Влас Дорошевич
Счастье

Стал спрашивать Гуссейн у людей:

– Где Тридесятое царство? Только машут рукой. – За тридевять земель. – А можно поспеть туда до новой луны? Смеются:

– Ежели на лошади ехать день и ночь, не переставая, – пожалуй, доедешь. Да лошадей, молодец, много загнать нужно. А у Гуссейна и одной нет. Был он молод. Значит – смел.

– Была не была! Пойду! Людей слушать, – с печи не слезать. Может и дойду, если поскорее идти. Чего ноги жалеть? Пошел Гуссейн. Идет неделю, идет другую. Спит мало, идет напрямки во весь дух. – Отдохну с царевной!

Наливается на небе месяц. Полным сверкает. Пошел на ущерб. Вот уж и последний тоненький ободок растаял на небе. Настали темные ночи. Не видно ни зги.

Темные ночи напролет шагает Гуссейн. Днем в самую жару только спит. Часочек-другой. Спрашивает у встречных:

– Близко ль до Тридесятого царства?

Только глаза таращат:

– Эк сказал! За тридевять земель.

Встретил муллу:

– А близко ль до новой луны?

– Трое суток осталось.

Припустился Гуссейн. А навстречу горы. На пути ему встала скала. И обойти невозможно.

Влез на скалу Гуссейн, вскарабкался, падает от усталости. Жар сморил. Хотел прилечь.

Смотрит, – а над самым обрывом гнездо. В гнезде птицы, голые, неоперившиеся, пищат. И ползет к гнезду змея. Блестит на солнце как кинжал.

Извивается от наслаждения: сейчас птенцами полакомится. Как два острые шила – глаза. Схватил Гуссейн камень, разбил змее голову. Лег и тут же заснул.

Прилетела во время его сна орлица-стервятница, – увидела человека около гнезда, испугалась за своих птенцов, заклекотала, взмахнула было крыльями, чтобы взвиться в синее небо, камнем оттуда пасть на врага, заклевать, растерзать человека.