Влас Дорошевич
Министру финансов
Но, даже павши до безобразия, благородный человек и в этом падении сохраняет оттенок благородства.
Первый день погром носил характер своеобразной справедливости, даже благородства и великодушия.
Погром был направлен против немцев.
Толпа подходила к магазину с иностранной фамилией.
Бледный как полотно хозяин выносил какие-то бумаги, патенты, доказывал, что он англичанин, француз, бельгиец.
Толпа кричала «ура» и шла дальше.
В одном месте при мне приняли за немецкий – еврейский магазин.
Несчастный хозяин метался пред толпой.
– Какой же я немец? Я – еврей! Еврей я! Еврей!
Послали за домовой книгой.
Прочли его еврейское имя.
И толпа… закричала «ура».
В первый раз за всю русскую и еврейскую историю.
Ничего не тронули.
Около громившей толпы спокойно гуляли, – именно «гуляли», – женщины, дети.
Надпись «фирма русская», национальный флаг, раненый из лазарета, стоявший у магазина и говоривший: «Братцы, это русская лавка», – спасали от всякого насилия.
Толпа разрушала, но не оскверняла своих рук кражей.
В гневе она священнодействовала. При мне против Жирардовских мануфактур пожилой рабочий вырвал из рук старухи цветную рубашку, которую она подобрала на мостовой.
– Постыдилась бы, бабушка! Нешто можно?
– Я внуку! – конфузливо возражала старуха. – Всё одно, пропадёт!
– Это всё равно, что воровать с пожара.
Две рабочие девушки подобрали выброшенную из магазина Вейса пару бронзовых туфель.
Боже, как они их рассматривали! Как любовались каждой «строчкой».
Мечта жизни!
Словно кусок от сердца они оторвали. Бросили туфли на землю и начали топтать.
Уж очень было соблазнительно!
Против какого-то модного магазина молодой рабочий держал в руках большую связку шкурок шиншиллы и с любопытством разглядывал:
– Крысы, что ли?
– Это называется шиншилла! – пояснила проходившая мимо и «залюбовавшаяся» дама. – Вы знаете соболь? Дорогой мех.
– Слыхал.
– Ну, вот, так эти шиншиллы в двадцать, в тридцать раз дороже соболя. По всей Москве, может быть, найдётся только десять миллионерш, у которых есть цельные шубы из шиншиллы.
– Скажи, пожалуйста.
Я передаю слова рабочего как фонограф.
Он разорвал шкурки одна за другой.
– Ещё подумают, что я своему Дёмочке на шапочку хочу взять!
Можно было гордиться, что принадлежишь к народу, даже среди неистовства сохраняющему благородство.
Бедному, но величавому.
Но всё это длилось только в течение дня.
К вечеру разбили два винных склада: на Ильинке и на 1-й Мещанской.
Вы помните эту ночь. Поджогов, пожаров, неистового, сплошного грабежа.
Когда утром я прошёл по тем же улицам…
По ним словно прошли другие люди.
Всё было разгромлено. Без разбора. Магазин, где вчера кричали «ура» хозяину-французу, был разбит вдребезги. Надписи «магазин русский» валялись среди щеп и обломков.
Пронеслось «бессмысленное и беспощадное».
Не русское. Просто – пьяное.
Введя трезвость по случаю войны, Николай II подрубил тот сук, на котором держалась его власть.
