Владимир Юрьевич Василенко
Не оглядывайся вперед
Костюм пингвина давным-давно сдан назад в гардеробную парка Горького – аренда неприподъемна. В связи с чем и от черноморской войлочной шляпы тортиллы пришлось отказаться. Подгримировались по максимуму под Аль Бано и Ромину («Ян» наотрез отказался избавляться от усиков), и – всё.
И – вперед! (На этот раз без басиста: клавиши, гитара, ударные)…
Пока народ по окончании бурно приветствует новоявленный кавер-коллектив… переодеваюсь… загороженный Мэтью и Оликом, меняю Роминовское «декольте» на норму…
Ну, что?.. Покатили?!
…Вступаю на басу, ожидая Оликового вокала:
Мани! Где вы, Мани?!
Тани, Кати, Вали, Гали, Ани?!
Мани! Здрасьте, Мани!
How do you do? Айда с нами!
Айда посидим,
Потолкуем, поглядим,
Может, что и захотим…
Вступает свободный от своей ритм-гитары «Ян»: дзинь-дзинь-бутылки, печатная машинка, комканье магнитофонной ленты в микрофон…
Маня, ты сыграй им.
Ты сыграй, а я сяду с краю, о’кей!
Маня, сядь на край,
Отдыхай, а хай там играют соки!
О, Маняша, Маня, ты чего,
Дай ты мне того-сего,
О, ты моя Ма-аня!..
Вот где пригодился бы клавишный синтез под саксофон… Ничего… Ничего… К осени раздобудем… Соляк Олика максимально близок к оригиналу… Никто не танцует. Восторженно застывшие лица!..
После-проигрышное возвращение: дзинь-дзинь-бутылки, печатная машинка…
Мани! Снова Мани…
Тани, Кати, Вали, Гали, Ани!..
Мани возле бани,
В поле, в холле, в школе, в чулане…
Ну, а утром снова фэйс в мешках,
Снова весь в духах, в шелках,
И не отыскать чулка…
Чулка… чулка… чулка-а-а… чулка…
Вот так, Олик! Это тебе не «Моня-алконавт»!.. Это тебе – шквал оваций! Тебе, тебе, молодеченская душа!.. Славный наш вокалист!..
– Ну, слушайте, это что-то!.. – «распорядитель бала» в восторге.
– Для такой вещи Дворец спорта – в самый раз! – новое, неизвестное лицо. – Могу предложить ДК железнодорожников. В следующее воскресенье…
На волне эйфории после «Крепче держись» и «Easy street» Олик начинает «друга Моню»…
…вследствии чего вся наша доблестная пятерка через пару дней оказывается в просторном кабинете Городского комитета ВЛКСМ: длинный ряд стульев с высокими спинками вдоль стола… доброжелательное (и надо сказать, привлекательное) лицо хозяйки кабинета… мы, приглашенные поближе, рассевшиеся по обеим сторонам стола…
– Мы здесь стараемся не отставать от современных тенденций в молодежной культуре. Первый Всесоюзный рок-фестиваль… «Магнетик бэнд» Гунара Грапса… «Машина времени» Макаревича… Ленинградский рок-клуб… Я везде была, всех слушала. Порадовалась достижениям. И посочувствовала неудачам… не без этого… А кто сказал, что всем и всегда гарантирован успех?..
Мы не говорили.
– Тот путь, что вы избрали… эта дорожка кавер-версий с веселыми… назовем это так… текстами – с нее нетрудно соскользнуть в… Ну, мы люди взрослые, куда соскользнуть, уточнять не будем. На дискотеке вы… понравились… назовем это так. Я сейчас, как вы понимаете, не о рядовом зрителе. Если хотите – о себе лично. У вас хороший музыкальный потенциал. Включая хороший вокал, что, в общем-то, редкость…
Олик гордо покивал.
– И не только индивидуальный, но и коллективный… – взгляд хозяйки кабинета задержался на «Яне»… – Было бы жаль, если бы ваш, Михаил, самобытный и по-своему яркий коллектив не смог бы преодолеть болезнь роста. Начало – это ведь самое сложное, не так ли?..
Теперь кивнул я. Крайне серьезно.
– Вы не возражали бы, если бы я… мое присутствие на одной из ваших репетиций не нарушило бы творческого процесса?.. Пообщались бы в более свободной обстановке. Вы поделились бы со мной вашими проблемами. Я бы, может быть, что-нибудь подсказала как… как неравнодушный зритель и заинтересованное лицо… назовем это так…
***
Когда в нашем подвальчике наша новая покровительница извлекла из своей «сумочки» две бутылки крымского портвейна – «Южнобережный» и «Ливадия» – все мы немного охренели. Похоже было на совершение сделки чикагской мафии с профсоюзом водителей. Даже я не осмелился выступить со своим «сухим законом на репетициях».
– Это мальчики – после, в конце… – посмотрела она на «Яна». – За знакомство и за начало вашей работы.
– Как раз две бутылки, – констатировал Мэтью…
– Я бы хотела перед тем, как вы начнете работать над чем-то новым… вы ведь начнете?.. я бы хотела послушать «Smoke оn the water».
Желание «крыши» – закон…
По ходу вещи она то морщилась, то отрицательно крутила головой…
– Слова… слова… слова… как сказано у Шекспира… – услышали мы по окончании… – Даже странно… как вы, так тонко сработавшие «Феличиту», не слышите этой грубости… неделикатности… в, казалось бы, деликатнейшей теме алкоголизма… назовем это так… кое-где имеющего место быть, что глаза закрывать, в молодежной среде… «На землю – бряк»… Нет-нет… – затрясла она головой. – Нет. Абсолютно не то… Впрочем, вам решать…
Тонко, – прозвучало у меня в голове: – вам решать, жить или умереть.
– Ну, не стану мешать. Посижу в уголке…
Что было на очереди?
На очереди был «Юрай хип»…
Повозившись с «Easy living» и отвергнув этот безусловный суперхит по причине полной невозможности словесного его «исковеркания», мы задумались.
– А вы знаете, – подала голос из уголка наша гостья, – такую вещь «Stealing»?.. – и напела: – Stealing… Stealing… а… а… а…
– Светлана Юрьевна, идите к нам! – позвал Мэтью.
Она отмахнулась и зажала рот ладошкой: молчу, молчу, молчу…
Спустя какие-то полчаса «Stealing» было преобразовано в «Мини» (где «Мани» – там и «Мини»… но не «Мони»):
Мини! Мини! А! А! А!..
Не в последнюю очередь выбору темы нашего словесного творчества способствовала парочка стройных, в углу, ножек – одна на одну… верхняя слегка помахивает в такт нашему исполнению…
Нет, явно черед «Южнобережного» и «Ливадии»! Противостоять обаянию нашего идеологического босса сил больше не было!
– А вы знаете… – следя за рукой Мэтью, разливающей по бумажным стаканчикам (принесла!), развспоминалась Светлана Юрьевна… – Здесь, в этом подвале, лет пятнадцать назад было что-то вроде дворового детского клуба… Собирались девочки… даже мальчики… включался проигрыватель… «Над Кронштадтом туман… А кругом тишина…» – пропела она…
И я вспомнил… Про то, что подвал тот самый, мне говорить было не нужно, но я вспомнил! Ну, конечно! Тот самый туман! Та самая тишина! Над Кронштадтом!.. Это она ставила эту пластинку!.. Пионервожатая отрядила нас с моим дружком Вовкой дежурить два раза в неделю в этот самый дворовый детский клуб, над которым шефствовала наша школа. Но власть в этом самом клубе брала парочка местных, не из нашей школы, девчонок, все полтора часа дежурства крутившая этот самый «над Кронштадтом туман» и воображавшая себя (другого слова не подберешь) танцующими, пока мы с Вовкой (такие же 12-летние, как и эти девчонки) тупо сидели в углу, считая минуты до своего освобождения из подвала… С каким облегчением я вздохнул на прервавших этот дурдом летних каникулах!.. Это была она! Как мы ее называли, «Над Кронштадтом туман»! Ну конечно!.. Вот, значит, во что вылилось ее стремление к лидерству…
Двести пятьдесят грамм качественного портвейна без закуси (она принесла печенье) сделали свое дело.
– Ну что?… Не «шалтай-болтай»?.. – допивая, подмигнула мне «Над Кронштадтом туман»… (да нет… не могла она меня вот так вот взять и вспомнить…) – Лучшие крымские вина… Сама из Ялты везла. Как оказалось, для хороших людей… назовем это так… Споем?.. Там, где клен шуми-и-ит…
– Над речной волно-о-ой… – из вежливости подпел я…
– А вы знаете, – видя, что, не подхваченные остальными, мы с нею замялись, поспешил на выручку Ля, – что это песня не мужская, а женская. Да. Писалась для Зыкиной. «Ты любви моей не сумел сберечь». Потому и впечатление такое странное. Потому и мужика… мужчинами с удовольствием исполняется: как же, «ты любви моей не смогла сберечь». А ты чем в это время занимался? Пока она любви не смогла сберечь…
Дружно похихикали.
– Пойдем на воздух покурим?..
Я внимательно посмотрел (что-то часто я в последнее время стал внимательно смотреть…) на «Яна». «Тот» поднялся, пошел вслед за Светланой Юрьевной.
– Что, больше никто не курит?.. – обернулась в дверях она…
…– О чем вы с ней говорили? – посадив «Над Кронштадтом туман» в маршрутку, мы с Яной шли вдоль набережной.
– Подожди… – она отклеила усики… – Так. В принципе, ни о чем. То… сё… В первый раз в жизни закурила…
– Спасибо тебе. Что за ней пошла. Ситуация неоднозначная… Если ей подыграть… в этом вопросе с тобой… на какое-то время спокойное существование нам обеспечено… даже с «алконавтом Моней» в репертуаре… С другой стороны…
– Нет никакой другой стороны. Ни другой, ни «если»… И ты прекрасно это знаешь. Ты мне нравишься. А я – Олику. Нравлюсь. «Назовем это так»… И если я тебе безразлична… то Олик, чуть что, ее убьет. «Назовем это так»…
– Нет. Не назовем… – приобнял я ее… – Кажется, накрапывает… Пошли в метро.
***
Воскресенье.
ДК железнодорожников.
«Феличита» и «Мани» – позади…
Зал – на ушах!..
…Ля начинает на клавишах проигрыш-риф.
Олик:
В бабушкином комоде,
Покрытый пылью лет,
Лежит журнал о моде,
Какой теперь уж нет.
Мы с «Яном»:
Мини! Мини! А! А! А!..
Олик, под клавишное сопровождение:
Только где вы ныне,
Подруги в мини,
Гитары и рок-н-ролл?
Все песни спеты,
Грустят паркеты,
Сильней с каждым днем слабый пол.
Как прекрасны в мини
Тех дней богини,
Как счастлив был тогда!
А ныне мини
Нет в помине,
Счастья ушли года
Навсегда…
Полный вход в риф-проигрыш гитар, ударных и баса!..
Трио-вокал:
Даже собственной крошки
Чудо-ножки
Я стал как-то забывать.
И я боюсь,
Что вот-вот сорвусь
И начну с крошки всё срывать!
Как удобно в мини,
Почти как в бикини,
Без лишнего труда
Прыгать, бегать,
Плавать, ехать…
Но счастья ушли года…
Навсегда!..
Мини! Мини хочу!
Мини! Мини хочу!
Мини! Мини! Оу-оу, Мини!
Мини, мини, мини хочу
И кричу!..
Выдали всё, что могли… На нуле…
Есть, есть ответка зала!
Есть волна!!!
Всё отлично! Ура!..
Дальше спокойно гоним «Крепче держись», «Easy street»… И от «Алконавта Мони» Олика уже – не удержать…
Что это?.. – в обоих боковых проходах зала скапливается что-то знакомое мне по молодеченской танц-веранде: под риф всех времен и народов – три шага вперед… три шага вперед… три шага назад… два шага назад…
– Твои?.. – догадавшись, вопрошаю Олика на ухо, подставляя свое:
– Привет столичным от молодеченских!..
***
На скамеечке в парке пытаюсь представить выходящую «покурить» нашу молоденькую Яну… после стакана портвейна затягивающуюся первой в жизни затяжкой… Хорошо хоть, сигареты дамские… Эти бросаемые на нее взоры… Не было ли чего кроме взоров?.. Меня передергивает… Срочно надо заканчивать!..
– Извини… опоздала… – Светлана присаживается рядом.
– Ну, как впечатление от концерта?
– Ужасно… Ужасно… Не то ужасно… – спохватилась она… – а то, что в зале творилось! Это какой-то… средневековый шабаш… – не нашла она другого определения. – Танец рабов. Мрачных. Тупых. Что это было? Откуда?
Я промолчал.
– Я понимаю, проблема не в вас, а в них. Вы за них не в ответе. Но… если таки́х эмоций вы ожидаете от своего выступления, тогда-а-а…
– Видишь ли… раз уж мы на «ты»… все это – недоразумение, этого больше не повторится. Поскольку… – не дал я ей спросить «почему я так уверен?»… – Поскольку мы тоже работаем с молодежью, не только вы там у себя. Но и мы. У себя. Разъясним. Попросим. В публике есть свои лидеры. Сработаем через них.
– Тут… вопрос уже не будущего времени, а…
– Хочешь нас закрыть?
– Слава богу, вас никто еще не открывал. А то б закрыли на раз! Как раз хотела попробовать вас открыть… внести в список… Получила так – до сих пор опомниться не могу…
– Кто же этот наш «добрый зритель в четвертом ряду»?
– Мой… гражданский муж… назовем это так…
Я поежился (что-то часто в последнее время я стал ежиться).
– По совместительству и… – усмехнулась она, указав пальцем в потолок… в небо… – Веселого мало… Навязался в провожатые: «Не чрезмерно ли ты увлеклась этими своими новыми протеже? Надо глянуть». Глянул. До последнего номера еще сидел крепился. А после – таких звездюлей мне прописал в своем кабинете! Вчера.
– И что теперь делать?
– К утру подобрел. Сошлись на том, что подумает… Плохо то, – скосилась она на меня (взгляд и впрямь завораживает…), – что он подозревает.
– Что? Кого?
– Что я неравнодушна не к новым своим протеже… а к кому-то конкретному…
– К кому же?..
– К тебе… Видишь ли, он не в состоянии представить себе, что можно быть неравнодушным… неравнодушной к кому бы то ни было, кроме начальства. А начальство у вас – ты.
– Где ж ты такого сладкого подцепила?
– Не твое дело. И не я его, а он меня.
– На его месте я сделал бы то же самое. (У меня в голове начинал созревать план)… – И не сегодня, а пятнадцать лет назад в том самом подвале (логика фразы – на грани фантастики).
– А я думаю: что же такое знакомое… Так это ты тогда… по углам жался… Ничего себе пьеса… Шекспир отдыхает… Я тебе правда нравлюсь?
Я кивнул (не озвученное – не ложь… да и взгляд завораживает).
– Вот что. Приведу к нему тебя (наконец-то!). По-моему, единственный способ остаться вам на плаву – разделить тебе со мной порку.
В голове моей всплыли сцены из «Кабаре» Боба Фосса…
***
– А-а, кумир нашей Светланы Юрьевны!.. Заходи! Заходите, Светлана Юрьевна!.. Беллочка, сообрази нам (по громкой связи… и, Беллочка, вроде, с одним «л»)…
– Ну… вздрогнули…
Вздрогнули… Не портвейн – коньяк. Не печенье – салями. Ставки растут.
– А теперь – начистоту. Не возражаете, молодой человек?..
Порка!.. Я приготовился получить удовольствие… разделить, так сказать, со Светланой…
– Такие, как вы, нам нужны! (Что же у них сегодня ночью было?..) Что такое эта «Ромашка»? Рассадник сифилиса. Как там у вас?..
– Ля финита дивано пиано, пиано – поспешил подсказать я.
– Во-во… Ля финита… – с удовольствием повторил он. – Там еще что-то такое…
– Мон ами синьорина за два мандарина? – попытался угадать я.
– Точно! – ударил он себя по колену.
– Помидоро рассоло на после спектаколо, – развил я успех.
Рано радовался.
Отсмеявшись, он посерьезнел.
– Что у тебя со Светланой? В глаза смотреть.
– Валентин Валентинович, не поверите. Мы друзья детства. Двенадцатилетними еще в одном подвале…
– Что-о!..
– …дежурили в детском клубе по заданию пионерской организации.
– «Над Кронштадтом туман… А кругом тишина…» – сделав мне большие глаза, пропела Светлана. – Помните, я вам рассказывала?
– Туман помню. Так что у тебя со Светланой?
– Встретились неожиданно. Через пятнадцать лет. У меня всё в порядке: семья, дети (озвученная ложь – грех в зависимости от обстоятельств).
– Сколько у тебя?
– Дв… Трое. И жена, – зачем-то добавил я, ощутив под столом толчок. – Дача. Машина. Родственников за границей нет.
– Ты мне поёрничай!.. Дача у него… Если дача – значит, есть где. Понял?
– Соврал. Нету дачи.
– То-то. Хотя… можно и в машине… До которой тебе – как до луны. У кого дача-машина – лабухами на швайках не стоя́т.
– Вы знаете сленговое название гитар!
– Она, – указал он на Светлану, – всё знает. Всё и всех. Я ее специально на все эти ваши… джем-сейшены… отправлял, и в Тбилиси, и в Ригу, и в Питер.
– в Ленинград, – «поправил» я.
– Павары мне…
Господи, а с этим я, что ли, в футбол во дворе в детстве гонял?! Была у нас парочка братьев беспризорно-бандитского вида на дворовой сетке: заспоришь с ними по поводу гола, а в ответ это самое «Павары…» (поговори мне).
– В общем, так. (Приговор). Светлана Юрьевна мне докладывает обстановку в зале на следующем концерте – раз. Про алконавта песню – на… – два. И если кто мне донесет… а он донесет, не сомневайся… что ты со Светланой Юрьевной… по заданию пионерской организации… ну, ты понимаешь… – сядешь. И не на жопу, а туда самое – три. Всего хорошего.
Он уткнулся в бумаги.
Мы на цыпочках вышли.
***
Разговор с Оликом был трудным. Да и понятно: как теперь молодеченских от концертов отвадить? Олик же не дебил, понял всё сходу, информацию передавать «своим» зарекся. Но ведь сами узна́ют. Разве что умолить не вставать – не ходить. А где гарантия?.. Рассуждая так, я вел к полному и бесповоротному отказу от «Алконавта Мони».
Вроде, уговорил. А где гарантия? Да нет, вроде, дошло…
– Надо, знаешь что? – постарался я подсластить пилюлю поникшему собрату по сцене. – Нужен хит. Не такой, как «Мани» и «Мини». Ураганный! Чтоб вставать под него – и в голову не пришло. Чтоб в кресла вдавливало! И слова – народу близкие и понятные. Чтоб твои остались довольны. Да?
– Да.
– Вот и давай думать.
И стали они думать, и думали они три дня и три ночи…
Часа через полтора остановились на близких и понятных народу словах «сетки три», призванных заменить «set me free» одноименной вещи изначально не хард-роковой группы «Sweet», в свое время почему-то вдруг разродившейся альбомом «Sweet Fanny Adams».
Всё в этой вещи должно было быть идеальным – мощный высокий вокал, идеальное трехголосье главной фразы, космическое гитарное соло, безупречная слаженность трех (без ритм-гитары и клавиш) инструментов и… соответствующий всему этому «глубоко народный» текст. Если все это удастся – наши «Сетки три» затмят тоску молодеченских по утраченному раз-навсегда «Моне»… а заодно и продемонстрируют публике наш истинный исполнительский потенциал. Обидеться может лишь не участвующий во всем этом Ля (он не обиделся… за что и был награжден раскручиванием над головой прямо за клавишами сетки с картошкой… что, кажется, захватило его больше, чем основная клавишная работа в остальных композициях); у «Яна» отсутствие инструментальной партии компенсировалось участием в вокале.
Дело оставалось за текстом. Связанным, естественно, с тремя сетками. В двух руках.
Ох, и намучились мы с этими сетками! Хочешь представить товар лицом – подгоняй товар к лицу, а лицо к товару. Разругались все в пух и прах! И уже когда всё, вроде, наладилось, дело чуть не дошло до драки: «Ян» как мог разнимал Мэтью и Ля, засветившего, увлекшись, сеткой барабанщику по макушке… слава богу, почти пустой… сеткой… всего лишь с парой картофелин… Мэтью потом припечатал все же Ля лопатками к полу. Уже хохоча от того, что представил все это со стороны.
– Может, и на сцене так сделать? – спросил из-под Мэтью Ля, тут же получивший по ребрам. В шутку. Но надо знать шутки нашего Мэтью…
А до того…
До того – бесконечная руководимая Оликом спевка на этих самых «а, а, а, сетки три»… бесконечные сбои Олика в своем, бешенного темпа, соло… бесконечные наши с Оликом мучения с текстом… – всегда и везде в центре был Олик. У него появилась надежда. На… Просто: надежда.
Знали бы, в какую добровольную каторгу загоним себя этой вещью – может, и не взялись бы… Чего стоит одно «взятие петуха» мной на третьем «а» трехголосья! И это уже в практически отрепетированной вещи…
А вот другая чаша весов: полный зал, катящая как по маслу вся наша программа и наконец долгожданная премьера перед сотнями лиц, застывших в сладком предвкушении чего-то еще более крутого!.. финального!..
Четырехкратное вступление-тёрка… переходящее в безудержный риф-напор!..
…Олик:
Третьего дня
Будит меня
Милка-жена: дескать, принес бы картошки
Трехголосье:
Сетки три-и-и!
Олик:
Месяц пройдет –
Кончится мед,
Взял бы сгонял: трескать чего будет трошки!
Трехголосье:
Сетки три-и-и!
А! А! А! Сетки три-и-и!
А! А! А! Сетки три-и-и!
Олик:
Допри-и-и!..
Межстрофный риф-напор!
Женщина, сгинь,
Слушай: прикинь:
В двух-то руках можно ли то, что сказала:
Сетки три-и-и?!
Милка-жена
Слезла с окна,
Сетки взяла и – в направленьи базара!
Сетки три-и-и!
А! А! А! Сетки три-и-и!
А! А! А! Сетки три-и-и!
Допри-и-и!
Соляк Олика!.. Чистый!.. Без сбоев!..
…Новый безудержный риф-напор!
Раз вышел сам
В универсам
Милку-жену встретить согласно примете:
Сетки три-и-и!
Бабы – толпой,
Сетки – рекой!
Где же мои, Господи: те или эти
Сетки три-и-и?!
А! А! А! Сетки три-и-и!
А! А! А! Сетки три-и-и!
Допри-и-и!
Финальный риф-напор!..
Cоda: короткий спаренный удар!..
(В последнем «А! А! А! Сетки три» я почувствовал, что уплываю… что от меня остается один лишь голос… Не напортачил ли я при этом с бас-партией?..)
***
Почему я предложил Светлане зайти ко мне?..
Зачем за книжками в шкафу отыскал от себя же спрятанные полбутылки муската «Лоёл», оставшиеся от… неважно кого?..
Не было ли это тем, что называется «поиметь свое детство»?..
***
Всё покатилось, как колесо под гору.
И вышли мы из-под этого колеса свободными и обновленными!
– Гран-при Каннского ипподрома, – отозвалась о «Белочке» Светлана во время очередного посещения моей берлоги.
Ревнует, – подумал я.
Светлану перевели в другой сектор, вне юрисдикции Валентина Валентиновича, и тот быстренько переключился на новую «гражданскую жену»… назовем это так… Вследствие чего мое «сяду… и не на жопу…» естественным образом аннигилировалось. Как и все угрозы гражданской казни нашего славного бит-квартета: новый куратор рок-н-рольного направления нашего прихода сходу выразил нам свою симпатию. Мы стали вольны делать все что заблагорассудится! От выражения «благой рассудок», разумеется. Жопу, на которую я не сел, со сцены показывать по-прежнему не рекомендовалось.
Глубже и свободнее всех вздохнула Яна: со Светланой они больше не пересекались… Второй по интенсивности свободный вздох принадлежал мне: я снял с души грех гендерной неразберихи между девочками…
На сцене же вместе с нами по-прежнему безобразничал «Ян» в этих своих неподражаемых усиках. С тоской поглядывавший на них Олик усилил тайное обхаживание предмета своего обожания. Плел, что называется, сети. Как умел.
Новый куратор с удовольствием аплодировал нам из царской ложи на каждом нашем концерте после каждого нашего номера: после «Феличиты», «Мани», «Easy street», «Крепче держись», «Мини», «Сетки три» и «Алконавта Мони» (молодеченские держали слово, да и «Сетки три» внесли свой вклад в дело припечатывания их к креслам до самого финиша программы). На всё про всё уходило теперь практически целое отделение. Притом не всегда мы работали на чьем-либо разогреве. Нас явно «внесли в список». Где-то на горизонте, может быть, уже светил наш разогрев именитых гастролеров во Дворце спорта… По городу поползли слухи о «безбашенной банде», беспрепятственно исполняющей мировые хиты.
Золотые времена!
О которых можно было бы – бесконечно…
***
– Александр Александрович, пожалуйте к нам в гримерку, – пригласил я после очередного концерта нашего нового покровителя. – Это только называется «гримерка», а сейчас она…
– Ну почему же… только называется?.. Неужели никому из вас не нужно разгримировываться? – лучезарно улыбнулся он мне.
– …А сейчас она столовая. От слова «поляна»… – под мороз на лопатках (откуда он узнал?!) распахнул я дверь перед ним.
– Не волнуйтесь, я сохраню ваш секрет… – пока мы еще не вошли, шепнул он мне на ухо, подтвердив сказанное кивком с закрыванием глаз.
Поляна, не изобилуя разнообразием, все же радовала. Одно то, что стаканчики были не бумажными, поднимало нас в наших глазах. А уж то, что из некоторых небумажных стаканчиков торчали бумажные салфетки, вообще было сном наяву!
Надо будет вставить всем за эксплуатацию Яны… «Яна»… – подумал я. – Не раскрылась ли она своими сервировочными хлопотами перед Мэтью и Ля?..
– Шампанское?.. – вырос перед Александром Александровичем Мэтью с белоснежным полотенцем, перекинутым через руку.
– Приятно видеть подобный сервис в чисто мужском коллективе… – посмеялся Александр Александрович. – В мое время… хотя, кажется, я не старше вас, Михаил… не так ли?.. начинали с пива…
– …с добавлением «Пшеничной», – подхватил Мэтью.
– …это называлось «ёрш», – следя за наливающим Мэтью, продолжал наш новый босс. – Культура коктейлей, воспетая в «Москва – Петушки», в наших палестинах вышла именно оттуда…
Мы сделали вид, что не интересуемся запрещенной литературой.
– …вышла и дошла до «Ромашки», – весело глаголил Александр Александрович, – воспетой бит-квартетом «МЯМЛО».
– Есть вопросы к нашему названию? – спросил я.
– Нет. Нет. Что вы! Пошедшее в народ слово – не поймаешь. Вылетело. То, что я слабо себе представляю объявление вашего коллектива на… закрытом мероприятии… вы понимаете, о чем я… – моя личная проблема.
А он провокатор, – мысленно заключил я, заодно вспомнив мое приглашение его в гримерку. Вслух же спросил:
– А какое бы вы, Александр Александрович, предложили название?
– «Лямуры́», – резко повернувшись, посмотрел он мне прямо в глаза (раскрывая перед нами свою осведомленность обо всем, что делается у нас в коллективе). – «Песняры», «Верасы», «Сябры» – коллективы народные, всенародно любимые, а «Лямуры» – молодежная группа, пародийным образом обнажающая нездоровые тенденции в жизни и в музыке. Как вам такое? Оп-па! А что это мы приуныли? Шуток не понимаем? Я шучу! Саечка за испуг!.. – похихикав, он занялся своим шампанским.
Вслед за ним все мы быстро промочили горло.
– А в этих ваших «Трех сетках» Ян… не играет?
– Я пою: А! А! А! Сетки три-и-и, – «спел» «Ян» свою, третьим голосом, партию.
– А я даже не пою, – откусывая бутерброд, вякнул Ля.
– Гитара, бас и ударные, – с бутербродом же во рту подтвердил я. – Как в оригинале. Жесткая вещь.
– Ну, вы-то как раз, – тоже закусывая чем бог послал, обратился к Ля наш босс, – на переднем плане. Со своей картошкой. Хоть и на заднем. Кстати, картошечка та самая? – указал он на миску с вареным картофелем.
– Та самая… – «подтвердил» «Ян»… под взглядом босса добавив: – Александр Александрович…
– Язык сломаешь, правда? Сан-Саныч – тоже не в ту степь: какой я Сан-Саныч? Мне до Сан-Саныча еще лет сорок: очки, лысина, бородка, мы-мы-мы… – прошамкал босс… – Мямло какое-то…
– Мы на «Лямуры» согласны, – сказал я.
– То есть, ни о какой демократии в бит-квартете «МЯМЛО» и не слыхивали? – расцвел он. – Вы, Ян… согласны?
– Не слыхивали, – подтвердил «Ян». – А что это такое, демократия? Александр Александрович.
– На «Лямуры» согласны, я имею в виду?
– То есть, вы тоже не знаете? – не поднимая головы, «Ян» улыбался. Морща усики.
– Ну, хорошо. Просто Саша. И на «ты».
– Интересная фамилия… На «Лямуры» я, товарищ Инаты, согласен.
***
– Вот, значит, как… – увидав цветочки в вазе, застыла на входе в мою берлогу Светлана… – Таким темпом мы… С ним у нас тоже…
– Давай забывай…
Через минуту уже казалось, что дальше прихожей дело у нас не пойдет…
– Я пингвинчиком… – перебралась она все же в комнату…
…– Ну, и на каком ты теперь фронте? – через час в комнатной тишине подал я голос… – «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону».
– Меня Николай Николаевич к себе взял… – сквозь сон пробормотала она… потихоньку приходя в себя: – Что, в горкомовских ты не… нет?.. Ну, неважно. Запомни только: Николай Николаевич.
– Зачем?
– Затем, что я тебя к нам перетащу. Не сейчас. Наиграешься – тогда.
– Ты не ответила на вопрос.
– Николай Николаевич ни на каком фронте.
– То есть на всех сразу?
– Мг…
– И… за какие же это заслуги тебе такая честь?
– За «Алконавта Моню». Шучу… У нас никогда никто не знает. За какие заслуги. Работаем – и всё… Подозреваю, дело здесь не во мне.
– В Валентине Валентиновиче?
– Мг… Трое детей – это не у тебя, а у него. Неженатому наверх дороги нет. Кто-то настучал, вероятно. На него…
– А Валентин Валентинович так просто взял и тебя отпустил? (Тут я и узнал, что настал черед «Белочки».) И про бит-квартет МЯМЛО моментально забыл?
– Николай Николаевич ему посоветовал. Моментально забыть.
– Почему?
– А вот этого даже я не знаю.
– Ну, ты хоть шило на мыло не сменяла?
– Что ты! Николай Николаевич – не по этой части.
– Так по какой же? Ты лично теперь по какой части?
– Молодежное направление. Аналитика… Назовем это так…
– И как переход? Дался легко?.. Скажи… тебе ведь все эти… джем-сейшены… были до лампочки, верно?..
– Без карьеры в нашем деле…
– …наше дело… наше дело… – перебил я ее. – И как бы ты назвала это ваше дело?
– Не знаю… Может быть… руслом?..
– Руслом?
– Ну да… Река – это река. А русло – это русло.
– И ты не понимаешь, что течение обусловлено разницей высоты истока и устья, а русло само по себе не имеет значения?
– Как это не имеет значения? Это все равно что сказать, что то, что ты ко мне чувствуешь, обусловлено разницей между мужчиной и женщиной, а я сама по себе – не имею значения… Или так и есть?.. А?..
– У нас с тобой… симметрия.
– Оба не имеем значения?
– Оба – течение.
– Несет меня течение… – подпела она… – сквозь запахи осенние…
– Так почему ты на каждый наш концерт… назовем это так… ходила?.. Почему в подвальчике нашем сидела?.. Если «без карьеры в вашем деле», и так далее…
– Не в вашем, а в нашем. В нашем подвальчике. Сидела и сидела. Какая разница?
– Была причина?
– Была. И есть.
– Я?.. (А ведь провокатор я не хуже нового нашего босса.)
– И ты… тоже… как элемент подвальчика… – она рассмеялась… – декоративный…
– И на сцене… тоже декоративный?..
– Не обижайся. Но в вашем ансамбле только один не декоративный элемент.
– Олик?
– При чем здесь Олик? Весь твой Олик – звон, вой, грохот.
– Так кто же у нас не декоративный элемент? Мэтью отпадает… Ля?.. – грамотно спровоцировал я ее… – Это Ля… я угадал…
– Изо всех вас единственный по-настоящему интеллигентный, с тонкой душевной организацией… исполнитель… назовем это так… это Ян…
– Ты на него запала?
– Послушай, у «Цепеллинов» – Джон Пол Джонс, у «Битлз» – Харрисон, Роджер Тэйлор у «Queen» и Дэвид Боуи сам по себе – один и тот же тип, который нравится лично мне, может такое быть?..
– Ты… на него… запала…
– Но лежу-то я с тобой.
– Извини. Просто хотел отомстить за твое «Ян»… Ты сквозь сон меня так назвала.
***
Та́м-там, та-да-да́м, да-да́м-там…
Та́м-там, та-да-да́м, да-да́м-там…
Я кон-крет-но – за де-фект шин.
Я кон-крет-но – за де-фект шин.
Узнали?..
Я – за драйв, и за драйв, и за драйв, и за драйв!
Я кон-крет-но! (та-да-да́м, да…)
Я кон-крет-но! (та-да-да́м, да…)
Я вам – за автомобиль!
А вы мне – за его рэйдио:
Боже, сколько в мире новостей!..
Эта ваша информация –
От нее одна прос(т)рация!
Я кон-крет-ноу… ноу-ноу-ноу!
Хе-ге-гей!
Веселый sale!..
После пяти вкрадчивых строчек, в каких опять-таки конкретно – за дефект шин и за драйв:
Я – за ходовую часть!
А вы мне: какая пепельница! –
Пепел свалится не на рубашку, а.
И куда я, ять, доеду на
Этой вашей с(т)ранной пепельнице?!
Я кон-крет-ноу… ноу-ноу-ноу!
Хе-ге-гей!
Веселый sale!..
Все та же конкретика с дефектом шин и драйвом в пяти строках. Далее:
Я вам – за дефект колес!
А вы мне: крути приемничек…
Так давайте все возьмемся за,
Не затем, чтобы поодиночке не,
А чтоб нечем было крутить приё!
Я кон-крет-ноу… ноу-ноу-ноу!
Хе-ге-гей!
Веселый sale!..
Веселый sale!..
Веселый sale!..
Как-то не рассчитывая на бешеный успех этой вещи, уже на следующий после премьеры наших «Роллингов» день мы с Оликом на набережной весело переглянулись, услышав из плывущего нам навстречу магнитофончика:
