Владислав Георгиевич Тихонов
Осколки зеркала троллей
Эти вещицы являются творческим переосмыслением всевозможной криминальной хроники, столь обильно изливающейся ныне со страниц российских газет. Они не несут в себе никакого скрытого смысла (хотя несут, конечно же), не содержат провокаций (хотя именно их и содержат) и ни в коем случае (боже сохрани!) не пропагандируют преступный менталитет. Эти небольшие истории вызваны в жизнь желанием посмеяться над губительным маразмом нашей паскудной реальности. Только и всего.
ПАУК
Пауки рождаются бессмертными. Они живут дольше всех. И они жили бы всегда, но всегда отыщется кто-нибудь, кто убьет паука. Странно. Казалось бы, само по себе убийство паука – акт скверный и бессмысленный. Красивая, проворная тварь, наделенная, к тому же, искусством плетения узоров, у безволосых обезьян, именующих себя людьми, непонятно почему вызывает чуть ли не первобытный страх. И желание раздавить, уничтожить.
Чем виноват паук перед обезьяной? Ответ прост: тем, что бессмертен. Обезьяна боится всего. Примитивная, скудная тварь, она чувствует угрозу почти во всем, что живет по своим, а не по ее, обезьяньим, правилам, именуемым общественной моралью. Оставив родные зеленые джунгли, где она когда-то весело скакала по лианам, обезьяна перебралась в джунгли каменные. Она стала ездить на уродливых, вонючих агрегатах, именуемых автомобилями. Придумала обезьянью бомбу, чтобы контролировать численность низших приматов (мартышек) и изобрела самую большую и могучую обезьяну, недостижимый идеал обезьяньего стада, которую назвала Б.О.Г. (Большая Обезьяна Грозная).
И вот обезьяна уже рвется в космос, в высшие сферы, не понимая, что ей там не место. Ее место здесь – в Великом Обезьяньем питомнике, называемом «планета Земля».
Обезьяна важно надула щеки и, ища у себя под мышками, заявила, что она – «Царь природы». Вселенная этого не знает. Она вообще ничего не знает про обезьян. Вселенная играет в свои игры, недоступные обезьяньему уму.
Только паук тихо посмеивается, прячась на старом чердаке среди покрытых пылью древних книг, под пачками старых, позабытых обезьяньих газет.
1999.
АРМАГЕДДОН СТУЧИТСЯ В ДВЕРЬ
От шумного стука в дверь взбултыхнулись солёные огурцы в банке. «Ну всё, армагеддец пожаловал», – подумал Федюнчик, перестал хлебать борщ и достал из холодильника старый автомат АК-74. Автомат находился у Федюнчика как память об армейской службе. Персональный номер автомата был № 919085. Хороший этот был номер. Суровый, но справедливый.
Клацая заряжаемым магазином, Федюнчик подошёл к двери.
– Кто там? – спросил он на всякий случай.
– Я-яя-ааа!!! – взревело за дверью.
– Головка от хуя!!! – заорал Федюнчик, нажав на курок.
Длинная очередь разнесла хилую щелястую дверь в щепки и опилки. Среди луж крови и мочи на лестничной площадке лежал дымящийся Никто. Никто ещё дышал, хотя кишки его вывалились из разодранного пулями живота и левую руку оторавло по локоть. Счастливо глядя на кружащих под потолком мух, Никто прохрипел :
– Ну и падла же ты, Федюнчик…
Затем Никто умер. В горле его лопнула какая-то жилка, и густой тёмно-красный ручеек лениво, будто раздавленная змея, пополз вниз по затоптанным ступенькам.
Федюнчик пожал плечами. Федюнчик вернулся в квартиру. Недоеденный борщ уже остыл. Но есть и не хотелось. Со смертью Никта из жизни Федюнчика ушло что-то. Что-то большое и главное.
Огромное ослепшее Солнце Армагеддона последний раз метнуло свои лучи в заспанные окна.
2003.
ГУМАНИСТ
Гуманист прятался в кустах на берегу реки. Он смотрел на деревенских детишек, резвившихся в унавоженной коровами речной воде. Рядом с гуманистом лежала на сырой росистой земле связка динамитных шашек. Тут же находился и ручной пулемёт, доставшийся гуманисту по наследству от дедушки-партизана. Деревенские дети бултыхались в реке и весело визжали, бросая друг в друга навозом. Светило ласковое солнышко, чирикали блаженные птички в лазоревой небесной вышине. Вокруг порхали бабочки и проносились стрекозы.
«Господи! Красота-то какая! Красотища!» – умилился про себя гуманист.
Отхлебнув из горла ядрёного самогону, гуманист протёр рукавом запылившийся значок с Лениным, который висел на лацкане его жёлтого вельветового пиджака.
Закурив сигарету «Балканская звезда», гуманист той же спичкой сноровисто поджёг фитиль. Размахнувшись мощной рукою, бросил динамитную связку… Взрыв взметнул к небу заболоченную речушку. Вместе с лягушками и лупоглазыми ротанами полетели во все стороны голожопые деревенские дети. Гуманист припал к пулемёту и нажал на гашетку.
Тра-та-та-та-та! – хлестанула свинцовая очередь по вспенившейся плескучей воде.
Чпак-чпак-чпак! – зачпакали пули, попадая в тощие, еле живые от недоедания и непосильного сельского труда детские организмы.
– Хорошо, славно… – шептал гуманист, шагая прочь от речушки по необъятным заливным лугам нашей родины. Вскинутый на плечо пулемёт ещё дымился красивым голубоватым дымком и вкусно пахнул порохом.
Гуманист очень любил человечество. И очень боялся, что оно вымрет от перенаселения. Он делал всё от него зависящее, чтобы этого не произошло.
6 июля 2004.
КАИН
Иван Васильевич Каин работал токарем на заводе. Зарплата была у него маленькая, есть в доме было нечего. А есть Каину хотелось постоянно. Особенно хотелось копчёной колбасы и мраморного сыру. Но денег хватало только на ливерную колбасу и плавленые сырки. Однажды Каин отказался подписать предвыборные листы «за хорошего человека», которые начальство разносило по цехам. Не по злому умыслу отказался – просто писать не умел. Так уж получилось, что в школе, где Каин учился, писать не учили. Учили только физкультуре, урокам труда, начальной военной подготовке и немного этике и эстетике. Такая была школа.
Но начальству было плевать – ему очень-очень нужны были эти подписи «за хорошего человека». И за отказ подписать оно лишило Каина премии. И зарплаты тоже лишило.
Каин обиделся и сделал на работе снайперскую винтовку. На проходной злые вохровцы попытались отнять оружие, но Каин, отслуживший в ВДВ, запросто их всех одолел. По дороге домой он зашёл в «Гастроном», где застрелил из винтовки продавца и забрал несколько палок копчёной колбасы. Возле своего подъезда Каин перестрелял всех сидевших на лавочках пенсионеров. Каждый раз передёргивая затвор, он сквозь зубы шипел: «Я вам покажу хорошего человека…».
Дома Каин вволю поел колбасы, попил воды из-под крана и вышел на балкон. Где немедленно начал стрелять из своей винтовки в прохожих. С высоты двенадцатого этажа прохожие казались маленькими-маленькими – будто букашки-таракашки. Попасть в них было очень трудно, но Каин попадал. Вскоре он почувствовал себя очень счастливым и простил всех.
В дверь позвонили – это принесли счёт за электроэнергию.
«Ну её, эту электроэнергию, – думал Каин, ворочаясь поздно вечером на своей раскладушке, – Проживу как-нибудь и без неё. Лишь бы винтовку не украли».
8 июля 2004.
ИСТИНА
Откинувшийся на днях с зоны интеллигент Юра Сопрыкин в ожидании истины скорбно сидел на ступеньках горадминистрации. Сидеть на холодных гранитных ступеньках было неудобно – у Сопрыкина был геморрой. Кроме того, ступеньки были сырые – недавно прошёл дождь. Истина всё не появлялась; и плохо, и тошно без неё было Сопрыкину. «Где же истина?» – вопрошал он небеса. Но молчали хмурые небеса – небеса не любят интеллигентов, тем более отсидевших.
Из чёрного «мерседеса» важно вылез толстый господин в костюме и галстуке. Многозначительно хмуря поседевшие от забот брови, господин направился к дверям горадминистрации.
– Скажи, человек, где же истина? – обратился к нему страдающий Сопрыкин.
– Истина в том, что ты сейчас сдохнешь, – с достоинством ответил господин. Вытащив из кармана дорогого пиджака крестовую отвёртку, господин хладнокровно воткнул её Сопрыкину в горло.
Обтерев инструмент носовым платком, господин снова сунул его в карман и скрылся в дверях горадминистрации. Хрипя и корчась, Юра Сопрыкин остался умирать на равнодушных властных ступенях. Прохожие бросали на него холодные, презрительные взгляды и уходили в сумрачную даль. Им это было неинтересно. Тут каждый день кого-нибудь убивали. И это всем давным-давно надоело…
8 августа 2004.
КОШЕЛЁК
У Петра Алексеича, зубного врача, в трамвае разбойным манером забрали кошелёк. Забрали так, из озорства, два подлеца-скинхэда. Один тыкал Петру Алексеичу нож-бабочку в самое рыло, а другой, худой и щуплый, будто голодная девочка, неумело обыскивал карманы. Присвоив кошелёк, скинхэды двинули Петру Алексеичу в ухо, пнули в пах и выскочили на остановке имени драмтеатра пушкина. Кошелёк был старый, дырявый… Денег в нём не было ни копейки – последнее ушло на трамвайный билет. Но Петру Алексеичу жаль было этого кошелька – он раньше никогда с ним не расставался. Ложась спать, Пётр Алексеич клал кошелёк под подушку. Даже когда шёл в сортир, брал кошелёк с собой. Кошелёк был дорог ему как память. Память о подруге школьных лет Дашке Ермаковой. Много лет назад, по окончании десятого класса, перед выпускным балом, Пётр Алексеич осуществил то, о чём мечтал все школьные годы. Он затащил пьяную Дашку в подвал и, раздев догола, повесил на трубе. Насиловать не стал по причине врождённой импотенции.
Из кожи, снятой с дашкиной увесистой задницы, и был сшит этот кошелёк. Сам Пётр Алексеич шить не умел – его ему сшила мама.
И вот память о двух дорогих людях, Даше и маме, была нагло присвоена двумя подонками. Расстройство Петра Алексеича не имело границ. С горя он отравил соседскую болонку и сжёг в соседнем подъезде все почтовые ящики. Боль от утраты в конце концов утихла, ведь страдания, к счастью, не длятся вечно.
Однажды Пётр Алексеич встретил на улице девочку, как две капли воды похожую на Дашу Ермакову. Из её прыщавой кожи он изготовил себе бумажник, закладку для книг и купальную шапочку. Девочка была скинхэдкой, и кожа, снятая с её бритой головы, на шапочку идеально сгодилась. То, что шапочка украшена вытатуированной свастикой, не смущает Петра Алексеича – он человек широких взглядов.