Владислав Дорофеев
Выкидыш
От автора
Перед вами настоящая человеческая драма, драма потери иллюзий, убеждений, казалось, столь ясных жизненных целей.
Книга написана в жанре внутреннего репортажа, основанного на реальных событиях, повествование о том, как реальный персонаж, профессиональный журналист, вместе с семьей пытался эмигрировать из России, и что из этого получилось. Причины обычны для эмигрантов конца двадцатого столетия – безнадежность, упадочность, уныние, воцарившиеся в российском обществе, насилие и еще политические преследование, вымышленное или настоящее, что, впрочем, не имеет особенного значения, поскольку грань между реальным и желаемым в мозгах человека часто размывается.
Поначалу в Германии, куда переехали наши герои, все складывалось благополучно, отношение ко всему у них было даже восторженное. Они в восхищении от страны, от западного образа жизни, им все нравится, они путешествуют по Германии. Им все нравится, сбываются, подтверждаются все, самые идеалистические представления о западном образе жизни. Они еще и ждут ребенка.
Но тут разразился югославский кризис 1999 года. В конце марта 1999 года объединенная коалиция западных стран в неистовом стремлении остановить мифический геноцид албанцев, проживающих в сербском крае Косово, начала войну против Югославии, а точнее, против Сербии. Не прекращающиеся бомбардировки городов, дорог, сел и электростанций. Полное разрушение инфраструктуры. Сербия погружается в экономический хаос. Все это ради пресловутого романтического лозунга, выдвинутого западными лидерами, о том, что надо войти в следующее столетие с чувством исполненного долга в деле восстановления мира и справедливости в Европе.
Лживые лозунги и повсеместное унижение в западных средствах массовой информации Сербии и, ее единственного союзника, России вызвало у нашего героя, заметим, профессионального журналиста, то есть изнутри понимающего информационную и пропагандистскую кухню, не просто отторжение, а принципиально изменило его точку зрения на западный мир, на западную цивилизацию. Возникает ощущение прозрения, всплывают наружу детали и обстоятельства, на которые он прежде не обращал внимания, или же они ему представлялись несущественными. Скорее по инерции он еще продолжает путешествовать по стране.
За красивым фасадом обеспеченной демократической жизнью выглядывают те же самые обстоятельства и запреты, от которых наш герой решил убежать, покидая Россию. Но там, по крайней мере, была его родина, а здесь враждебно настроенные по отношению к его стране люди, враждебное общество, которое потешается над его родиной.
Герой переживает трагедию, рушатся многие прежние представления и не оправдываются ожидания.
Осмысленный европейский порядок и комфорт оказываются лишь фасадом, скрывающим жестокий диктат одного мнения, одного образа жизни, что является следствием удручающего общественного одномыслия и догматизма, духовного и душевного вырождения. Авторитаризм, несправедливость и ярко выраженная несвобода западного мира, для него теперь очевидны. Он решает вернуться. Решение принято окончательно. Пока не начали укореняться, лучше вернуться.
В Европе, куда он решил уехать в поисках более разумной, свободной и очеловеченной жизни, все оказалось не так, как представлялось со стороны, из хаоса российской жизни. Ожидания не оправдались, более того, прошлые аллюзии и представления о западном образе жизни оказались бессмысленными и ложными.
Неудавшиеся эмигранты возвращаются домой. В России нашему герою также несладко. Насилием и жестокостью пропитан воздух родины. Внешний хаос давит на чувства и мысли. А на родине у него ощущение полной деградации нации.
Через несколько дней после возвращения герой и его жена переживают новую драму, умирает не родившийся ребенок. У жены выкидыш. Как жить дальше?!
В одночасье столько всего рушится и переосмысляется. Такие испытания надо пройти. Надо определить новые очертания жизни.
Владислав Дорофеев
Выкидыш
Драматическая повесть
«И сказал Давид Нафану: я согрешил пред Господом. И сказал Нафан Давиду: и Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь. Но как ты этим делом подал повод врагам Господа хулить Его, то умрет родившийся у тебя сын…»
(Вторая книга Царств 12. 13–14)
031099. Приехали мы в Германию в среду, после обеда, ближе к вечеру. Сразу же сели ужинать. Все, приезжающие в Германию в среду после обеда, ужинают. Это – такой обычай. Надо сказать, весьма распространенный в мире. Куда бы вы ни приехали после обеда, да еще в среду, да ближе к вечеру, вам непременно предложат поужинать. В Кёльн (Германия), в Париж (Франция), в Нью-Йорк (США), в Брюссель (Бельгия), в Козлов (Россия) или в Николаев (Украина). Всё равно. В этом смысле всё равно куда лететь. Всё едино. После обеда, в среду, ближе к вечеру, нам всюду предложили бы ужин, а после ужина всюду – туалет, душ и постель.
Мы выбрали Германию. Случайно. Практически. Потому как всюду нас бы ожидал ужин после обеда в среду! – куда бы мы ни прилетели. Тем паче, что при отлете из России нас всё равно сопровождал бы только трепет и ужас. Всё равно, куда бы ни лететь. Трепет и ужас – едины. Поскольку мы обычные недотепы, то и трепет, сопровождающий нас при отлете, обычен и прост, – это страх перед политической полицией. Всемогущественным и мифологическим органом власти над жизнями и судьбами людскими. Мы боялись ареста. Почему?
Потому что я предполагал, что меня не выпустят из страны. Потому что меня обвинили в шпионской деятельности в пользу Израиля.
Страхи мои начались 20 ноября 1998 год. Московская промозглая поздняя осень.
За два дня до того было также промозгло и истошно сыро. За два дня до того глубокой ночью земля прошла сквозь метеоритное облако. Мы с Хеленой ничего не видели, ибо ночное небо было закрыто облаками. Это было примерно с трех до четырех ночи. Все это время я познавал Хелену. Потом она призналась, что несколько раз она хотела взмолиться, прекратить! – не могла больше. «Что это такое?»– Думал я, обходя лужи грязи и воды. – «Гордыня!? Глупость!? Человечность!? Стиль!? Безвкусие!? Блуд!?»– Прежде, чем уснуть, сказал себе. – «Через несколько дней исполнится полгода нашей дочери. Двойра – моя третья дочь… Даже перед смертью последнее сказанное слово может изменить мир. Но, чтобы сказать это слово, надо проснуться, надо не спать. А почему мы спим, разве мы знаем, как нам жить?! Спокойно. Без истерик. Бдительность. Но и спокойствие». Зато н а утро у Хелены было много молока для вскармливания нашей дочери, Петрушки, как мы ее называем про себя и в себе.
Итак, осенне. Сумрачно, сыро и низменно. На дорогах наледи, между домами завывает ветер. Побыстрее бы добраться до метро или подъезда. На сей раз подъезда ОВИРа, по путанному вызову, с целью сделать копии некоторых документов, которых, мол, не оказалось в деле. В каком деле, каких документов на окраине сознания. Хотя и особенного удивления нет, я довольно часто по журналистским делам уезжаю за границу. Но ОВИР не причем, я паспорт оформляю через МИД, а визу, соответственно, получаю в посольствах.
Добрался, всхожу на третий этаж. Обгоняю на лестнице огромного детину, с хладными мертворожденными глазами и дунувшим в мою сторону внутренним интересом. Охолодело сердце – по мою душу! Точно! Оклик – «Halt» (я не вдруг осознал, что он окликнул меня по-немецки)! Обращаясь ко мне по имени-отчеству и после нескольких невразумительных слов насчет его принадлежности к политической полиции, о чем свидетельствует торчащее у меня под носом краснокожее удостоверение, этот мертворожденный детина начинает с налету! вербовать меня в сексоты. Он припирает меня к окну и предлагает рассказать всё, что я знаю о внутренней жизни израильского посольства, о моих контактах с израильскими дипломатами. Наткнувшись на вопросы и сопротивление, угрожает, затем шантажирует возможным обвинением в шпионаже в пользу Израиля. Мол, ты есть – инициативный шпион, ты частенько ходил в израильское посольство, а мы не знаем, чем ты там занимался. И вообще, мол, мы тебя пока не арестовываем, не запрещаем тебе работать и жить на свободе. Гуляй пока.
Во время часового разговора-допроса-перебранки чекист-Сергей (так он представился – через дефис) сетует на неоправданно отрицательный образ политической полиции (как будто бы он когда-нибудь может быть иным!), сложившийся в российском народе. Мол, Гусев (редактор бульварной московской газеты), когда взорвали его корреспондента Холодова, обвинил во всех грехах политическую полицию. А нас, мол, и так постоянно реформируют, мешают работать, нас унижают. А мы защищаем безопасность граждан.
«Надеюсь! Вы не сомневаетесь в этом?!» – Спрашивает он меня пытливо.
«В чем?!». – Обычный ораторский прием, чтобы выиграть время, и найти ответ.
«В том, что мы защищаем безопасность граждан?» — Он так и говорит, «защищаем безопасность».
«В том, что вы это должны делать?! Нет!».
Он пахнет во время разговора, этот политический полицейский воняет. Вокруг него стоит запах гнили. Он родился уже гнилым, потому что он родился мертвым. Мертвые – не секрет – всегда гниют. И этот, есть надежда, сгниет когда-нибудь до костей. А кости не пахнут, перемешанные с песком, травой, гравием, омытые водой, источенные временем. Умри! Думаю я, глядя на этот двигающийся громадный труп, неестественно огромный. Могила, подземное стеснение, несвобода – всё это накладывает отпечаток на внешность. Кто же их вынимает из могил, кто им не дает покоя, рождая мертвые трупы вновь и вновь?
Было ли мне страшно? Банальный в таких случаях вопрос?! Было. Но еще сильнее было чувство омерзения, охватившее меня, от соприкосновения с гнилью и мертвечиной. Прошло много времени, а я продолжаю чувствовать дуновение гнилого дыхания и прикосновение мертворожденного взгляда к моей жизни, ко мне.
К тому же я не знаю, что мне предпринять. Неприятно чувствовать себя в роли кролика, которому уже определили роль и время. Я ничего не знаю про их намерения. Теперь они меня не оставят никогда. Никогда. Посадят – убьют – превратят в жертву – попытаются использовать?! Что? Не знаю!
А как на душе? На душе нелепо. Явь перемешалась с бредом. Границы реальности и воображения перемешались. В последние дни мы с Хеленой много занимаемся любовью. Судорожно много. Может быть, так всегда и происходит с любящими людьми, когда им предстоит расставание надолго? Нет! Нельзя паниковать. Надо быть тверже, определеннее, умнее, непреклоннее. И перестать играть с жизнью.
Оставь. Это не очень понятно читателю. Это требует объяснений.
Ну, так вот. Мы прилетели в Германию. Мы прошли германскую границу, идем по длинному коридору дюссельдорфского аэропорта к выходу. Я поправляю сумку тяжелую на плече. Вздохнул. Вот – на свободе. Там, на выходе нас ждут, нас встречают, нам рады, нас обнимают. Кто? Родители Хелены. Там, откуда мы приехали, нас грозились арестовать, обвинить в государственной измене и посадить в тюрьму. Бр-бр-бр! Малоприятная перспектива.
Террор, доносительство, подлость, унижение и бесправие – остались сутью страны России.
Нет. Не так.
Вот так: в стране начался индивидуальный политический террор; революция продолжается; началась решающая стадия; уже гражданская война в самом разгаре; впрочем, гражданская война была всегда, только она была не в явной форме; и ничего невозможно изменить; кровавая бойня была заменена кровавым террором; ясно, что период гражданской войны еще не завершен; мирное строительство еще не началось. Вот так, пожалуй, и точнее, и драматичнее, жаль, не умнее.
Вот так умнее! Меня пытались завербовать в агенты политической охранки. Сделать сексотом. Наткнувшись на мое сопротивление и мое возмущение, попытались шантажировать обвинением в шпионаже, затем пригрозили возможностью ареста и допросов.
Возможно это лишь потому, что в стране за все годы предыдущей власти создана ужасающая по силе карательная машина, проникающая во все поры, достающая каждого человека. Основная задача этой карательной машины в том, чтобы усреднить человека, смять его исключительность.
Я – лишь один пример. Маленький. Почти незначительный. Но пример.
Вот и меня постоянно преследует государство!
Государство меня обвиняло во всех смертных грехах – воровстве, убийстве, клевете, лжи, насилии, наконец, в государственной измене. Каждый раз масштаб и абсурдность обвинений росли. Уже шесть раз я сталкивался с государственной карательной машиной, наезжающей на меня усилиями доносчиков, клеветников. Первопричиной первого, второго и последнего наветов были евреи, третьего азиат, четвертого русский, пятого украинец.
Цинично. Череда лживых обвинений! В некотором смысле это даже лестно. Это – льстит. Последнее столкновение с государственным сатанизмом, в лице политической полиции, подтверждает мою состоятельность. Я состоялся как личность, как литератор, как человек. Ужасно то, что страна практически не изменилась. Вовсе.
Это еще и искушение, проверка, проявление силы сатанинской. На меня наезжала государственная машина всякий раз, когда у меня начинался очередной духовный рывок. А поскольку государству невозможно противостоять, есть только один способ противостояния государственной машине – сохранение человеческого достоинства навсегда, до конца.
В результате этих клеветнических обвинений была подорвана моя вера в человека, я лишился бизнеса, я боялся за жизнь свою и своих детей.
Как результат, которого враг мой, в лице государства, добился: мне пришлось начинать заново выстраивать жизнь, сначала в Туле в 1974 году, затем в Москве в 1981 году, затем в Орле в 1982 году, потом в Москве в 1984 году, потом в Хабаровске в 1986, затем в Москве последовательно, в 1993, 1996 и вот 1998–1999 гг. Теперь страна исторгает, выкидывая вон – придется вновь начинать всё сначала.
Прежде я думал, что это всё – наказание за мои грехи жизненные. Теперь я думаю, что это – ответ из глубин ада, реакция абсолютного зла на новую вспышку света, на расширение области добра, на очищение еще одной человеческой души, ее избавление от тьмы душевной.
Государство добилось пока одного – я не боюсь. А ведь это вредно для государства. Чем больше в стране людей, которые не боятся государства, тем государство слабее. Государственная жизнь превращается тогда в кошмар.
А каким напряженным был последний буквальный год, из которого я сейчас уехал?! Вот они, мистические события 1998–1999 гг.
Май. Развод.
Май. Рождение Двойры.
Июнь. Сумасшедшей силы ураган в Москве. Подобный обрушился на Москву в 1937 году.
Июль. Поездка в Соловецкий монастырь.
Август. В стране экономический кризис. Финансовый коллапс. Начало разрухи.
Сентябрь. Смена профессии. Окончание журналистики.
Ноябрь. Земля прошла сквозь облако метеоритов. Подобное было в 1966 году, следующее предполагается через сто лет.
Ноябрь. Новое столкновение с политической полицией. Допрос.
Февраль. Беременность Хелены.
Итог: жизнь изменилась бесповоротно. И навсегда. И приобрела другой, более сильный смысл и иное звучание.
Впрочем, жизнь ужасающа в своей беспринципности, глупости и абсурдности. После моего столкновения с государственной машиной в ее самом страшном и сильном качестве, начался новый отсчет времени в моей/нашей жизни.
И я решил: хочу уехать из страны. Хотя бы на один день. У Бога день может быть любой продолжительности.
С тех пор новое чувство сложилось. Ходил по Москве. Встречался с людьми и ситуациями. Не покидало ощущение, что меня это уже не касается, я живу уже в другом, ином, иным. Это уже все происходит без меня, не для меня. И еще появилось ощущение, что Москва, Россия будто сдуваются. Как проколотый шарик, который становится все меньше и мягче, теряя очертания. Выходит воздух свободы из России. Все происходит по инерции. Основные события, изменившие жизнь в стране, уже произошли, но внешняя атрибутика прошлой жизни еще не рассосалась.
Затем это ощущение актуализировалось во время посещения здания на Пречистенке, 10, где сейчас находятся невнятные общественно-культурологические организации. А в сороковых годах в этом здании заседал Антифашистский еврейский комитет, во главе с Соломоном Михоэлсом (наст. фамилия Вовси). В последствие убиты все члены комитета.
Я давно хотел понять, почувствовать изнутри переход страны от НЭПа к массовому террору. Как, мол, это выглядит, когда страна скатывается в кошмар массового смертоубийства и эпидемии ненависти.
Вот ответ. Почти незаметен внешне. Но чудовищно быстр.
Духовный раскол. Мы пожинаем плоды духовного раскола.
Видимо.
Я уехал в Германию. Приехал. И сразу сел за стол, ужинать. А ведь меня этот ублюдок из политической полиции предупреждал. Ну, что, мол, говорил он мне, ты уедешь, и, что ты там найдешь. Всюду тебя после обеда ждет ужин, обычный банальный ужин, каких и здесь хватает. Мол, мы и сами сообразим тебе ужин: в нашем изоляторе, знаешь, как кормят! Бесплатно и всегда во время, по нормативу, затверженному еще в лучшие советские времена.
Спасибо! отвечаю! Я предпочитаю ужинать вне расписаний, или по собственному.
Чтобы не забыть! Надо постоянно напоминать себе о сути и цели своего отлета оттуда и прилета сюда, напоминать себе о причине моего отъезда из страны России в страну другую, все равно какую. Да, да, да!
Причина в том, что меня пытались завербовать в агенты политической полиции. Сотрудник политической полиции предложил мне сотрудничество, а первым заданием, по его мнению, был бы сбор информации об израильском посольстве, его сотрудниках, о содержании моих с ними разговорах. После моего отказа агент Сергей пригрозил мне обвинением в шпионаже в пользу Израиля.
После такого разговора я решил создать условия, которые могли бы мне позволить в каждый следующий момент уехать из России. Так как моя Хелена – немецкая православная (да-да!) еврейка (вот именно!), я решил уехать в Германию. Но поскольку мы до сих пор сожительствовали, будучи не венчаны и не женаты, то для начала нам надо было зарегистрировать светский брак. Вот я и приехал в Германию, получив въездную визу с формальной целью воссоединения семьи.
Это не первый мой приезд в Германию.
Но первый столь длительный. Поскольку женитьба, а затем получение постоянной визы займет около двух месяцев или всю оставшуюся жизнь. Есть возможность пожить внутри страны, посмотреть, пощупать ее кишки.
Вот я и уехал. В пользу Германии. Из России.
В следующий раз уеду в пользу Израиля, может быть.
По дороге из аэропорта Дюссельдорфа, куда мы прилетели из Москвы, на ужин в Кёльн, где мы проживём этот день, я обращаю внимание на всё, что встречается по дороге.
По дороге мне встречается Германия, германская растительность, германские люди на полях, германские машины на дороге, германские облака в небе, германские заводы и германские заборы, земля германская, слова германские и жизнь вся германская.
Но это как раз всё не удивительно, ибо мы приехали ужинать в Германию. Впереди еще и германский стол, германский туалет, германский душ и постель, также вполне германские.
Удивительнее всего скорость. Точнее, ее отсутствие. В Германии нет скорости на дорогах, которые называются – автобаны. Точнее, нет ограничений на скорость. Никто не знает, с какой скоростью тебе надо ехать по германским дорогам/автобанам. Можешь – с какой хочешь. Можешь с бесконечной. Германские дороги влекут нас в бесконечность, то есть в безвременье. Строго говоря, автобаны – это не дороги, это прорыв в вечность. Изведанную вполне. Потому как здесь бывают аварии, которые случаются, когда человек переходит границы времени. Аварии тогда на этих автобанах ужасны по последствиям. От человека в машине и самой машины практически ничего не остается, кроме груды искореженного металла и смердящего трупа – все, что осталось от самонадеянного и сытого кудрявого германца по прозвищу Hans, который ехал на блядки к розовощекой, пышногрудой и хладнокровной сексуальной германке по прозвищу Barbara. Не доехал. Точнее, переехал. Перешел, что точнее, границу времени, ушёл во вневременье и бесконечность.
Внешне жизнь в Германии протекает без толчков и пришествий. Размеренность и покой. Сброс усталости и недовольства – на автобанах.
Сколько соберешь мужества, так и мчишься – нет иного слова: мужество. Германцы ведь любят быстро ездить, стало быть, они любят рисковать, то есть они любят жить. Герой! Любо и дорого смотреть. Загляденье! Картинка! Образец. И вот этот германский труп, весь такой из себя геройский – от члена и до раскатанной губы, учредил себе приз – вошёл в вечность. Вот там и оставайся милок, миленочек. Не фига соблазнять девичьи сердца, предлагая умом дружбу, истекая сердцем похотью.
Ведь как пёр по крайней левой полосе. Надежная дорога, по имени автобан, надежная машина, по имени Porsche, надежный германец, по имени Hans, тот самый, что пытался соблазнить мою Хелену, еще в пору ее девичества, причем, не без заинтересованного участия ее родителей.
Уже вечереет. Уже время ужина. Уже и вечер. На моем месте Hans ты вел бы себя более сентиментально, но потерей аппетита ты никогда не страдал.
Я всё понял. Автобаны в Германии – это модель геройской жизни.
В США, например, модель геройской жизни – это кино.
А в Германии модель геройской жизни – это автобаны.
То и другое геройство – эгоистично. Вот в этом соль западной цивилизации – даже геройство! исключительно для себя. Что невозможно, казалось бы, по природе этого слова, ибо герой – это человек, не щадящий себя ради других. Потребительский привкус западной цивилизации означает иное качество жизни даже в сокровенном: западный герой – это человек, который рискует собой ради собственного удовольствия.
Причем, геройство с немецким привкусом имеет хотя бы внешние признаки былого приличия и достоинства – все же рискуешь собственной жизнью.
Одним словом, прём, значит, мы по автобану из Дюссельдорфа в Кёльн. Не помню, в тот ли день, или какой иной приезд в Германию. Жизнь едина, одним словом.
Несмотря на оплаканную потерю, да, да, тебя, мой милый Hans. Но эта потеря и твоя будущая (или уже настоящая) смрадность, – не испортят мой аппетит и будущий ужин. Ты меня поймешь!
Сумрак опустился на германскую землю. Перед нами течет (по детски: «текёт») красная река, навстречу по левой стороне трассы белая река. Красную и белую реки разделяет берег жизни. Реки никогда не пересекутся. Не дай бог, чтобы они пересеклись. Или затопили свой единственный берег. Их жизнь в параллельности и не пересекаемости, в отъединенности друг от друга.
Пафос? Пожалуйста, сколь угодно пафоса. Автобаны – это лицо страны. Стремительной, упорной и надежной. Германия – это единственная страна мира, где нет ограничений на скорость при движении по крайней левой полосе по шоссе вне города. Только государство с психически и физически полноценными, здоровыми и ответственными гражданами может себе позволить такую роскошь. Потому как на скорости более ста километров в час, тем более, свыше двухсот километров в час, справиться с машиной в случае ошибки, столкновения, аварии или поломки на ходу невозможно. То есть в массе своей немцы чрезвычайно сосредоточенные люди, умеющие сосредоточиваться на одной цели. Главное качество, позволяющее в массе открыть людям новую степень свободы – бесконечная скорость. Отсутствие ограничения на скорость – это также свидетельствует о государстве с укорененными демократическими институтами. Граждане коего имеют право на бесконечный выбор.
Умно. Скулы сводит.
По дороге, справа в стороне от трассы светится в темноте крест. Огромный, будто парящий над землей, – его основания растворены темнотой. Крест во тьме. И тьма расступается. И свет во тьме светит. И тьма свет не оборет.
Я еду и повторяю про себя, или может быть про тебя, что сила Бога не в любви, а в страдании. Страдании, что превозмогается любовью.
Доехали. Вот, кажется, садимся за стол. Поужинали. Разговоры, разговоры, до сна.
Еще два человека разделили нашу новую жизнь с будущим ребёнком, который живет под сердцем у Хелены. Слава Богу. До позднего вечера разговоры, разговоры. Сегодня родители Хелены узнали о нашей новой беременности. А за два дня до того мы сказали моему отцу о беременности. Во время прощания. И сделалось легче на душе.
Родители Хелены – солипсисты стихийные. Ветхозаветные люди. Бедняги убежденные. Кажется, недотепы. Но милы и человечны. В них есть то, чего я недополучил от своих родителей. Удерживает лишь недостаточная разница в возрасте.
Стоп! Не Хелены, а – Сарры.
Занятно. У Сарры размер ноги 36–37 (4–4,5), у ее мамы – 34–35, у бабушки – 33–34, у прабабушки – 32–33. У женщин рода Сарры со стороны матери, у всех, без исключения, огромные шишки у основания большого пальца ноги на ступне. Неудовлетворенная сексуальность?
031199. После сна я просыпаюсь утром. Ранним утром. Новое утро. Удивительное ощущение. Настал четверг. Обычный рабочий день. Бурная европейская весна. Ночью минус два. Днем плюс. Рано утром в парке туман над низинами и лужайками. На дорожках парка одинокие люди с собаками. Фигуры мистически скрываются в тумане. Также внезапно появляются. Человек с головой погружается в пустоту, следом собака. Вот из тумана появилась одна лишь голова, которая некоторое время идет параллельно мне, потом исчезает навсегда.
Тишина. Полная и верная тишина. На лицах покой, уверенность и незлобивость. Такие же и собаки. Подавляющее число тех и других здоровы на вид, поджары и крепки, привлекательны.
Страна работает. Хотя и очень еще рано. Я чувствую напряжение утреннее. В воздухе ясность и целеустремленность.
Мирная внешне жизнь. Даже собаки мирны и миролюбивы, не агрессивны. Каким способом это достигается, не знаю.
В Германии собаки приучены к порядку. Срут германские собаки исключительно под деревьями или в кустах. А хозяева выводят собак гулять только в назначенные часы. Например, Hans выводил свою собаку всегда в один и тот же час, в 7.30 утром и вечером. Поскольку распорядок дня в Германии правильный и крепкий. И теперь собаку, которая принадлежала безвременно ушедшему в мир иной Hans (что это за мир – не очень ясно, ибо, отказавшись платить церковный налог, Hans вышел еще при жизни из церковной общины), выводит безликий Порядок, в привычное для собаки время.
Надо отметить, что германцы, в том числе, и Hans до позавчерашнего вечера, традиционно хорошо обучают собак. Особенно хорошо германские собаки справлялись со своими задачами по усмирению и умерщвлению славян и евреев в германских концлагерях во время второй мировой войны. Концлагери были во многих странах мира и в России. Но только германцы и Hans додумались использовать человеческую кожу, волосы, золотые коронки в бытовых целях, а пепел в сельскохозяйственных, на удобрения. Чтобы ничего не пропадало. Нация совершила коллективный грех. Страшный грех смертоубийства был возведен в почесть, долг и цель. Бог был из Германии изгнан.
В этом веке сатана трижды оборол немецкий народ: в образе германского имперского национализма – в 1914 году, в образе вселенского фашизма – в 1939 году (под лозунгом «Deutschland über alles!» («Германия превыше всех!»), наконец, в образе вселенского потребления – в пятидесятые годы (под лозунгом – «Du bist, was du hast!» («Ты тот, что ты имеешь!»).
Поначалу Бог отравлен ипритом, потом угарным газом и Его останки доедены собаками, напоследок Бог в Германии был растерзан толпой и потреблен на сувениры.
Теперь/пока весна в Германии. Очень тихая и спокойная весна. Как и тогда, когда русские войска перешли границу германскую в 1945 году.
Итак, четверг. Представим себе, что я вновь со вчерашнего дня в Германии. Впервые мы уехали из России вместе с Хеленой и Двойрой. В Москве остались мои дети Ханна и Эстер, дети от бывшей жены.
Позавчера вечером перед отъездом, 9 марта, я прощался со старшими детьми, Эстер проплакала у меня весь вечер на животе. Кажется, мои досужие разговоры и не менее досужие мысли насчет отъезда из Москвы за границу лишены какого-либо смысла. Кажется, я не могу вдали и долго без детей. Их жизнь невозможна долго без меня рядом. На ближайшие годы. Иного не дано, кажется.
Утро незаметно переходит в день. В основном Кёльн населяют германцы и чёрные американские скворцы с желтыми клювами. И очень много некрасивых женщин – результат упорной работы и повсеместной целеустремленности и сосредоточенности германского народа. Видимо, нелегко вывести нацию, в которой преобладают некрасивые женщины, которые отличаются от мужчин только внешними формами и одеждами.
Германские женщины в большинстве нехороши собой. Но в большинстве стильно и со вкусом одеты. Крайне энергичны, в массе здоровы. У большинства широкая и размашистая, марширующая походка, как на параде. Мало красивых германок. Много стильных, прекрасно одетых, независимых манерой, разговором, поведением, но не гармоничных, а грубоватых. Многие германские женщины отвратительны. Многие, действительно, испорченно ходят. Смотреть на них во время их индивидуального марша без содрогания невозможно. Независимость лишает женщину внутренней гармонии. И тайны, именуемой во всем мире, – женственностью. Женская чрезмерная внешняя свобода – часто нехороша внутренне.
Переглянулся в парке с немкой, которая гуляет по городу с ребёнком в коляске. Русская мне бы ответила иначе. Не столь независимо, хотя и более таинственно. Хотя немка ответила определеннее.
Мы живем в районе четырех – пятиэтажных домов. Из таких домов состоит почти весь Кёльн. Все дома покрыты черепицей. Как и сто и двести лет назад. От этого дома не стали менее или более старомодными. От этого дома стали привлекательнее. И прочнее. Поскольку черепица долговечнее шифера или железа, выдерживает дольше. Хотя, возможно, черепица дороже.
Во дворе нашего дома подобие гаражей с замшелыми крышами. Перед окнами ряд огромных платанов, со свернувшимися в трубочку пожухлыми коричневыми листьями.
Будний день. Много велосипедистов, в основном, молодые и не очень, женщины. На улицах, в магазинах практически нет гуляющих, праздношатающихся, неторопливых мужчин и женщин трудоспособного возраста. Всюду пожилые люди, либо мамаши с детьми. Молодые и трудоспособные работают.
Я не был больше двух лет в Германии. Вот как мне тогда увиделась страна.
«111596. В это сложно поверить мне самому, но сие так и есть. Я не спал три ночи подряд. Сегодня, вчера и позавчера. Не считая получаса и одного раза в два часа, в кабине, в кресле, уткнувшись в локти на столе. Как я это выдержал. Более того, я работал, сделал нечто, что никак не мог бы одолеть даже в спокойной ситуации.
