Владлен Чертинов
Воскрешение Лазаря
– Мразь, – произнесла Лена и отвернулась в подушку. Но стоило Сергею сунуть пальцы ей между ног, изогнулась всем телом и вцепилась Рогачеву в волосы зубами! Лена тянула его за волосы с каким-то диким остервенением. Серега мотал головой и засовывал свои окаянные пальцы все глубже. Он делал это с ужасом и одновременно с какой-то животной мстительностью. Чем сильнее Лена тянула его за волосы, тем сильнее засовывал. А когда вытащил пальцы, на них была кровь. Лена выплюнула изо рта его волосы и заплакала. А Серега похолодел от страха. Что он наделал? Как он мог? Может, он повредил там что-нибудь у Ленки внутри?
Михайлова, рыдая, выбежала из комнаты. Рогачев остался сидеть на кровати и все смотрел на свои окровавленные пальцы. Он понял, что совершил очень гнусный поступок. На ватных ногах Серега проследовал во двор, вытер пальцы о снег, заперся в уборной и долго не выходил. Там, в сортирном холоде и вони, его вырвало. Но от этого легче не стало. Тогда он вышел на улицу, не разбирая дороги, тупо мотался взад-вперед. В конце концов, перейдя замерзшую речку, забрел в лес. Распластался под каким-то кустом и пролежал в снегу до вечера. Как только на небе взошла луна, Серега очнулся. Его тело била дрожь. Зубы стучали.
Когда заиндевевший Рогачев вернулся домой, Михайловых там уже не было. Они ушли. Но не из-за того, что всплыла наружу история, случившаяся в Серегиной комнате. Просто Ленкины мать и отец именно в тот день помирились.
После того случая Рогачев серьезно заболел. Пролежал в жару и бреду двое суток. А потом, выздоровев, очень тихий и задумчивый стал. Охота караулить девчонок в раздевалке начисто в нем пропала. Все мысли его теперь были только о Лене Михайловой. Едва ли не каждый день он поджидал ее после школы, подходил к ней нетвердой походкой, пытался заговаривать, просить прощения. Но видел в ответ только сжатые губы, которые лишь иногда разжимались для того, чтобы произнести: «Пошел вон, мразь». Лена обдавала Серегу холодным презрением. А он вел себя, как покорный истукан. Плелся молча следом до ее дома. Он проболел этой болезнью до конца учебного года.
Потом Лена закончила школу с золотой медалью и уехала в Москву поступать в МГУ. Но не поступила. Не хватило одного балла. Назад к родителям она не вернулась. Устроилась в Москве работать на швейную фабрику.
Десятый класс ознаменовался для Рогачева крупными спортивными достижениями. Шесть раз выезжал он на разные соревнования и почти на всех победил. Выиграл чемпионат Волгоградской области среди юношей в своем весе. Был третьим на первенстве России в Москве. Из-за бокса Серега совсем перестал учиться. За полгода до окончания школы был вынужден перевестись в волгоградский спортинтернат. Но именно благодаря успехам на ринге, он смог без труда поступить в местный университет на биофак – вузу были нужны хорошие спортсмены.
В первые же зимние каникулы студент Рогачев поехал в Москву на поиски Лены Михайловой. По его просьбе мать разузнала у родителей девушки ее тамошний адрес. Выяснилось, что Лена живет вовсе не в Москве, а в Зеленограде, в часе езды от столицы на электричке. В этом городе базировался Московский институт электронной техники. Именно туда девушка поступила после второй неудачной попытки пройти по конкурсу в МГУ.
Зеленоград встретил Рогачева густым снегопадом. Он двигался по улицам почти вслепую. Натыкался на прохожих, шарахался от машин. Кое-как добрел до нужной общаги. Но был остановлен вахтершей. А случайно проходившая мимо девушка, которую Рогачев попросил позвать Михайлову из 218-й комнаты, вернулась с грустным известием: «Лены нет дома».
Серега весь день топтался в общажном предбаннике. Он проголодался и очень хотел в туалет, но боялся отлучиться даже на минуту – вдруг Лена вернется именно в этот момент. К шести вечера Серега больше уже не мог терпеть и собрался на улицу. И именно в этот момент столкнулся с Леной в дверях. В белой пуховой шапке с помпончиками и синей искусственной шубке девушка похожа была на Снегурочку. Боже, как она похорошела за эти полтора года! Серега остолбенело смотрел на Лену, не давая ей пройти внутрь.
Она не сразу его узнала. Удивленно уставилась на неожиданное препятствие в дверях. Вдруг будто какая-то тень пробежала у нее по лицу.
– Зачем ты приехал? – растерянно спросила Лена. Серега уже не мог терпеть. Это был очень неподходящий момент для долгих объяснений. И поэтому он выпалил те самые важные слова, которые не раз мысленно репетировал и которые при других обстоятельствах вряд ли так запросто слетели бы у него с языка.
– Я люблю тебя.
Михайлова взглянула на него, как на ненормального, молча протиснулась в дверь и пошла через вахту прочь от Сереги. И такая Рогачева взяла тоска, такое страшное отчаяние подступило к горлу…
– Лена, пожалуйста!.. – не своим голосом умоляюще выкрикнул он вдогонку. Лена обернулась, посмотрела на Рогачева и вдруг спросила:
– Ты надолго приехал?
Серега пожал плечами.
– Есть хочешь?
– Хочу.
– Ладно, пойдем, накормлю тебя.
Потом, спустя много месяцев, Лена призналась Сергею, что решила позвать его к себе потому, что увидела у него в глазах страшную, нечеловеческую муку. Рогачев так и не сказал ей, что эта мука отчасти была вызвана вполне физиологическими причинами.
Серега просидел тогда у девушки весь остаток вечера. Раз пять они пили чай. Поначалу говорил в основном Рогачев. После долгожданного посещения туалета его будто прорвало. Он открыл Михайловой свое сердце все без остатка. Поведал о том, как срезал ее фотку со школьной Доски почета. Показал девушке левое плечо, на котором в конце десятого класса шилом написал имя «Лена», и оно зарубцевалось шрамами. Серега рассказал, как много раз ходил в церковь – молил Бога о прощении за тот свой гнусный поступок…
– Понимаешь, моя жизнь ничего не стоит, если в ней нет тебя, – заклинал он Лену словами из какого-то кинофильма. И, похоже, эти заклинания действовали. Девушка внимательно, не перебивая, слушала Серегины откровения. Несколько раз нервно закуривала (Рогачев с удивлением и досадой отметил, что она стала курить). А когда он закончил свой взволнованный монолог, Лена вдруг заговорила примерно в той же манере. Только вовсе не о Сереге, а о том, как трудно и одиноко было ей одной жить в Москве и чего пришлось хлебнуть, работая на швейной фабрике.
– Ты не представляешь, как там было. Все время на ногах. Шум стоит в цеху такой, что глохнешь к концу дня, пыль повсюду летает, и ты вся превращаешься в автомат. У меня первое время пальцы судорогами сводило. А еще обидно было очень. Я думала, все это наказание мне за то, что в университет не смогла поступить. В субботу или воскресенье девчонки с фабрики танцевать или в кино идут, а я сажусь заниматься. Так и прошел весь этот год – стоя у станка или сидя за учебниками. И все равно, все равно не смогла поступить! Несколько раз порывалась домой ехать, но всегда в последний момент передумывала, потому что стыдно делалось… Все так верили в меня, так гордились мной, а я не оправдала этих надежд. Если бы вернулась, это какой был бы позор на всю жизнь.
У Сереги сердце защемило от жалости. Он и не подозревал, что Ленке за этот год столько всего пришлось вытерпеть.
– Там, на фабрике в общаге, многие девочки только об одном думают – как выйти замуж за москвича, – продолжала она. – Все хотят за Москву зацепиться. Спят со всеми подряд москвичами. Такая распущенность там царит. Раньше ни за что бы в такое не поверила. Пьяная шпана в окна лазила по водосточным трубам, в двери ломилась. Я несколько раз посреди ночи убегала на улицу от них, пережидала до утра в чужом подъезде на подоконнике…
– Жаль, меня рядом не было, я бы этой шпане показал, – перебил Лену Серега.
Девушка в ответ улыбнулась и заявила:
– Зато теперь у меня все хорошо. Я так намучилась с этим МГУ. А теперь поняла: и, слава Богу, что поступила в другой институт. Все наши преподаватели говорят, что электроника – самое перспективное направление конца двадцатого века.
Без пяти одиннадцать вечера вахтер попросила Серегу из общаги. Заночевал он на Ленинградском вокзале, а наутро опять приехал на электричке в Зеленоград. Они гуляли с Михайловой по местным замерзшим паркам. Согревались в магазинах и кулинариях. Разговаривали, разговаривали… Вечером Серега и Лена попрощались на железнодорожной станции.
– Если хочешь, можешь написать мне письмо, – сказала девушка.
– А можно я еще раз приеду? – попросил Серега.
Лена кивнула…
Через неделю он вновь прибыл в Москву. Они снова бродили по подмосковному городку. Потом купили билеты в кино. В зрительном зале сидели, касаясь друг друга локтями, и смотрели какой-то сборник мультфильмов. Потом Серега взял ладонь Лены в свою. Но она тут же вырвала руку. «Прости», – прошептал Рогачев. И больше не предпринимал этих дерзких попыток. Он не узнавал сам себя. Он становился с Леной каким-то другим человеком.
…Для того чтобы приехать в гости к Михайловой в третий раз, у Сереги не было денег. А не приехать к ней он не мог. Стал думать, где бы ему заработать. Разгружать по ночам вагоны, как делали некоторые однокурсники, означало сломать спортивный режим и поставить крест на боксе. Неожиданное решение подсказал товарищ по университетской команде – дзюдоист дагестанец Таймураз Мусаев. Они были однокурсниками и быстро сошлись – Таймураз сразу понравился Сереге, от него веяло спокойной надежностью. Узнав о финансовых проблемах приятеля, кавказец дождался его после тренировки и сказал, что есть разговор. Они пошли в ближайшее кафе-мороженое, взяли по молочному коктейлю, молча осушили стаканы, и Таймураз, вытерев с губ молоко, предложил Сереге на пару трясти фарцовщиков.
– У них денег полно. И это деньги неправедные. Пусть делятся. Не хотят – пусть страдают. В милицию они обращаться не будут, потому что у милиции к ним самим сразу вопросы возникнут. Дело верное. Я точно знаю, в Питере и Москве местных фарцовщиков спортсмены уже начали щемить, данью обкладывать.
– Спортсмены? – переспросил Рогачев.
– Да, боксеры, борцы… Перестройка в стране. Власть посыпалась. Мне один мудрый земляк сказал: пришло время сильных людей, сейчас главное – действовать. Чем рискованнее и наглее, тем выше можно взлететь.
Серега задумался. Предложение Таймураза сулило ему новую неизвестную жизнь, чреватую адреналином. И еще деньгами. А значит, встречами с Леной…
Он не заставил Мусаева себя уговаривать.
Их первый выход на дело состоялся уже через день после разговора в кафе. Фарцовщики собирались возле гостиницы «Интурист» и общаг иностранных студентов. Парни приехали к одной из таких общаг, зашли в подъезд дома напротив и долго оттуда вели наблюдение. Иностранцы, в основном это были азиаты, встречались с фарцовщиками в небольшом скверике, в кустах. Сверху было хорошо видно, как они, почти не таясь, продавали мелкие партии джинсов, рубашек, футболок, солнечных очков, притащили пару магнитол в красивых картонных коробках. Иногда обменивали доллары на рубли. Фарцовщиков было четверо. Серега и Таймураз в жертвы выбрали самого фактурного. Когда тот закончил трудовую вахту и с огромной спортивной сумкой на плече шел к своему новенькому «Москвичу», ему преградили путь. Рогачев слегка ткнул парня под дых, потом сдавил ему горло. Таймураз схватил жертву за волосы и тихонько спросил:
– Ты кому платишь?
– За что? – просипел парень.
– За право покупать у иностранцев все это дерьмо?
– Никому.
– Теперь нам будешь платить. Понял?
Серега отпустил горло фарцовщика. Тот, прокашлявшись, задал вопрос:
– Вы кто?
– Мы твоя страховка от несчастного случая, – пояснил Рогачев. – «Пятихатку» каждую неделю будешь нам отдавать.
– Не нужна мне страховка, – заартачился вдруг фарцовщик. – Я не один работаю. Я с ребятами ваше предложение обсужу.
– Обсуди. Завтра в 10 утра ждем с деньгами на этом же месте, а шмотки твои у нас побудут пока, – сказал Рогачев и вырвал у собеседника сумку.
Утром возле общаги Серегу с Таймуразом поджидали вместе с фарцовщиком еще четверо парней приблатненного вида с палками в руках. Они сразу попытались окружить Рогачева и Мусаева. Но те не позволили им выполнить этот маневр. Серега так быстро все сделал, что даже адреналин в нем не успел закипеть. Двое парней не смогли пустить в ход свои палки – один уже лежал на спине в тяжелом нокауте, второй стоял на четвереньках и, ничего не понимая, тряс головой. Таймураз тоже справился с задачей, но его лицо было в крови. Противник успел-таки нанести ему удар палкой. Второго удара не последовало – дагестанец поймал руку парня в захват и сломал ее. Четвертый боец предпочел убежать. Испуганный фарцовщик достал бумажник и молча начал отсчитывать деньги. Вечером от несчастного случая застраховались и его дружки.
Все оказалось так просто, что Сереге даже не верилось. Новая жизнь, действительно, началась. В субботу Рогачев прилетел в Москву. На этот раз они с Леной посетили знаменитое кафе «Лира», про которое пела «Машина времени». Только ни обещанного «у дверей заведения народа скопления», ни швейцара, который «неприступен и важен», там не оказалось. Серега заказал шампанского и много красной икры. Лена вопросительно на него посмотрела.
– Я теперь вагоны по ночам разгружаю, – пояснил Рогачев.
Они проговорили в кафе несколько часов. Потом долго гуляли по Москве. И за все это время Серега к Лене только один раз прикоснулся – надевая на нее шубку в гардеробе «Лиры», просто чуть задержал руки на ее плечах.
Сереге даже нравилось это раздвоение личности. В Волгограде он был дерзким, рисковым, уверенным. В Москве с Леной – послушным и робким. Но что-то подсказывало – долго так раздваиваться не получится.
Крышевание фарцовщиков принимало масштабный характер. Рогачев с Мусаевым подтянули в свою группу еще несколько знакомых борцов и боксеров. Однако поставить под контроль элиту фарцовщиков, собиравшуюся возле гостиницы «Интурист», они опоздали. Там уже пустила корни бригада, состоявшая из ветеранов-афганцев. Первый же взятый в оборот барыга рассказал, как связаться с их крышей. На «стрелку» приехали серьезные поджарые мужики со стволами, один из которых представился действующим бойцом тюремного спецназа. После переговоров с ними Серега и Таймураз поняли, что они еще дети, и нужно, как минимум, вооружаться.
Но так или иначе, через год Рогачев уже не знал, куда деньги складывать. Он снял себе трехкомнатную квартиру в центре Волгограда. Купил новенькую «восьмерку». Вот только в Москву к Лене стал реже летать. Всякий раз на выходные находились дела, связанные с перетиранием текущих рэкетирских проблем, не говоря уже про тренировки с соревнованиями.
Набравшись наглости, увеличив численный состав бригады до 17 человек и обзаведясь арсеналом из восьми стволов (правда, копаных на местах боев, а потому ненадежных пистолетов и автоматов), Серега и Таймураз взяли под контроль музыкальный рынок на Мамаевом кургане. Там шла стихийная торговля разной аппаратурой, пластинками и видеокассетами. Местные барыги сообщили, что над ними сверху нет никого, и без особого нажима согласились отдавать «долю малую» от своих доходов.
«Успехам в работе» сопутствовали победы и на других фронтах. Серега выиграл чемпионат России в Сочи и получил приглашение в юниорскую сборную. Он даже сдал в университете летнюю сессию (в отличие от Таймураза, которого отчислили за неуспеваемость). Но самое главное, в отношениях с Леной Михайловой произошли важные перемены. Сразу после сессии он приехал в Москву. На новенькой «восьмерке».
– Это машина отца, он обещал мне ее давать иногда, – сразу сообщил Сергей Лене, предупреждая неизбежный вопрос.
Девушка после успешной сдачи экзаменов записалась в студенческий стройотряд – там же, в Зеленограде, работала медсестрой в больнице. По случаю визита Сереги (он уже почти три месяца к ней не приезжал), Лена отпросилась на целый день. Они купили черешни, лимонада и отправились в парк. Сели на пригорок возле маленькой речки. Был чудесный солнечный день, и у Рогачева появилось предчувствие, что в его жизни может случиться что-то очень хорошее. Они ели черешню, Лена смотрела на него, щурилась от солнца и улыбалась.
– А ты изменился, – сказала она.
– С каких пор? Со школы или за те месяцы, что мы не виделись? – спросил Серега.
– И со школы, и вообще. Ты каждый раз приезжаешь каким-то другим человеком. Мне кажется, ты очень быстро взрослеешь.
– Это хорошо или плохо?
– Это удивительно. Но еще удивительнее другое. Три года назад я тебя ненавидела. А сейчас… радуюсь, когда ты приезжаешь.
У Рогачева горло перехватило.
– Выходи за меня замуж, – тут же выдавил он из себя.
Лена очень серьезно на него посмотрела. Серега нервно сглотнул слюну. От ее ответа зависело слишком многое.
– Какой ты нетерпеливый, – сказала Лена с шутливым укором. – Сережа, мне еще рано замуж. Я хочу еще хотя бы немного студенткой побыть.
– Побудь. Мы можем через годик-другой свадьбу сыграть. Или вообще, после института. А сейчас могли бы просто сказать друг другу «да», определиться раз и навсегда в этом вопросе.
– Ну зачем ты торопишься? Ты этим только все портишь. Это же не вопрос жизни и смерти. Ты же не уходишь завтра на войну, с которой можешь не вернуться. Я только начала настоящую жизнь узнавать. В театральную студию вот записалась. Может, еще артисткой стану (при этих словах Лена снова улыбнулась). А ты хочешь, чтобы я в девятнадцать лет на тебе только сосредоточилась?
– Почему? Мы могли бы вместе жизнь узнавать…
– Сережа, ты меня очень смущаешь этим разговором, – на лице Михайловой проступило легкое раздражение.
– А вдруг это и вправду вопрос жизни и смерти. Почем ты знаешь? – продолжал кто-то Рогачева тянуть за язык.
Лена встала с пригорка с явным намерением уйти. Но Сергей удержал ее за руку.
– Все, прости. Не буду больше. Кушай черешню.
Несколько минут сидели молча. У Рогачева на душе кошки скребли. Но, превозмогая кошек, чтобы разрядить ситуацию, он начал рассказывать Лене разные анекдоты. Туча, повисшая над ними, постепенно рассеивалась. А потом Лена сделала то, чего Серега меньше всего ожидал. Она вдруг приблизила к нему лицо и прикоснулась губами к его губам. Их первый поцелуй длился мгновение. Инициатором второго поцелуя был уже Рогачев, и он выдался куда более продолжительным.
– Ты смешно целуешься, – прошептала Лена.
– А как надо? – смущенно спросил Сергей.
– Не знаю, – ответила девушка и рассмеялась.
Они целовались, ели черешню и снова целовались. А еще дурачились. Рогачев надкусил одну из черешенок и прильнул к губам Лены. Она откусила свою половинку ягоды, а косточку выпихнула язычком в рот Сереги. Он попытался таким же способом вернуть ее Лене. Потом выплюнул косточку, и они уже просто целовались, засовывая друг другу в рот языки.
– У меня уже губы болят, – в конце концов призналась Михайлова. – Может, пойдем?
Они переходили маленькую речушку по перекинутым через нее спиленным стволам двух берез. Стволы качались. Серега шел первым. Потом обернулся. Ему вдруг очень захотелось поцеловать Лену на этих дрожащих березах, под которыми струилась бурая, почти красная вода. Он не стал растягивать поцелуй, щадя уставшие губы подруги. Но они еще долго стояли, обнявшись, над бегущей водой. Серегу удивило, как крепко Лена его обнимала. Будто не хотела никуда от себя отпускать…
В Волгоград Рогачев возвращался абсолютно счастливым. Он и подумать не мог, что этот поцелуй над речкой будет для них последним…
Оказалось, Серега с Таймуразом общались не с самыми знающими торговцами с Мамаева кургана. У стихийного рынка все-таки был неформальный куратор – милиционеры из ближайшего отделения. Они периодически устраивали проверки. Особо приближенных к ним барыг не трогали, у остальных изымали товар. Естественно, без протоколов. А потом эти же диски и кассеты успешно реализовывали через тех самых своих спекулянтов. Рогачев с Мусаевым въехали в эту схему, когда уже поздно было. После того, как менты провели против них незамысловатую, но эффективную операцию.
Один из торговцев, сперва согласившийся платить, вдруг заартачился. На новые переговоры к нему выехал Таймураз с двумя ребятами. Их беседу с барыгой, изобиловавшую, как водится, угрозами, менты скрытно записали. А потом еще сымитировали разборку – выманили рогачевскую команду почти в полном составе на толковище с подставными братками, роли которых сыграли опера угрозыска. Там всех и повязали. Трое торговцев дисками выступили на суде как свидетели, да еще и двое молодых борцов на допросах раскололись.
Таймураз получил 5 лет. Серега – два с половиной, остальные от года до двух. Это был полный триумф правоохранительной системы. Следствие и суд широко освещались в прессе.
Так все для Рогачева закончилось – бокс, учеба, свобода и Лена Михайлова. Но лишь разлука с любимой придавала случившемуся ощущение катастрофы. Серегу допрашивали следователи, а он вспоминал последнюю встречу с Леной, вкус той черешни и ее поцелуев. Его пытались обломать урки в СИЗО, а он, круша их челюсти, думал о том, что, может быть, девушка еще для него не потеряна. Даже свой приговор Рогачев выслушал с закрытыми глазами. Так ему было легче представить лицо Михайловой.
Лишь выбравшись из камеры СИЗО в колонию общего режима, Серега стал понемногу выпутываться из паутины мыслей о Лене. От этих бесконечных дум отвлекала работа на промзоне – Серегин третий отряд собирал детские фильмоскопы. В свободное время Рогачев устраивал пробежки по окруженному металлической сеткой зоновскому стадиончику размером с хоккейную коробку, висел на турнике да 32-килограммовую гирю тягал. Был на зоне и маленький спортзал. Но не для всех. Его с разрешения администрации оборудовал старшинский актив, состоявший из таких же, как Серега, бывших спортсменов, ставших рэкетирами. В колонии они объединились в так называемую «олимпийскую команду». Администрация с ее помощью контролировала остальных зэков. Как только Рогачев заехал на зону, с ним сразу пожелал встретиться главный бугор-«олимпиец» – накачанный до безобразия культурист Рыжиков по кличке Огонь. Он с ходу предложил Сереге вступить в «олимпийскую команду»:
– Будем вместе зону держать. Сейчас важный момент наступает. К нам скоро пригонят большой этап – человек сто – с «черной» зоны из-под Ростова. Ее расформировывают. Ростовские начнут здесь мутить, нам надо поставить их в стойло. К тому же твой третий отряд – слабое звено. Там был сильный старшина, но недавно пацан один с малолетки в него ночью пику воткнул. Хочешь, мы тебя старшиной в «трешке» сделаем?
Рогачев усмехнулся:
– Спасибо за предложение, но мне это не нужно.
Огонь неприятно сощурился:
– Почему?
– Потому что я зону держать не хочу.
Он еще в СИЗО твердо решил отмотать положенный срок, не якшаясь ни с блатными, ни с козлами-старшинами, и выйдя на волю, начать жизнь с чистого, честного листа. Серега загадал сам себе, что только так сможет вернуть Лену Михайлову.
– Мужиком простым хочешь срок отходить? Тебе сошкой быть нравится? – продолжал допытываться Огонь.
– Называй как хочешь. Только меня в стойло ставить никому не советую.
Огонь недобро сверкнул на Серегу глазами и произнес:
– Ну, как знаешь.
Старшиной в третьем отряде был штангист Куревлев. Но реально он не обладал никакой властью. Отряд состоял из нескольких группировок-семей, среди которых, помимо блатных, выделялись «камыши» (зэки, прибывшие из Камышина), «волжане» (выходцы из города Волжский), «трактористы» (все, кто каким-то боком имел отношение к Волгоградскому тракторному заводу) и «казаки». Серега примкнул к последним. Было «казаков» всего пятеро – помимо Рогачева, в семью входили: бывший десантник, отслуживший в Афгане и даже награжденный там медалью «За отвагу», волгоградец Михаил Дрозд, которого все звали Михалычем, тракторист из станицы Вешенской, здоровенный двухметровый бугай Паша Сизый, житель Пскова Костя Есаулов и учитель из Урюпинска Петр Курбатов.
Дрозд получил срок за попытку изнасилования. Паша Сизый по пьянке угнал и разбил милицейский уазик. Есаулов сколотил на Псковщине устойчивую преступную группировку, грабившую водителей-дальнобойщиков. Но на зону загремел не за эти геройства, а за пьяную драку в родной станице Березовской, куда приезжал проведать родных. Повздорил в клубе на танцах с местным комсомольским вожаком и пырнул того розочкой из-под портвейна «Агдам». Ну а учитель истории Курбатов погорел на каком-то мелком мошенничестве с чеками «Урожай». Благодаря учителю все пятеро и сбились в кучу. Курбатов был фанатиком казачьей истории, а остальные – потомками казаков, зажигательные речи учителя разворошили в них дремлющие национальные чувства.
– Подлинная история казачества всегда переиначивалась или замалчивалась. Это продолжается и по сей день! – вдохновенно восклицал учитель.
Слушать его можно было часами. Курбатов сыпал диковинными фактами, которые на зоне было невозможно подтвердить или опровергнуть.
– В свержении Петра Третьего и возведении на престол Екатерины Второй была задействована Сотная команда казаков для секретных дел – казачий спецназ того времени, – заявлял Курбатов. И рассказывал об этом неизвестном спецназе.
– Именно казаки в войне 1812 года вынудили Наполеона покинуть Москву, – с торжественным видом сообщал учитель, и собравшиеся зэки слушали историю о странном ночном бое на реке Чернишне, когда десять казачьих полков разгромили корпус маршала Мюрата.
– Только один казачий полк генерал-лейтенанта Иловайского в ту войну взял в плен трех вражеских генералов, 350 офицеров, 10000 низших чинов и захватил 12 знамен. Вот как воевали наши предки! – восторгался Курбатов.
Но учитель был не только ходячей казачьей энциклопедией. Он был помешан на национальной исключительности казаков.
– Если бы не казаки, не было бы после Октябрьской революции никакой гражданской войны! – провозглашал он. – Потому что на самом деле шла война межнациональная – война казаков против евреев и русских.
Сомневающимся Курбатов советовал почитать «Тихий Дон» или взглянуть на состав красных и белых войск. У Деникина было три армии – Донская, Кавказская и Добровольческая. По словам учителя, первая состояла из донских казаков, вторая – в подавляющем большинстве из кубанских и терских, а третья – частично из казаков, а частично из дворян-офицеров, юнкеров и пленных красноармейцев. За красных же в основном воевали русские крестьяне и рабочие под руководством комиссаров-евреев.
– Русский народ шел за большевиками, потому что те им землю пообещали, – объяснял Курбатов. – Белым же, кроме казаков, и опереться-то было не на кого. И не зря казаки стали первым репрессированным народом в советской истории. Был народ, он гремел на весь мир. Казаков все боялись – турки, татары, французы, чечены, а еще кремлевские правители – от русских царей до еврейских большевиков. Но теперь этого народа почти уже нет. Казаки превратились в обычных колхозников. Вывели нашу породу на корню. Целая вселенная сжалась до маленькой точки. Разве не обидно? Не противно? Не страшно? Да на каждом из нас – такая ответственность, что героическим предкам даже не снилась! Мы последние из могикан, последние живые троянцы на руинах поверженной Трои. Не исчезнуть, не выродиться – намного труднее, чем победить.
Петр Курбатов видел только один способ сохранить казачество как нацию – брать пример с евреев или кавказских народов, организовать внутри официального государства свое неформальное, основанное на собственных законах, которые для каждого казака были бы важнее государственных.
– Нам, казакам, нужно друг за дружку держаться, – понизив голос, подводил всегда Петр Курбатов итог своим историческим откровениям. – Здесь, на зоне, на воле – везде. Если казак добился в жизни успеха, он должен тут же поделиться этим успехом с другими казаками, тащить их за собой, обрастать ими. Если казак оказался в беде, другие должны немедленно прийти ему на помощь, не особо интересуясь, прав потерпевший или виноват. Сегодня поможешь ты, завтра помогут тебе. И от этого все казачество будет только сильнее.
Ну а поскольку государственные законы в такой схеме вторичны, то главную роль в казачьем возрождении Курбатов отводил криминалу – казачьей мафии, которую еще предстояло создать по примеру мафии итальянской. Эту идею учитель истории буквально вдалбливал в головы своих слушателей. И Рогачев с каждой курбатовской лекцией все больше ею проникался.
Ростовский этап прибыл через месяц. Вместе с ним на зоне появился вор в законе Жора Ереванский, прихваченный ментами на наркоте и осужденный на два года. Серега и не подозревал тогда, что этот крупный лысый пожилой еврей сыграет в его жизни ключевую роль.
Вокруг Жоры сразу началось лихорадочное брожение. Его то и дело водили на беседы к начальнику колонии. Содержание этих разговоров было никому неизвестно. Ереванского определили в четвертый отряд. Едва он там появился, сразу был окружен заботой местных блатных. Жору торжественно проводили в угол на самую почетную койку. Утром, протерев глаза ото сна, вор в законе увидел возле кровати новые до блеска начищенные сапоги, а на тубаре – белую футболку и черный милюстиновый костюм. И уже накрыт был стол, где ждала Жору фарфоровая посуда, а в ней – югославская ветчина с горчицей, финский сыр «Виола», кофе со сгущенным молоком, мягкий белый хлеб…
Но Жора не стал надевать дареные сапоги и костюм, не стал садиться к столу. Он напялил свою пыльную этапную робу и устроил местным гостеприимным жуликам что-то вроде экзамена. Начал расспрашивать о порядках, царящих на зоне, и выяснять, насколько правильной жизнью они живут. Их рассказ не показался ему убедительным. Ереванский обозвал принимающую сторону автоматными рожами, холуями ментов и попросил сдриснуть подальше с его честных глаз.
На следующий день Жору посадили в ШИЗО. В ответ часть ростовчан тут же объявила голодовку. На усмирение пришлой братвы бросили «олимпийскую команду». Качки-старшины по 10—15 человек ходили по отрядам и гасили самых активных смутьянов. В первый отряд «олимпийцы» ворвались внезапно. И уже через десять минут оттуда в сторону медсанчасти вынесли на носилках четырех человек. Во втором отряде нападения ждали, и поэтому там побоище длилось почти полчаса. Старшинам пришлось биться с организованной группой смутьянов, превосходившей их численно. Но они вновь одержали верх. Не только благодаря своему здоровью и бойцовским навыкам, но еще благодаря самодельным панцирям и шлемам, изготовленным на промзоне из кусков листового железа. Они надежно защищали от заточек и пик, которые пытались пускать в ход обороняющиеся.
