Воль
Шум слепых
Часть вторая. Тундра
Глава девятая. Отпусти пояс
Я люблю холод, признаюсь сразу. А ещё мне безумно нравится зима, но не вся, не когда январские холода, а когда только-только начинается снегопад. Он скрывает грязь человечества, делает всё чистым и хрустальным, необыкновенно воздушным и хрупким. Хоть и понимаю, что машины проедутся вновь по дороге, впитаются песок и соль в белоснежное покрывало, обгадят бензином и газом воздух и снег, люди накидают окурки на газоны, под ноги, счастливыми и нервными пойдут дальше по делам, а животные без разбора начнут облагораживать белое, обращая всё в чёрное, жёлтое, ржавое, воняющее и неприятное – всё это будто бы орало для меня, показывало истинную сущность человека, насколько он любит и природу, и чужой труд и понимает, насколько он отвратителен в своей сущности разрушать место, в котором проживает каких-то нуль-сто двадцать лет, совсем ничтожно по сравнению с горами, реками, древами, но так значительно как для червей и тараканов, тли. Именно в первые часы падения снега, когда человек не способен ему сопротивляться, лишь на злость и любование, ведь эти ни в чём неповинные снежинки – происки всего лишь на всего природы, пришедшие с зимой, – до уничтожения ощущения чистоты и хрупкости – вот это время мне любо. В сердце всё легчает и успокаивается. Хруст снега, морозный воздух, красный нос и множество мечтаний под снегопад. С особым восторгом наблюдаю из окна за падением замёрзшей воды, наполняюсь энергией и начинаю работать как проклятая, потому что именно в прохладу наивысшая работоспособность, а под снег ко всему приставляется приставка «сверх».
Когда пошёл снег, сначала обрадовалась. Залюбовалась внезапно упавшим на меня спокойствием, но реальность снова решила меня избить, отправив за воздушными снежинками град, за ним – метель. Теперь не было над нами яркого солнца – пылала белоснежная луна, сверкающая серебром, освещающая путь под тёмным ночным небом. И всё было бы хорошо, можно было и привыкнуть к изменившимся условиям, но стояло одно небольшое «но»: я была ещё жива. Я чувствовала холод.
Заорала как резанная, проснувшись, ведь ощущала, будто бы меня облили кипятком и выставили на мороз. Всё жгло, покрывалось красными волдырями. Долгое время пробыла в пустыни, песок, солнце, тепло и резкое похолодание до минус пятнадцати. А если температура понизится ещё?
Мои стопы… Мои ноги и руки…. Мои волосы… Всё леденело. И в таком виде не могла продолжить путь. Да и куда, если никого поблизости вновь не оказалось, если вновь меня встретило глухое одиночество? Если не было ангела поблизости.
До последнего грело обещание, данное ему. Ухватилась за него как последний смысл жизни. Я была готова снова встать и сделать последние двести шагов до полного замерзания. И встала, обдуваемая ветрами, придавливаемая холодным воздухом и снежинками, прижимаясь к земле, обхватив тело, почти у земли, чтобы немного сохранить тепла в груди. Шла, глотая слёзы и истерики отчаяния. Может быть, и маму позвала, и отца, кого-нибудь, но никого не было рядом. Я шла в полном одиночестве под завывание ветров, предчувствуя скорый конец. Даже кровь венах бунтовалась, сужалась донельзя, причиняя настолько резкую боль, что и орать было невмоготу. Царапающие застывающую кожу ногти нарывались вырвать болящие вены. От этого сжимающего внутренности чувства подыхала как собака под ногами живодёра. Пинали, избивали, оскорбляли, всё это под чистый и невинный снег, что вскоре скроет тело, убьёт все запахи, напитается краснейшей крови, обелит до весны, а так останется лишь сгнить всем на радость.
Поднялась на образовавшийся холм, откуда стекали ветры, синей, холодной, по колено в снегу. Смертельно хотелось спать, а как же хотелось жить! Во всю мочь закричала, как только могла. Звала и звала без конца призраков и спасателей до хрипоты. Молила. Однако в словах ни одного упоминания о Боге, призыв к которому для меня являлся предательством себя. Кричала, тряслась под новыми хлёсткими ударами ветра, звала и принимала на себя набросившуюся с особым остервенением метель. Она повалила меня, принялась зарывать, душить холодом. Отбивайся или нет – бесполезно. С метелью стало ещё холодней.
Свернулась от бессилия калачиком и принялась дожидаться смерти. Всё, что меня окружало, являлось проклятым белым снегом, контрастно смотрящийся с чёрно-синим небом и серебряной луной! Надо мной потешались боги, а как иначе, если после жаркой пустыни в испытании послали холод? Отличное чувство юмора. Великолепное.
Остывала. С ужасом закрывала глаза. Слезинки превращались в лёд и резали веки. Под одежду, на одежде – всюду снег, через также спокойно дышится, только воздух морозный, но ничего, дышится ведь! Смеялась над собой. Прощалась с сознанием. И тянула руки к небу.
Обжигающе тёплые ладони, приятное большое тело, щекочущие нос падающие волосы, такие же как небо, но немного темней. Я вспомнила себя ребёнком, как меня носили на ручках, скручивали в пелёнках, прижимали к себе. И это чувство необыкновенное теплоты и уюта. Поразительное. Невиданное негде. Я ощутила его. Оно пробудило меня из глубины и призвало явиться на свет; вновь открылись веки.
Тело, сложенное пополам, лёгкое и непривычное холодное, настолько тяжёлое, что и свой вес вынести неспособное, покойно умещалась в больших руках существа, похожее на ночь, бледное как луна и высокое как дерево. В чёрных болоньевых одеждах он держал это тело и нёс через пургу с особой осторожностью, чтобы ненароком не сбить слабое биение красной мышцы.
Он будто бы плыл по снегу; его следов почти не оставалось и таким образом его невозможно найти. Он шёл в пустоту, лишь бы куда-то уйти да поскорей, ведь метель, нещадно мечущейся в поисках жертв, не давала покоя. Он прижимал к себе моё слабое существо, скрывая его за рваными остатками накидки.
Долго мы шли. Долго приходила в себя. Но ни теплота тепла, ни его объятия, ни время, ни стихающая метель не возвращали мне особых сил. Я оставалась необычно слабой и неприспособленной к условиям жизни, в то время как ангел неплохо справлялся, даже в полной темноте, словно находился в родной стихии, ещё более жёсткой и непрошибаемой. Он ходил ровными шагами, не путался и смещался с оси, ведущей только вперёд. И был так уверен в себе, что покорял моё слабое сердце.
Когда ветер смолк, ангел тут же опустился на колени, опустив ношу на них, принялся нащупывать меня. Так добрался до обледеневших стоп. Почти не думая, стянул часть накидки, разорвал, и принялся, обязывая их, мастерить глупую и ненадёжную обувь, но даже за это была благодарна путнику, послушно принимая заботу. Перемены в характере поражали. Из холодного существа, стоящего истуканов во время объятия, превратился в пылкого мужчину. Смешно, не правда ли? В то время как я замерзала, он пылал огнём и являлся единственным очагом, где не могла заледенеть. Как же была жестока судьба или воля Высших. Как же они искусно играли с нами. Измывались. Хохотали над нами.
А этот всё обвязывал ноги, потом кисти, замотал в свои одежды, оставшись лишь в странном длинном платье, но из-за особой темноты не смогла полностью разглядеть, зато смогла увидеть тени от крови на его лице, опаляющее светом луны.
Зачерпнув горсть снега, принялась втирать в лицо в руки ангела тающие на нём снежинки, смывая кровь и грязь. Чистый, красивый, совершенный. Жаль, что не видит мою улыбку. Жаль, что чувствует лишь вибрации да дыхание, но пусть так. Смотрит пусто с закрытыми веками, а ладони так обжигающе приятны. Смотрит на меня никак, но близко, извергает из себя тепло для меня. И всё его совершенное лицо не изображало беспокойство, даже губы не кривились для печальных человеческих изображений. Меня морило на этом мужчине, но эта слабость была мне противна.
Особенную муку ощутила, что теперь меня обвязывали лентой, последней, самой последней, что связала, которую нащупал во время обыска, пока грел меня.
– Забавно, – прошипела глухо и усмехнулась с продолжением, – теперь ты ведёшь. Солнце и луна. Песок и снег. Жара и холод. Я и ты. Мы на двух сторонах медали. Что должно произойти, чтобы мы встретились ребром? – смотрела на его немного узковатый подбородок, затем на кисть, что обвязали. – Только не жалуйся. Я буду идти до последнего. За тобой.
И наш путь начался вновь. Неизвестно куда. Неизвестно где. Только вперёд. Лишь вперёд.
Ангел оказался недовольным, когда самодовольно спрыгнула с колен и решила пойти наравне. Было тяжелей, дольше, но я была упорно и шла за ним, проваливаясь под снег, пока он плавно плыл по белой глади и частенько вытаскивал из моих трясин.
Шли по этому миру, ощущали со всех сторон нежелание природы подгибаться к странникам. Бескрайние и бесчисленные холмы, падающий снег, резкие приходы метелей. От всего на свете зависели наши жизни. И теперь держать руку оказалось сложней.
С особой неохотой шла, понимая, что задерживаю всех из-за слабости и неспособности противостоять зиме и ночи. Зрение до сих пор было обращено к свету, разглядеть, что в триста метров оказалось трудным, поэтому мы просто выходили к высоким холмам, то и дело сравнивала с горами. Выше, острее, опасней. Свет луны, пускай и яркий, но приглушенный, не такой, как солнце, что падает на всё. Луна освещала избранные участки, вертелась вокруг собственной оси. На её поверхности, как с фотографий, можно было отличить огромнейшие тёмные кратеры. Они пугали. Да и вся Луна была больше, как с Земли, протяни руку и схватишь её.
Мои способности оказывались бесполезны во тьме. Говорить потрескавшимися губами – неприятное занятие, а уши…. Болели от ветра и не желали ничего слышать. Брела за путником, ощущала полную ничтожность и с печальными мыслями наблюдала за поясом, соединяющего нас.
Наверно, лучше обрезать и уйти. Тогда он сможет пройти дальше, а я… А что со мной? Даже с помощью ангела мне холодно, его старания не избавят от усталости. Не спасут жизни ещё раз, когда решу поспать. Ангел выживет. Ему привычны данные температуры. Я много думала о нашем расставании, утопая в ущербности. Хотела быть равной, а стала вновь зависимой от кого-то.
Безумно не хотела, чтобы кто-то тянул за собой.
Что со мной? Разве ранее ангел не был таким же? Я даже тянула его за собой до мозолей на пальцах. Не время ли это для его благодарности?
Эх, нужна ли она мне, если вокруг только снег, холод, метели и тьма? Не донесёт до конца вакуума, его пылкости не хватит до завершения испытания, ведь колеблется, вижу, что колеблется, ведь он с трудом терпит промедления и поднимание меня из ям.
Его тяготит моя компания. Видела это. Принимала это с улыбкой.
Лента…
Мои небольшие ладошки, обмотанные тканью, с трудом переносили стужу. Что-либо трогать – себе дороже. Кожа покрывалась бороздами как трещинами, разрывая плоть. Осознавать, видеть, чувствовать этот ужас. Хотелось кричать и бежать, но стопы, примерзающие к остаткам одежды, твердеющие от снега, превращающегося в могущественный лёд – уже через пару часов путешествия не могла нормально идти. Наступать на твёрдые стопы, слышать стук при соприкосновении с ледяными хрусталиками, также больно, как резка мышцы. Всё тело сковывал лёд. И ничего не могла с этим поделать.
Всё ниже и ниже погружалась в сугробы. Всё отчаянней тянула пояс, чтобы оборвать нашу связь с ангелом.
И снова теплейшие ладони обхватили мои стопы и ладони, тело вдавили в мужскую грудь, тем самым скрыв от ветров стужи. Его обжигающее дыхание грело лицо, лёд в глазах таял и вытекал слезами. Я могла видеть эти прекрасные черты, греть ладони о его шею, делала это и страдала от бессилия.
Ментальная связь, чёрт бы её побрал, удерживала нас друг у друга. Заставляла ощущать нашу дрожь, вспыхивать от прикосновений и гореть невыносимым огнём. Двое друг на друге. Жмутся. Греются. Одинокие души посреди тундры. Путешественники по неизведанным землям.
Прижимаются, дышат в едином ритме, продолжают тело одного своим, превращаясь в единый организм.
Ангел приклеил к себе. Его руки обняли меня в ответ на моё объятие при ураганах. И если раньше могла обнять его, сцепить руки и не отпускать, так сейчас пальцы так промёрзли, что не могли ухватиться и закольцевать существо. Просто держалась за бока, лежала на груди и роняла жалкие слёзы, не смея кричать от боли из-за распоротой кожи.
Тёплые ладони… как же они были прекрасны. Сколько признания было в его жесте, когда принялся гладить меня по голове, своими прекрасными пальцами, успокаивать и вводить в сон. Не переставал гладить до моего сна. Был со мной. Грел меня. Этот ангел, ему не место здесь. Он должен заговорить и призвать соплеменников. Должен оставить меня, чтобы выбраться отсюда. Гладил. Гладил… Без конца. Ещё раз. Не переставал. Пускай как машина, немного жестковато и без особой нежности, но на этих кратких моментах хотелось рыдать от радости.
Я уснула на нём, погрузилась в дремучую бездну и оказалась снова в месте, где меня собирались судить. Там было жарко, одиноко. Как бешеная кричала смельчакам, желавших нырнуть в кроличью нору, толкала их обратно к порталу, выталкивала в лес на зло судье. У меня не было надежды. Я уже знала, что от меня ничего не останется. Продолжала толкать на свет других, а сама зарывалась в пепле. Особенный страх появлялся, когда в случайных прохожих видела знакомых, друзей или же родственников. Седела. Выла. Толкала. Получала удары смертоносных плетей вместо них. Просила на возвращаться. И даже если лица не узнавала, из-за очень долгой разлуки, всех толкала. Навеки погребена. Доведена до забвения. И лишь руки ангела отогревали меня от смерти, как одиноко возвышающийся маяк, призывающий заплутавшие суда к себе.
Просила подольше в них находиться, насладиться ими до последнего дыхания, а после была готова отпустить, чтобы шёл дальше. Не решалась упасть и сбежать от него. Прилипла, привыкла видеть его высокий лоб, на который падали слегка кучерявые растрёпанные волосы. Ожидала услышать хоть слово из его уст.
Смотрела на него как на божество, держа его одежду в кулачках, боясь упасть в снег. Ангел шёл по тундре с ношей на руках, пробирался вперёд, не сбавлял шаг и был готов вынести всё на себе. Упорства ему не занимать. Мне это нравилось, но спокойствия не прибавляло. Продолжала чувствовать себя обузой. Думала, как поудобней встать на ноги, но руки ангела оказались слишком сильными. Они сжимали меня, не давали излишни ворочаться. Охранял как драгоценность? Неужели в нём больше благородства, чем думала?
И всё же он шёл вперёд.
Глава десятая. Сказание о зимних балладах
В шумных ветрах слышались отзвуки хлёстких ветвей, падения с них снега. Далеко отсюда должны были быть другие пейзажи. Слышала это, мёрзла и направляла ангела в нужную сторону. Ветер иногда затихал, становилась немного теплей. В эти мгновения соскакивала с теплейших рук путника, натягивала ленту и вела, чтобы немного быть необходимой.
Тогда мужчина расправлял плечи, снова походил на гордеца и спокойной размеренной походкой шёл вперёд, почти не обращая на мои звуковые волны.
К такому сосуществованию свыклись. Во время тишины была самостоятельным, храбрым человечишкой, что и холод стерпит и не пожалуется на уничтоженные руки. Изъяны тела никого не волновали, зашить – не было ни веток больше, ни иголок, да и волосы теперь висели сосульками и ломались от прикосновений. Моя обыденная красота теперь вспоминалась прекрасным сном, который как обычно сменяли сцены из Ада и суда.
Говорила я меньше, потому что горло остывало так, что начинался продолжительный сухой кашель. Это не радовало меня. Хоть температуры особой не было, но кашель ничего хорошо не предвещал. С ним стала ещё слабей и бесполезней. Когда лёгкие разрывались, в горле першило – наше путешествие замедлялось. Недовольный ангел стоял позади и ждал конца приступов.
Даже он стал замечать моё угасание.
Обуза. Дармоедка. Балласт. Можно назвать любым словом. Я бы всё равно не обиделась, потому что понимала своё положение. И поэтому от злости на саму себя частенько отказывалась от тепла и ходила до обморожения, затем терпела новую волну недовольства мужчины, усмехалась кровавыми губами, прижималась к груди и обдумывала, что будет дальше. Когда-нибудь наступит новый рубеж.
Надеялась, что наше путешествие здесь не продолжится долго, как в пустыне. Посчитала, что, если поскорей дойдём – монета снова перевернётся и перенесёт нам в более безопасное и тёплое местечко, а пока сотрясалась от кашля, брела по заснеженным долинам, ведя вперёд ангела, пыталась не терять надежду.
Мне нужно было немножко весёлости. Да и темнота, приглушённый свет и луна – это целый океан моего воображения. Время таинства, когда что-то создавала. В голове летали армады идей и историй, которыми могла занять бредущего по нетоптаным тропинкам странника, ожидавший, что его ноша поскорей поправится. Эх, наивное существо.
Я улыбалась ради него, потому что была обречена, по сути. Я вновь начала предчувствовать конец.
Груз на моих плечах стал слишком громоздким и тяжёлым. Моя спина выгибалась от тяжести, даже килограмм не отдать тебе. Всё во мне. Ох, если б только вырвать сердце….
Тяжёлые мысли, светлые мечты, но только ты рядом со мной. Как же было странно улыбаться на падающий снег, по воле которого погибаешь и мёрзнешь.
Ангел удивился, когда попросила его остановиться. Мы прошли довольно много за день. Ветер не поднимался. С холма, на который поднялись совсем недавно, открывался прекрасный вид на простор этого мира.
От накопившейся грусти стоило избавиться, поэтому без зазрения совести усадила ангела возле себя, взяла его ладонь и похлопала по ней в знак дружбы и доверия. На нас падали снежинки. Нас окружало уединение.
Мужчина и женщина. Друг напротив друга.
Бешеное сердцебиение, разгонявшее кровь. Красные щёки от лёгкого смущения. И костёр, вырисовавшийся в воображении, но появившийся между нами, обогревающий нас от холода.
Долго смотреть на существо показалось очень смущающим. Если бы меня увидели, заметили расширившиеся зрачки.
Мужчина и женщина. Наедине.
Окутаны грустью и грядущими метелями.
– Мне бы хотелось, чтобы ты запомнил этот момент. Возможно, скоро метель нас разлучит, поэтому запомни. Конечно, ты не узнаешь то, что скажу, но зато можешь прочувствовать. Можно посчитать это прощанием. Пускай так. А лучше посчитай это разговором, лёгким, ничем не принуждающим. Нас пока никто не торопит. Мы можем выговориться, – мысли перескакивали на другую. Дыхание сбивалось от внезапно набросившегося волнения. А он сидел, думал в мою сторону и как всегда ничего не понимал. – Сначала мне нужно поблагодарить тебя за заботу. Сказать, что всё было не зря, что ты становишься сильней и скоро заговоришь. Затем стоит смотреть в одно направление и говорить ни о чём. Это очень приятно. Можно представить на этом небе звёзды, представить истории про луну. У меня их очень много, – говорила неторопливо, берегла горло, ведь знала о долгом монологе, что может утопить даже внимательного и интересующегося слушателя. И вот, глядя на него, поглядывая на светило, жмурясь от воспоминаний, продолжала разговор. – Раньше любила наблюдать за ней, засыпать под её светом, воображать, что на её поверхности живут народы, скрывающуюся за специальным биополем и при этом обладающие волшебной силой. А ещё я всегда, когда проходила мимо мест, где была изображена луна, всегда останавливалась и мечтала о ней. Не удивительно, что почти все украшения в виде луны. У меня очень сильная связь с этим спутником, к сожалению, или, к счастью, по сравнению с тобой. Раньше вообще считала, что именно она дарует мне сны в жанре ужасы, в них всегда было много жестокости и завораживающей красоты.
Один из них стал основой даже для работы. Одна девочка-подросток становится подопечной женщины, у которой есть сын-старшеклассник. У девочки нет родителей, она из богатой семьи была, да только это не спасло её от одиночества и подхалимства родственников и знакомых, возжелавших прибрать к себе часть огромнейшего наследства – корпорация, загородное поместье, акции и всё такое. Ещё она не умела общаться с людьми, потому что отец-псих запер её до шестнадцати лет в поместье, устроив домашнее обучение. Знаешь почему? – задавала ему вопросы, не ожидая ответа. Лунный свет сводил с ума, заводил в дебри сознания и выкапывал яркую историю. Ангел не менял позы, сидел и ждал, когда длинные потоки звуков прекратятся. Моё же сердце делало удары всё чаще; кровь разбежалось настолько, что стало жарко и так волнительно. От всех чувств исходила тень спешки, поэтому жадная до слов и голоса людского, говорила быстрей и с придыханием. – Он хотел создать идеального человека, такую же красивую как её мать и такую же умную, как энциклопедиста-учёного, Мировой мозг. Ребёнку повезло, что в поместье случился страшный пожар, унёсший жизнь её отцу, и она освободилась из темницы, затем её подобрала хорошая женщина с добрым сердцем. Однако кто мог знать, что её сын окажется собственником, ревнивцем и ребёнком низвергнутых ангелов, а именно демоном? Его злость была безграничной. Великолепное образование и воспитание сотворило из него подобного воде, что может протечь куда угодно, высохнуть и оставить ничего не тронутым, – рассказывала про этого персонажа, видела его перед собой как призрака и сжималась от надвигающегося страха. Его глаза…. Налитые бордовой густой кровью, горящие таким же огнём, эти глаза видела во тьме. Видела прищур чудовища, что жило внутри его существа. Не понимала, откуда это взялось во мне, если сотворила такого монстра в сознании. Однако неприятные воспоминания о нём не прервали рассказ. После недолгой передышки преступила к рассказу дальше. Мои руки в воздухе рисовали фигуры, лицо, подвижное, молодое, показывало и грусть, и испуг, и омерзение, что должны были читаться в образах героев сна. Как драматург, жившим своим произведением, зачитывала историю с такой интонацией, какой не смог бы зачитать и первоклассный актёр. – Стоило перешагнуть девочке порог их дома, оказаться в своей новой комнате, как её начали душить тёмные силы. Стоило закрыть глаза, как она оказалась прикованной к каменной стене, а перед ней возник тот самый юноша с железной цепью.
Он избивал её, угрожал, шипел и мучил так, что живому не присниться, но привыкшая к жестокости девочка не посмела просить помощи. Она молчала сквозь боль, потому что привыкла, потому что не научилась защищаться от недругов. У неё не было даже представления между добро и злом. Её глаза были такими холодными и безжизненными, что они тушили пламя в груди демона. Молчание и кровь девочки вскружили голову мальчику. Придумав новую пытки, щелкнул пальцами и пинками отправил к началу лестницы, что вела только вниз. Круглая, как в средневековых башнях. Девочка оступилась и покатилась вниз. Хрустели её лёгкие, ноги и руки, она не могла остановиться, продолжала молчать и принимать на себя все удары в жизни. И слышала в ушах гогот сущего дьявола.
Долго катилась. Хрупкая светлая девочка скатилась кубарем с лестницы и оказалась в абсолютное белой квадратной комнате. А за ней кровавый след. И видит перед собой небольшую дверцу, как Алиса, квадратную, почти незаметную. И ползёт эта девочка, цепляясь сломанными пальцами за пол, затягивая тело в комнату. Дурной этот ребёнок? По мне это дитё с разрушенной душой обладал сильной волей. Может, даже жить не хотел, но полз сквозь боль и смех недругов, тянулся к выходу. И когда её красные пальчики дотянулись дверки, отворили её…. Лавина снега вырвались из этой арки, выбив и дверь, и придавив ребёнка к себе. Снег забивал рот, нос, лез под одежду. Всюду было. И было так холодно и больно. Одиноко.
Лежит эта девочка, смотрит в потолок и принимает на себя удар судьбы, снова и снова, бьётся её сердце, а глаза с цветом океана пугают неписанной безразличностью ко всему. И внутренний дьявол шепчет. Пугает даже надменного юного демона, подошва ботинок которого придавливала к снегу ладонь ребёнка.
Этот юноша был во всём красно-чёрным. Он кружил над ребёнком и тонул в безразмерном холоде, исходящего от девочки. И даже когда озлобленный схватил её шею, стал интересоваться её бесхребетностью, на него смотрели эти глаза. Этот взор проникал в его бездну, ядом проносился по телу, вызывая сущую муку для существа, что так посмел изгаляться над невинным.
Ни слова упрёка, ни крика с обвинением. Оглушённый происходящим демон щелкнул пальцами в третий раз. Он сидел на своём любимом диване, девочка лежала на полу и перебирала руками, словно ещё находясь в красном снеге. Всё это было реальной иллюзией. Всё это было жалкой проверкой на стойкость. Испытание. Он думал докопаться до истины, обнажить пороки того, с кем будет жить. Жестокое существо видело перед собой того, кто даже не знаком с ценностью жизни. Этот ребёнок просто встал, отряхнулся и поклонился. Даже голос не подал. Что думаешь об этом? – обратилась к ангелу вновь, вновь беря секунды для передышки. Замерший мужчина смотрел в пустоту, тонко реагировал на вибрации души и тела, что теперь частично понимал сказанное. Наверно, он ощущал и ужас, исходящий от меня, и интерес, и сострадание. Видеть перед собой живые картины, считать их реальными, существовать среди них и не сойти с ума. Брать из этого уроки на будущее, делать выводы… Данная история была очень дорога мне. Вспомнила, как делилась обрывками сна с дедушкой, только не дослушал он меня, не смог. Нужно было идти домой. В тот день тоже шёл снег, а мне было тепло под небом, но всё естество дрожало, лишь припоминания о шершавых каменных стенах, ледяных, жёстких и глухих; о снеге, что полюбился именно через этот сон, не смотря на свою злодейскую роль. Прошли года. Одна из первых историй имела приятное послевкусие, до сих пор оставалось в сознании моменты снегопада, являло себя миру. – Этот ребёнок, как мне кажется, давно разгадал демона и просто решил принимать удары, ведь знал, что всё закончится. Хитро или глупо? Без выбора. Ведь во взгляде девочки было лишь понимание предрешённости жизни. В свои пятнадцать лет она погрязла в ежесекундной трагедии по воле высших сил и пороков взрослых… На этом сон закончился. С её стойкого перенесения избиения. Что было дальше, интересно? – легонько толкнула статую. Ангел покачнулся и повернул ко мне голову. Густые брови изогнулись в притворном интересе. Усмехнулась, как всегда, от горечи и принялась доканчивать. Горло уже пылало от боли. – Честно, я знаю всю эту историю, но, к сожалению, не дописала её, посчитала слишком детской, глупой и недостойной для показа публики. Да и неправильно мировоззрение было у меня тогда. Начиталась работ про «ненависть-любовь». Стоило бы заменить «ненависть» на «насилие», это определение станет верней. А мысли всё шли дальше, не жалея ни глухого слушателя, ни жалкого жалобщика:
Вообще мне жалко современных детей. Раньше нас ограждали от насилия, а сейчас, куда ни глянешь оно везде – будут тебя избивать – никто не поможет из-за страха самому сесть, только телефон достанут в лучшем случаи; какой канал не включишь – тут война, тут террористический акт, тут мать зарезала ребёнка, отрубила ему части тела и выкинула в мусорный бак, там муж из-за ревности решил отрубить кисти рук своей женщине; отец может изнасиловать дочь; там восстание рабочих, недовольных жизнью, поэтому их правительство забрызгает ядом и увезёт в неизвестное направление. Наверно, поэтому в нашей литературе очень много жестокости, особенно сейчас, когда каждый второй грамотный и может написать своё видение мира. Он растёт в этих условиях, его ценности изменяются, поэтому ему нормально, когда его унижает партнёр, не уважает его личное пространство, когда не доверяет ему и говорит, что он должен терпеть, ждать, не мешать, не требовать, что бить – это от любви, что улыбаться другим людям, заниматься любимым делом – предательство партнёра. Вот мы и попали в капкан.
Я очень боюсь отношений, – тревожные размышления о будущем через призму сна доводили до осознания собственной ущербности и слабости. Современная жизнь пугала меня неопределённостью, как оказалось, не чувствовала защищённость даже под крылом родителя. Отовсюду ждала удары судьбы. Как пискарь Великого сказочника порой хотелось зарыться в норку, выходить в мир изредка, не разговаривать, не общаться, знать, что лёгкие не расщепятся от боли, слёзы не польются от жестоких слов, а ноги не перерубят, когда захочется полетать. Мог ли понять меня этот ангел? Его били, секли, ему вырвали крылья! Оставили помирать. Он уже это пережил, что об этом вспоминать? Только ненавидеть, страдать, пылать от желания отомстить врагам. А если на тебя только заносят руку? Знает ли это ощущение? Может ли прочувствовать это через связь? Внимательно следила за мимикой ангела, а внутри заходила во внутренней борьбе. Леденела от грядущего, теряла воздух в лёгких, дышала как ненормальная, как ребёнок, которого оставили в парке развлечений в одиночестве, на много-много часов, до самого закрытия, пока охрана ни пошла в обход. – Боюсь, ведь… меня может снять на камеру любимый человек, ради прикола, ради мести, ради своего эго. Боюсь, если он предаст меня и изменит, потому что будет бояться расстаться с удобным партнёром. Что зарожусь гепатитом, СПИДом или ВИЧ. Что на меня поднимут руку. Что мне придётся выбирать между своей мечтой и семьёй. Что я не смогу обеспечить и воспитать нерождённых, но желанных детей из-за непонятной экономической ситуации в стране, из-за страха оказаться брошенной с прицепом, с нищенской зарплатой, которой прокормить даже себя будет смехотворно.
Я боюсь привыкнуть к этой жизни.
Я боюсь отдать всё, что есть, потому что это всё, что у меня есть. Тебе не понять, наверно. Этот страх…. Это понимание, что ты один в миллиардах людей, всем на тебя плевать, только дать похохотать и ненавидеть, дать бы оболгать и позавидовать. Я не прожила долгую жизнь, но зато прочувствовала эту пустоту… Я выгорела жить, понимаешь? Я последние годы живу с предрешённостью, во мне была вера, я верила, надеялась, старалась, но разве жалкие рукописи способны поставить меня на ноги? Если вернусь, кто скажет, что кроме красивой природы, что держит тебя здесь, кроме слепой мечты, ради которой ты просто выживаешь, у меня нет причины жить, что её не должно быть. Ведь жить – это жить, просто, с улыбкой, преодолевая трудности, но не всегда. Не обязательно делать что-то значительное, чтобы не умереть просто так, можно прожить жизнь счастливо и спокойно. А потом вспоминаю бомжей, инвалидов и психопатов… падающие самолёты, обвал рынков, обнищание населения, засуху, загрязнение воды и жажду из того, что источники с водой пересыхают, вижу нищету, грубость и трусость людей, невоспроизводимые ресурсы Земли, и паника возвращается. Что мы наделали? Что я сделала как человек, чтобы изменить эту предрешённость? Что сделала я? – мои ладони дребезжали в истерики. На этом длинный витиеватый монолог закончился. Надрывно вздохнула и слегка повернула голову, чтобы не видеть бледное лицо путника.
