Владислав Ярославович Ардалин
Мимикрия пустоте
– Пустяки, пустяки. Тяжело было дальше, но старик ни о чем не жалеет, приключение славное вышло. Стоило пару дней в Селенгинске дух перевести, так отправился он до самого Якутска, со всеми товарами, ибо знал, что там задорого многое купят! Только представь: зима, зима, снега, снега, а морозы там суровые… ух! В общем, история не для краткого сказа, это уж на следующий раз изволь.
– Ладно! А в Якутске как? – не переставал допытываться Женя, чуть ли не трясясь от любопытства.
– Понравилось старику там, понравилось! Да и выбора не оставалось, потому как твердо решил, что зиму в Якутске проведет. А уж несколько месяцев жить там, где тебе безрадостно, хах! – тут Александр Петрович всем своим существом дал явно понять, что вспомнил о какой-то чрезвычайно забавной истории с печальным finale. – Но дяде Якову не до причитаний, к холоду он терпимо относится, да к тому же денег велось, трать сколь душе угодно. Так что устроил старик себе настоящий отдых, но меж тем и торговать не забывал, вон меха привез, как видишь. – Торговец кротко кивнул головой в сторону прилавка, как бы в подтверждение своих слов.
Не имея возможности по достоинству оценить выторгованное Александром Петровичем – а надо сказать, что среди товаров нашлось бы все: от соболей и бобров до камчатских лисиц – Женя решил скромно промолчать и ответить таким же, почти невидимым движеньем головы.
– Ну а город? Сильно Якутск от остальных отличается? – быстро переводя неудобную тему, спросил мальчишка.
– Да что тут можно сказать… самый, что ни на есть обычный город. Хороших людей не больше плохих, товары другие ценятся, да победнее живут, возможно, но это уже не старику судить. Дворянину какому-нибудь и целого Петербурга мало – он в Париж будет тянуться.
– А почему?
– Что почему?
– Почему дворянину Петербурга мало?
– Не забивай голову, Женька. Дядя Яков сам подобным не занимается и тебе не советует. Вот лучше, возьми. – Александр Петрович засунул грубую ручищу в карман широких брюк и вытащил оттуда сильно потертый рубль. – Купишь себе вкусного, хорошо?
– Спасибо большое, дядя Яков! – вместе со словами последовала протянутая, еще не окрепшая ручка. – И за историю отдельное спасибо!
– Всегда рад, мой хороший, всегда рад, – пожимая руку, ответил добродушный торговец.
– Побегу я, дяденька! Хочется за сегодня всю ярмарку охватить. А вы историю про путешествие от Селенгинска до Якутска готовьте, чтобы в следующий раз со всеми подробностями!
Александр Петрович звучно рассмеялся и по-отцовски потрепал волосы мальчишке.
– Договорились, Женька, договорились. В следующий раз с мелочью, да в третьем и четвертом знаке!
Оставив позади дядю Якову с сердцем, преисполненным самыми лучшими чувствами, Орленок двинулся дальше, вернувшись к изначальному плану смотра острова дикарей. С того момента, как он попал на церковную площадь, людей заметно прибавилось – разговор со старым другом незаметно отнял больше ощутимого времени. Теперь между ярмарочными рядами проскакивали редкие лоточники, предлагая переливающий с краев, освежающий квас и горячий сбитень, назначение которого в августовскую жару оставалось совершенно непонятным.
Внезапно странное ощущение стремительно стало завладевать Женей. Каждое приложенное усилие в прокладывании пути, каждый маленький шажок механической походкой все больше вбивали гвоздем необъяснимое чувство скуки. Оно появилось без предупреждения и, казалось, поводом послужил – предусмотрительно изложенный выше покорным слугой – дружеский разговор с дядей Яковом. Ведь всякому известна простая истина: чем сильнее желание беседы, чем теплее испытываемые во время нее чувства и чем больше оба собеседника – тут справедливо отметить, что автор не исключает разговора и в более широком кругу – повторюсь, чем больше оба собеседника готовы отдавать, тем выше вероятность по окончании разговора обнаружить набитые сеном чучела.
Женя попытался удовлетвориться найденной причиной, но от этого ощущение скуки стало только навязчивей, пока окончательно не переросло в нервное раздражение. Напыщенная праздность предстоящего сменилась изнуряющей рутиной текущего – теперь в глазах ревизора никто не веселился, но лишь неустанно работал.
Неожиданное видение долгожданной ярмарки воспринялось Орленком как признак тревожный и немедленно нуждающийся в объяснении. Попытка оправдать нервозную раздражительность разговором провалилась, а значит, причина – подумал Женя – непременно кроется в одном из двух, пришедших на ум, вариантов. Надо признаться, предпочтение неприкрыто отдавалось первому из них, ведь он представал весьма безобидным: невольно отвыкнув от ярмарочный суеты, под влиянием множества эмоций и событий за короткий промежуток времени, под палящим августовским солнцем, юнец банально устал, и организм настойчиво требовал заслуженного отдыха.
Второй вариант – поверьте, с ним знаком каждый! – был куда ужаснее и среди определенных, замкнутых в себе, кругов известен не иначе как взросление.
Оставшись крайне недовольным последним умозаключением, Женя решил убедить себя в правильности первого и окончательно утвердил безоговорочную победу могучей усталости. Да здравствуют несовершенные подвиги! Да здравствуют вечные утраты! Да здравствует сожаление! Пора возвращаться домой настала намного раньше, чем ожидалось, но разве каждый имеет возможность горделиво кичиться, что взял в поход ровно необходимое количество запасов? Скольким из вас приходилось страдать из-за недостатка воды во время работы? Как много людей в грядущем познают неприятный недостаток сил на балу, которого они так долго ждали?
В общей истории часто случаются удивительные оказии, когда мировая практика высшего пошиба людей легко ложится на тех, кто о звучных именах не имел чести и слышать. Женя был плохо осведомлен о войне с французами и в частности о Михаиле Илларионовиче – справедливо отметить, черта многих взрослых людей, называющих себя профессорами и историками, не говоря уже о современниках отца Орленка. Но отсутствие знания нисколько не помешало ему воспользоваться тем же маневром, что когда-то совершил обсуждаемый предшественник. Таким образом, было принято решение ретироваться, а обход острова дикарей мирно перенесся на день завтрашний.
Однако жизнь по своей сущности дама капризная и зачастую похожа повадками на сентиментального путешественника – словно пошлый иронист Йорик, она бездумно создает все новые планы, мешая довести хотя бы одно дело до конца. В тот день Жене выпала доля встретиться не только с дядей Яковом. Ровно в момент, когда решено было поворачивать обратно, взгляд мальчишки зацепился за две нескладные фигуры, на вид безусловно знакомые. Ими оказались известные гнусным характером ребята, учившиеся с Женей в одном классе, с которыми – на удивление последнего – у него ни разу не приключалось серьезной стычки, несмотря на то, что благодаря их присутствию почти все ходили в синяках.
Сорванцы стояли возле небольшого сооружения – словно карикатурой воздвигнутой маленькой крепости из деревянных ящиков, наполненных свежими фруктами и овощами, сладкий запах которых простирался на пару верст.
– Э-ге-гей, Орленок! – закричал издалека тот, что повыше.
Не имея портящую чистоту человечности привычку игнорировать людей, Женя в ответ приветливо вскинул левую руку. Высокого – имя никак не всплывало в памяти – легкая отмашка явно не удовлетворила и следующим жестом он подозвал Орленка к себе. В обычной ситуации такое поведение, конечно же, даже воспитанным Женей, воспринялось бы в негативном ключе. Но бывают моменты в жизни, когда построенные принципы, планы и страхи бесследно исчезают, а внезапно появившаяся на горизонте судьбы авантюра одерживает вверх. И вот, не в силах ей сопротивляться, не успевая даже опомниться, вы оказываетесь в центре ее водоворота.
Такие истории откладываются в нашем воспоминании самыми яркими точками. жизненными étoiles, оторванным от повседневности, независимо от возможного плачевного исхода. Пожалуй, именно данное чувство заставило Женю неспешно направиться к бывшим одноклассникам. Подойдя на расстояние косой сажени, он вежливо поздоровался.
– Вот! Славно видеть тебя! – лицо высокого перекосило вымученной улыбкой. – Чего такой угрюмый? Смотрите, дяденька, наш друг – Орленком кличут! – Представил он владельцу ящичной крепости, с которым, по всей видимости, до этого шел какой-то разговор. – Это мы про него рассказывали – целый ряд на руках в прошлом году преодолел и ни капли пота со лба не уронил.
– Что… – попытался спросить ошарашенный наглой ложью Женя, но тут второй – его звали Васькой – больно кольнул его локтем под ребра, от чего фраза оборвалась на полуслове.
– Брехня! Знаем мы таких, как языком чесать – так каждый может, а как отвечать, так сразу к мамке под юбку, – Отвесил царь овощей и фруктов, будто разговор велся не с детьми.
– Да чтоб нас с Васькой чахотка взяла, коли не так! Не верите, а он вам сейчас докажет! А ну, Орленок, покажи Фоме неверующему, что в прошлом году вытворил! – продолжал раззадоривать высокий, имя которого упорно не всплывало в разуме.
– Но я.. – не успел Женя в очередной раз договорить, как архаровцы, стоило торговцу перевести свое внимание на «умелого друга» Васьки и того, что повыше, похватали в руки первое попавшееся и напропалую побежали прочь.
– Ах вы, гаденыши паршивые! Шаромыжники! – высоко надорвался только что лишенный части поданных царек. Ни он, ни Женя явно не ожидали такого хода событий, отчего первый стоял и перебирал все знакомые бранные слова, не в силах пуститься в погоню, а второй завороженно смотрел за растворяющимися в толпе ребятами. – Ну, ходун недоделанный, а ну не двигайся! Иначе городового позову, а он с тобой уж разберется!
– Дяденька, но я здесь не причем, честное слово! – испуганно залепетал Женя.
– Хватит мне тут сказками потчевать, наслушался за сегодня! Ты мне лучше возмещай теперь за украденное, иначе, честное слово, городового позову, небо мне свидетель, уже кричать начинаю!
Охватившая паника намертво сковала тело мальчишки, невольно вызывая градины слез. Он понимал, если родители прознают о вопиющем скандале, то никакому цирку на день рождения случиться не суждено. Взывать к их справедливому благоразумию будет точно бесполезно, взрослые никогда не поверят мнению ребенка, если противоположная сторона спора одурачена голубым пятном. К тому же, в манере общения и желтом оскале из кривых зубов просачивалось желчное желание царька выпустить накопившуюся злость, и сейчас, наконец дождавшись удачного момента, он с превеликим удовольствием использовал свой шанс.
«Но что же тогда делать?» – витало в голове испуганного Жени. Загнанный в угол, он утратил способность здраво рассуждать. Пропало! Наказан! О, чудное создание человек! под давлением способное творить немыслимое, в опасности умудряющееся находить подходы к неприступному. Вдруг, словно Жене открыли до этого невидимый занавес, юнца поразило – дядя Яков! Орленок судорожно полез в карман штанов и достал оттуда потертый рубль, с искренней добротой подаренный предприимчивым другом.
– Вот. – дрожащей рукой протянул он спасительную находку. – Надеюсь, здесь хватит, дяденька. Только не рассказывайте городовому, пожалуйста.
Удовлетворенный предложенным вознаграждением за молчание, торговец моментально остыл, а злобный оскал сменился гнусной насмешливой улыбкой.
– Ладно, а теперь брысь! И своим дружкам передай, что если увижу, как они околачиваются рядом – ничего хорошего не выйдет!
Женя решил, что доказывать свою непричастность – затея заранее провальная, поэтому без лишних слов развернулся и, опустив глаза долу, заспешил как можно дальше от неприятного торговца. Авантюра с треском провалилась, и окончательно приунывшему от нелепой сумбурности дня мальчику ничего не оставалось, кроме как укрыться от внешнего мира в спокойной обстановке дома. Страх, что о сегодняшнем дне узнают родители, не покидал Женю и всю обратную дорогу, он то и дело виновато оглядывался.
«Какая глупая профессия – торговец! – подумал Орленок. – Вечно кто-то ворует твой трудом нажитый товар – вспомнить истории дяди Якова! – каждый считает необходимостью высказать недовольство ценами или обслуживанием. А может, я и сам не рад? Что с того? Продолжаю целыми днями стоять либо под палящим солнцем, либо в пробирающий ливень! Что мне остается, как не вымещать злобу на остальных? Никогда не буду торговцем».
Озабоченный мыслительными переживаниями, мальчик не заметил, как ноги повели его обратно к церкви. Только поравнявшись с ней, он осознал свою беспечность и невольно испугался, возможно, ожидающих шанса отомстить ему за дерзость Сергея Афанасьевича с его певучим другом Колей. Но все опасения пылью развеялись, когда, внимательно оглядевшись, Женя заприметил упомянутых двоих почти на том же самом месте, где видел их в последний раз, в положении, не представлявшем опасности.
На этот раз собутыльники мирно спали, полулежа опершись на грязные стены когда-то белого камня.
Подле них аккуратно стояли две пустые бутылки – с расстояния не позволявшие себя точно распознать, но очевидно купленные, не дожидаясь вечера, на найденные другом Сергея Афанасьевича средства. Знойная сонливость вперемешку с приговоренным за столь короткий срок на двоих содержимым дали нужный эффект. Мимо безучастно проходили люди, не допуская и в мыслях справится о здоровье двух мужиков, возможно, развалившихся у стены церкви из-за плохого самочувствия.
С каждым шагом ярмарочный шум, оставаясь все дальше позади, мерно утихал. Явственно это ощущая, унималась и поразившая сердце Жени внезапная хандра, вызывавшая острое ощущение наступающей, практически душащей своей суетой тесноты. Желая как можно скорее избавиться от неприятного чувства, Орленок еще прибавил шаг, пока, наконец, не добрался до дома.
После обеда мальчика разморило, и до самого вечера он не выбирался из кровати. Комнатный щегол время от времени умиротворяюще постукивал по тоненьким железным прутикам клетки, отдаляя мальчишку от физического существования. Когда первые синдромы ленивой усталости улетучились, Женя с удовольствием – велико было его стремление забыть первый день ярмарки – вызвался помочь матери по дому, а перед самым сном позволил себе погрузится в чтение какого-то бездарного произведения из литературного журнала, название которого он забыл, стоило закрыть глаза.
На следующее утро неприятное чувство взросления отступило, а вместе с ним развеялась и удушающая сумбурность первого дня. Орленок снова взлетел, ощущая себя открывателем, которому предстояло встретить двенадцатилетние. Единственное, что продолжало терзать душу бедного мальчика – история с торговцем и вероятность, что родители про нее обязательно прознают. Но не желая позволять паразитной тревоге перекинуться с организма одного дня и заразить тело всего события, которое происходит раз в году, Женя притворился, будто вчерашнего не существовало вовсе, и воспылал юношеской энергией, готовый встречать новые приключения.
Следующие дни представились более жизнеутверждающими. Несмотря на все так же палящее августовское солнце, неприятных случаев больше не происходило, равно как и нападения гнетущего чувства взросления. Орленок часто забегал к дяде Якову, то помогая ему с работой, то слушая бесконечные истории о торговых путешествиях – в том числе про дорогу до самого Якутска!
К пятнице ярмарка развернулась в полную силу, и всюду наблюдись многочисленные балаганы, оживленные торги и довольные лица. Лоточники больше не ходили со сбитнем – ему на замену пришло холодное пиво. Город N превратился в нелестно описываемую одним индийским британцем ярмарку: всюду играла жизнерадостная музыка, люди ели и пили безо всякой меры, влюблялись и изменяли, курили и дрались, и, конечно же, плясали! И все же, вынужден напомнить, что наша ярмарка приходилась в размерах меньших, и оттого до масштабов непомерного тщеславия окружной город, заброшенный в недра отечества, не разрастался.
Время наконец не тянулось, оно бежало. Бежало с трудом, полутактом в ожидании обещанного цирка, но Женя не взыскивал большего: он горел предвкушением и готовился к абсолютной схожести ближайшей недели. Казалось, ничего существенного в происходящем не поменяется.
Однако так продолжалось ровно до одного судьбоносного знакомства.
IV
В воскресенье, сразу же после получения авизо о направлении в другой населенный пункт, предусмотрительно за день до официального приезда цирковой труппы, в город N, истратив безосновательно высокую сумму собственных сбережений, на почтовых прибыла одна из главных ее знаменитостей – клоун, широко известный в простирающихся далеко за границы Российской Империи частях света под вычурным сценическим псевдонимом Мосье Жорж Август. Обычно используемое для обращения к мужчинам «мосье» для Жоржа являлось обязательной частью образа, в следствии чего во всех бумагах обязательно черкалось исключительно с прописной буквы.
Здесь, дорогой читатель, ваш покорный слуга позволит себе наглость забежать немного вперед и обратит внимание на нежелание Жоржа выдавать свои настоящее имя и фамилию. Будучи по отношению к своим персонажам человеком бессовестным, а также принимая к сведению невозможность клоуна к сему моменту поделиться какой-либо информацией, автор позволит себе закрыть глаза на пока что непонятное для вас желание оставаться инкогнито и взять на себя смелость отметить – в первую очередь для собственного удобства – престранную, но одновременно вызывающую чувство оказанной дани памяти, фамилию, звучавшую никак иначе, как Эдвардс.
Испугавшись в раннем детстве глупого страха однажды перестать пролезать через дверные проемы, маленький Жорж собрался всем телом и с тех пор старательно поддерживал его в компактном состоянии. У мальчика здорово получалось и к взрослой жизни он подошел в росте, равном примерно шестидесяти четырем дюймам. Глубоко посаженные карие глаза, нос картошкой при прочей остроте в чертах лица, слегка оттопыренные уши, высокий лоб и абсолютное отсутствие волос на физиономии удивительным образом создавали броскую завершенную внешность, не вызывающую какого-либо отторжения.
Особое чувство гордости Эдвардсу приносили уложенные гнездом кудрявые волосы – голова была единственным местом, где им удалось прочно обосноваться. В дальнейшем сие достоинство не раз становилось камнем преткновения, и апогей нелепых скандалов пришелся на пору цирковых выступлений. Поначалу между Жоржем и антрепренером возникла настоящая неприязнь на почве волос! О, человек, не перестанешь удивлять ты своей глупостью, доводящей обычные жизненные ситуации до тяжелых случаев психического расстройства. Жаркие споры вокруг такого, казалось бы, простого вопроса продолжались несколько месяцев, но вскоре директору цирка бессмысленные на его взгляд толки надоели, и он поставил жесткий ультиматум. Клоуну предоставили ограниченный выбор, требующий либо окрашивания собственных волос в пагубный для них уродливо зеленый, либо использования схожего с приведенными характеристиками парика. Тогда решение не заставило себя долго ждать, и с тех пор каждое выступление Эдвардсу приходилось прятать единственную гордость под вопиющей безобразностью едкого цвета.
Вместе с тем не только необычная внешность отличала клоуна от остальных – сама его манера существовать, казалось, вытекала из профессиональных обязанностей. Жорж обладал от природы смешной походкой, при которой каждый шаг получался слегка в припрыжку, от чего в процессе передвижения клоун несколько походил на сжимающуюся и разжимающуюся пружину. Вторая особенность заключалась в активном использовании развитых мимики и жестов, отпускающих руки клоуна в самостоятельную жизнь. Несмотря на внутреннюю смятенность многих от странного поведения Эдвардса, сам он все же находил свои привычки скорее талантом, ведь нужда в гиперболизированном притворстве отпадала сама собой.
И вот небольшой мужичок средних лет, наделенный чертами приметного человека, с густой шевелюрой и суетливым в использовании языком тела, пружиной запрыгнул на почтовые и отправился раньше остальных циркачей в город на следующее выступление. Осуществление столь необычной по своей природе выходки вытекало из обстоятельств, которых Жорж – как и в случае с именем – никак не хотел раскрывать. Вынужден принести искренние извинения, о искушенный литературой, но, в отличии от таинства фамилии, обнажать деталь приезда на данном этапе будет совершенно неправильно и может сбить с толку абсолютно любого. Впрочем, невыносимо глупо скрывать, что одна из причин крылась в непереносимости к месту, где Эдвардс выступал уже значительное количество лет.
Заблаговременно узнав о следующем городе, где труппа собирается давать представление, Жорж серьезно озаботился вопросом поиска жилья на ближайшие две недели. Спустя целые кипы бумаг и множественных проволочек – не обошлось и без гневного письма городскому голове! – ему предварительно удалось договориться о небольшом номере в гостинице «Долина Осени», внезапно освободившемся благодаря тому, что у заселявшего ее человека удачно умер кто-то из дальних родственников, и он, скоро собравшись, уехал в другой город в надежде на получение солидной доли наследства.
Уже издалека, только подъезжая после утомительного пути, Эдвардс ощутил на себе ни с чем несравнимое влияние рядом расположенной ярмарки. Из глубины городишка доносился звон воскресных колоколов вперемешку с радушными криками, а воздух, казалось, наполнился различным постукиванием и потрескиванием. Слегка выглядывая из-за крыш домов, виднелись ярко одетые ходуны, повсюду развевались различные цветастые флаги, батистовые, шелковые и узорчатые платки, будто собирающиеся накрыть собой весь город с его жителями. Каждый закоулок пропитался запахом еды, а алкоголь лужами перекрывал улицы.
Извозчик медленно подъехал к обветшалой станции и легким рывком остановил лошадей аккурат напротив входной двери. Эдвардс сошел на землю и жестом изобразил словно снимает в знак признательности широкополую шляпу, а после необычного действа щедро наградил извозчика дополнительным рублем. Озадачившись невнятной выходкой, которая к тому же, привела к его собственной выгоде, мужчина на козлах ничего не ответил и лишь слегка проехал вперед, заняв приятное местечко в тени ветвистого дуба. Впрочем, этого клоун видеть уже не мог, так как моментально направился к дверям станции и, предварительно в них постучавшись, растворился в массивном прямоугольном проеме.
– Милости просим, господин! – крикнул важный, как разжиревший банкир, но с кошачьими приемами уточенного дипломата, мужичок, вальяжно расположившийся в кресле за массивным столом. Вся площадь его была захламлена мусором, казалось, явно не имевшим – или трудно представить каким образом имевшим – непосредственного отношения к работе смотрителя станции. Конечно, не обошлось и без побелевшего по краям широких листьев фикуса. Видно было, что ярмарочный шум заметно сказался на восприятии громкости мужчиной, так как говорил он с чувством заметного преодоления, явно пытаясь кого-то перекричать. – Да вы, должно быть, Мосье Жорж! – неожиданно прибавил грузный смотритель и, задевая добродетелью стол, лихо поднялся из кожаного кресла.
– Он самый, – не желая того, слегка высокомерно подтвердил Эдвардс. – А вы откуда меня знаете? – в говоре клоуна отчетливо прослеживался легкий акцент прошлой жизни, не всегда улавливаемый собеседниками в силу чистоты и безупречности русского языка.
– Да кто ж вас не знает, сударь? Афишки-то прочитать почти каждый справится! Да чего уж там – достаточно взглянуть на них, ведь половину листа ваш изумительный портрет украшает. Я Виктор Васильевич, многократно польщен встречей с вами! Слыхал, что номер ваш главным будет да что вы во всей Европе известны! Неужто правда?
– От чего же врать? Если интересуетесь, то таких вопросов задавать не престало.
Клоуну разительно не нравилось обсуждать с незнакомыми людьми, неумолкающими от любопытства, себя и всяческую свою связь с цирком. К тому же, смотритель откровенно врал – хотя Жоржу и не довелось видеть афиши собственными глазами, он знал наверняка, что на них изображено лицо с уродливым едко-зеленым париком и толстым слоем белого грима – отчего толстяк никак не мог узнать человека, скрывающегося за сценической маской.
– Конечно, конечно, сударь. Жду, не дождусь своими глазами увидеть ваше выступление, да пускай из дальнейшего ряда, неважно, – расплывшись в улыбке, заявил Виктор Васильевич. – Ладно! Не смею задерживать вас, вы, верно, спешите.
– Откровенно говоря, мне не помешала бы помощь, – Скрестив руки, объявил Эдвардс.
– Чего изволите? – смотритель радостно почувствовал второй шанс проявить себя в лучшем свете, дабы завоевать расположение клоуна.
– В вашем городе есть единственная гостиница с ожидающим меня на данный момент номером. Судя по моим наблюдениям, находится она не рядом со станцией, как полагается делать для удобства каждому, и посему дело оказалось весьма затруднительным. Не знаю, имеется ли у вас такая возможность, но я буду крайне признателен, если мне приставят сопровождающего. О вещах не беспокойтесь, меня интересует исключительно маршрут.
– Зачем же гостиницу сразу, господин? – как бы в доброжелательном возражении развел руки смотритель. – У нас при станции имеется отличное место ночлега. Уверен, ваша милость обязательно останется довольна. Сейчас, правда, гостей мы не принимаем, но ради вас… всего за небольшую плату…
– Не люблю повторять, Виктор Васильевич, – резко перебил клоун, – мне нужна гостиница. Вы можете помочь с сопровождением или нет?
– Да, конечно! Одну минуту! – толстяк с недовольной гримасой вывалился из-за стола и утонул в глубине темноты за ним. Послышался протяжный дверной скрип, а следом неразборчивый шепоток. Спустя мгновенье скрип повторился, и на свет явился смотритель уже вместе с плачевно выглядящим мальчишкой. – Это Миша, он вам поможет, сударь. Только имейте в виду, что он немой, поэтому задавать вопросы никакого смысла не имеет, – Миша кивнул в подтверждение своего недуга, при этом оповещая, что остался счастливым обладателем другого не менее важного чувства восприятия, а именно слуха.
Лишившись в раннем возрасте матери, мальчик будто бы потерял и смысл жизни, с тех пор – против своей воли – находясь на попечительстве отца, неумышленно вынуждая Виктора Васильевича частенько брать взятки.
Эдвардс нехотя поблагодарил неприятного выскочку и махнул руками Мише, предлагая немедленно отправляться. Оба тут же вышли в малолюдный дворик, навстречу удушающе жаркому августу, оставив недовольного безрезультатностью своих трудов толстого смотрителя одного. Собственноручно волоча два битком набитых чемодана – обременять мальчишку, вот-вот способного переломиться пополам, Мосье Жорж не хотел – клоун охотно наблюдал за происходящим в окружном городе. Банально! но в его видении, тот ничем существенно не отличался от других. Если бы не ярмарка, Эдвардс с легкостью поклялся бы, что прибыл не в следующий город, а в противоположную часть предыдущего, предварительно описав полукруг на почтовых.
Дорога не заняла много времени – «Долина Осени» удобно располагалась через две улочки и небольшой скверик, в бессобытийное время обычно переполненный, но на период ярмарки превратившийся в идеальное место для променада и глубоких размышлений. Жорж дал мальчишке рубль и попрощался с ним, по-клоунски помахав только ладонями. Тяжело сказать, какая ответная эмоция застыла на лице Миши – на нем отчетливо виднелся страх перед жестом прощания, но вместе с тем он перемежался радостью от неожиданно полученного рубля. Поэтому мальчик не придумал ничего лучше, чем вытянуть шею вперед вместо привычного кивка и отправиться обратно к недовольному своими безрезультатными действиями отцу.
Поселение отняло у Эдвардса больше сил, чем времени: в качестве воздания за относительное спокойствие и простоту в действиях до сего момента, жизнь, что за капризная дама! подсунула ему ужасного лакея, который то и дело норовил предложить беспорядочные услуги. Может, чаю для господина? Не помочь ли с чемоданами? Не хотите ли за дополнительную плату обеспокоиться завтрашним рационом? А может, изволите музыки? Спустя десяток отказов – сначала вежливых, а затем понятных, клоуну удалось избавиться от навязчивой блохи. О, как разнообразен животный мир!
Когда покой, наконец, был обретен и Жорж заперся в своем просторном номере, его посетил необъяснимый прилив сил. Эдвардс моментально принялся в энергичной манере разбирать утомившие его своей тяжестью чемоданы, попутно стараясь повнимательней рассмотреть место своего обитания на ближайшие недели. Стоит отдать должное клоуну, ведь продержался он почти честную половину часа, пока удивительная легкость в движениях не окончилась разрушительной усталостью – как же хрупок своей оболочкой человек!
Осознав невыполнимость дальнейших потуг, Эдвардс ограничился лишь самым необходимым и, переодевшись в легкие рубашку и брюки, охотно взялся за припасы, которые заблаговременно заготовил в дорогу. Всякий, кто оказывался в схожих обстоятельствах, решая отобедать после насыщенных приключений – поездку на почтовых иначе трудно назвать! – знает не понаслышке, насколько коварным, наравне с весенней порой, бывает сие решение. Посему, стоило Мосье Жоржу покончить со скромной трапезой, он тут же незаметно для себя погрузился в пучины послеобеденного сна.
Спал клоун отлично, безо всяких тревог и лишних беспокойств. По всей видимости, назойливый лакей оказался чрезвычайно глубокого ранен, так как после категоричного отношения со стороны нового постояльца ни разу, ни в этот, ни в последующие дни не предложил своих услуг. Лишь к вечеру Эдвардс пробудился, однако почувствовал, к своему разочарованию, не свежесть духа, но ощущение полной растерянности и опустошенности. Шею чудовищно резало, отдавая потупленной болью в голову, а спина уподобилась высохшей глиняной заготовке скульптура-недоучки, превращая малейшие движения в настоящий вызов собственной природе.
– Что же за день такой… – Мосье Жорж поразмыслил, какой же сегодня день, и недолго думая, прибавил: – паршивый. – С таким настроением проходил он по номеру с четверть часа, то разминаясь, то возвращаясь к отчасти распотрошенным чемоданам. Наконец, не выдержав гостиничной скуки, Эдвардс решил незамедлительно отправиться на ярмарку.
Вследствие строгой ограниченности размеров города и высокого ажиотажа вокруг происходящего события, поиск не отнял много времени, и уже спустя несколько улиц клоун оказался на церковной площади лицом к параллельно расположенным рядам с различными товарами. Глаза моментально зацепились за ближайшие палатки, наполненные всевозможной макулатурой: листками с лубочными картинками, назидательными текстами, какими-то старыми и, весьма вероятно, не совсем подходящими под текущие политические свободы журналами и газетами.
