Владислав Алеф
Часы Застывшего Часа
Глава первая. Часы начинают идти
Еще дремало солнце за горизонтом, но в маленьком деревенском домике уже горел свет. Он исходил из закопченной медной лампадки, огибал высокий массивный стол, мягко стелился по дубовым половицам и робко таял в темноте притворенной двери. За столом сидели двое. Крупный мужчина, навалившись на него всей свой громадой, шумно потягивал свежесваренный дымящийся чай из молодых побегов смородины. Тощий, как соломина, юноша, легко опираясь о стол одной рукой, другой зачерпывал ложкой овсяную кашу. Сквозь раскрытое маленькое оконце из тишины ночной улицы доносился хорошо узнаваемый ритмичный стук, с каким наполняют ведро струйки горячего парного молока.
Скрипнула калитка у входных ворот, и зазвучали торопливые мелкие шажки. Звук обогнул стену дома и был приглушен скрипом калитки внутреннего двора. Под окном мелькнул невысокий коренастый силуэт.
– Иля! – осуждающе грянул голос. – Ты еще корову не выгнала!
– Мама, успокойтесь! – отозвалась хозяйка. – Еще ночь на дворе. Успею.
– Успеет она! Плотничиха уже свою погнала! Только штраф не хватало платить! – протараторила гостья и уже спокойней добавила: – Далиш где? Ушел?
– В доме, чай пьет.
– Какой чай?! – еще больше ужаснулась она, едва не переходя на визг. – Нам сегодня пасти! Вы чего спите, а?!
– Мама, успеем! Что вы кричите?..
Разбуженный криками женщин лениво тявкнул спросонья соседский пес. В ответ ему надрывно закричали петухи и сердито загалдели гуси. В раскрытое ветхое оконце влетел маленький серый мотылек и стал отчаянно биться о стекло лампадки.
Далиир оторвался от кружки чая и устремил хмурый взгляд в ночную темноту.
– Язар, – раздраженно обратился он к юноше, – закрой окно.
Недовольство улицы утихло, а с ним утихло и недовольство Далиира. Морщины над его густыми бровями расправились, мужчина вернулся к размеренной трапезе.
Язар отставил опустевшую миску и задумчиво повернул голову. Взгляд его подслеповатых серых глаз остановился на необычном предмете.
На стене в металлической скобе висели песочные часы, но в них под толстой обсидиановой оболочкой находился прах. Эти магические часы безошибочно отмеряли световой день. С рассветом они начинали идти и останавливались точно на закате. Когда же начинался новый день, они переворачивались без всякой помощи. Сейчас весь прах находился в нижней чаше, а значит, Ильга говорила правду, и ночь еще не окончилась. Штраф же, о котором упомянула бабушка Нагинара, существовал только в дворцовых указах и умах жадных бар и предписывал уплачивать «ленивую пастушью повинность» в размере двух медных лукиоров всякому пастуху, не поспевшему на свой пост до рассвета.
Прежней владелицей Часов Застывшего Часа была древняя колдунья Атаказ. Она обладала скверным норовом и дурным глазом. Но страх перед ней первых поселенцев Винника уступал место их желанию заполучить ее дурманящие настойки и винные зелья. Из любопытства ли, отчаяния или последней надежды, но случайные гости и путешественники сплотились вокруг Атаказы, – так и появилась деревня Винник. Колдунья исцеляла больных и возвращала пропавший скот, отводила волков и спасала посевы от неурожаев. Но она же насылала порчи, отбирала молоко у коров, воровала птицу и человеческую волю. Атаказ не отказывала никому: ни праведникам, ни убийцам, а в уплату просила только перевернуть Часы Застывшего Часа. Той просьбе селяне не придавали большого значения, ибо с ее выполнением никаких бед для себя не находили. Однако самые осмотрительные передавали свои желания через соседей или детей, к таинственным часам никогда не притрагивались и даже во двор колдуньи не заходили. Они же первыми заметили губительное воздействие этих часов. Дети-посыльные не по годам седели, их упругая кожа сморщивалась, озорные глаза вдруг тускнели и западали.
И тогда благодарность селян сменилась ненавистью и негодованием. В сумерках спустились они в низину у канавы, где окруженные высоким рогозом таились владения колдуньи. Многие принесли горящие факелы, другие схватили вилы, косы и топоры.
Свидетельницей тех давних событий была и юная Нагинара. Родители наказали ей оставаться дома, но девочкой овладело детское любопытство. По старой рябине перелезла она через красный забор, бесшумной тенью скользнула вдоль стены дома и через плетень из рогоза перемахнула в колдовской сад.
За прятками девочки наблюдал поджарый рыжий пес Закат. Он проснулся, едва рябина коснулась ветвями забора, гремя цепью, вылез из будки, отрывисто тявкнул, будто сердился на самого себя, что напрасно отказался ото сна, и полез обратно в будку.
Много было чудес в колдовском саду Атаказы. От легкого дуновения сгорали фениксовые одуванчики, чтобы возродиться из пепла, засиять и вновь отцвести. Жужжала, трепеща листочками, полосатая пчелиная лаванда, и размеренно покачивался гипнотический змеиный хвост. Изменчивые лицедеи благоухали в дождь, желтели в вёдро и обращались в лед в зимнюю пору. В зеленом растительном море пестрели невиданных форм и цветов ягоды, а на одних деревьях часто соседствовали отличные друг от друга плоды. И хотя на Винник давно опустилась ночь, яркими огнями сад Атаказы отвоевывал у темноты свет.
Нагинара стояла под сенью старого ореха. Его ствол был таким широким, что одновременно мог заслонить собой троих взрослых мужей. В кроне его таились не только орехи, но и желуди, и каштаны. Но примечательней плодов была ведьмина губа. Этот гриб двумя шляпками выступал из коры, пульсировал, раздуваясь, и о чем-то шептал. Он ценился травниками, а колдуны делали из него порошки, развязывающие губы и самым стойким молчальникам. Выглядел гриб отвратительно, неприглядней гнилого трутовика, омерзительней древесного нароста. Но столь велико было любопытство Нагинары, что она встала на цыпочки и приблизила ухо к нему.
Сначала она слышала только шепот ветра. Но вот протяжно скрипнула калитка, пчелиным роем загудели голоса, и надсадно залаял Закат. Громкий лай Нагинара слышала и другим ухом, но прочие звуки сестре пересказывала росшая во дворе Атаказы вторая ведьмина губа.
Староста Винника смело отворил покосившуюся маленькую калитку. Люди набились во двор, как в загон стадо, и решительный напор их не смог сдержать заливистый лай Заката. Они громко переговаривались, бесстрашно и свирепо выкрикивали проклятья и бранили колдунью. Но когда дверь ее низенького домика отворилась, голоса умолкли, и только преданный пес продолжил надсадно заливаться.
На приступке стояла тощая остролицая женщина. Одета она была как луковица сразу в красное, белое и желтое платья. Кожа ее отливала бронзой, медные вьющиеся волосы, заколотые пряжкой в форме феникса, доходили до пят. Годы источили лицо колдуньи глубокими бороздами и заклеймили старческими темными пятнами.
Староста бесстрашно шагнул к Атаказе, и в неровном свете его факела полыхнули раскаленными углями ее жуткие черные глаза. Рука старосты дрогнула, но поднимающийся ропот односельчан вернул ему решительность.
– Мы не боимся тебя, колдунья! – предупредил он, пытаясь и сам в этом увериться. Он говорил громко, но Закат, не переставая лаять, заглушал его слова. Это разозлило старосту. – Отзови своего пса, пока мы его не закололи!
Старуха повернула голову, ее медные волосы всколыхнулись, на мгновение оставив в ночной темноте яркий огненный след.
– Закат, дай человеку высказаться.
Пес тотчас замолчал и покорно уселся возле будки, не сводя с хозяйки любящих желтых глаз. Селяне набились во двор плотнее.
– Разных мерзостей мы от тебя ожидали, о многих грязных ритуалах наслышаны, – продолжал староста. – «Бескорыстная», – говорили о тебе. «Ничего взамен не попросит». Ложь!
– Лживая ведьма!
– Обманщица!
– Детоубийца! – заголосила разъяренная толпа.
– Сколько лет ты украла у наших детей?
Староста покачал головой, не имея слов, чтобы передать обуревавшие его чувства.
– Уходи, – сказал он спокойно. – Уходи и никогда не возвращайся в наше село.
Глаза старухи разгорелись алым пламенем. Голой рукой она погасила факел старосты и обвела вмиг онемевшую толпу свирепым взглядом.
– Ваше село?! – грозно переспросила она. – Мой дом стоял здесь прежде, чем ваших дедов зачали ваши прадеды! Прежде, чем вы явились надоедать мне своими пустыми просьбами! Я ли звала вас, или вы приходили ко мне по доброй воле? Коротка же память разгневанной души! Пошли прочь!
Она взмахнула рукой, словно разгоняла ворон. И вдруг поднялся горячий ветер. Факелы в руках людей запылали ярче, теперь они горели зловещим красным светом.
Перепуганные селяне бежали, побросав дреколье. Мешаясь друг другу, они теснились в узком проходе калитки. Многие, не дожидаясь своей очереди, перемахивали невысокий забор. Загремела цепь, и кто-то взвыл, укушенный за ногу. Но и когда беглецы скрылись, протяжный лай колдовского пса еще долго разносился по селу.
Нагинара продолжала прислушиваться; она не боялась колдуньи и не спешила покидать сад. И лишь услышав, как захлопнулась дверь старого дома, она в ужасе осознала, что родители могут вернуться домой раньше нее. Страх бросил ее опрометью. Она пролетела знаменитые виноградники Атаказы, не заметив ни огромные размером со сливы виноградины, ни сорта необычайных форм и цветов. Она миновала ухоженный, без единого сорняка огород, и разбудила спящих на насестах кур на заднем дворе. Кратчайшим путем она пересекла Винник, остановившись только у дома, спустя полторы версты. Не обнаружив родителей, она вздохнула облегченно, но сразу вспомнила, что забыла закрыть калитку, отделявшую огород колдуньи от заднего двора. Спалось в ту ночь Нагинаре беспокойно, потому что проворные куры из ее сна нагло расправлялись с драгоценным виноградом Атаказы, а тщедушная старушка в тяжелых платьях не могла за ними угнаться.
Никто не знал истинного возраста колдуньи, никто не знал, откуда она пришла, но с той приснопамятной встречи селяне стали бояться Атаказу пуще прежнего. О ней слагали невероятные невообразимые небылицы. Говорили, будто отцом ее был ифрит, а мать происходила из подземного народа цвергов. Кто-то клялся, будто брошенная им в сухостой прядь волос колдуньи породила лесной пожар. Утверждалось, что ее нельзя увидеть под дождем, оттого что коже старухи губительно прикосновение чистой воды. В знойный же день, напротив, неподвижная с непокрытой головой подобно каменному истукану Атаказ просиживала на одном месте до самой ночи. А затем она укутывалась черным платком, отвязывала Заката, запиралась в доме и занавешивала окна тяжелыми портьерами. Многие селяне сторонились ее пса, находя продолжателем воли колдуньи или даже самим ее воплощением. Но в иных отзывчивых сердцах он вызывал сострадание, как зверь, ищущий и не находящий ласки. Рыжие псы менялись, менялись соседи старухи, но сама она, ее дом не принимались землей, словно застыли во времени.
С годами просителей у Атаказы поубавилось, а дом ее стали обходить стороной. Соседи все отдалялись от нее, пока она не осталась единственной обитательницей поросшей рогозом низины на окраине Винника. Однако охотников за дурманящими напитками не страшило приближение смерти, ибо они своей волей и без помощи колдуньи сокращали отведенный им путь. Потому «Дорога Смерти», как нарекли селяне тропинку к дому колдуньи, никогда не зарастала травой. Детям строжайше запрещалось приближаться к ней, и даже последний пропойца, возвращаясь по Дороге Смерти, полагал своим долгом привести за уши неслухов к их родителям.
– С нас уже станется, – говорили тогда они. – Мы свое пожили. Ваша жизнь только начинается. Не губите себя, не идите по нашей дорожке. Мы и сами бы рады свернуть, воротиться назад. А некуда. Жизнь наша растрачена. Потому и пьем, что нам грустно. А поделать здесь ничего уже нельзя.
Не единожды слушала подобные излияния и дочь Нагинара Родмила. А родители, вновь возвратив беглянку, в который раз удрученно качали головами.
– Наказали же: не ходи! – восклицали они. – Отчего не слушаешься? Отчего упрямишься? Ох, и наведешь ты беды на наш род!
Совестно тогда становилось дочери, что заставляла родителей плакать, но не оттого, что нарушала их запрет. Не находила она дурного в самих проступках, объяснить же причины запрета родители не могли.
Любопытство влекло Роду дальше. Сперва она лишь заглядывала сквозь щели забора во двор колдуньи, но быстро осмелела и придумала себе игру. Первым укрытием ей служили густые заросли рогоза, вторым рубежом стал покосившийся сарай прежних соседей Атаказы. Последним приготовлением Рода заглядывала в широкую заборную щель. Не обнаружив чужих глаз, она отворяла калитку, исхитряясь провернуть это столь осторожно, что не вызывала скрип, прокрадывалась к собачьей будке и гладила Заката. Рыжий пес никогда на нее не лаял, хотя остальных гостей заставлял считаться с длиной его цепи. Ласку он принимал с нетерпением, и ответной благодарностью вилял хвостом и норовил лизнуть гостью в лицо.
Заметив, что в миске Заката всегда одна только пшеничная каша, да еще и невероятно соленая, как выяснила Рода, девочка взялась носить ему мясо. Ее пребывания во дворе колдуньи становились все продолжительней, ведь теперь ей необходимо было убедиться, что Закат расправляется с угощениями без следа.
– Кушай, Закат, кушай, – ласково приговаривала она, стоя на коленках и водя детской ручонкой по его короткой жесткой шерсти.
Осмотрительность сделала Роду невидимой для постояльцев Атаказы и для самой колдуньи. Так, во всяком случае, она полагала. Старуха не могла ее поймать, оттого Рода стала считать ее не могущественной, но самой слабой среди всех колдуний. Утратив страх перед ней окончательно, она вольготно прогуливалась по запущенному двору Атаказы, заглядывала в ее ветхие сараи, спускалась в сырой погреб, лазала на темный чердак и даже проскальзывала в дом, когда старуха его покидала. В старых полупустых и пыльных сараях для любопытной девочки не нашлось ничего примечательного. Огромные бочки, кувшины и бутыли погреба источали невыносимый для нее смрад, а на чердаке хранились только сухие осиные гнезда, да прятались по углам огромные жуткие пауки. Но когда она оказалась в доме, ее вниманием сразу завладели старинные обсидиановые часы. Они стояли у окна так, что солнечный луч, проходя сквозь их верхнюю чашу, рассеивался по комнате, наполняя ее дневным светом. Часы молчали, и девочке невыносимо захотелось посмотреть, как падает песок из одной чаши в другую. Завороженная этой идеей, она потянулась к часам.
– Ты что делаешь?! – вдруг раздался за ее спиной испуганный крик.
Рода, не выпуская часов, обернулась. Колдунья смотрела на нее немигающим взглядом широко раскрытых алеющих глаз. Ее медные волосы всколыхнулись запоздалым порывом горячего ветра. Только затем громко хлопнула входная дверь.
Девочка смотрела на нее с недоумением. Совсем недавно она видела Атаказу на заднем дворе и не понимала, как немощная старушка смогла так скоро вернуться.
– Ты переворачивала их? – затаив дыхание, спросила колдунья.
Рода отрицательно помотала головой.
Ужас на лице колдуньи сменился яростью. Быстрым шагом она пересекла комнату, вырвала часы из ее рук и крепко прижала к груди.
– Кто тебя впускал в мой дом? – разгневанно спросила она. – Довольно, что Закату мясо носишь, так теперь и мой прах пришла ворошить?
– Вы его одной кашей кормите! – защищалась Рода; она и теперь не боялась колдуньи.
– А он и кашу ест!
– Так потому что вы ничего другого не даете, вот и ест!
– А если нет ничего другого? – искренне изумилась колдунья.
– Как нет, вы же кур держите! – напирала девочка.
– Куры для ритуалов, не для еды.
– Для каких еще ритуалов? – Рода отмахнулась рукой, словно услышала глупость. – Птицу разводят, чтобы есть! Вы что, даже этого не знаете?
Старуха прищурилась, уголки ее высохших губ впервые за многие годы поползли вверх.
– А вот превращу тебя в маленькую лягушку, будешь знать, как чужие вещи трогать! А начнешь под забором слезно квакать, проситься девочкой стать, палкой огрею и прибью!
– А я превращу тебя в большую уродливую жабу! – пригрозила колдунье девочка, забавно потрясая кулачком. – А потом запущу камнем и прихлопну!
– Ишь! – усмехнулась Атаказ. – Беги домой, покуда я не нашла свой посох!
Рода задорно рассмеялась.
– Глупенькая ты! Посохи есть только у настоящих волшебников. Они могущественные и в городах живут. А у деревенских ведуний только палки и клюки. – Она вновь отмахнулась. – Пойду я. Но не потому, что тебя испугалась, а потому что коров встречать нужно. Некогда мне тебя учить!
Смеясь и безостановочно качая головой, Рода убежала вприпрыжку. На прощание она погладила Заката и громко хлопнула входной калиткой. Древняя колдунья следила за ней через окно и улыбалась. А когда девочка скрылась в зарослях рогоза, Атаказ перевела взгляд на часы и сразу помрачнела. Она долго вглядывалась в них на солнце и настороженно прислушивалась к ним, прежде чем произнесла:
– Ах вы ненасытные, все вам мало! Мало вам чужих лет, вам нужна моя зима.
На другой день Рода вернулась в дом колдуньи и потребовала показать ей волшебный посох.
– Это обычная палка! – не поверила она старухе, вертя в руках окоренную ветвь ореха, на которую та опиралась при ходьбе.
– Для тебя палка, для меня посох, – спокойно возразили Атаказ.
– Докажи! Преврати кого-нибудь в лягушку! А еще лучше в червяка! Папа на рыбалку завтра пойдет…
– Кого же мне превратить? – изумилась колдунья. – Здесь нет никого. Тебя что ли в червя превратить? – она взялась за палку.
Девочка смотрела на нее сердито и не отдавала посох.
– Да не меня! Если я червяком стану, то сразу поглупею и не смогу понять, что посох настоящий! Вон курица бежит! – она указала пальцем и запрыгала в предвкушении. – Ее преврати!
– Курица для ритуала, – наставительно повторила колдунья.
– Не для еды, – вспомнила Рода и приуныла. – Кого же тогда?
Старуха пожала плечами.
– Могу превратить Заката.
– Не надо Заката! – испугалась девочка и вцепилась в многослойные старушечьи платья.
Она отдала палку и разочарованно опустила голову. Атаказ провела сухой шершавой рукой по ее волосам.
– Давай никого не будем превращать в червя, – примирительно предложила она. Рода согласно кивнула, и колдунья продолжила. – Но волшебство я тебе все-таки покажу.
Она выдернула и привязала к одному краю посоха локон своих волос. С ударом палкой оземь он загорелся алым и долго не угасал.
– Так вот почему ваш дровяник пустой! – смекнула Рода.
Исключая пропойц девочка стала единственной постоялицей Атаказы. Колдунья развлекала ее простыми фокусами, учила ремеслу виноградаря, а вечерами делилась увлекательными историями.
Одной такой историей стал рассказ о Часах Застывшего Часа. Колдунья уверяла, будто над нею застыло проклятье вечной жизни и вечной боли. Будто вулканическое стекло дает ей тепло и удерживает ее боль. Она не может умереть, пока идут эти часы, и нет никакого способа заставить их замолчать.
– Ты пробовала их разбить? – спросила Рода.
– Нет, но пробовали другие. И этого не сумели сделать даже твои «настоящие волшебники».
– Стекло создается в огне, но и боится огня тоже, – поразмыслив, вспомнила Рода. – Твои часы можно разрушить в пламени дракона.
– Какая ты умненькая, – похвалила ее колдунья, потрепав по волосам. – Но я их отобрала у пещерного дракона Бечетабиса, так что они не боятся даже самого сильного огня.
– У пещерных драконов пламя слабое, – напомнила Рода. – Ты сама мне рассказывала.
– И ты запомнила? – удивилась старуха. – Расскажи подробней. Обо всех драконах расскажи.
– Самые большие драконы это прибрежные, а самые маленькие – снежные. У этих двух видов пламени нет. Пещерные драконы самые жадные, пустынные самые злые, а степные никогда не спят. Болотные драконы всеядные, а облачные питаются только птицами. Пламя небесных драконов самое жаркое, но только крылья звездных драконов достаточно сильные, чтобы унести их из нашего Яраила в родной им Канафгеос.
– Молодец, – вновь похвалила ее старуха.
– А как часы оказались у дракона? Это он первым забрал их у тебя?
– Бечетабису их подарили наги – это такой подземный народ, наполовину люди, а наполовину змеи. Наги отняли часы у цвергов, а цверги выкупили у тритонов. А те нашли их на дне океана.
– Я думала, это твои часы, – запуталась Рода. – А если их украдет бездельник Сусард, он тоже станет бессмертным?
– Часы продлевают только мою жизнь. Я не знаю, как они оказались на дне океана. Но я очень старая, возможно, я просто об этом забыла.
– А сколько тебе лет? Шестьдесят? Двести?
– Не знаю, я давно не веду счета годам.
– А что, если только ты сама можешь разбить Часы Застывшего Часа? – вдруг осенило Роду.
– Может быть, – Атаказ усмехнулась. – Но проверять этого я точно не стану.
Она никогда не просила Роду о помощи, но девочка сама ее предлагала. Вместе они собирали виноград, давили и процеживали.
Часто Атаказ спускалась в погреб, чтобы в очередной раз процедить вино, переливая его из одного кувшина в другой через льняной лоскут. Ткань удерживала осадок, и вино медленно просачивалось по капле. Тогда Рода обреченно забиралась на пустую винную бочку, нетерпеливо постукивала по ней ногами и восклицала:
– Как же скучно готовить вино! Мы же только на прошлой неделе переливали! Неужели опять нужно?!
– Видишь, сколько мути осталось? – объясняла Атаказ. – Будем переливать, пока вино не станет чистым. Теперь постоит с недельку, а там другой раз перельем.
Рода обреченно уронила голову.
– А когда ты уже начнешь колдовать?
– Я уже колдую.
– Нет, – возразила девочка. – Ты должна бормотать волшебные слова и размахивать посохом. А еще тебе нужен большой ведьмин котел. У тебя есть большой ведьмин котел?
– У меня есть большая кастрюля. Ты разве не помнишь? Я в ней посохом вино помешивала, прежде чем от выжимки отделить. Все как положено.
– Такая и у нас есть, – задумчиво протянула Рода. – Я в ней купалась, когда маленькой была. Значит и я смогу сделать волшебное вино? Только посох нужно найти …
А с приходом зимы они начали укрывать виноград: перевязывали, укутывали в мешковины, пригибали и присыпали землей. Рода уже накинула материнскую шубейку, но колдунья по-прежнему оставалась в своих неизменных платьях.
– У тебя, наверное, теплых вещей нет, – вслух рассуждала Рода. – Я могу принести мамину шапку. Не хочу, чтобы ты заболела.
– Мне не бывает холодно, – успокоила ее Атаказ.
– Как это?
– А подумай сама. Ты – молодой побег, ты полна жизни, но и легкий ветерок тебя может сломить. Я подобна старому пню: жизни во мне чуть, но я цепляюсь за нее своими могучими корнями.
– А родные у тебя есть? – спросила Рода. – У всех должны быть. Откуда ты пришла?
– Я пришла, – Атаказа отставила лопату, не закончив прикапывать виноград, и надолго задумалась. Она подняла голову. – Я упала с неба.
Рода рассмеялась.
– Ты что, не человек? Люди рождаются на земле.
– Ошибаешься. Люди рождаются в небе, – колдунья указала рукой. – Видишь эти звезды? Это души живых созданий, которые еще не пришли в наш мир.
– А я думала это светлячки, которые летают за Луной. Расскажи мне о Луне и Солнце. Мама говорит, они братья, а, по-моему, они совсем друг на друга не похожи. Ты их видела, когда падала?
И вновь простой детский вопрос заставил древнюю колдунью задуматься. Яркие картинки далекой жизни промелькнули перед ее черными мертвыми глазами.
– Я их видела, – вспомнила она. – В солнечной ладье мерно плывет златокудрый Эсмаид. Лик его прекрасен, а яркий свет его лучистых глаз проходит сквозь воды небесного океана и дарует Яраилу день. А когда его последние закатные лучи тают за горизонтом, той же дорогой в небо на утлом плоту поднимается Эсэтир. Он прячет щербатый лик под черным капюшоном, а его поводырь туманный ворон Тайкрил указывает слепцу дорогу. Прежде они проделывали этот путь вместе, юные неразлучные и неразличимые даже для своего отца. Но в далекой битве Эсэтир заслонил собою брата, тогда свет его потускнел, и общая рана разделила их навсегда.
Атаказ рассказывала девочке истории о богах и о древних людях, об их родном Яраиле и о других мирах. Знаниями она могла поделиться и с ученым мужем, для сельской же девочки древняя колдунья стала настоящим кладезем былинных сокровищ и тайн.
Первыми откровениями Рода пыталась делиться с родными, но всякий раз получала неожиданную для себя и обидную отповедь.
– Хватит ходить к старухе! – вновь кричала на нее мать. – Разве не знаешь, что ведьма ворует чужие жизни?! Как не совестно тебе знаться с ней?!
– Ей колдунья не доставит беды, – возражал отец Роды, Обахарий; он единственный в доме поддерживал дочь.
– Ох, молчал бы тоже! – только больше сердилась Нагинара. – Где вина вчера взял?! Про друзей не ври! К ведьме ходил?!
– Где взял, где взял, – передразнивал Обах. – Все ей знать надо! Ну тебя! – И всякий раз он отмахивался и, не слушая укоров, уходил.
– Мать тебе не указ, – оскорблялась Нагинара и продолжала бранить дочь. – Брата старшего хоть послушай! Сестру послушай!
– Не ходи, Рода, – соглашался Далиир. – Не к добру это.
– Не ходи, – повторяла Альгина, ее младшая сестра.
Их не слушала девочка, а все-таки глубоко западали в сердце строгие материнские слова.
– Это правда, что ты воровала детские жизни? – спросила она как-то Атаказу.
– Было время, – созналась колдунья. – Теперь в прошлом. Изменилась я, каждый день меняюсь.
– Не меняются люди! – возразила Нагинара, как услышала дочь. – Старики и подавно! Да с чего ей меняться?
– Умирает она, – прошептала Рода.
– Умирает, как же! Да она и детей твоих переживет!
Больше не пыталась защитить наставницу Рода и секретами с матерью не делилась. Даже заговаривала с ней редко. Только с отцом советовалась.
– Простить всякого можно, – на вопрос дочери отвечал Обахарий. – Только сложно это: много зла Атаказ натворила. Но решать тебе.
– Пап, не ходил бы ты к ней за вином. А хочешь, я за тебя буду часы переворачивать?
– Что ты, дочка, придумала! – ужаснулся Обах, замахал руками, да едва на ногах устоял. – Мать твоя поедом день и ночь меня поедает. Как же тут не пить?
– Не бери платы с папы, – осмелев, попросила как-то Рода колдунью, когда та уже укладывалась спать. – Я платить буду.
– Чем он лучше других? – строго спросила Атаказ. – И с других тогда брать нельзя.
– И с других не бери.
– А на что мне жить? Денег я не имею. Чем кормиться? Взрослая ты уже, Рода, скоро замуж пойдешь, меня оставишь. А за мной Селиотир тянется, сколько не бежала я, не укрыться мне от его бледной руки. А жизнь она не надоедает, неправда все это. Не хочу я умирать.
– Но ведь ты говорила, что бессмертная, – напомнила ей Родмила. – Что не можешь умереть, пока идут часы.
– Верно это. Да только мне кажется, что быстрее мои дни из одной чаши в другую стали пересыпаться.
– Это потому что зима настала. День теперь короче, вот и часы идут быстрее.
– Не поэтому, – возразила колдунья. – Жизнь-то моя в часах останется, да сама умру, поизносилась я. Сгорю в красном пламени, как наяву вижу.
– Я за тобой присмотрю, – пообещала Родмила, укрыла ее пледом и погасила свечу.
Здесь уже ни мать ее не поддержала, ни отец. Однако решению своему Родмила не изменила. Она и готовила колдунье, и убирала, и стирала ей.
Селяне осуждающе качали головами, но открыто не высказывались – Нагинара никому не позволяла поносить ее дочь. Больше всех роптали пропойцы. Не находя покоя в дурмане, они вымещали злость на женах. Женщины во всем винили Нагинару и ополчились на нее всем селом. Однако сметливая Нагинара быстро примирила стороны, еще и себе на выгоду. Памятуя слова дочери, она сама взялась варить вино. Пропойц мало беспокоил иной вкус напитка, а вот явственную плату монетой они сочли выше отданным, но даже не принадлежавшим им далеким летам. Тяжелее других приходилось Обахарию, ибо жена наотрез отказывалась оделять его вином.
Большую часть времени Родмила проводила с Атаказой, но не забывала она помогать и матери и часто брала на себя приготовление вина. Однажды купить вина к ним приехал человек изысканных манер из самого Бризариона. Высокий статный он представился архивариусом и сразу приглянулся Родмиле. Как-то она заявила матери:
– Мама, я хочу уехать с Лежи в Бризарион.
– Поезжай, – без раздумий отпустила ее Нагинара.
– Но ведь я не могу оставить Атаказу…
– Она не будет возражать. Сама ее спроси.
Нагинара старалась звучать уверенно, сразу для себя решив приложить все усилия, чтобы строптивая колдунья не лишила ее дочери будущего. Тотчас же она намеревалась переговорить с Атаказой, взять на себя ее содержание, если потребуется. Однако Родмила ее опередила.
– Не води с ним дружбы, безнадежный он человек, – заявила вдруг старая колдунья. Она лежала в кровати под двумя одеялами, глаза ее с трудом открывались, а голос звучал глухо и едва различимо.
Но неверно поняла ее ученица.
– Я добро тебе делала, а ты добра мне не желаешь, о себе только и беспокоишься! Хочешь, чтобы я до последнего вздоха у твоей кровати стояла?!
– Ты сама так желала…– прошептала колдунья.
– Не того я желала! А хотела, чтобы людей ты губить перестала! Я жалела их, и тебя жалела!
Старуха хрипло рассмеялась, – словно сухое полено затрещало в костре.
– Кто ищет смерть, тот смерть находит.
– Пожелала бы мне лучше счастья, – Родмила развернулась уходить.
Неимоверными усилиями Атаказа приподнялась с кровати и властно грянула:
– Уйдешь, – не возвращайся!
Девушка удивленно обернулась. Она увидела горящие безумные глаза, ввалившиеся щеки и наставленный на нее крючковатый палец. На мгновение ей показалось, что колдунья все это время ее обманывала, притворяясь слабосильной и больной. Ей стало противно находиться в этом доме. Она ушла.
Родмила пересекла пустой и тихий двор, прошла под аркой высохших лоз винограда. У покосившейся калитки она обернулась, взглянула на заваленную собачью конуру и на обрывок проржавевшей цепи. Тогда только она поняла: природа побеждает, и как скоро не станет колдуньи, не станет и ее дома и двора.
Наконец Нагинара была спокойна за дочь. К избраннику Родмилы она не имела приязни, но был он человеком, пожившим в мире, неглупым и при деньгах.
Однако очень скоро вернулась Родмила.
– Не могу я с ним! – плакалась она матери. – Не солгал Лежи, в царских архивах работал. Только выпивать любил. А теперь, как нашего вина испробовал и не трезвеет! – она зарыдала и уткнулась в материнский рукав. Но быстро отерла слезы и продолжила: – Нет у него больше работы, и денег нет: вмиг истратил! По друзьям теперь побирается, по родне. Так еще сказал, заведем детей, пусть они нас кормят!
– Правильно, что ушла, Рода, – утешала ее мать, прижимая к себе и гладя.
