Влас Дорошевич
М. Г. Савина

За своими движениями можно следить.

Четыре разных голоса!

Сухой, стучащий, словно клюка об пол, голос старой княжны.

Грубый, глухой, которым говорит тупая душа, голос бабы Акулины.

Переливчатый, полный тончайших интонаций, «интеллигентный» голос тургеневской дамы.

И юный, звонкий, озорной голос Вари, словно молодое вино бродит и звенит лопающимися пузырьками.

Можно менять голос.^[4]

Это всё внешнее можно менять.

Но глаза?

Нет, в глаза уж глядит душа.

Утомлённые, мёртвые, глаза старой фрейлины.

Тяжёлый, тупой, как у глухих бывает, взгляд Акулины.

Глаза – море в солнечный день, каждое мгновение меняющее блеск, всё отражающее, – облачко ли набежало, лучом ли ударило, – глаза Настасьи Петровны.

И детские глаза Вари, в которые глядит душа ребёнка.

Разгоревшиеся детские глаза, полные радостных искр.

Это уже «грим души».

Это был уже не:

– Концерт Савиной на своём таланте.

Это было какое-то чародейство, волшебство, колдовство.

Четыре раза в вечер мы видели Савину и ни разу не видели Савиной.

Это уже не искусство, а какое-то:

– Наваждение.

В этот вечер колдовства изо всех превращений Савиной особый восторг вызвала: