это был бы конец. Просто он обознался. Интересно и смешно, но в конечном счете это может даже принести мне пользу. Я намеренно пытался обратить это в шутку. Он думает, что видел меня двадцать лет назад в форме оберштурмбаннфюрера СС. Я отрицал это, но старый дурак настаивал на своем.
– Фантастика! Вот почему он все время каркал: «Хайль Гитлер»! Но почему ты думаешь, что это может принести тебе пользу?
– Хотя бы потому, что бывшие высокопоставленные нацисты пользуются успехом у египтян, особенно у представителей власти. А некоторые нацисты из числа немецких специалистов, когда они узнают об этом, будут принимать меня с распростертыми объятиями. А я уверен, что слух об этом быстро разнесется в немецкой колонии. Фон Леер самый большой сплетник в городе. Конечно, я не буду выдавать себя за бывшего офицера СС. Наоборот, если кто-то напрямую меня об этом спросит, я буду отрицать это и держаться того, что в войну служил в Африканском корпусе. Но для некоторых я не буду уж слишком категоричен в своих отрицаниях. Здесь многое зависит от фон Леера.
И в самом деле, как я и ожидал, вопреки своему обещанию фон Леер разнес по всему Каиру слух о том, что я бывший эсэсовец. И чем больше я опровергал это, тем больше люди верили слухам. Египетские офицеры, с которыми я заговаривал, вытягивались и с заговорщической улыбкой намекали на мое славное прошлое. С другой стороны, некоторые представители немецких фирм, вполне приличные люди, заметно ко мне охладели и даже перестали со мной встречаться. Наконец я довел дело до логического конца и получил некоторые документы, которые подтверждали открытие фон Леера. Это была великолепная фальшивка.
Я положил эти документы в большой пакет и однажды утром, прежде чем оправиться с Вальтрауд на верховую прогулку, оставил его на столе в гостиной. Когда мы вернулись с прогулки, пакет по-прежнему лежал на столе. Я спросил слугу, как пакет оказался на столе. Он, естественно, твердил о том, что ни в чем не виноват. Чем больше он оправдывался, тем больше я распалялся. Как он посмел оставить мои самые секретные документы на столе, где каждый мог их похитить. После этого я демонстративно, у него на глазах, запер пакет в один из шкафов.
Четыре дня спустя я открыл шкаф. На пудре, которой я посыпал пакет, были видны отпечатки пальцев. Исчез и волос, который я приклеил к пакету и стенке шкафа. Несомненно, египетская разведка сфотографировала документы. Теперь они точно знали, кто я такой и какую цену имели мои опровержения.
Рыжий-бей
– Легче, малыш, легче!
Я натянул поводья и перевел лошадь в легкий галоп. Мой бурый жеребец Доктор четко отозвался на мою команду. Я оглянулся назад. За мной по пятам ехала Вальтрауд. За прошедшие два года она стала настоящей наездницей. Каждый день она проводила в седле по нескольку часов, не обращая внимания на боль в мышцах, обветренную кожу и периодические вывихи колена или локтя. Ее любимый жеребец Снежок сдох полгода назад, и теперь у нее была норовистая англо-арабская кобыла, которую сама тренировала.
«Это у нее отлично получается», – подумал я, когда Вальтрауд поравнялась со мной на своей Изиде.
Мы выезжали из пустыни легким галопом по твердой песчаной дороге, которая вела вдоль возделанных полей в тени раскидистых пальм. Здесь, в уединенном уголке дельты Нила, примерно в десяти милях от Каира, я снял довольно большую ферму вместе со стойлами, кругом для выгула, выставочным рингом и беговой дорожкой. Мы разводили арабских лошадей и каждое утро проводили верхом на лошадях. Помимо того что работа на ферме доставляла нам огромное удовольствие, сюда очень часто приезжали многие наши египетские и немецкие друзья. Некоторые вместе с нами совершали прогулки верхом или получали уроки верховой езды, другие просто отдыхали, наслаждались природой и свежим воздухом.
– Все в порядке? – спросил я Вальтрауд, которая теперь ехала за мной по узкой тропинке.
– Прекрасно. Галоп всем нам на пользу.
Мы отпустили поводья и позволили лошадям идти рядом. Они знали дорогу и не нуждались в управлении. В Германии считалось опасным ездить рядом на жеребце и на кобыле, но я пришел к выводу, что после соответствующего воспитания арабские жеребцы вели себя безупречно в дамской компании.
– Ты знаешь, мне никогда не надоедает любоваться здешней сельской природой, – сказала Вальтрауд.
Мы медленно ехали стремя в стремя и курили, что тоже никак не вязалось с немецкой школой верховой езды. Неожиданно за спиной послышался сильный рев, напоминающий шум взлетающего реактивного лайнера. Мой жеребец Доктор вздрогнул, но я быстро успокоил его легким сжатием боков и посмотрел на часы, зафиксировав время.
Большим достоинством этой фермы была ее близость к экспериментальной ракетной базе, расположенной на 33-м километре шоссе Александрия-Каир. Пуски ракет производились довольно часто, и мне было важно фиксировать время и частоту пусков.
– Да, – сказал я Вальтрауд после небольшой паузы, когда стих рев двигателей очередной ракеты. – Я рад, что мы арендовали эту ферму. Это прекрасная сделка во всех отношениях.
– Это превосходное прикрытие, – отозвалась Вальтрауд. – Посмотри, как они все сюда тянутся.
– Да, похоже, что египетскому генеральному штабу и немецким специалистам просто негде обсуждать свои проблемы.
Это было действительно так. И чем больше гостеприимства мы проявляли, тем больше гостей появлялось у нас. Сначала Валырауд изумлялась тому, как открыто я занимался своим делом. Но я объяснил ей, что шпионы бывают разными, от серых и незаметных людей, которые стараются ничем не выделяться, до экстравертов вроде меня, которые постоянно на виду. Никому не могло прийти в голову (во всяком случае, я на это надеялся), что богатый и эксцентричный немецкий коннозаводчик Лотц, разъезжавший по своей ферме в красно-зеленом национальном баварском костюме и тирольской шляпе, который решительно и публично высказывается по различным вопросам, может быть не тем, за кого он себя выдает. А в Египте, если тебя однажды приняли за кого-то, ты можешь делать чудеса. Так, например, мне удалось получить от генерала Абдель Саляма пропуск на въезд в некоторые закрытые районы зоны канала под тем предлогом, что на Горьких озерах самая хорошая рыбалка. Ему бы никогда в голову не пришло оскорбить отказом такого близкого друга, который был хорошо знаком со многими влиятельными людьми.
– Смешно, – заметил я Вальтрауд, – но немцы убеждены, что я не смогу отличить авиационный двигатель от кофемолки. И чем меньше я интересуюсь их работой, тем с большей настойчивостью они рассказывают мне о своих достижениях. Посмотри, что нам удалось сделать за последние шесть месяцев: получить информацию о двух ракетных базах, точные данные о производстве самолетов на двух заводах, персональные сведения на всех немецких специалистов на военных заводах, данные на военно-морские силы в Красном море, сведения о передвижении войск на Синае, не говоря уже о политической и экономической информации. Совсем неплохой улов.
– Продолжайте в том же духе, оберштурмбаннфюрер, – пошутила Вальтрауд, – и вы получите медаль.
Кроме того, через Абдо и другие свои связи я регулярно получал ценную информацию о передвижении войск и воинских перевозках в Йемене, где армия Насера вела затяжную и бесперспективную войну с местными племенами. Всем уже стало ясно, что он не сможет победить в этой войне, несмотря на массированные бомбардировки и использование химического оружия. Естественно, Израилю было очень важно знать, какие египетские силы скованы в Йемене, каков моральный дух этих войск.
– Кстати, – прервала мои мысли Вальтрауд, – ты высказал какие-нибудь предложения в отношении Хорста Вассера?
– Я, конечно, сообщил о нем, но пока не делал никаких предложений. За ним надо еще понаблюдать. Есть еще пара моментов, которые меня беспокоят.
В мою задачу входило подбирать кандидатов для возможной вербовки в качестве источников информации. Естественно, сам я по соображениям безопасности никогда не пытался вербовать кого-то. Я просто сообщал о возможных кандидатах, давал им характеристики, выяснял их положение и характер сведений, к которым они могут иметь доступ. Остальное должны были делать другие ребята. Если кандидат окажется подходящим, они подойдут к этому человеку, и мне даже ничего не будет об этом известно.
Мы пересекли асфальтовую дорогу у въезда на ферму.
– Не давай Изиде бежать сразу в стойло. Поводи ее, дай отдохнуть, – посоветовал я Вальтрауд. – А вот и Абдулла идет за нашими лошадьми.
Вальтрауд скорчила недовольную гримаску:
– Кажется, это опять Баух на ринге, пытается имитировать испанскую школу верховой езды.
– Бедная лошадь, – заметил я. – Наверное, я слишком предубежден в отношении этой школы, но то, что он делает, может испортить мне настроение на целый день.
– Но ведь ты сам разрешил ему держать здесь свою лошадь.
– А что я мог сделать? Он знает, что у нас много места и я разрешаю другим держать здесь своих лошадей. Как я мог отказать ему?
Мы с Вальтрауд спешились и передали поводья нашему главному конюху Абдулле, который угостил лошадей морковкой и ласково потрепал их по холке.
– У вас была хорошая прогулка, эль-паша? – спросил он.
С тех пор как я увеличил ему жалованье до пяти фунтов в месяц, он перевел меня из ранга «бея» в ранг «паши».
– Великолепная, Абдулла. Скажи, господин Фогельзанг приезжал сегодня утром?
– Да, он пьет кофе на террасе. Он сказал, что должен уехать на несколько дней, и просил меня прогуливать его кобылу. Он дал мне очень хороший бакшиш.
– Я рад за тебя, Абдулла, – сказал я, похлопав его по плечу. – Теперь возьми лошадей и хорошенько их вычисти.
Вальтрауд и я сняли шпоры и пошли на террасу к Фогельзангу.
– Как дела, Гарри? – спросил я, опускаясь рядом с ним в плетеное кресло. – Абдулла говорит, что ты собираешься уезжать?
– Да, Рыжий, я буду очень признателен, если ты поручишь своему конюху выводить мою лошадь, пока я буду в отъезде.
– Хорошо. Ты едешь в отпуск?
– К сожалению, нет. Просто совещание в Мюнхене. Бреннер и все остальные тоже едут. Очень высокий уровень.
– Ты лучше позаботься о бронировании мест в хорошем отеле. Я слышал, что в Мюнхене проходит какая-то конвенция. Могут быть трудности.
– Спасибо, об этом уже позаботились. Как раз сегодня утром пришло подтверждение брони.
С этими словами он вынул из кармана листок бумаги и протянул мне. Читая короткое письмо, я еще не знал, зачем мне может понадобиться эта информация, но я отметил про себя название отеля и номер комнаты.
– Кстати, Рыжий, где тут можно купить хороший «дипломат»? Мой разваливается. К тому же он маловат для бумаг, которые мне предстоит взять с собой.
– Зачем тратить лишние деньги? У меня дома есть совершенно новый кейс, который я практически не использовал. Я дам его тебе в поездку. Завтра же пришлю.
– О, ты очень любезен. Не знаю, как тебя благодарить.
Пока все шло нормально. Старый скупердяй отреагировал так, как я и ожидал от него.
Вернувшись домой, я наскоро пообедал. Нужно было срочно передать информацию о сегодняшнем запуске ракеты. Недавно я получил новый радиопередатчик, более мощный, чем тот, который был закамуфлирован в каблуке сапога. Этот был спрятан в напольных весах, которые постоянно находились в ванной комнате.
Мой первый радиопередатчик оказался слишком слабым и через несколько месяцев вообще перестал работать. Об этом я сообщил в штаб-квартиру тайнописью, которая была дана мне как запасное средство связи. В ответ мне приказали уничтожить радиопередатчик. Но это было легче сказать, чем сделать. Я разбил передатчик молотком, но, разумеется, не мог выбросить его остатки в мусорную корзину. Даже выкинуть их в Нил было не так-то просто, так как за многими иностранцами велась слежка, особенно когда они передвигались пешком. В конце концов нам с Вальтрауд пришлось нанять лодку и отправиться на речную прогулку. Целый день мы провели на реке, а под вечер я выбросил в воду передатчик вместе с остатками ленча.
– Десять минут второго, – улыбнулся я Вальтрауд, вспомнив этот инцидент. – Я поднимусь наверх и немного поработаю.
Обычно я проводил радиосеансы из ванной комнаты в утренние часы по заранее согласованному расписанию. Мы с Вальтрауд уже переехали из района Замалек в прекрасную виллу в пригороде Гиза. Она была со вкусом обставлена дорогой мебелью в английском стиле. Вилла имела большой сад, окруженный высоким забором. Наша спальня располагалась на втором этаже и идеально подходила для радиопередач. Помимо всего прочего, это была единственная комната, в которой я мог закрыться, не вызывая любопытства слуг.
Только я поднялся на второй этаж, как внизу прозвенел звонок.
– Посмотри, кто это, – попросил я Вальтрауд. – Меня не беспокоить.
Она поднялась вслед за мной на второй этаж и выглянула в окно.
– Это Абдо и Фуад. Садовник уже открывает им ворота. Что делать?
– Спускайся вниз и угости их коктейлями, – предложил я. – Скажи, что я принимаю душ и скоро выйду к ним. Я быстро управлюсь.
Я закрылся в ванной, развернул радиопередатчик и ровно в два часа вышел в эфир. Закончив сеанс, я опять «превратил» радиопередатчик в обычные весы для ванной комнаты, смочил и причесал волосы и спустился в гостиную, где Абдо и Фуад пили виски и разговаривали с Вальтрауд.
– Какой сюрприз! – воскликнул я. – Неужели вы, ребята, в это время дня можете не работать, или сегодня праздник?
– Мы отмечаем вторую годовщину твоего первого купания, – пошутил Абдо. – Ты выглядишь очень свежим, Рыжий.
– Вообще-то мы ехали к Алексу, – уточнил Фуад, – но решили по пути заглянуть к вам.
– Абдо как раз рассказывал мне о том, что было после нашего вечернего купания, – сказала Вальтрауд.
Пару дней назад Абдо был у нас со своей женой и двумя детьми. Незадолго до полуночи к нам заглянули Шонманн и Фогельзанг, которые после двух крепких коктейлей предложили поехать на виллу к Шонманну в районе «Сада пирамид», выкупаться в бассейне и поужинать. Вечер удался, всем было весело и легко.
– Ну и что, ты простудился? – невинно спросил я.
– Нет, я не простудился, – ответил Абдо, – но люди из госбезопасности подняли меня из постели в шесть утра.
– Ты хочешь сказать, люди Фуада? – спросил я с изумлением.
– Нет, конечно нет. Совсем из другой службы. Два вежливых господина в штатском, которых интересовало, что я делал в доме Шонманна.
– Ну это уж чересчур! Какое им до этого дело? Я знаю, что Шонманна хорошо охраняют, но вы же генералы…
– Вот именно поэтому, Рыжий. Они напомнили мне о правилах, согласно которым ни один офицер вооруженных сил не может встречаться с иностранцами, особенно с иностранными специалистами, без предварительного разрешения госбезопасности. Это строгое правило.
– Мне казалось, что Насер говорил о том, что его режим защищает свободу, прогресс и демократию? Это проявления такой защиты?
– Не торопись с выводами, Рыжий, – поспешно прервал меня Фуад. – Конечно, глупо вызывать такого человека, как Абдо, на ковер за то, что он выпил с Шонманном, и я им так и сказал, но не забывай, что мы в состоянии войны. Мы должны защищать себя, и, даже если некоторые меры не популярны, поверь мне, они необходимы.
– Думаю, что вы правы, – согласился я. – У нас в Германии во время войны тоже было много ограничений. Но продолжай, Абдо, что случилось дальше? Что ты им сказал?
– Я объяснил им ситуацию, – продолжил Абдо. – Сказал, что встретился с Шонманном и другими специалистами у тебя в доме и мы просто не могли уйти сразу после их приезда. Мы также не могли отказаться от приглашения, не обидев их.
– Они приняли это объяснение?
– О да. Они вошли в мое положение, но попросили впредь помнить о правилах поддержания контактов с иностранцами.
– Значит ли это, что ты должен и нас избегать? Мы ведь тоже иностранцы.
– О нет! О тебе, Рыжий, они знают все, так же как знают и о нашей дружбе. Тебя проверили уже несколько лет назад, – подмигнул мне Фуад. – Поверь мне, это была очень тщательная проверка. Но теперь они знают, что ты симпатизируешь режиму и ненавидишь евреев. Они даже знают, что некоторые немцы недолюбливают тебя за это.