Влас Дорошевич
После актрисы
Имя и отчество:
«Сергий Васильевич».
На обороте:
– 1000? Подумайте!
Письмо на японской бумаге.
От него и сейчас веет какими-то выдыхающимися духами.
«Дорогая Лизбет!
Тут есть некто Сергей Васильевич Ключачев. Помещик. Он безумно богат, безумный твой поклонник и безумно просил меня с тобой познакомить.
Поедем сегодня ужинать, будет безумно весело.
Целую тебя крепко.
Твоя Лили.
P. S. Понюхай бумагу. Это rue de la Paix. [8] Духи, которые я безумно люблю.
P. S. Безумно устала. Каждый день ужинаю. Это безумно.
Безумно не хочется нынче играть».
Телеграмма:
«Срочная. Театр. Арагвиной.
Вы одна можете сделать из меня актера. Точка. Я буду работать, творить, создавать. Я сделаюсь снова актером. Точка. Бросьте свои предубеждения против актеров. Вы говорите. „Все – только не актер. Актер тоже женщина. Его занятие увлекать, нравиться. Актер обладает всеми женскими недостатками“. Точка. Это философия. Точка. Мы вместе будем работать над ролями. Создавать, творить, царить в театральном мире. Диктовать свои условия. Мы вместе будем составлять могущественную пару. Мы заставим антрепренеров подчиняться нашим требованиям. Нам двоим не страшны режиссёры. Точка. Мы оставим след в искусстве. Мы снимем свой театр. Точка. Я предлагаю вам союз, любовь, страсть. Не отвергайте. Телеграфируйте срочно: Москва, меблированные комнаты Фальц-Фейн. Ваш твой Аркадий. Ваш Громиславский».
Оторванный почтовый полулист.
Размашистым почерком:
«Прошу в моей смерти никого не винить. Е. Арагвина-Номарская».
Телеграмма:
«Срочный ответ 50 слов уплачен. Срочно. Театр. Арагвиной.
Только теперь я понял, что такое ты для меня. Только сейчас постиг, осознал, что без тебя мне нет жизни. Без тебя не могу работать. Без тебя я погиб. Умоляю, пожалей. Пожалей не меня, мой талант. Он принадлежит публике. Точка. Как могла ты подумать, что могло быть серьезное увлечение какой-то выходной Амуранской. Каким-то ничтожеством. Не могу писать о ней: телеграф ругательных слов не принимает. Точка. Ты одна мое сокровище, жизнь, радость, счастье, мое божество, кумир, мой идеал, вся моя религия в тебе. Точка. О, не разбивай нашей жизни. Прости, прости меня. На коленях, со слезами умоляю тебя. Точка. Моя кровь не принесет тебе счастья. Все расчеты с жизнью кончены. Твой отказ нажмет курок револьвера. Точка. Воскреси же меня к жизни, моя волшебница, богиня. Меблированные комнаты Якорь. Твой, твой, твой и больше никогда ничей. Аркадий».
На телеграмме сделан, – женской рукой, – карандашный подсчет:
«196 слов х 15 коп. = 29 р. 40 коп.»
Письмо:
«Высокоуважаемая
Елизавета Ивановна!
Доктор за это меньше полтораста рублей взять не согласен. Итого, все Вам обойдется двести. Верьте, что мне очистится не больше, чем мы, акушерки, получаем обыкновенно за простые роды. Играть вы сможете на пятый день. В ожидании вашего ответа
Искренно уважающая Вас и готовая к услугам
Пелагея Слепцова.
P. S. Будьте добры, нельзя ли две контрамарочки на воскресенье, на утренник, на „Ревизора“, для моих детей. Вам это ничего не стоит. А я побалую детей. Кстати, у них теперь проходят русскую литературу. Им это и для ученья полезно».
Почтовый лист большого формата.
В левом углу изображено: двухэтажный дом и напечатано:
«Гранд-Отель и Бельвю».
Написано:
«Милостивая государыня
Елизавета Ивановна!
Прежде всего, я барин. Вы меня знаете: я человек прямой. Если б я увлекся какой-то Вашей горничной, я поделился бы этим с Вами прямо. Все уверения Вашей Настьки не что иное как грязный шантаж, достойный наперсницы такой (несколько слов тщательно зачеркнуто) особы, как Вы. Вы знаете, что передовые представительницы нашей интеллигенции сочли бы за счастье пойти за мной. Бесчисленные письма учащихся девушек и лучших дам местного общества могли Вам служить достаточным доказательством. Я никогда не скрывал от Вас этих писем, я честно показывал Вам их, не таил своих переживаний и успехов.
Вы пустили низкую клевету, клевету, для того, чтобы уронить меня в глазах Антропинской. Да, я люблю ее. Я смело и гордо говорю: люблю. Вас я больше не люблю. Это факт. С этим надо считаться. Я отдал Вам полтора года своей жизни. Из-за Вас я перестал быть актером. Я разучился работать. Я Вас ненавижу. Посылаю Вам квитанции на Ваши заложенные вещи. Пришлите мне квитанции на мои портсигар, часы и запонки. Между нами все кончено. Гардероб прошу выдать подателю сего.
Остаюсь актер Аркадий Громиславский».
Счет.
На бланке:
«Гостиница „Континенталь“. Проведенная вода и телефоны.
Г-же Е.И. Пехотиной, по сцене Арагвиной-Номарской.
Следует с Вас за три месяца за No 450 р.
Заплачено 50 р.
Остается получить 400 р.
Просят уплатить немедленно, иначе перестанут подавать самовары. Хозяин больше ждать не намерен».
Телеграмма:
«Актрисе Арагвиной. Театр.
Ваш сын умер. О болезни не считал нужным вас извещать. Какое вам до нас дело. У вас сезон. Та, которая заменила ему мать, в отчаянии. Пехотин».
Написано на обложке роли Офелии:
«Прошу в моей смерти винить антрепренера Архарина и режиссёра Патрасского. Это они, они виноваты во всем. Это из-за них я пускаю себе пулю в лоб! Они довели меня своими интригами. Пусть весь мир знает об этом. Прошу напечатать это письмо в „Театре и искусстве“[9] и в „Рампе и жизни“[10]. Пусть весь мир знает. Это моя последняя воля. Я проклинаю, проклинаю, проклинаю их! Артистка Елизавета Арагвина-Номарская».
Недурная почтовая бумага.
«Милый друг!
Я писатель, а не читатель. А Вы заставляете меня читать рецензии этого дурака Аносова. Что он хотел этим сказать: „Игра г-жи Арагвиной-Номарской всегда ярко и определенно индивидуальна“. Обругал Вас или похвалил? А черт его знает! Ну, кто читает рецензии? В редакциях отправляют в рецензенты несчастных, которые так глупы, что даже правительства обругать не умеют. Их и отправляют ругать актеров. А антрепренеры сажают их на кресла с пятнами или с прорванным сиденьем, чтоб не было заметно. Вот что такое рецензент. А Вы волнуетесь! Самое главное, что написано: „Подано три букета“. Публика ходит в театр смотреть, как актрисам подают букеты. А на остальное чихните, милая! По-моему, он просто в Вас влюблен и теперь начнет Вас допекать своей философией. Это у него всегда так. Как влюбится – так и начинает ругать актрису за красивую наружность. „Показывала ручки, ножки“. Со сладострастием, подлец! Или допекает философией. Целую Ваши красивые ручки.
Ваш М.
P. S. Вот что Вы себе палец прихлопнули каретной дверцей, – это прескверно. Может ноготь сойти. Бррр! А они у Вас прекрасивые. Кланяйтесь от меня Вашей manicure. Думайте о своих ногтях и не думайте о рецензентах».
Письмо с массой ошибок:
«Многоуважаемая госпожа Елизавета Ивановна, артистка! Ежели Вам будет нужно что из подержанных платьев в кредит, или сами захотите что продать, спрячьте мой адрес: Новослободская улица, собственный дом, домовладелица Дарья Арбузникова. Имейте в виду, что продаю в кредит и не беспокою. Многие Ваши товарки, которые прежде Вашего тоже были актрисами в нашем городе, имели со мной знакомство, очень меня уважали и после благодарили. Затем остаюсь уважающая Вас
Дарья».
Недурная почтовая бумага.
